Иноземцы в России XVI–XVII вв. Очерки исторической биографии и генеалогии

Глава 7 Толмач посольского приказа Иван Селунский[1161]

Для реконструкции позиции русского общества раннего Нового времени к иудаизму представляется перспективным обратиться к жизни отдельного человека. Хитросплетение судеб иудеев (или же крещеных евреев) в России позволяет увидеть реальное воплощение идеологем, сложное переплетение ксенофобии и толерантности в русском обществе этого периода.

Перипетии евреев, оказавшихся в России XVI–XVII вв., находились в прямой зависимости от сложившихся норм русского права. Согласно традиции, закрепленной многочисленными прецедентами, иудеям не позволялось переступать границы Российского государства. Еврейским купцам позволялось вести торговые операции лишь в приграничной зоне. Военнопленные не подпадали подданную правовую норму. Они ожидали завершения боевых действий и подписания мирного договора, оговаривающего условия размена пленных. Те из них, кто в силу каких-либо причин переходил в православие, рассматривались подданными московского государя и не подлежали возвращению на родину[1162].

Безусловно, эти требования определили отсутствие конфессиональной общины и, соответственно, этнической группы евреев на территории Российского государства рассматриваемого периода. В России могли находиться только выкресты. До середины XVII в., то есть до начала первой победоносной русской войны, обращенной на Запад, когда в Российское государство впервые вошли территории Речи Посполитой с еврейским населением, евреев в Москве и других городах России было незначительное число.

При этом малом количестве в историографии неоднократно упоминалось о присутствии евреев в штатах Посольского и Аптекарского приказов, ведомствах, располагавших огромным политическим влиянием. Авторы, в частности, ссылались на записки архидьякона Павла Алеппского, путешествовавшего по России в 1656–1657 гг.

Православный араб упоминал о встрече с переводчиком, крещеным евреем, не называя его имени[1163].

Имеющаяся информация позволяет отождествить персонажа Записок Павла Алеппского с Иваном Селунским, толмачом Посольского приказа. Его биография до настоящего времени не была реконструирована.

Следует оговориться, что существовало два переводчика с греческого языка, носивших это имя. Один — переводчик Иван Дмитриев сын Селунский — находился в штате Посольского приказа с 10-х по 30-е гг. XVII в.[1164], другой — толмач Иван Авраамов сын Селунский зафиксирован в штате Посольского приказа с 1647 г. до примерно 1678 г. Первый был знатным греком, второй, как отмечалось, принявшим православие евреем. Подлинные имена того и другого неизвестны. В русской традиции того времени существовала практика давать иммигрантам русифицированные имена, где фамилию заменяло отчество. Известно лишь, что первоначальное имя второго было Абрам и это имя носил и его отец.

Не сохранилось дела о выезде Ивана Аврамова сына Селунского, но известно, что 3 сентября 1636 г. он как «новокрещен жидовин» получал жалованье за принятие русского подданства — 4 аршина английского сукна[1165].

История его судьбы представлена в других документах: в челобитной греческих православных митрополитов 1647 г.[1166] и его собственного прошения от 1662 г.[1167] Сведения двух источников значительно пересекаются между собой. При этом следует подчеркнуть, что тексты носят явно беллетризированный и идеологизированный характер и это необходимо учитывать при анализе объективности информации. При отсутствии возможности сличения посланий с документами еврейской общины в Салонике, попытаемся реконструировать биографию Ивана Селунского на основании фактов, сохранившихся в русском делопроизводстве.

В изложении греческой челобитной[1168], Иван Селунский родился в Фессалониках (Салонике, Солуни). Этот город в Османской империи являлся «столицей» еврейской диаспоры не только в Македонии, но и во всем Средиземноморье[1169]. В Салонике, где находилась одна из самых крупных еврейских общин, переплелось несколько языковых и этнических потоков: балканских романиотов («грегос»), в бытовой жизни говоривших по-гречески; испанских и португальских сефардов, объяснявшихся на «ладино»; и западноевропейских ашкенази, применявших идиш[1170]. К какой из этих групп принадлежала семья Ивана Селунского, каким разговорным еврейским языком (или же несколькими из них), он пользовался, сказать невозможно. Очевидно, что он владел языками Османской империи — греческим и турецким, что указывает на его связанность с романиотами. Однако другие детали биографии позволяют предположить также знакомство с «ладино» и, возможно, идишем (о чем ниже).

