История Карла XII, короля Швеции

КНИГА ВОСЬМАЯ

Посреди сих приуготовлений король выдал сестру свою Ульрику Элеонору за принца Гессен-Кассельского Фридриха. Сие торжество, состоявшееся 14 апреля 1715 г., почтила своим присутствием восьмидесятилетняя вдовствующая королева, бабка Карла XII и самой принцессы, вскоре после сего умершая.

Король не был на сем бракосочетании, оставаясь в Штральзунде, где занимался усилением фортификаций сей важной крепости, угрожаемой со стороны прусского и датского королей. Зятя своего назначил он главнокомандующим всех войск, в Швеции находившихся. Сей принц служил прежде Нидерландам во время войны противу Франции и почитался изрядным генералом, каковое обстоятельство немало способствовало его женитьбе на сестре Карла XII.

Но неудачи следовали одна за другой с такой же быстротою, как прежде происходило то с победами. В июне 1715 г. немецкие войска короля Англии вкупе с датчанами осадили Висмар. Одновременно соединенные силы Дании и Саксонии численностью до тридцати шести тысяч подступили к Штральзунду. Датчане и пруссаки потопили возле сей крепости шесть шведских кораблей. Царь находился тогда на Балтийском море с флотом из двадцати больших кораблей и ста пятидесяти транспортов с тридцатью тысячами десантного войска. Он крейсировал между Гельсингборгом и Стокгольмом, угрожая вторжением в саму Швецию. Все прибрежное население вооружилось и ожидало со дня на день высадки неприятеля. Одновременно сухопутные войска московитов изгоняли шведов из тех мест, кои оставались еще у сих последних в Финляндии. Царь, однако же, так и не решился продолжать далее свои предприятия. В устье Одера, разделяющего Померанию надвое, расположен при его впадении в Балтийское море небольшой остров Узедом, имеющий весьма важное значение, поелику господствует он над восточным и западным рукавами сей реки. Король прусский изгнал шведов с сего острова, а также захватил и город Штеттин, «единственно, — как говорил он, — ради умиротворения». В мае того же года шведы вернули себе Узедом, на котором было два форта, именовавшиеся по протокам ими разделяемым: Свинемюнде и Пенемюнде. Для обороны сего острова и сих двух фортов у короля шведского было всего двести пятьдесят померанских солдат под командою шведского офицера по имени Кузешлерп, каковой достоин того, чтобы сохраниться в памяти потомков.

4 августа пятьсот прусских пехотинцев и восемьсот драгун беспрепятственно высадились на острове со стороны форта Свинемюнде. Шведский комендант, не имея достаточных сил, оставил им сей форт, как менее важный, и заперся в Пенемюнде, решившись защищаться до последней крайности.

Таким образом, пришлось начинать регулярную осаду, и для сего привезли из Штеттина артиллерию. Прусские войска были усилены тысячью пехотинцев и четырьмя сотнями конницы. 19 августа в двух местах открыли траншеи и приступили к бомбардированию крепости из пушек и мортир. После того как осада уже началась, некий швед сумел проникнуть на остров и в форт с тайным посланием Карла XII. В полученном комендантом письме говорилось: «Воздержитесь от пальбы до тех пор, пока неприятель не приступит к самому краю рва, и защищайтесь до последней капли крови. Засим поручаю вас доброй удаче вашей. Карл».

Прочитав сие, Кузешлерп решил подчиниться и погибнуть по приказу своего повелителя. На рассвете 22-го числа начался штурм. Подпустив неприятеля к краю рва, осажденные открыли пальбу и положили врагов великое множество. Однако ров был все-таки засыпан, а в стене пробита широкая брешь, после чего превосходящие силы ворвались в форт. Комендант решился в точности исполнить приказ. Он отошел от пробитых брешей и, собрав малое свое войско, сохранявшее неустрашимую верность присяге, поставил оное на один из бастионов таким манером, чтобы его нельзя было окружить. Неприятель приблизился, поражаясь тому, что осажденные не просят пардона. Бой продолжался в течение целого часа, пока не были убиты сам комендант, майор, лейтенант и половина солдат. После сего оставшиеся с одним офицером сто человек запросили пощады и были пленены. В кармане коменданта нашли письмо его повелителя и доставили оное королю Пруссии.

В то время как шведы потеряли Узедом и соседние острова, когда Висмар был накануне падения и совсем не оставалось флота, а самой Швеции угрожало вторжение, Карл все еще сидел в Штральзунде, который уже осаждался тридцатитысячным корпусом.

Штральзунд является сильнейшей крепостью Померании и стал известен всей Европе благодаря осаде, выдерживавшейся там шведским королем. Город расположен между Балтийским морем и озером Франкен, и в него можно проникнуть с суши лишь по узкой дороге, защищенной цитаделью и ретраншементами, кои почитаются неприступными. В крепости находился девятитысячный гарнизон и, самое главное, лично король Швеции. Кроме датчан и пруссаков в осаде участвовали также и саксонцы.

Честь осаждать самого Карла XII побуждала к преодолению любых препон. В ночь с 19 на 20 октября 1715 г. была открыта первая траншея. Король при начале сей осады говорил, что ему непонятно, как первоклассная крепость, защищаемая достаточным гарнизоном, может быть взята. Сие вовсе не означает, что ему самому не доводилось брать крепостей, однако он почти никогда не прибегал к регулярным осадам, поелику гроза его оружия сметала все на своем пути. Впрочем, он не судил о других по себе и мало уважал своих противников. Подступившие к Штральзунду неприятели спешили с осадными работами, и в сем помогла им одна весьма необычная случайность.

Известно, что на Балтийском море не бывает ни приливов, ни отливов. Фортифакации, защищавшие город, с запада примыкали к непроходимому болоту, а с востока — к морю и почитались посему неприступными. Однако никто не вспомнил о том, что сильные западные ветры сгоняют воду возле грозных сих укреплений до глубины трех футов. Один солдат, свалившийся с ретраншемента в воду, к удивлению своему, нащупал дно. Он понял, что открытие сие может составить его счастие, дезертировал, явился к главной квартире саксонского генерала Вакербарта и сообщил о возможности пройти по морю вброд и без труда проникнуть внутрь шведских укреплений. Пруссаки не замедлили воспользоваться сей оказией.

Уже назавтра в полночь, пока еще дул западный ветер, подполковник Коппен во главе восемнадцати сотен солдат вошел в воду. Одновременно две тысячи наступали по дороге, ведшей к сему ретраншементу. Палили все прусские пушки. Кроме того, пруссаки и датчане подняли тревогу и на другом фланге.

Шведы не сомневались, что легко отобьют тех, кто столь безрассудно наступал, двигаясь по дороге, но внезапно со стороны моря появился отряд Коппена. Окруженные со всех сторон и захваченные врасплох шведы не могли оказать сопротивления, и ретраншемент после беспощадной резни был взят. Часть шведских солдат бросилась к городу, нападавшие почти вплотную преследовали их. Два саксонских офицера и четыре солдата уже вбежали на подъемный мост, но осажденные все-таки успели поднять его и пленить саксонцев. На сей раз город был спасен.

