Жена штандартенфюрера

Глава 8

Ужин в честь нашей помолвки прошёл на удивление гладко, несмотря на то, что бабушка периодически бросала угрожающие взгляды на моего будущего мужа и поджимала губы каждый раз, как кто-то с его стороны хвалил Гитлера или политику партии. Семью Генриха тоже можно было понять: в отличие от нас они были настоящими арийцами, скрывать им было нечего и некого бояться, а когда лидер страны постоянно повторяет, что такие, как они, принадлежат к высшей расе, это должно быть очень приятно слушать и гордиться этим.

Если не считать разговоры о политике, обе семьи, похоже, сразу же поладили. Мы принадлежали к одному с ними социальному классу, почти все и с той и с другой стороны были очень хорошо образованы (в отличие от меня, чёрной овцы, которая решила, что танцевать было куда интереснее, чем учиться), так что было неудивительно, что обе семьи нашли такой союз крайне благоприятным.

Когда последние гости разошлись, Генрих и мой отец перешли в папин кабинет, чтобы выпить по рюмке коньяку и обсудить детали предстоящей свадьбы. Обычно когда мужчины вели беседу в папином кабинете, нас, женщин, туда не приглашали, но так как в этот раз я была главной темой разговора, они позвали нас вместе с собой. Финансовые детали, как и список гостей, большая половина которого состояла из военных, меня не очень интересовали, поэтому я занялась зарисовкой фасона свадебного платья и потихоньку, чтобы им не мешать, спрашивала у мамы её мнения о том, что на её взгляд будет выглядеть лучше.

— Аннализа!

По-видимому, я так увлеклась своими рисунками, что не услышала, как папа меня окликнул.

— Да?

— Генрих говорит, вам предстоит очень важный приём на следующей неделе.

— Правда?

— Да. — Генрих отпил из своего бокала. — Рейхсфюрер Гиммлер устраивает приём для командного состава СС и хочет, чтобы я тебя привёл.

— Меня? Зачем меня? Что я такого сделала?

— Ничего, я надеюсь. — Он рассмеялся. Я вот, наоборот, ничего смешного в предстоящей встрече с рейхсфюрером, одним из самых ярых антисемитов в стране, не видела. — Видишь ли, когда речь заходит о браках членов СС или СД моего ранга, он настаивает на том, чтобы лично увидеть и одобрить кандидатуру будущей супруги. Я не хочу, чтобы ты пугалась или думала, что это какое-то особое обращение, вовсе нет; все через это проходят. Он просто хочет познакомиться с тобой и задать пару вопросов.

— Каких ещё вопросов?

— Ничего особенного. Просто чтобы узнать тебя получше.

— Ему-то зачем меня узнавать? Я же не за него замуж собираюсь!

— Аннализа! — Мой отец всегда боялся, что, с моей беспечной натурой, я скажу что-то негативное о ком-то важном и втяну нас всех в неприятности, а потому он и старался прерывать меня при первой же возможности.

— Рихарт, девочка всего лишь пытается во всём разобраться. — Хотя бы мама была на моей стороне.

— Нет, нет, ничего страшного. — Генрих ободряюще кивнул отцу и повернулся ко мне. — Рейхсфюрер просто хочет убедиться, что ты… как бы получше выразиться? Подходящая для штандартенфюрера СД жена. Я знаю, как пошло это звучит, но поверь, тебя никоим образом не выделяют из остальных. Все супруги командного состава прошли через… подобное тестирование.

— Почему бы ему просто не проверить её документы? — Похоже, мама ещё меньше хотела, чтобы её дочь встречалась с рейхсфюрером, чем сама дочь.

— Илзе, его люди уже давно тщательнейшим образом поверили все до единого её документы. Он всегда это делает, прежде чем решить, а хочет ли он лично её встретить.

— А что, если я ему не понравлюсь?