Неизвестна и его профессия и род занятий семьи. Греческий документ оговаривает лишь высокий социальный статус отца, рисуя его как видного члена еврейской общины Салоники. Его отец Абрам охарактеризован как «родом жидовин» в городе «чеснои и первый человек в жидовех». Судя по всему, юноша получил религиозное образование (в иешиве или даже Салоникской академии): «научен был горазд жидовской грамоте». Салоника являлась мировым центром еврейской учености[1171]. Известно, что Иван Селунский был женат[1172] и имел сына[1173].

Документы повествуют об обращении Абрама к христианству. В его челобитной мотив смены веры охарактеризован при помощи традиционной формулы, применявшейся в большинстве челобитных неофитов: «возлюбя православную християнскую вьру»[1174]. В версии греческих иерархов, его грамотность, причастность к талмудической учености стали причиной отхода от иудаизма. Он «узнал в книгах жидовских, что православная крестьянская (христианская. — Т. О.) вера добра». И главное, что «пророки пророчили про Христа». Таким образом, в объяснении православных греческих иерархов, углубленное изучение пророческих книг привело его к принятию христианской точки зрения в главном пункте спора христианства и иудаизма: он отождествил Мессию с Иисусом Христом. В трактовке документа преследование пророков Иван Селунский связывал с их утверждением веры в будущего Иисуса Христа. В изложении челобитной он был убежден, что ветхозаветные пророки страдали («мучились») за Христа. При этом он, вероятно логично соединяя иудейские и христианские священные тексты, не отказывался от наследия иудаизма. Во всяком случае, вероятно, именно ему принадлежат слова о высоком значении древнееврейского языка: «язык еврейский, которым Моисей говорил и которым законные… книги писаны». Более информации об обстоятельствах крещения греческий документ не содержит. Приход в христианскую церковь передан как внутреннее прозрение.

Обе челобитные обстоятельно описывают последствия выбора Иваном Селунским веры.

Греческая челобитная повествует о противодействие еврейской общины его решению примкнуть к христианству. Говорится о бегстве неофита в Стамбул к константинопольскому патриарху. Там он нашел высокое покровительство. Два патриарха, константинопольский и иерусалимский, в соборной церкви совершили таинство. Крестильное имя новообращенному в русской транскрипции было дано Иван.

В греческом документе назван по имени лишь иерусалимский патриарх Феофан III. Причин умолчания имени константинопольского патриарха могло быть несколько. Возможно, для православного пастыря Святого града утверждение в христианской вере иудея было особенно важным. Не исключено, что иерусалимский патриарх взял неофита под свою защиту, а позже его особое покровительство стало причиной появления в русском документе фразы о крещении Ивана Селунского в Иерусалиме.

Быть может, выделение иерусалимского патриарха Феофана было вызвано его давними связями с московским двором: он рукоположил московского патриарха Филарета. Другой важной для русских властей фигурой Православного Востока в этот период являлся константинопольский патриарх Кирилл Лукарис, но он не упомянут в документе.

Дело в том, что Иван Селунский явно оказался в Стамбуле в период смены глав Великой церкви. Почитаемый в России Кирилл Лукарис был в очередной раз удален с престола (это случилось 15 марта 1635 г.), и на кафедре за короткий период сменились два патриарха: Кирилл II Контарес (по июнь 1636 г.) и Неофит III (с июня 1636-го по 20 марта 1637 г.)[1175]. Наиболее вероятно, последний и крестил Ивана Селунского, но его имя, как непопулярное в России, названо не было.

В это время информация о вступлении Абрама-Ивана в христианскую церковь доходит до членов еврейской общины Салоники. В своей челобитной Иван Селунский говорил о действиях бывших единоверцев: «Нѣкоторые ненавистники жидовские вѣры люди известили про мое крещение турскимъ державцомъ и тѣ турские державцы хотѣли меня сожещи»[1176]. Из документа не совсем ясны причины вынесения столь сурового наказания. Лишь указывается, что над неофитом нависла угроза сожжения на костре. Отчасти прояснить состав преступления Ивана Селунского перед турецкими властями помогает документ, воспроизводящий послание константинопольского патриарха Парфения[1177]. Патриаршая грамота не сохранилась в подлиннике, но была процитирована подьячими Посольского приказа в 1662 г. Согласно их пересказу, глава Вселенской церкви ручался за выкреста и объяснял, что «Иван крестился в православную християнскую вѣру и по навождению дьяволскому нечестивые жиды учинили ему бѣдному убытку 400 рублев турскихъ денег»[1178]. Таким образом, патриарх Парфений сообщал, что члены еврейской общины нанесли делу Ивана Селунского значительный финансовый ущерб и неофит оказался виновен перед властями. Быть может, он не выполнил правительственные поставки или же не смог выплатить налоги. Греческая община помогла возместить долг Ивана Селунского и тем самым спасла от казни: «И православные християне имъ, жидовским людямъ на поругание (Ивана Селунского. — Т. О.) не дали и положили на меня уреченнои окупь дать имъ турком, чтоб они меня не казнили и дали имъ турком много ефимков. Только осталось дать им туркомъ восмь сот ефимковъ. И в тѣх ефимках поручилися по мнѣ дватцать человекь греков, а сверхъ той поруки и жену свою заложил»[1179]. Благодаря вмешательству греческих православных иерархов Ивану Селунскому удалось собрать необходимую сумму. Главы православных кафедр и греческая община Стамбула передали неофиту 800 ефимков. Поручителями перед турецкими властями выступило двадцать православных. Но заложницей выплат остальных денег оказалась жена Ивана Селунского: она попала в заключение («долговую яму»?); в дальнейшем ей угрожало рабство.