Победители захватили двадцать четыре пушки и сразу же оборотили их противу Штральзунда. После первого сего успеха осада продолжалась с упорством и одушевлением. Канонада и бомбардирование не затихали ни на минуту.

Прямо насупротив Штральзунда расположен остров Рюген, который служит оплотом для сего города, куда жители его могут укрыться, если, конечно, найдется у них достаточно для сего лодок. Если бы остров сей захватил неприятель, король оказался бы в осаде и с суши, и с моря, и тогда пришлось бы ему или погибнуть под руинами Штральзунда, или стать пленником тех самых врагов, коих он издавна презирал и коим еще недавно диктовал столь жестокие законы. Однако несчастливое состояние дел его не позволяло держать на Рюгене достаточный гарнизон, и там. находилось тогда не более двух тысяч солдат.

Неприятель на протяжении трех месяцев делал все потребные приуготовления для высадки на сей остров, подходы к коему весьма затруднены. Наконец, построив нужное число лодок и дождавшись благоприятной погоды, герцог Ангальтский 15 ноября переправился через пролив с отрядом в двенадцать тысяч человек. Король был на острове со своими двумя тысячами солдат, во главе коих он пошел среди глубокой ночи и в полнейшем молчании на неприятеля. Офицеры герцога Ангальтского никак не ожидали такой атаки, тем более что полагали Карла находящимся в Штральзунде. Но сам герцог знал, с кем имеет дело, и приказал вырыть глубокий ров, а по краям его расставить рогатки, словно ожидая нападения превосходящих сил. В два часа ночи Карл в полнейшей тишине подошел к неприятелю, солдаты шепотом передавали по рядам команду: «Снять рогатки!», однако слова сии были услышаны часовыми, сразу же поднявшими тревогу, и все в лагере схватились за оружие. После того как были убраны рогатки, король неожиданно увидел перед собой глубокий ров и воскликнул: «Ах, да откуда же он здесь взялся!» Впрочем, неожиданность сия ничуть его не обескуражила. Он не знал, сколько войска высадилось на остров, но и неприятель со своей стороны не имел представления, с какими силами придется встретиться. Темнота ночи как будто благоприятствовала Карлу, и он, не раздумывая, кинулся в ров впереди самых отважных, за коими последовали и остальные. В качестве фашин[104] использовалось все, что попадало под руку: рогатки, осыпавшиеся комья земли, куски стволов и ветки деревьев, и даже тела убитых. Король с генералами, офицерами и самыми бесстрашными солдатами лезли по плечам друг друга, как при штурме крепостной стены. Схватка завязалась уже в самом неприятельском лагере. Напор шведов поначалу привел пруссаков и датчан в замешательство, но все-таки силы оказались слишком неравны. Через четверть часа шведы были отбиты и перешли обратно за ров. Герцог Ангальтский преследовал их и далее на равнине, не зная, что от него бежит сам Карл XII. Несчастный сей государь собрал свое войско в чистом поле, и сражение возобновилось при равном упорстве обеих сторон. Рядом с королем замертво пали фаворит его господин Гротгусен и генерал Дальдорф. Карл, не переставая драться, переступил через тело сего последнего, когда он еще дышал. Тот самый Дюринг, который один сопровождал Карла из Турции до Штральзунда, был также убит на его глазах.

Посреди сей резни один датский поручик узнал короля и вцепился одной рукой ему в волосы, а другой схватил его шпагу. «Сдавайтесь, государь, или я убью вас!» — закричал он. У Карла на поясе висел пистолет, и он левой рукой выстрелил в сего офицера, который скончался от полученной раны на следующее утро. Произнесенные сим датчанином слова в мгновение ока привлекли целую толпу врагов. Короля окружили со всех сторон, и он получил в левую сторону груди пулевую рану, каковую сам именовал контузией, хоть и была она глубиной в два пальца. Сражавшийся пешим Карл чудом избежал смерти или плена. Граф Понятовский бился рядом с ним и как при Полтаве спас ему жизнь, посадив на лошадь.

Шведы отступали к той части острова, которая называется Альтеферре, где находилась фортеция, остававшаяся еще в их руках. Король возвратился в Штраль-зунд, вынужденный покинуть доблестные сии войска. Через два дня все они были пленены.

Среди сих пленников оказался и тот незадачливый французский полк, сформированный из уцелевших после Гохштедтской баталии[105] и перешедший сначала на службу короля Августа, а потом и к шведам. Большая часть его солдат была включена в новый полк одного из сыновей герцога Ангальтского, каковой и стал уже четвертым его полковником. На Рюгене сим бродячим полком командовал тот самый граф де Вильлонг, который столь бескорыстно рисковал жизнию своею в Адрианополе ради Карла XII. Он был пленен вместе со своими солдатами и впоследствии получил лишь незначительное вознаграждение за все труды, понесенные тяготы и несчастия.

Король, явив чудеса храбрости, кои лишь ослабили его силы, заперся в Штральзунде, ожидая скорого штурма, точно так же, как сделал он это в Бендерах. Ничто не могло лишить его душевного равновесия. Днем он распоряжался производством работ на ретраншементах, по ночам совершал вылазки противу неприятеля. Тем временем в крепостных стенах появлялись новые бреши, бомбы как град валились на дома, половина коих стояла уже в руинах. Однако же горожане не только не роптали, но, исполнившись восхищения пред неусыпными его трудами, воздержанием и отвагою, все поголовно сделались солдатами короля, составив как бы второй гарнизон крепости.

Однажды, когда Карл диктовал секретарю письмо в Швецию, в дом попала бомба и, пробив крышу, взорвалась в соседней комнате и разнесла потолок в щепки. Однако кабинет короля не только не пострадал, но даже через отворенную дверь внутрь не попало ни единого осколка. При взрыве, когда казалось, что весь дом рушится, перо выпало из рук секретаря. «В чем дело? — спросил король. — Почему вы не пишете?» — «Государь, бомба!» — «Но при чем здесь бомба, ваше дело писать письмо. Продолжайте».

В Штральзунде находился тогда посланник Франции генерал-лейтенант Кольбер граф де Круасси, брат знаменитого министра маркиза де Торси и родственник того самого Кольбера, имя коего навсегда пребудет в анналах Франции. Отправлять человека посланником к Карлу XII значило посылать его в траншею под мушкетный огонь. Король часами беседовал с ним в наиопаснейших местах, где бомбы и ядра косили людей, на что Карл не обращал ни малейшего внимания. Посланник со своей стороны не подавал вида, будто для дипломатических бесед могут быть и более подходящие места. Еще перед осадой граф де Круасси всеми силами старался примирить шведского и прусского королей, однако сей последний требовал для себя слишком многого, а Карл вообще не желал ничего уступать. Посему для графа оставалось лишь то утешение, что он имеет возможность близко узнать человека столь необыкновенного. Нередко случалось ему даже спать рядом с королем на одном плаще. Разделяя все его труды и опасности, приобрел он таковым образом право говорить в присутствии короля с полной свободой. Карл поощрял в людях ему приятных таковую смелость. Иногда он говорил графу Круасси: «Veni, maledicamus de rege» — «Ну, что ж, позлословим теперь об этом Карле». Все сие самолично рассказывал мне граф де Круасси.