— Понравишься. — Генрих, казалось, был более чем в этом уверен; я же всё равно безумно боялась. — Ты — голубоглазая блондинка, ты очень атлетична, в конце концов, ты просто очень красивая девушка. Можно сказать, ты выиграла генетическую лотерею.

Я с ужасом ждала того дня всю неделю, и наконец он настал. В ту пятницу я должна была выступать, но за несколько дней до этого фрау Марта отозвала меня в сторонку, сказала, что Гретхен будет танцевать мою партию, и что я ни о чем не должна беспокоиться, кроме как произвести хорошее впечатление на герра рейхсфюрера, потому как я являлась лицом её труппы. Никогда не думала, что я это скажу, но на один день я захотела поменяться с Гретхен местами.

Генрих должен был забрать меня в любую минуту, и я мерила комнату нервными шагами, как тигр в клетке. Я не могла даже присесть, чтобы не помять своё шелковое бардовое платье в пол, специально купленное по случаю, да и не могла я спокойно сидеть. Я всегда любила наряжаться, но вот сегодня чувствовала себя больше как член племени, чей черёд пришёл принести себя в жертву древним богам. Мама уложила мне волосы по последней моде, что, вместе с тёмной подводкой, несколькими слоями туши и красной помадой сделало меня похожей на кинозвезду, только до смерти напуганную и едва не дрожащую.

— Аннализа, солнышко, Генрих приехал! Спускайся, дочка, а то опоздаешь! — Мама позвала снизу.

Я сделала глубокий вдох и сошла вниз по ступеням. Мой будущий муж стоял рядом с мамой в своей парадной чёрной форме и улыбался.

— Ты выглядишь совершенно сногсшибательно. — Он поцеловал меня в щёку, взял шубу из маминых рук и помог мне её надеть. — Я даже боюсь немного тебя туда везти; почему-то мне кажется, что ты сегодня разобьёшь миллион сердец.

— Спасибо, — я едва улыбнулась в ответ на комплимент. Горло вдруг окончательно пересохло, а руки стали противно влажными и холодными. Я поймала себя на мысли, что никогда в жизни ещё так не нервничала.

— Будь умничкой, дочка. — Мама поцеловала меня в лоб. — Генрих, ты же за ней присмотришь?

— Ну конечно, Илзе. Не переживай, я привезу её назад так быстро, что ты и не заметишь.

Ганс, неизменный водитель Генриха, поприветствовал меня с улыбкой и придержал дверь для нас обоих. На полпути на приём, Генрих, чувствуя моё волнение, взял мою руку в свою и легонько сжал её.

— Не волнуйся ни о чем. Всё будет хорошо.

Я стиснула его руку в ответ и прошептала:

— Только не оставляй меня одну с этими людьми, прошу тебя.

— Не оставлю, не бойся.

Как только мы подъехали ко входу, охраняемому двумя эсэсовцами на посту, я заметила ещё несколько людей в гражданском, неспешно прогуливавшихся по периметру. Гестапо, как я поняла. Сделав глубокий вдох, я проследовала за Генрихом внутрь.

Я никак не ожидала увидеть столько людей, и уже через пятнадцать минут потеряла счёт всем офицерам, что целовали мне руку и поздравляли меня с помолвкой. Я пыталась запомнить их имена, но вскоре бросила эту затею, как бесполезную. Их жёны и спутницы также выглядели просто блестяще, с их изысканными вечерними платьями, меховыми накидками и бриллиантами, сверкающими в ярком свете, и вскоре у меня щёки начали болеть от нескончаемых улыбок и приветствий.

И тут я заметила его. Самого Генриха Гиммлера, стоящего неподалёку с группой офицеров и несколькими людьми в гражданском. Я не могла его не узнать: его фотографии были на каждом развороте каждой газеты, обсуждающем «проблему еврейства». И вот одна из этих самых евреек стоит всего в нескольких шагах от него. Словно услышав мои мысли, он повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза. У меня чуть не остановилось сердце.