Челобитные подробно повествуют об опасности расправы и со стороны еврейской общины: «…А иные хотѣли казнить розными своими жидовскими муками»[1180]. В версии греческой челобитной, бывшие единоверцы продолжили поиски и стремились найти и вернуть вероотступника: «…И сведали то жидове, что он крестился в православную крестьянскую веру и хотели ево из Царегорода взять силою, по-прежнему хотели ево мучить». Действительно, еврейская община Стамбула сохраняла тесные связи с общиной Салоники[1181]. И степень их влияния оказалась выше, чем православной группы. Патриархи не смогли защитить в Стамбуле нового члена христианской церкви: они решили, что «в Царегороде (ему. — Т. О.) жить невозможно». Наиболее безопасным для новообращенного главы константинопольской и иерусалимской церкви нашли отъезд в Россию.

Можно поставить вопрос о причинах выбора Российского государства. Восточные патриархи поддерживали тесные контакты с Дунайскими княжествами, с языком которых, как выяснилось в России, Иван Селунский был знаком. Первоначально Иван Селунский, видимо, побывал и там, но в челобитной греческие власти опустили это направление его странствий. В любом случае, добирался до Российского государства через эти территории. Не исключено, что причиной выбора России стала закрытость для иудеев границ Московского царства. Можно было быть уверенным, что здесь он будет недостижим для родных — бывших единоверцев. Кроме того, значимой была надежда на материальную поддержку. Ивану Селунскому предстояло собрать крупную сумму для погашения долга турецким властям и греческой общине. Местом, куда традиционно устремлялись за пожалованиями греческие подданные Порты, являлась Москва.

В любом случае, Российское государство стало конечной целью бегства Ивана Селунского. В изложении греческих иерархов, константинопольский и иерусалимский патриархи, дав рекомендательные грамоты к царю Михаилу Федоровичу, отправили новообращенного в далекую христианскую державу, покровительницу всех гонимых православных. Можно отметить, что 20 марта 1637 г. на константинопольскую кафедру вернулся Кирилл Лукарис, но в это время Иван Селунский уже находился в России.

Высокое заступничество патриархов имело успех, но иной, чем тот, на который могли рассчитывать греческие пастыри. В сентябре 1636 г. Иван был принят в Москве, получив фамильное прозвище Селунский, распространенное для выходцев разных этнических групп Салоники. С этого момента он стал Иваном Аврамовым (Абрамовым) сыном Селунским. Его плата за «выход» составила 10 рублей[1182]. Размеры пожалований за принятие русского подданства зависели от родовитости иммигранта. Безусловно, Иван Селунский не смог представить русским властям дворянской родословной[1183].

Что касается этнической принадлежности нового русского подданного, то в делопроизводстве Разрядного приказа и Казенного двора Иван Селунский назвался как «июдейска роду жидовин».

С определением вероисповедания оказалось еще сложнее. Иван Селунский принимал русское подданство, уже будучи православным. Тем не менее очевидны конфессиональные сомнения русских духовных властей. Подчеркнув его принадлежность к православию: «жидовин, а крещен, сказался во Иерусалиме», — подьячий через строчку назвал его «июдеянином». Согласно документу, 19 февраля 1637 г. Иван Селунский был прислан из Разрядного приказа на Патриарший двор[1184], где было принято решение об «исправлении веры». Ивана Селунского направили «под начало» на Троицкое подворье, где после епитимьи он был миропомазан. Отказ властей признать правильность его крещения в Восточной церкви подчеркивали термины. Если «жалованье за выход» он получал как «новокрещон жидовин Иван Селунский», то жалованье «за подначальство» — как «выходец июдейского роду Аврам, руское имя Иван Селунский»[1185]. То есть расспросы на Патриаршем дворе дали основание не признавать предшествующее обращение истинным. Иммигранту-еврею вернули первоначальное имя, Аврам, и подчеркнули его иудейское вероисповедание — «июдейского роду». Затем выходца заново приняли в православие вторым чином, и только тогда он смог называться опять Иваном Селунским. В целом, ни его критика прежнего вероисповедания, ни крещение иерусалимским и константинопольским патриархами не обеспечили признание в России чистоты его веры.