Французский посланник оставался в городе до 13 декабря. Наконец получив от неприятеля разрешение на выезд со всеми своими пожитками, он распростился с королем, коего оставлял посреди руин Штральзунда с гарнизоном, уменьшившимся уже на две трети, что, впрочем, нисколько не поколебало решимости Карла и далее выдерживать осаду.

Через два часа начался штурм кронверка. Неприятель дважды овладевал им и дважды был отброшен. Король все время сражался в рядах гренадеров, но в конце концов численная сила все-таки одолела, и кронверк пришлось сдать. Карл еще два дня оставался в городе, ожидая в любую минуту генерального штурма. 19-го числа он до полуночи находился на малом равелине, почти полностью разрушенном бомбами и ядрами. Все старшие офицеры заклинали его уйти с сего места, которое было уже невозможно защищать, но даже и отступление стало теперь не менее опасным. На Балтийском море господствовали московитские и датские корабли. В самом Штральзунде оставалась всего одна весельно-парусная лодка. Опасности столь славного бегства соблазнили Карла. Ночью 20 декабря 1715 г. он отплыл, взяв с собой всего десять человек. В порту пришлось обкалывать лед, коим уже покрывалось море. Только после нескольких часов тяжкого сего труда лодка смогла выйти на открытую воду. У неприятельских адмиралов был нарочитый приказ не выпускать Карла из Штральзунда и захватить его живым или мертвым. К счастию, оказались они под ветром и не смогли настичь лодку беглецов. Но еще большей опасности подвергался король, проходя на виду острова Рюген, где датчане поставили двенадцатипушечную батарею, которая открыла по нему пальбу. Матросы форсировали паруса и налегли на весла, чтобы как можно скорее уйти от сего места, но одно из ядер все-таки убило двоих рядом с Карлом, а другое разбило мачту. Тем не менее Карлу удалось достичь двух своих кораблей, крейсировавших по Балтийскому морю. А на следующий день Штральзунд сдался. Король высадился на берегу Скании в Истаде и поспешил в Карлскрону, но совершенно в ином состоянии, нежели пятнадцать лет назад, когда отплыл он на стодвадцатипушечном корабле, дабы диктовать законы всей Северной Европе.

В столице, неподалеку от которой Карл был теперь, надеялись увидеть его после столь долгого отсутствия, однако же не хотел он возвращаться туда побежденным и не решался на встречу с обожавшим его народом, коего принужден был угнетать, дабы защититься от врагов. Единственно пожелал он видеть сестру свою и назначил ей свидание у озера Веттерн в Остроготии, куда приехал на почтовых лошадях в сопровождении одного слуги и возвратился обратно, проведя с принцессою только день.

Перезимовав в Карлскроне и все еще оставаясь там, повелел он снова набирать по всему Королевству рекрутов. Карл не только не сомневался в том, что все его подданные рождены лишь для войны, но сумел убедить и их самих в справедливости сего мнения. Теперь стали уже брать в солдаты пятнадцатилетних юнцов. Во многих селениях оставались только старики, женщины и малые дети, и часто можно было видеть на работе в полях одних женщин.

Еще хуже обстояли дела с флотом. Чтобы как-то поправить положение, стали давать патенты арматорам[106], кои, злоупотребляя чрезвычайными и разорительными для страны привилегиями, вооружили несколько кораблей. Это были уже последние усилия Швеции. Дабы покрывать все сии расходы, приходилось отнимать у народа самое насущное. Прибегали ко всем мыслимым и немыслимым вымогательствам, именуя оные пошлинами и податями. Досмотру подвергались все дома. Из них изымали половину съестных припасов для королевских магазинов; на счет короля отписывали все производимое в стране железо, за которое государство платило билетами, а продавало на деньги. Налоги взимали за шелковое платье, парики и позолоченные шпаги. Непомерные подати были наложены на печные трубы. Порабощенный таковыми притеснениями народ при любом другом государе непременно взбунтовался бы, однако самый бедный шведский крестьянин знал, что жизнь короля еще тяжелее и непритязательнее, чем у него, и поэтому все безропотно покорялись тем лишениям, кои первым изо всех переносил сам Карл.

Общая опасность заставляла каждого забыть о личных своих бедствиях. Всякий день ждали нашествия московитов, датчан, пруссаков, саксонцев и даже англичан. Страх был столь оправдан и силен, что те, у кого были деньги и прочие ценности, зарывали все в землю.

На Балтийском море уже появилась английская эскадра, но никто не знал, каковы ее намерения. Царь обещал королю Дании, что весной 1716 г. соединенные силы московитов и датчан обрушатся на Швецию.

Сколь же велико было удивление всей Европы, следившей за перипетиями судьбы Карла XII, когда вместо того, чтобы защищать собственную свою страну, угрожаемую столькими государями, отправился он в марте 1716 г. с двадцатитысячной армией в Норвегию.

Со времен Ганнибала никто еще не видывал полководца, который, не смогши устоять противу врагов у себя дома, отправился бы воевать с ними в глубь их владений. Вместе с королем шведским был и зять его принц Гессенский.

Пройти из Швеции в Норвегию возможно лишь весьма опасными ущельями, а по миновании оных между скалами то и дело встречаются далеко вдающиеся в сушу языки моря. Каждый день надобно было наводить мосты. Самый малый отряд датчан мог без труда остановить шведскую армию, но кто был способен предвидеть внезапное сие вторжение? Однако более всего Европа поражалась тем, что в самый разгар сих событий царь оставался в бездействии и не нападал на Швецию, как о том было договорено между союзниками.

Причиною сего был один из величайших и в то же время трудно исполнимых замыслов, когда-либо порождавшихся умом человеческим.

Имперский барон Генрих Гёрц, родившийся во Франконии[107], оказал Карлу XII весьма важные услуги во время пребывания его в Бендерах и стал после сего королевским фаворитом и первым министром.

Не бывало еще человека столь податливого и в то же время столь отважного, столь находчивого в неудачах и столь амбициозного в своих замыслах. Никакой проект не пугал его, и ни перед какими средствами для осуществления целей своих он не останавливался, рассыпая повсюду подарки, обещания, клятвы, ложь и истину.

Барон Гёрц поехал из Швеции во Францию, Англию и Голландию лично испробовать те пружины, каковые намеревался привести в действие. Человек сей был способен потрясти Европу и в кабинетных своих интригах ничуть не уступал подвигам Карла XII на поле брани, отчего и приобрел такое влияние на короля, каковым не пользовался до него ни один министр.

И если Карл в двадцать лет отдавал графу Пиперу лишь безапелляционные повеления, то теперь выслушивал он уроки барона Гёрца, поелику несчастия принудили его искать советов, а советы барона вполне соответствовали неустрашимой натуре шведского монарха. Министр указал ему на то, что из всех государей, противу Швеции объединившихся, английский король, он же ганноверский курфюрст, Георг был единственным, кто ни в чем не пострадал от него. Георг ввязался в войну якобы для того, чтобы прекратить ее, на самом же деле лишь ради сохранения Бремена и Вердена, на кои у него не было иных прав, кроме покупки оных за бесценок у датского короля, не владевшего сими герцогствами.