Гиммлер тем временем кивнул своим собеседникам и направился прямо к нам, с широкой улыбкой на лице. Генрих поприветствовал его привычным «Heil Hitler», после чего они обменялись рукопожатиями. Когда они закончили обычный обмен любезностями, в течение которого я вдруг забыла, как нужно дышать, Генрих повернулся ко мне.

— Рейхсфюрер, разрешите представить вам мою будущую жену, Аннализу Мейсснер. Аннализа, познакомься с герром рейхсфюрером.

— Здравствуйте, господин рейхсфюрер. — Я осторожно протянула ему свою руку, и он слегка её пожал.

— Рад наконец вас встретить, фройляйн Мейсснер. Я много о вас наслышан, и признаюсь, мне не терпелось встретить девушку, покорившую одного из моих лучших офицеров. Теперь я вижу, почему. — Гиммлер снова улыбнулся. — Фридманн, она просто красавица, вы меня не разочаровали!

Он повернулся и махнул группе офицеров, с которыми стоял раньше.

— Доктор Гёббельс, поздоровайтесь со штандартенфюрером Фридманном и его невестой, вы должны её видеть!

«Доктор Гёббельс? Не имел же он в виду того самого доктора Гёббельса, министра пропаганды?» И тогда я поняла, что маленького роста человек в гражданском, на кого я сначала не обратила особого внимания, действительно был тем самым Гёббельсом. Я едва сдержала обречённый вздох, как человек, которого уже возвели на эшафот.

Министр пропаганды подошёл к нам с бокалом в руке и, обменявшись приветствиями с Генрихом, поцеловал мою руку.

— Герр Министр, ну взгляните на неё! Разве не красавица? Вам нужно её на один из ваших постеров.

— Непременно. — Я чувствовала, как пот выступил у меня на висках, пока маленькие чёрные глазки доктора Гёббельса анализировали каждую до единой чёрточки на моём лице. — У вас великолепные волосы, фройляйн Мейсснер. Цвет натуральный, простите за вопрос?

— Да, герр Министр.

— Восхитительно. Простите за нескромность, но я не мог не заметить, как прямо вы держитесь.

— Я балерина, герр Министр.

— Балерина? — Он оглядел меня сверху до низу. — Очень хорошо. Вы, должно быть, очень атлетичны. Я слышал, вам приходится почти так же много упражняться, как и нашим бравым солдатам.

— Я бы сказала, что у ваших солдат тренировка полегче нашей.

— Почему же? — Гиммлер вскинул брови.

— Им хотя бы не приходится всё время на мысочках передвигаться.

После секундной паузы они рассмеялись, а я вздохнула с облегчением: нужно было быть с ними как можно более очаровательной, всё же моё будущее от этого зависело.

— А она остроумна, Фридманн! Мне такие нравятся. — Гиммлер хлопнул Генриха по плечу. — Так где вы её нашли?

— Она — дочь моего близкого друга.

— Он служит? — спросил Гёббельс.

— Нет, он юрист.

— Член партии?

— Ну естественно.

— Вы где-то учитесь, фройляйн Мейсснер? — на этот раз вопрос Гёббельса предназначался мне.

— К сожалению, нет, герр Министр. Меня приняли в труппу сразу по окончании школы, и я с тех пор там работаю.

— Женщинам образование не так уж и необходимо. — Гиммлер пожал плечами. — Главная задача женщины — быть женой и матерью, что фройляйн Мейсснер и делает. Не слушайте герра Министра, вы очень даже правильно расставили свои приоритеты. Чем тратить время за учебниками, лучше пораньше выйти замуж и начать рожать детей для рейха. Сколько вам, кстати, лет?

— Мне восемнадцать, герр рейхсфюрер.

— Прекрасно! Фридманн, вы нашли себе просто идеальную супругу. Так когда вы планируете свадьбу?

— Как только вы подпишете наши бумаги, рейхсфюрер.

— Подпишу завтра утром первым же делом. И не заставляйте меня слишком долго ждать!

— Нет, конечно, рейхсфюрер.

На этом допрос наконец закончился.