Сейчас трудно судить, что послужило причиной «очищения» в России: факт бывшей приверженности к иудаизму или к греческому православию. Миропомазание для изначально крещенных в церквах Христианского Востока наиболее часто применялось к насильно обращенным в ислам или долгое время проживавшим в Западной Европе; иногда — к крещенным без прохождения обязательного в России шестинедельного оглашения[1186]. В ситуации с Иваном Селунским можно лишь предполагать, какое именно из этих правил распространилось на него. Наиболее вероятно, пост и молитва рассматривались дополнительным «очищением» от иудаизма: ведь, будучи крещеным, он продолжал в России называться человеком «июдейского роду». Можно предположить, что последовательность совершения таинства над евреем в греческой церкви не показалась в Москве достаточной для очищения от иудаизма. Иван Селунский не смог войти в русскую церковь без «исправления веры». 13 апреля 1637 г. выяснялась плата за пребывание «под началом». Новообращенному было назначено 5 рублей и сукно, а уже 17 апреля 1637 г. он получил жалованье[1187]. Таким образом, Иван Селунский был не только крещен (причем патриархом) в православие, но и миропомазан.

После вхождения в московскую церковь Иван Селунский стал членом русского общества. Место в структуре русского государства ему предстояло определить. Он был принят как религиозный диссидент и, быть может, на этом основании получил привилегии. В письме греческих иерархов подчеркивалось, что причиной его выезда был не поиск службы у русского государя, а религиозные преследования: «для ради православные крестьянские веры, а не для ради службу». В изложении греческих иерархов, московское правительство предоставило ему содержание без службы: царь Михаил Федорович «на службу его посылать не велел». Это не соответствовало реалиям русского общества. Но, судя по отсутствию верстания в течение нескольких лет, не исключено, что так первоначально и было. Однако подобное покровительство имело обратный эффект и повлекло низкий социальный статус: Ивану Селунскому в 1641 г. не был назначен ни поместный, ни денежный оклады. Быть может, это являлось следствием пребывания вне социальной системы. Однако период «без службы» не мог быть длительным. Явно без учета его желаний род занятий ему в России был определен, и Иван Селунский был приписан к армии. Воинская служба была самым распространенным видом деятельности иностранцев в России. В документах Разрядного приказа он, «жидовин новокрещен» числился рядовым военным в «греческой роте» и находился в подчинении Иноземского приказа. В 1641 г. Иван Селунский служил в Туле под началом ротмистра Юрия Трапезундского (о нем см. гл. 6). Его дневное жалованье составляло 3 алтына 2 деньги[1188]. Видимо, ситуация изменилась, очевидно, на период его службы пришелся «разбор». К 1647 г. при зачислении в Посольский приказ Иван Селунский уже был верстан в Иноземском приказе. Его годовой оклад составлял: поместный — 250 четей, денежный — 12 рублей, поденный корм — 3 алтына 4 деньги на день.

Иван Селунский оказался среди многочисленных иностранцев, призванных к несению службы на южной границе России — Белевско-Тульско-Рязанской засечной черте, под командованием князя И. Б. Черкасского. Тульский уезд был объектом постоянных нападений кочевников Крымского ханства и Ногайской Орды. В 1644 и 1645 гг., после конфликта с Османской империей из-за крепости Азов, набеги стали особенно интенсивными. Документы сохранили постоянные упоминания о смерти членов иноземческих рот, как и активном строительстве укреплений. Очевидно, что пребывание Ивана Селунского в Туле было полно опасностей, трудностей постоянных походов и строительства оборонительных сооружений.

Неясен род деятельности Ивана Селунского на родине: к числу типичных для салоникского еврейства относились ростовщичество, торговля, сукноделие, административная деятельность[1189]. Единственное, в чем можно быть уверенным, — что Иван Селунский не принадлежал к военному сословию Османской империи. Совершенно очевидно, что служба в «греческой роте» не соответствовала его навыкам и не реализовывала его возможностей.

В 1647 г. Иван Селунский воспользовался изменениями, коснувшимися Посольского приказа. В 1646 г. был обнародован царский указ, запрещавший работу неправославных толмачей[1190]. Эта мера была вызвана или планируемой войной с Османской империей, или же переизбытком толмачей, в основном татар. Не принявшие православие толмачи были уволены и переведены в Разрядный приказ. На освободившиеся места власти искали грамотных и при этом безусловно лояльных переводчиков.