Барон догадался, что царь уже давно недоволен союзниками своими, кои помешали ему утвердиться в Германской Империи. 14 февраля 1716 г. сдался Висмар, последний из остававшихся у Швеции померанских городов. Датчане не позволили московитскому корпусу, в Мекленбурге находившемуся, даже участвовать в сей осаде. Подобные афронты, неоднократно повторявшиеся на протяжении последних двух лет, раздражали царя, и, быть может, они-то и предотвратили всеконечную погибель Швеции. Мы видим немало примеров того, как одна-единственная держава побеждает объединившихся противу нее врагов, но сим последним лишь в редких случаях удается преодолеть внутренние свои раздоры и одержать верх над нею.

Царь мог напасть на Швецию еще в 1714 г., однако он не делал этого, то ли по причине несогласий с ревнивыми своими союзниками — королями Польши, Дании, Англии и Пруссии, то ли не почитал еще армию свою достаточно опытной для того, чтобы сражаться с сим народом, у которого даже простые крестьяне обращали в бегство отборные датские войска.

Останавливала его и нехватка денег. Царь был одним из могущественнейших монархов мира, но в то же время по своим доходам относился к числу самых бедных. Он не имел тогда даже восьмидесяти миллионов ливров ежегодно. Прибыль с заводимых им золотых, серебряных, медных и железных рудников была ненадежна, а сам труд в них губителен. Он широко развивал торговлю, которая, впрочем, не приносила ему первоначально ничего, кроме надежд на будущее. Новозавоеванные провинции увеличивали его силу и славу, но отнюдь не доходы. Потребно было время, дабы залечить раны Ливонии, провинции богатой и изобильной, однако опустошенной пятнадцатилетней войной и бывшей для завоевателя лишь дополнительным бременем. Содержание флота и затраты на ежедневно затеваемые новые предприятия истощали его казну. Петр был вынужден прибегать к такому дурному средству, как перечеканка монеты, каковое лекарство никогда не излечивает болезни государства и тем паче предосудительно в такой стране, которая более ввозит из чужих краев, нежели вывозит сама.

Гёрц осмелился предложить Карлу XII любой ценой купить мир с московитским императором, основываясь на его неудовольствии противу королей Польши и Англии. Он убедил его, что союз с Петром Алексеевичем приведет в трепет всю остальную Европу.

Однако для сего непременно требовалось уступить царю большую часть провинций, к северу и востоку от Балтийского моря расположенных. Вместе с тем барон убеждал короля, что провинции сии все равно уже захвачены царем и их не вернуть; в то время как одновременное возвращение на польский трон Станислава, восприятие сыном Иакова II[108] английской короны и возвращение герцога Голштинского в свои владения принесет содеявшему сии подвиги великую славу.

Прельщенный блестящими сими перспективами Карл хотя и не возлагал на них больших надежд, однако предоставил своему министру полную свободу действий. Гёрц отправился из Швеции в качестве полномочного посла ко всем тем государям, с коими сам он почитал необходимым вступить в переговоры. Поначалу барон пытался выведать намерения московитского двора при посредстве некоего шотландца по имени Арескин, каковой был лейб-медиком царя и сторонником претендента, как и вообще все шотландцы, исключая тех, кои пользовались милостями лондонского правительства.

Сей медикус изобразил князю Меншикову величие сего проекта с той живостию выражений, каковая свойственна человеку заинтересованному. Авансы сии пришлись по вкусу князю, да и сам царь также одобрил их. Вместо того чтобы высаживаться в Швеции, как то было договорено с союзниками, он оставил войска свои на квартирах в Мекленбурге и к тому же явился туда и собственною персоной под предлогом устранения тех раздоров, кои стали возникать между герцогом Мекленбургским и дворянством сей страны. В действительности же преследовал он любимый свой замысел — получить в Германии какое-либо владение и надеялся в этих видах заставить герцога продать суверенные свои права.

Союзники были раздражены таковым демаршем — они вовсе не желали иметь столь грозного соседа, который, получив владения в Германии, смог бы в один прекрасный день быть избранным на императорский престол. Не нравилось им и то, что великий проект барона Гёрца продвигался к успешному завершению. Тем не менее он вел переговоры со всеми союзными государями, дабы лучше скрыть тайные свои интриги. Карл же оставался пока в Норвегии вместе с принцем Гессенским и двадцатитысячной армией. Провинцию сию защищали одиннадцать тысяч датчан, разделенных на несколько малых отрядов, кои не могли противустоять шведам.

Карл подошел к столице сего Королевства Христиании, и в сем отдаленном уголке света Фортуна вновь начала улыбаться ему. Впрочем, он так и не научился заботиться о пропитании своих войск. К Норвегии направлялись датские войска и датская эскадра. Не имея съестных припасов, Карл возвратился в Швецию, ожидая исхода великих начинаний первого своего министра.

Дело сие требовало величайшей тайны и обширнейших приуготовлений — две вещи почти несовместные. Происки Гёрца доходили даже до азиатских морей и при всей своей одиозности не делались от сего менее полезными для нападения на Шотландию и могли доставить Швеции помощь деньгами, кораблями и людьми.

Еще в давние времена пираты всех наций, и в особенности англичане, объединились в товарищество, которое опустошало моря Европы и Америки. Беспощадно повсюду преследуемые, они укрылись на острове Мадагаскаре у восточного берега Африки. Это были отчаянные головорезы, прославившиеся такими деяниями, каковые можно было бы почитать героическими, ежели не попиралась бы при сем сама справедливость. Они искали для себя такого государя, который принял бы их под свою державу, хотя право народов закрывало перед ними все порты света.

Прослышав о возвращении Карла XII в Швецию, возымели они надежду на то, что сей жаждавший марсовой славы монарх, лишенный теперь флота и солдат, заключит с ними выгодную сделку. Посланец их прибыл в Европу на голландском корабле и предложил барону Гёрцу принять оных разбойников в гётеборгском порту, куда они могут приплыть на шестидесяти кораблях, наполненных сокровищами.

Барон убедил короля согласиться на сие предложение, и в следующем году два шведских дворянина, Крамстром и Мендаль, были посланы для завершения переговоров. Через некоторое время явилась более благородная и существенная помощь в лице кардинала Альберони, человека не только весьма влиятельного, но и наделенного талантами, который, управляй Испанией, сумел приобрести себе славу, хотя ему недостало времени, чтобы вернуть сей стране былое ее величие.

Кардинал с одушевлением воспринял проект завоевания английского трона для сына Иакова II, однако сам он слишком недавно утвердился во власти и надобно было прежде, чем потрясать другие королевства, обустроить саму Испанию. Тем не менее не прошло и двух лет, как ему удалось переменить лицо сей страны и придать ей вес среди великих держав Европы. Полагают, будто именно он побудил турок напасть на германского императора и одновременно пытался отнять регентство Франции у герцога Орлеанского и лишить английской короны короля Георга. Вот сколь может быть опасен один-единственный человек, если обладает он не только абсолютной властью в сильном государстве, но также величием и отвагой духа!