Наконец он настал, день моей свадьбы. Я проснулась счастливейшим человеком в мире и немедленно побежала на кухню за моей утренней чашкой кофе. Гризельда уже вовсю готовила завтрак и попыталась настоять, чтобы я хотя бы подождала, пока она его сервирует и съела хоть что-то, но я была слишком взволнована, чтобы есть. Я сама сделала себе кофе и только было расположилась за столом, как в кухню зашла мама и немедленно на меня набросилась.

— Аннализа! Ты ещё не приняла душ? У нас нет времени на то, чтобы сидеть и распивать кофе, мы опоздаем!

— Мама, церемония начинается только в двенадцать. Сейчас семь утра!

— Да, и тебе ещё нужно уложить волосы, одеться, после чего ехать на другой конец города! Так что марш в душ сию же секунду, фройляйн!

— Уже почти фрау!

— Иди уже, ради всего святого!

Я закатила глаза, но всё же встала и направилась в ванную. Мама была, вообще-то, права: самой большой тратой времени будет сама дорога в одно из административных зданий СС, где и будет проходить церемония. Даже церковь рейхсфюрера уже не устраивала: все члены его любимого СС и СД должны были жениться по его правилам и в им установленном месте. Когда Генрих впервые упомянул, что церемония состоится в административном здании в присутствии самого рейхсфюрера, я сначала решила, что он шутит. Но когда он добавил, что даже алтарь там будет не христианский, а языческий германский, и что вместо священника объявлять нас мужем и женой будет он, Гиммлер, я решила, что эта страна точно сошла с ума.

Едва я вышла из душа, я услышала громкий голос бабушки Хильды, доносившийся снизу. Говорят, что Гитлер — отменный оратор, так это они ещё её не слышали! Я была более чем уверена, что поставь её за трибуну минут на пятнадцать, и она сама организует свою собственную еврейскую национал-социалистическую партию, а немцев обратит в гонимых. Я не сдержала улыбки при этой мысли и начала расчёсывать волосы, когда мама открыла дверь в мою комнату.

— Аннализа, ты никогда не высушишь твою гриву ко времени! Давай подрежем их, солнышко. Когда ты переедешь в ваш новый с Генрихом дом, у тебя всё равно не останется времени за ними ухаживать, так что давай сделаем это сегодня.

— Мама, нет! Даже не думай! — Я всегда страдала от какой-то нездоровой привязанности к своей косе, и оберегала её с преданностью, какую должна бы была питать к своему фюреру. Только вот коса мне была куда дороже, чем этот самый фюрер.

— Родная, после сегодняшнего дня твоя жизнь полностью изменится. Теперь твоей главной ролью будет роль жены; ты должна будешь заботиться о своём муже и всех его потребностях, готовить, стирать, убирать, чистить его форму, и следить, чтобы в доме всегда был порядок. И не забывай про свою дневную работу в театре, если ты, конечно, не решишь её бросить. Ты и вправду считаешь, что со всем этим у тебя останется время на твои волосы?

Со всей свадебной суетой у меня как-то не было времени подумать о том, что в скором времени будет из себя представлять моя замужняя жизнь. Не буду скрывать, идея готовки и уборки меня не очень-то прельщала, но я что-нибудь придумаю. Одно я знала точно: моя коса остаётся.

— Отрежешь волосы только через мой труп, мама.

Она обречённо вздохнула.

— Тогда иди на кухню и подсуши их над газовой горелкой. И смотри, не сожги их!

Пару часов спустя, когда я уже была одета и заканчивала накладывать макияж, бабушка Хильда снова нанесла мне визит. К моему удивлению, в этот раз она была куда спокойнее, чем в день моей помолвки и, вместо того, чтобы клясть на чем свет стоит моего «никуда не годного жениха-нациста», молча села на мою кровать, наблюдая за мной через зеркало.

— Здравствуй, бабушка! — Я сняла пару бигудей у висков и подколола локоны шпильками. — Не будешь сегодня меня отчитывать?