Иван Селунский заручился рекомендательными письмами греческих митрополитов и архиепископа. Греческие иерархи, включая глав кафедр, неизменно покровительствовали крестнику восточных патриархов. Нельзя не отметить, что выбор просителей был абсолютно удачен и беспроигрышен. Заступничество духовных властей Христианского Востока всегда заканчивалась повышением оклада или изменением в карьере иммигранта.

В конце 1646 г. к московским властям обратились с развернутым письмом приехавшие в том же году Никольский митрополит Иеремия города Силистри (Дристра)[1191], рождественский митрополит Гавриил города Корца[1192], архиепископ Иоасаф Георгиевского монастыря города Элассона[1193]. Как отмечалось, именно сохранившийся пересказ их послания содержит наиболее полную информацию о биографии Ивана Селунского[1194]. Греческие пастыри просили о зачислении новообращенного еврея, находившегося под опекой восточных патриархов, в Посольский приказ: «и государь бы их пожаловал, для ради их прошения велел ему Ивану быти у своего государева дела в Посольском приказе в греческих толмачах». Они говорили о его хорошем знании целого ряда языков. Помимо греческого, по их утверждению, он знал турецкий, «волоский» и «еврейский». Главное, что к этому времени он уже освоил русский язык, на что они и указали.

Иван Селунский прошел ряд экзаменов, подтверждающих его свободное владение языками. Знание греческого языка проверял известный переводчик с греческого Иван Боярчиков, который вынес схожую резолюцию: «…Он… с Иваном Селунским по гречески говорил и языка ево слушал и Иван по гречески говорить умеет и с толмачество ево будет». За свою оценку знаний Ивана Селунского он расписался.

Знание турецкого языка выяснял татарский переводчик Имралей Кашаев. (Имраэль Семенов мурза Кошаев работал в Посольском приказе с 1630 г., в 1647 г. принял крещение, получил имя Михаил и дворянское звание)[1195]. Он также подтвердил, что «он с Иваном по турски говорил и языка ево слушал, и он Иван по-турски говорить умеет и с толмачество его будет». Сохранилась его подпись.

Переводчика с «волоского» языка в штате Посольского приказа не оказалось. Поэтому для проверки его знаний был призван военный «грек» Иван Мирчев. Он выехал в 1624 г. и нередко назывался «сербиянином». Можно отметить, что сам Мирчев не смог подписать свои показания по-русски, несмотря на то, что уже более двадцати лет находился на службе в России. За него подписался другой человек. Но что касается своего родного языка, то Иван Мирчев сообщил дьякам Посольского приказа, что «он с Иваном Селунским по волоски говорил и языка его слушал. И он де Иван по волоски говорить умеет достаточно». Судя по тому, что знание «волоского» языка проверял безграмотный православный («грек») и, видимо, славянин, речь шла не о «ладино» — испанском языке сефардов или же итальянском, как называли волошский в Западной Европе, а о разговорном языке Дунайских княжеств — румынском или молдавском. Не исключено, что сам Иван Селунский имел в виду «ладино» либо итальянский языки, но проверяли у него молдавский. И этот экзамен ему удалось выдержать.

Таким образом, Иван Селунский был хорошо знаком с языками Османской империи, которые не мог не знать балканский романиот. Кроме того, он владел «волоским» языком, видимо знакомым ему в результате торговых или иных контактов с Дунайскими княжествами, или же, первоначально, с «ладино».

Кроме того, вероятно, сам Иван Селунский предложил знания письменного священного еврейского языка, а кроме того, некоего разговорного «еврейского» языка: «Да он же Иван говорит… своим природным языком еврейским, которым Моисеи говорил и которым законные их книги писаны. И грамоте еврейской и писать по еврейски умеет». О каком разговорном еврейском языке идет речь — сказать точно невозможно. Язык священных текстов, в который был посвящен Иван Селунский, не предполагался для устной речи. На нем запрещено было разговаривать. Мы не знаем, какой язык был родным для Ивана Селунского, как и то, оказался ли он востребован на тот момент в России.

Настойчивость Ивана Селунского имела успех: после сентября 1646 г. он был переведен из Иноземского приказа[1196] в Посольский и зачислен толмачом. Примерно до 1649 г. он упоминался как «новокрещеный жидовин»[1197]. Его годовой оклад не изменялся до конца его жизни. Он составлял: поместный — 250 четей, денежный — 12 рублей; поденный корм — 11 копеек. Статус служащего Посольского приказа должен был бы удовлетворить любого неродовитого иностранца.