Тем временем барон Гёрц, заронив первые искры готовившегося им пожара при дворах Московии и Испании, тайно отправился во Францию и Голландию, где вел переговоры со сторонниками претендента.

Но более всего интересовался он силами и числом недовольных в самой Англии и возможных с их стороны денежных пожертвованиях. Сии последние просили только десять тысяч человек военной помощи, уверяя, что при этом условии не будет ни малейших сомнений в успехе замышляемого переворота.

Шведский посланник в Англии граф Гилленборг несколько раз встречался с главарями недовольных и обещал удовлетворить все их желания. Дело дошло уже до значительных субсидий от партии претендента, которые барон Гёрц получал в Голландии. Он вел переговоры о покупке судов и уже приобрел в Бретани шесть полностью вооруженных кораблей.

Он тайно отправил во Францию нескольких офицеров и среди них кавалера де Фолара, который проделал под французскими знаменами тридцать кампаний, но не нажил себе большого состояния. Он предложил услуги свои королю шведскому не столько ради корыстного интереса, сколько из желания служить такому знаменитому королю. Кроме того, де Фолар рассчитывал на одобрение некоторых его воззрений касательно ведения войны. Он уже давно изучал сие искусство как философ и впоследствии сообщил читающей публике о своих разысканиях в книге комментариев на Полибия. Взгляды его нашли сочувствие у Карла XII, который и сам вел войну на новый манер и никогда не затруднял себя соблюдением общепринятых обычаев. Он предназначал кавалера де Фолара в качестве одного из исполнителей нападения на Шотландию. Пока же дворянин сей занимался тайными поручениями барона Гёрца во Франции. Немалое число французских офицеров, и еще больше ирландцев, участвовали в сем небывалом заговоре, который замышлялся одновременно в Англии, Франции и Московии, и ветви коего тайно протягивались от одного конца Европы до другого.

Барон Гёрц почитал приуготовления сии еще незначительными, но начало всему предприятию уже было положено. Самое главное здесь заключалось в том, чтобы помирить царя и Карла XII, к чему оставалось еще множество препятствий. Московитский государственный министр Остерман поначалу не соглашался с предложениями барона Гёрца. Он был столь же осмотрителен, сколь шведский министр предприимчив. Его замедленная и размеренная метода заключалась в том, чтобы дожидаться, пока события назреют сами по себе, но нетерпеливый гений его партнера хотел пожинать плоды сразу же после посева. Остерман опасался, как бы повелитель его, ослепленный блестящими перспективами, не согласился на слишком выгодный для Швеции мир, и посему всячески оттягивал заключение оного.

Но, к счастью для барона Гёрца, в начале 1717 г. через Голландию на пути своем во Францию проезжал сам царь. Ему недоставало знакомства с сей нацией, каковая уже более ста лет служила предметом нареканий, зависти и подражания со стороны всех ее соседей. Он желал удовлетворить ненасытную свою любознательность, побуждавшую его не только все видеть и всему учиться, но в то же время проводить и собственную свою политику.

Гёрц дважды встречался в Гааге с императором и за эти два раза продвинулся куда более, нежели в течение полугода переговоров с полномочными представителями. Все принимало благоприятный оборот; казалось, великим его замыслам суждено увенчаться непременным успехом, а Европа узнает об этом лишь после исполнения оных. Но в Гааге он говорил об одном лишь мире и во всеуслышание провозглашал, что желал бы видеть английского короля в роли умиротворителя Севера. Для видимости он даже настаивал на созыве конгресса в Брауншвейге, где должны были уладиться противоречия между Швецией и ее противниками.

Первым раскрыл все сии интриги регент Франции герцог Орлеанский, шпионы которого находились по всей Европе. Люди сего сорта, добывающие себе хлеб, торгуя тайнами друзей, а подчас и просто клеветой, настолько размножились во Франции, что чуть ли не половина всей нации сделалась соглядатаями другой половины. Герцог Орлеанский, связанный с королем Англии личными обязательствами, раскрыл ему замышлявшиеся противу него козни.

В то же время и голландцы, уже заподозрившие барона Гёрца, сообщили о своих сомнениях английскому посланнику. В самом разгаре интриги Гёрц и Гилленборг были арестованы, один в Девентере, другой в Лондоне.

Поелику шведский посланник Гилленборг нарушил права наций, интригуя противу того государя, при коем имел аккредитацию, точно так же было нарушено сие право и по отношению к нему самому. Но все были поражены тем, что Генеральные Штаты в угоду английскому королю заключили в тюрьму барона Гёрца. Все посланники, особливо испанский при английском дворе, маркиз де Монтелеон, заявили протест по сему поводу. Голландцам нечем было оправдаться, они не только нарушили священное право, арестовав первого министра короля Швеции, который ничего не замышлял противу них самих, но еще и подрывали те принципы свободы, кои служили основою собственного их величия.

Что касается английского короля, то поступил он по справедливости, посадив в тюрьму врага своего, а в оправдание себя опубликовал письма барона Гёрца и графа Гилленборга, найденные в бумагах сего последнего. Находившемуся тогда в Скании шведскому королю стали известны сии напечатанные письма. Засим Карл приказал арестовать в Стокгольме английского посланника со всем семейством и прислугою. Голландского же резидента перестали принимать при дворе, и велено было не спускать с него глаз. В отношении барона Гёрца король не отрицал и не подтверждал его действий и в сношениях своих с Англией и Голландией сохранял презрительное молчание.

Однако царь повел себя совсем по-иному. Поелику имя его не было названо в связи с сим делом и только смутно подразумевалось в письмах Гилленборга, то написал он английскому королю пространное письмо, полное комплиментов в связи с раскрытием заговора и уверений в искренней своей дружественности. Король Георг, приняв сии свидетельства, сделал вид, что дал себя обмануть. Когда раскрывается заговор простых людей, он уничтожается, но заговор королей получает от сего лишь новую силу. В мае того же 1717 года царь приехал в Париж и занимался там не только осмотром шедевров искусства, курьезов природы и королевских дворцов. Он предложил регенту Франции герцогу Орлеанскому заключить договор. Если бы сие удалось ему, то Московия была бы вознесена на вершину величия. Замысел его состоял в том, чтобы соединиться с королем шведским, если бы тот уступил ему обширные провинции, после чего уничтожить владычество датчан на Балтийском море, ослабить гражданской войной Англию и переместить в Московию всю северную торговлю. Он даже хотел снова возобновить борьбу Станислава и Августа в Польше, дабы зажечь пожар со всех сторон, и тогда мог бы он по усмотрению собственных выгод тушить или раздувать пламя. В сих видах предложил он регенту Франции стать посредником между Швецией и Московией и даже более того — наступательный и оборонительный союз с сими державами и Испанией. Однако же сей договор, который представлялся столь естественным и столь полезным для всех сих наций и отдавал в их руки европейское равновесие, был тем не менее отвергнут герцогом Орлеанским.