— Да к чему мне тебя отчитывать? — Она пожала плечами. — Ты уже всё для себя решила. Может, я и против твоего решения, но я всё же не перестану общаться с единственной внучкой только потому, что её новый муж — последный putz!

— Бабушка! Перестань его так называть! — «Putz» и «meshuggeneh» были, пожалуй, единственными словами на идише, которые я знала, и то только благодаря их частому использованию моей бабушки в адрес членов партии и их жён или любовниц.

— Как бы то ни было, я пришла не ругаться. Хочу дать тебе что-то, свадебный подарок.

Она подошла ко мне, вынула что-то из кармана и надела мне на шею. Она сделала это так быстро, что я и не поняла сначала, что это было, пока не разглядела как следует кулон — золотую Звезду Давида. Я сразу же стиснула её в кулаке, готовая сорвать её в ту же секунду, если кто-то войдёт.

— Бабушка! Совсем с ума сошла надевать на меня это?!

— «Это», как ты снисходительно его назвала, было подарком, который моя мать получила от твоего прапрадеда, прежде чем они навсегда покинули Польшу, девочка моя. Он сам сделал эту звезду, чтобы служила напоминанием о том, что где бы мы не оказались и кем бы не стали в глазах общества, эта звезда будет всегда напоминать ей о том, кто мы на самом деле есть. Это не просто красивая безделушка, это символ, память, напоминание о том, что ты действительно принадлежишь к богоизбранному народу, как было писано в Торе, а не в этой книжке этого полоумного Гитлера. Ты принадлежишь к богоизбранному народу, и должна этим гордиться, что бы все вокруг не говорили. Моя мать дала это мне перед смертью, а я вручила это твоей матери, когда она выходила замуж. Теперь мы обе согласились, что она должна стать твоей, чтобы потом ты передала её своей дочери. Я знаю, что носить ты её, конечно, не сможешь, никто из нас не носил, но ты можешь хранить её в каком-нибудь тайном месте, и когда настанут тяжкие времена, ты вынь её оттуда и вспомни, как наши праотцы страдали в Египте, и Господь спас их. И снова спасёт. Эта звезда будет давать тебе силы, когда будет казаться, что надежды уже не осталось. — Я увидела, как бабушка украдкой смахнула слезу. — Аннализа, я только молюсь Богу каждый день, чтобы не склонили они тебя на свою сторону, чтобы ты не стала одной из них…

Я почувствовала, как слёзы начали жечь глаза. Я никогда и не подозревала об этом маленьком фамильном сокровище, и уж тем более никогда не думала, что моя бабушка боялась, что я начала симпатизировать политике партии, чьей едва ли не первостепенной задачей было создание свободной от евреев Германии, что по сути означало убийство тех, к кому я принадлежала. Мне вдруг стало ужасно стыдно, что, погружённая в своё счастье, я совершенно забыла о том, что творилось в стране. Нет, даже не так: я нарочно закрывала на это глаза, потому что меня это не касалось, и если я этого не видела, то, может, ничего и не происходило, может, это были всего лишь слухи, распространяемые антиправительственной пропагандой. Только вот это были отнюдь не слухи, и в руке своей я сжимала напоминание об этом: маленькую шестиконечную звезду, которую мои менее удачливые соотечественники должны были теперь носить нашитой на на одежду.

— Бабушка, я никогда не стану одной из них, клянусь тебе, никогда. И Генрих, он тоже не такой, он знает обо мне, и всё равно на мне женится.

Бабушка явно удивилась такой новости, но всё же отреагировала куда спокойнее моей матери.

— Он узнал, что ты еврейка?

— Я сама ему сказала. Он ответил, что ему всё равно.

После короткой паузы бабушка улыбнулась.

— Ну, может, он не такой уж и putz, как я думала.

Я улыбнулась в ответ.

— Раз уж он такой терпимый к нашему роду, может, он согласится на небольшое одолжение старой женщине? — хитро добавила она.