Следует отметить, что за время длительной службы Ивана Селунского в Посольском приказе (около 30 лет) он ни разу не был отправлен в составе посольства или в качестве гонца за границу. Причину отсутствия выездов за пределы Российского государства можно усмотреть в подозрительности к человеку, не связанному в России родными. Иван Селунский был холост, сведения о его браке в России отсутствуют. Как отмечалось, он оставил семью в Салонике, жена находилась в заключении, и требовались деньги на ее выкуп. Иван Селунский не вступил в России в новый союз (что практиковали многие иноземцы), ожидая приезда родных. Но неженатые иностранцы воспринимались властями неблагонадежными и обычно из страны не выпускались. (Родственники виделись своеобразным залогом верности присяге.) Но на других евреев Посольского приказа возлагались функции представителей Российского государства в иных державах. Например, «жидовин» Пимен Иванов направлялся гонцом в Швецию (ниже).

Функции Ивана Селунского в Посольском приказе соответствовали налагавшимся на толмачей обязанностям. Он переводил с греческого языка членам посольств патриархов христианского Востока. В рассматриваемый период толмачи выполняли, помимо переводческих функций, роль приказных приставов. Иван Селунский досматривал за представителями дипломатических миссий. В 1649 г. он находился в числе встречающих иерусалимского патриарха Паисия[1198]; в 1653 г. сопровождал в числе других восьми толмачей бывшего главу Великой церкви — константинопольского патриарха Афанасия Пателара[1199]. Чуть позже он, наиболее вероятно, пересекался с членами свиты антиохийского патриарха Макария, сын которого, Павел Алеппский, оставил свои воспоминания.

Иван Селунский использовал свои контакты с главами восточных церквей. Иерусалимский патриарх Паисий, побывавший в России в 1649 г., составил ему рекомендательную грамоту. Текст послания не сохранился, но указания на него присутствуют в делопроизводстве Посольского приказа 1662 г.: «Да об немь ж Иване свидьтельствует о том же ерусалимскии патриархъ Паисьи»[1200].

Кроме того, Иван Селунский получал рекомендательные грамоты из Османской империи. Так, за него заступался «селунский митрополит Неофит»[1201] (текст послания не обнаружен). Видимо, митрополит подробно описал развернувшееся много лет назад в Салонике противоборство.

Помимо этого, в делопроизводстве Посольского приказа 1662 г. цитируется и послание константинопольского патриарха Парфения[1202]. Согласно пересказу, глава Вселенской церкви повествовал о благочестии бывшего иудея, о бедственном положении его семьи и невыплаченном долге (говорилось о сумме, эквивалентной 400 рублям). Неясно, о каком именно константинопольском патриархе идет речь (в рассматриваемый период существовало четыре человека с подобным именем). Исходя из даты прошения Ивана Селунского (1662 г.), можно предположить, что покровительство выкресту оказывал Парфений IV. Первый период его правления в Великой Церкви приходился на май 1657 — конец июня 1662 г.[1203]

Столь влиятельные прошения повлекли разбирательство в Посольском приказе. Началось выяснение суммы пожертвований. Толмач получил на выкуп супруги 30 рублей (причем медных денег, не имевших цены за границей): «170-го году генваря в 2 день государь пожаловал новокрещена Ивана Аврамова, велел ему дати своего государева жалованья на мил остыну против иных таких 30 рублев мѣдных из Болшого приходу»[1204]. Сведений о приезде в Россию жены Ивана Селунского не обнаружено. Других же членов своей семьи Ивану Селунскому удалось вызволить около 1671 г. К нему приехали сын и внук. Оказавшись в Москве, родственники, в соответствии с устоявшимися требованиями, приняли православие. Сохранились данные 1671 г. об их крещении в Посольском приказе[1205]. Таким образом, в 30-х гг. XVII в. после своего обращения в православие в Османской империи Ивану Селунскому пришлось бросить семью (в ситуации, когда супруга оказалась в заключении) и отправиться в долгие странствия. Через 35 лет, когда его сын уже имел собственную семью, Иван Селунский воссоединился с оставшимися на свободе родными.

К этому периоду у Ивана Селунского расширился круг языков, с которых он переводил в Посольском приказе. Как отмечалось, первоначально он значился специалистом в греческом и турецком языках. Но позже Иван Селунский привлекался и в качестве устного переводчика своего «природного» языка. В 1672 г. он указан толмачом «еврейского» языка[1206]. Таким образом, Иван Селунский оказался первым или же одним из первых официальных переводчиков с «еврейского» в России.