Как раз в то время сей последний вел переговоры о прямо противоположных соглашениях с императором Германии и английским королем Георгом. Именно тогда государственные соображения всех монархов настолько переменились, что царь готов был выступить даже противу прежнего союзника, короля Августа, и встать на сторону смертельного своего врага, Карла XII. Франция же намеревалась в угоду Англии и Германии начать войну с внуком Людовика XIV, коего поддерживала она столь долгие годы противу сих держав с превеликими затратами денег и крови[109]. Царь смог добиться только того, чтобы регент вступился за барона Гёрца и графа Гилленборга. В конце июня он возвратился к себе на родину, доставив Франции редкое зрелище путешествующего ради своего образования императора. Однако большинство французов увидели в нем лишь внешнюю грубость и неотесанность как плод дурного воспитания и совсем не приметили законодателя, творца новой нации и великого человека.

Но то, чего не мог найти царь в герцоге Орлеанском, обрел он вскоре у кардинала Альберони, добившегося для себя в Испании абсолютной власти. Кардинал более всего желал реставрации Стюартов и как первый министр Испании, столь претерпевшей от англичан, и будучи личным врагом герцога Орлеанского, и, наконец, как иерарх той церкви, из-за которой отец претендента так неловко потерял корону[110].

Герцог Ормонд, столь же любимый в Англии, как и герцог Мальборо, покинул страну после воцарения Георга I. Он удалился в Мадрид, откуда проследовал, получив на то полномочия от испанского короля, на встречу с царем, которая произошла в Митаве, столице Курляндии. Герцог просил руки царской дочери Анны Петровны для сына Иакова II в надежде на то, что союз сей еще теснее привяжет царя к интересам несчастного сего принца. Однако барон Гёрц в проектах своих предназначал сию принцессу герцогу Голштинскому, каковой в действительности и женился на ней через некоторое время. Узнав о сем предложении герцога Ормонда, барон решился всячески противодействовать оному. В августе он вышел из тюрьмы, так же как и граф Гилленборг, причем король Швеции не удостоил английского короля ни малейшим извинением или каким-либо знаком порицания действий своего посланника.

Одновременно в Стокгольме освобожден был английский резидент и все его семейство, с коими обращались намного строже, нежели с Гилленборгом в Лондоне.

Выпущенный на свободу Гёрц был тем более опасен, что теперь им двигали не только прежние его сильнейшие побуждения, но еще и чувство мести. Он догнал царя на почтовых лошадях, и внушения его более чем когда-либо прежде повлияли на сего государя. Он заверил Петра, что совместно с одним лишь московитским полномочным послом может менее чем за три месяца устранить все препоны, затрудняющие мир со Швецией. Взяв нарисованную самим царем географическую карту и проведя черту от Выборга через Ладожское озеро до Ледовитого моря, он обещал убедить повелителя своего, что надобно уступить все земли, к востоку от оной линии расположенные, а также Карелию, Ингрию и Ливонию. Засим барон предложил брачный союз дочери Его Царского Величества и герцога Голштинского, прельщая царя тем, что герцог за соответственную сумму может уступить ему свое герцогство, и тогда станет он владетельным князем Империи. Также завлекал барон Петра возможностью стать для него или кого-либо из его потомков даже императором Германским[111]. Таким образом, отнимал он у претендента руку царской принцессы, но в то же время открывал для него дорогу в Англию.

Царь назначил для сего совещания государственного своего министра барона Остермана, а местом его встречи с бароном Гёрцом Аландские острова. Герцогу Ормонду предложено было возвратиться обратно, дабы не раздражать сверх меры Англию, с коей царь не хотел разрывать до последней минуты. В Петербурге оставался только конфидент герцога Ирнеган, занимавшийся интригами с такой осторожностью, что выходил из дома лишь по ночам, а встречался с царскими министрами не иначе, как переодевшись либо простым крестьянином, либо в татарском одеянии.

После отъезда герцога Ормонда царь уведомил английского короля о том, что в знак истинной дружественности он отослал самого влиятельного из сторонников претендента. Тем временем барон Гёрц, исполненный самых радужных надежд, возвратился в Швецию.

Повелитель его стоял уже во главе тридцатипятитысячного регулярного войска, а границы охранялись народным ополчением. Королю недоставало только денег. И внешний, и внутренний кредит были исчерпаны. Франция, предоставившая ему несколько субсидий в последние годы царствования Людовика XIV, ничего более не давала при регентстве герцога Орлеанского, который преследовал свои, совершенно иные виды. Испания ограничивалась лишь обещаниями, да и у нее самой не было достаточных средств. При таковых обстоятельствах барон Гёрц прибегнул к тому ухищрению, каковое уже сам испробовал до своей поездки во Францию и Голландию, а именно — приравнять по цене медные деньги к серебру, то есть медную монету в полсу считать за четырнадцать, поставив на оной королевское клеймо. Сии порожденные нуждой фиктивные деньги, кои могут держаться лишь на доверии, подобны векселям, чья нарицательная стоимость может даже превосходить все государственные фонды.

Подобные средства очень хороши в свободной стране и, случалось, иногда спасали республики, но для монархии они, несомненно, губительны, ибо народ очень скоро теряет к ним доверие, а сии воображаемые деньги безмерно приумножаются. Частные лица начинают прятать серебро, и вся затея рушится, приводя к всеобщей неразберихе, каковая нередко порождает великие беды. Именно так все и случилось в шведском королевстве.

Поначалу барон Гёрц довольно осторожно вводил новую монету, но через недолгое время был увлечен быстротою происходивших перемен, управлять коими оказался совершенно неспособен. Все товары и все съестные припасы невообразимо вздорожали, кроме того, пришлось увеличивать количество медной монеты, но чем больше ее становилось, тем больше она обесценивалась. В наводненной сими лжеденьгами Швеции поднялся единодушный вопль противу барона. Народ, все еще почитавший Карла XII, обрушил всю тяжесть своего негодования на сего министра, каковой, в двойственном своем качестве чужеземца и управляющего финансами, должен был неизбежно стать предметом всеобщей ненависти.

Задуманный им налог на духовенство окончательно низвергнул его в глазах нации. Священники, которые слишком часто отождествляют личные свои дела с божескими, публично провозгласили барона атеистом, поелику стал он требовать от них денег. На новых медных монетах были отчеканены боги древности, и их стали называть богами барона Герца.

К ненависти всего общества присовокуплялась и ревность министров, которые, впрочем, были тогда совершенно бессильны противу него. Сестра короля и супруг ее принц Гессенский опасались барона как человека, привязанного по рождению своему к герцогу Голштинскому и способному доставить когда-нибудь сему последнему шведскую корону. Во всем Королевстве он пользовался привязанностью одного лишь Карла XII, но всеобщая ненависть только укрепляла монарший фавор. Доверие короля доходило чуть ли не до подчинения. Он предоставил барону абсолютную власть в управлении внутренними делами и полностью полагался на него в том, что касалось отношений с царем. Более всего рекомендовал он ему ускорить переговоры на Аландских островах.

Как только барон Гёрц уладил в Стокгольме те финансовые дела, кои требовали его присутствия, то сразу же уехал для завершения с царским министром своего великого замысла.

Предварительные условия сего альянса, долженствовавшего переменить лицо всей Европы, были, в том виде, как их нашли в бумагах барона после его смерти, нижеследующими.

Царь получал всю Ливонию, а также часть Ингрии и Карелии, все остальное возвращалось Швеции. Он соединялся с Карлом XII, дабы восстановить Станислава на польском троне, и обязывался выставить восемьдесят тысяч московитов для низвержения того самого Августа, в пользу которого вел десятилетнюю войну. Петр должен был поставить королю шведскому корабли, которые перевезли бы десять тысяч шведов в Англию и тридцать тысяч в Германию. Предполагалось, что объединенные силы Петра и Карла нападут на английского короля в его наследственных ганноверских владениях, особливо в герцогствах Бременском и Верденском; также предполагалось восстановить в правах герцога Голштинского и заставить короля Прусского возвратить часть захваченных им земель. После сего Карл повел себя таким образом, словно победоносные его армии с помощью войск царя уже исполнили все им задуманное. Он потребовал у императора Германии исполнения Альтранштадтского договора. Венский двор едва удостоил ответом сего государя, коего теперь не было никаких причин опасаться.

Однако король Польши не мог чувствовать себя столь уверенно; он видел собиравшуюся со всех сторон грозу. Противу него уже выступила Конфедерация польского дворянства; после своего возвращения ему постоянно приходилось или воевать с собственными подданными, или вести с ними переговоры. Царь, сей опасный посредник, имел сто галер в Данцигской бухте и восемьдесят тысяч солдат на польских границах. Весь Север Европы раздирался завистью и тревогами. Генерал Флемминг, самый недоверчивый из людей, коего более всех прочих опасались соседние державы, первый заподозрил о замыслах царя и Карла в пользу Станислава. Он вознамерился захватить сего последнего в герцогстве Цвейбрюкенском, подобно тому, как это было сделано с Яковом Собеским в Силезии. Незадолго до того на службу короля польского поступил некий французский искатель приключений вместе с несколькими сообщниками. Он представил первому министру Флеммингу проект похищения Станислава прямо из дворца и увоза его в Дрезден. Проект сей был одобрен. Тогда подобные предприятия были довольно обычным делом: во время последней войны между Францией и Германией некоторые из тех, кого в Италии называют bravi[112], занимались таким же промыслом в герцогстве Миланском. Впоследствии несколько французов, укрывшихся в Голландии, сумели проникнуть в Версаль, намереваясь похитить дофина, их схватили под самыми окнами королевского дворца обершталмейстера Людовика XIV.

Сей авантюрист спрятал своих людей на подставах[113], чтобы захватить и увезти Станислава. Однако покушение сие было раскрыто накануне назначенного дня. Некоторым удалось спастись, другие были схвачены, и им не приходилось надеяться на то, что с ними будут обращаться как с пленниками войны, а не как с разбойниками. Но Станислав вместо наказания ограничился лишь несколькими исполненными добродушия упреками и даже дал денег на возвратный путь. Своей благородной щедростью доказал он, что у Августа были все основания бояться его.

В октябре 1718 г. Карл вторично отправился в Норвегию, теперь уже настолько хорошо подготовленный, что предполагал за полгода овладеть сим Королевством. Его более влекло завоевание заснеженных и покрытых льдами скал, чем возвращение захваченных врагами цветущих германских провинций. Король надеялся на то, что новый альянс с царем и без того возвратит ему оные. Да и честолюбие призывало его отнять у победоносного своего врага целое королевство[114].

В устье реки Тистендаль, неподалеку от Датского пролива, между городами Бохус и Ансло, расположена важная крепость Фредериксхалль, почитающаяся ключом к Норвегии. Карл начал осаждать ее в декабре. Промерзшие до костей солдаты едва ковыряли заледенелую до камня землю; рыть при этом траншеи было ничуть не легче, чем пробивать скалу, однако шведы не унывали, видя, что король разделяет с ними все их тяготы. Никогда еще не приходилось ему переносить столь великих трудов, но натура его, закаленная восемнадцатилетними испытаниями, укрепилась настолько, что теперь, в Норвегии, он спал в чистом поле на соломе или досках, прикрывшись одним только плащом. Многие солдаты замерзали до смерти на постах, но другие, видя короля, переносившего такие же лишения, не осмеливались роптать. За некоторое время до сей кампании услышал он как-то в Скании об одной женщине, которая прожила несколько месяцев совершенно без еды на одной только воде. Карл всю свою жизнь старался на себе самом испытывать крайние для человеческой натуры лишения, и поэтому пожелал он удостовериться, сколько времени сам может провести без пищи. Пять дней он ничего не ел и не пил, а на утро шестого дня поехал верхом за два лье к зятю своему, принцу Гессенскому, у которого плотно пообедал. Его не свалило ни пятидневное воздержание, ни обильная еда после столь долгого поста.

Обладая таковым железным здоровьем, отважным и несгибаемым духом, Карл в любом положении и состоянии не мог не наводить страха на любого своего соседа.

11 декабря 1718 г. в день Св. Андрея отправился он в девятом часу вечера осматривать траншеи, но остался весьма недоволен тем, как устроена была параллель[115]. Руководивший осадой французский инженер Мегрэ заверил его, что через восемь дней крепость будет взята. «Посмотрим», — ответил ему король и продолжал осматривать осадные работы. Он остановился в том месте, где колено траншеи отворачивало от параллели, и, упершись ногами о внутренний скат, положил локти на парапет и некоторое время оставался в сем положении, наблюдая за рытьем траншей при свете звезд.

Когда дело касается смерти такого человека, как Карл XII, важны самые незначительные подробности. Посему должен я уведомить читателя, что так часто повторяемый весьма сомнительный разговор между королем и инженером Мегрэ есть чистый вымысел. Вот что мне достоверно известно о сем событии.

Король высунулся почти наполовину тела насупротив батареи, направленной прямо на то место, где он стоял. Возле него было только два француза: адъютант его, господин Сигье, человек толковый и рассудительный, поступивший к нему на службу еще в Турции и особливо приближенный к принцу Гессенскому, а также тот самый инженер Мегрэ. Пушки стреляли по ним картечью, но король открылся более всех прочих. В нескольких шагах позади командовавший траншеей граф Шверин отдавал приказания гвардейскому капитану графу Поссе и второму адъютанту Кульберту. Сигье и Мегрэ увидели вдруг, как король с громким вздохом упал на парапет. Когда они подошли, он был уже мертв. Полуфунтовая картечь пробила ему в правом виске отверстие, куда могли войти три пальца. Голова его запрокинулась, левый глаз запал, а правый целиком вышел из орбиты. Смерть была мгновенной, но он все-таки успел схватиться за шпагу, и рука его так и осталась на эфесе. При зрелище сем Мегрэ, человек холодный и чудаковатый, произнес: «Пьеса окончена, пошли ужинать». Сигье сразу же побежал предупредить графа Шверина. Они решили скрыть сие известие от солдат, пока не сообщат оное принцу Гессенскому. Тело закрыли серым плащом, Сигье надел свой парик и шляпу на голову короля, и в таком виде Карла под именем капитана Карлсберга пронесли через войска, кои видели своего короля мертвым, но еще не подозревали о сем.