При этом совершенно неясно, о каком из разговорных еврейских языков идет речь (подчеркнем, что он был толмачом — устным переводчиком). В том случае, если он принадлежал к романиотам, вполне объяснимы его знания греческого языка, которые он активно использовал до этого в Российском государстве.

Знание «ладино» могло стать актуальными в ходе подготовки России к войне с Османской империей (1676–1681 гг.) при сборе информации внутри империи или же в тех государствах, с которыми стремилась заключить антитурецкую коалицию Россия. Но все же потока выходов балканских евреев в России не существовало.

С середины XVII в. в России более востребованным оказался идиш. После войн с Речью Посполитой на территории Российского государства скопилось значительное число польских евреев. Не все из них владели польским, украинским и тем более русским языками, и понять их при крещении, распределении на русскую службу и расспросах о ситуации в Речи Посполитой возможно было лишь на идише. Неизвестно, владел ли Иван Селунский изначально идишем или выучил его позже в России, но, наиболее вероятно, именно идиш подразумевался под «еврейским» языком, специалистом в котором он был назван.

Необходимость устного переводчика для многочисленных польских евреев-военнопленных повлекла увеличение числа людей, знакомых с «еврейским» языком. С 1661 г. в Посольском приказе находился обратившийся в православие еврей, выходец из Италии[1207], носивший в русских документах имя Юрий (в крещении Пимен) Иванов[1208]. Он служил толмачом (не назван его язык), обозначался «жидовином», в 1665 г. был отправлен гонцом в Швецию (возможно, в поездке использовались его знания итальянского языка — языка дипломатии того времени). Кроме того, евреем являлся толмач итальянского языка, родом из Швеции[1209], Петр (в православии Иван) Туров (Тур)[1210]. Он находился в штате Посольского приказа с 1669 по 1679 г. Как и все прочие евреи Посольского приказа, Иван Тур был выкрестом[1211]. Таким образом, все три еврея Посольского приказа получили назначение в толмачи только после принятия православия.

Трудно сказать, пригодились ли Ивану Селунскому навыки владения сакральным языком, который он, безусловно, знал и о котором упоминал при зачислении в Посольский приказ. При подготовке издания Библии (М., 1663) ничего не известно о сверке текста с древнееврейскими кодексами (такая работа велась почти на столетие ранее в Острожском культурном центре, в то время как московское издание явилось переложением Острожской Библии). Но не исключено, что Иван Селунский смог применить свои знания при переводе рецептов или астрологических пророчеств, которые появлялись в этот период в России. Иван Селунский мог быть знаком с еще одним обращенным в христианство евреем — знаменитым Даниилом фон Гаденом. Последний оказался в России в 1656 г. в качестве пленника, стал аптекарем, а затем врачом Аптекарского приказа.

Таким образом, к середине XVII в. в Посольском и Аптекарском приказах складывается группа новообращенных евреев. Можно отметить, что царь Алексей Михайлович был осведомлен о богословской антииудейской полемике. В 1641 г. духовником молдавского господаря греческим теологом Гавриилом Власием из Ясс был прислан в Москву для него, тогда царевича, экземпляр сочинения александрийского патриарха Мелетия Пигаса: «О Христе благочестивомъ къ июдеомъ ответ» (Львов, 1593)[1212]. Издание было подготовлено параллельно на двух языках (греческом и «простой мове») и обращено к ключевому вопросу боговоплощения, тождественности Мессии пророческих книг и Иисуса Христа. (Как отмечалось, этот вопрос был решен Иваном Селунским в пользу христианства.) Неясно, кем была инициирована посылка произведения Мелетия Пигаса. Был ли осуществлен выбор сочинения интересами самого Гавриила Власия (в его грамоте говорилось, что он посылает «сочинение против иудеев, так как слышал, что царевич Алексей Михайлович любознателен»[1213]) или же просьбой московского правительства. О нарастающем интересе в русском обществе к этой проблематике говорит и появление антииудейского трактата Семена Шаховского[1214]. Возможно, к середине века постепенно оформлялось отношение русского православия к реальным (а не «библейским») представителям иудаизма.

Подводя итоги, можно сказать, что на примере судьбы Ивана Селунского видна реализация правила о запрете въезда иудеев в Российское государство: он принял русское подданство православным. Как и все толмачи-евреи Посольского приказа, он являлся выкрестом. При этом Иван Селунский, вступивший в православную церковь вне пределов России, был не только крещен, но миропомазан, то есть принят первым, а затем и вторым чином. Наиболее вероятно, эта ситуация иллюстрирует крайнюю подозрительность русского общества к бывшему иудею. Важно подчеркнуть, что, совершив таинство уже в Московской церкви, он через некоторое время теряет в глазах русского общества связь с еврейством: переходит из «чужого» в «своего». «Ярлык» «новокрещенного жидовина» Иван Селунский утерял примерно к 1650 г., то есть после 13-летней службы в России[1215]. Выходец из Османской империи, переводчик с греческого, турецкого и «еврейского» языков проживал среди бывших подданных Порты. Его дом располагался в Греческой слободе, что свидетельствует о принадлежности крещеного балканского еврея к греческой общине[1216]. Можно предположить, что православный еврей посещал и слободской храм Св. Троицы.