Принц Гессенский сразу же приказал не выпускать никого из лагеря и поставил на всех дорогах в Швецию заставы, дабы иметь время принять меры к передаче короны его супруге и не допустить до престолонаследия герцога Голштинского, каковой мог претендовать на оное[116].

Так, в возрасте тридцати шести лет, погиб король шведский Карл XII, испытавший все величайшие блага и все жесточайшие несчастия, но не изнежившийся от первых и не сломленный последними. Все дела его, вплоть до образцовой частной жизни, выходили за пределы всякого вероятия. Возможно, это был единственный из людей, не имевший слабостей. Добродетели героя доводил он до излишеств, так что становились они не менее опасными, чем противоположные им пороки. Твердость его обернулась упрямством, породившим все несчастия, случившиеся на Украине и задержавшие его на пять лет в Турции. Щедрость превратилась в расточительность, разорившую всю Швецию. Отвага, доведенная до безрассудства, послужила причиной его смерти. Справедливость доходила до жестокости, а в последние годы власть его держалась на тирании. Великие его качества, любое из коих могло обессмертить другого государя, явились несчастием всего Королевства. Это был первый завоеватель, который не стремился увеличить свои владения. Он хотел покорять царства лишь для того, чтобы раздавать их. Страсть его к славе, войне и отмщению мешала ему быть дальновидным политиком, без чего не бывает великих завоевателей. Перед битвой и после победы являл он собой воплощенную скромность, но после поражений одну лишь твердость. Беспощадный и к другим, и к самому себе, он столь же мало ценил жизнь подданных, как и свою собственную. Он был скорее неповторимой личностью, нежели великим человеком, достойным подражания. Жизнь его должна показать королям, насколько мирное и счастливое правление выше громкой славы завоевателя.

Карл XII был роста высокого и телосложения стройного, с большими, исполненными приятности глазами и правильным носом. Однако нижняя часть лица его имела неблагообразный вид и слишком часто искажалась неприятным смехом. У него не росла борода, и он был почти лыс. Говорил он очень мало, имея привычку отвечать одним лишь смехом. За его столом всегда соблюдалась глубокая тишина. При всей несгибаемости характера он был застенчив и не умел поддерживать беседу, поелику, целиком отдавшись трудам государственным и воинским, не имел возможности привыкнуть к тонкости светского обращения. До своих досугов в плену у турок прочел он лишь «Комментарии» Цезаря[117] и историю Александра Македонского. Однако Карл записал некоторые свои соображения касательно кампаний 1700–1709 гг., но почитал рукопись сию погибшей в несчастном Полтавском сражении, о чем сам говорил кавалеру де Фолару. Некоторые хотели представить сего государя изрядным математиком. Несомненно, обладал он умом проницательным, но доказательства математических его познаний не вполне убедительны. Он будто бы хотел переменить десятеричный способ счета и взять за основу число шестьдесят четыре, поелику содержит оно и кубическую, и квадратичную степени, и ежели делить его пополам, то окончательный результат сводится к единице. Таковая мысль доказывает лишь то, что он во всем любил необычайное и затруднительное.

Что касается его религии, то хотя чувства государя не должны влиять на других людей и мнение столь малосведущего человека, как Карл XII, не имеет никакого веса в подобных материях, однако надобно удовлетворить на сей счет, как, впрочем, и на все другие, любопытство тех людей, кои желают знать о нем буквально все. От той особы, каковая доверила мне главнейшие воспоминания, послужившие основою сей истории, мне известно, что Карл XII был правоверным лютеранином вплоть до 1707 г., когда он встретился в Лейпциге со славным философом Лейбницем, каковой мыслил и говорил с полнейшей свободою и вкоренил таковое вольнодумство не одному только Карлу. Я не думаю, чтобы из бесед с сим философом шведский король вынес безразличие к лютеранству, ибо разговаривал с ним не долее одной четверти часа. Однако господин Фабрис, который на протяжении семи лет находился с королем в близких отношениях, говорил мне, что во время досугов своих в Турции король, познакомившись с разными религиями, стал еще более склоняться к безверию. Даже Ламотрэ в своих «Путешествиях» подтверждает сие; таково же мнение и графа де Круасси, который не раз говорил мне, что государь сей сохранил из первоначальных своих убеждений лишь веру в абсолютное предопределение — догмат, поощрявший его отвагу и оправдывавший все безрассудства. У царя были такие же понятия о религии и судьбе человеческой, но он чаще говорил о сем предмете, ибо запросто общался со всеми своими фаворитами и превосходил Карла еще и тем, что изучал философию и обладал даром красноречия.

Не могу не упомянуть здесь и слишком часто повторяющуюся после смерти государей клевету об отравлении или убийстве. В Германии распространился тогда слух, что короля застрелил господин Сигье. Сей оговор доводил до отчаяния доблестного сего офицера, и однажды, говоря об этом, сказал он мне буквально следующее: «Я имел возможность убить короля шведского, но я столь почитал сего героя, что даже при желании не осмелился бы на сие».

Конечно, сам Сигье дал повод фатальному сему обвинению, коему и до сих пор еще верит часть шведов. Он рассказывал мне, что в припадке горячечной болезни сам выкрикивал, будто убил короля, и даже, не помня себя, вскакивал к открытому окну и молил о прощении за сие смертоубийство. Но когда после выздоровления узнал он о своих речах, то чуть не умер от горя. Мне не хотелось сообщать об этой истории при его жизни. Я виделся с ним незадолго до того, как он скончался, и могу утверждать, что сей человек не только не убивал Карла XII, но сам тысячу раз пошел бы на смерть ради него. И будь он действительно повинен в сем преступлении, то, конечно, совершил бы оное для какой-нибудь державы, которая щедро вознаградила бы его. Однако недостаток средств заставил его прибегать к помощи друзей, и умер он во Франции в крайней нужде. Если же подобных доказательств недостаточно, следует принять в соображение еще и то, что Сигье мог произвесть подлый сей выстрел лишь из спрятанного под мундиром пистолета, а поразившая Карла XII пуля была слишком велика для такового оружия[118].

После гибели короля осада Фредериксхалля была снята. За единое мгновение все переменилось. Шведы, более отягощенные, нежели гордые славою своего государя, думали лишь о замирении с врагами и об укрощении той абсолютной власти, все крайности коей были показаны им бароном Гёрцем. Сословия свободно избрали на престол сестру Карла XII Ульрику Элеонору, поставив непременным условием, дабы оная принцесса отказалась от каких-либо притязаний на наследственную власть, а правила бы лишь в силу народного избрания. Она поклялась никогда более не восстанавливать произвольного правления, а впоследствии пожертвовала всеми соблазнами королевской власти ради супружеского согласия и уступила корону своему мужу, убедив сословия избрать сего принца, который взошел на престол, приняв те же условия, что и она сама.

Барон Гёрц после смерти Карла XII был сразу же арестован и приговорен стокгольмским Сенатом к отсечению головы у подножия виселицы. Вердикт сей явился скорее примером мести, нежели правосудия, и жестоким афронтом для памяти того короля, коим вся Швеция восхищается и до сего дня.