Факт его натурализации в глазах властей не свидетельствует о терпимой позиции к иудеям. Он отражает уникальную ситуацию России, в которой конфессиональная принадлежность доминировала над этнической.

Самоидентификация же Ивана Селунского отличалась от внешней. Судя по запискам Павла Алеппского[1217], Иван Селунский ощущал себя иноземцем. Принятие православия в его глазах не изменило его внутреннего выбора. В своих посланиях к властям иммигрант неизменно подчеркивал свое иноземческое происхождение и напоминал о свершившемся ранее «выезде». Причем Иван Селунский мог выбирать различные наименований иностранцев, меняя их категории и, следовательно, этническую принадлежность. Так, в челобитной 1662 г. он назвал себя «иноземцем приѣзжим греченом»[1218] (как отмечалось, в Москве он принадлежал к греческой колонии). В 1672 г., Греческая слобода была ликвидирована и ее жители принуждены были искать новые жилища. В этот момент Иван Селунский попросил о выделении ему места для нового двора как «Посольского приказу толмач, еврейского роду Ивашко Аврамов сын Селунскои»[1219]. (Можно отметить, что новый дом он смог построить лишь в 1674 г., до этого момента оставаясь на территории Греческой слободы[1220].) Очевидно, что принадлежность к еврейству была для Ивана Селунского превыше вероисповедания.

Краткая реплика Ивана Селунского в мемуарах Павла Аллепского передает его отношение к русскому обществу. У нас есть возможность услышать голос Ивана Селунского, хотя и в изложении другого человека. Его суждения о новой родине выходят за рамки скупой информации приказного делопроизводства. Павел Алеппский воспроизводил содержание бесед 1656 г: «Один еврей (по происхождению. — Т. О.) от отцов и предков (евреев. — Т. О.), принявший христианство, родом из Салоники, состоявший переводчиком по греческому и турецкому языкам при вратах царя (Высокая Порта. — Т.О.), говорил нам, что евреи превосходят все народы хитростью и изворотливостью, но что московиты и их превосходят и берут над ними верх в хитрости и ловкости»[1221].

Трудно сказать, что больше передает эта фраза: позицию к русским Ивана Селунского или Павла Алеппского. В какой-то мере она должна была соответствовать взглядам Павла Алеппского на евреев, точнее крещеных евреев. Подчеркнув его происхождение, православный араб не обмолвился ни единой бичующей филиппикой. Кроме того, чувствуется корпоративность иностранцев (в данном случае — выходцев из Османской империи) по отношению к русским, а не корпоративность христиан по отношению к иудеям.

Сама фраза достаточно типична для записок иностранцев, шокированных в России чиновничьим произволом, взяточничеством, вероломством власть имущих. Совершенно очевидно, что все эти стороны жизни России коснулись Ивана Селунского. Можно вспомнить о вынужденной многолетней военной службе на южных границах Российского государства. Трудно сказать, рассчитывал ли он при обращении в христианство на подобные последствия своего шага. Но следует помнить, что, бичуя нравы русских, Иван Селунский приглашал в Россию сына и внука. Остается открытым вопрос о мотивах такого поступка. Возможно, вызов родных был единственным способом воссоединиться с ними. Из России Иван Селунский выехать не мог: русские подданные не имели возможности оставить государство.

Толмач ни разу ни покидал Россию. Но, быть может, напротив, он и не стремился к отъезду, памятуя о довлевшем над ним в Салонике наказании. Не исключено также, что поддерживаемые стереотипы о России не соответствовали его реальным действиям. В любом случае, родиной для Ивана Селунского (хотя и достойной горьких характеристик) стала Россия. Здесь он прожил долгую жизнь — 42 года. Толмач умер до ноября 1678 г.[1222], находясь в штате Посольского приказа.

В целом восстановленная биография Ивана Селунского доносит информацию об отношении русского общества к бывшему иудею и, что очень важно, его отношение к русскому обществу. Нельзя не отметить его, по крайней мере внешне вполне благополучной, интеграции в русское общество. Что было внутри этого человека, остается за рамками сохранившихся документов.