Избранное

Предстали мне, когда я в полночь лёг,

Четыре всадника: «Вставай! — сказали,—

Мы знак дадим, когда настанет срок,

Внимай, смотри, запоминай!» — сказали.

Затрепетало сердце, я притих,

Когда взглянул на этих четверых.

Юродивые были возле них —

Оми мир: «Юноша, ступай!» — сказали.

Юродивые дали руки мне,

И мы пошли по дремлющей стране:

И некий знак забрезжил в вышине…

«Теперь садись и отдыхай!» — сказали.

Шесть путников я разглядел вдали.

Сидели мы; два пир-заде пришли;

Потоки слез у них из глаз текли.

«Он скоро будет. Ожидай!» — сказали.

И четверо в зеленом, на конях

Невиданных, взметая легкий прах.

Приблизились, привстав на стременах.

«Для встречи тесен этот край!» — сказали.

Увидел я шестидесятерых

Издалека летящих верховых.

«Спешим навстречу! Мухаммед средь них!

И ты его сопровождай!» — сказали.

На круп коня я поднят был. Меня

Как бурей мчало. Я сошел с коня.

Все в круг сошлись, молчание храня.

Я был в средине. «Руку дай!» — сказали.

«Сей муж — Али!» Из-под моих ступней

Тот выхватил циновку. Средь мужей

Упал я навзничь. На груди моей

Был некий груз. Мне: «Вопрошай!» — сказали.

Я спрашивал — и отвечал имам:

«Святой пророк предстал твоим очам,

За ним — халифы первые, а там —

Увейс-Карани — не забывай!» — сказали.

«Ты видел их, земного праха сын!

Взгляни на тех мужей. Средь них один —

Зенги-Баба, другой — Бехауддин.

Заветной цели не скрывай!» — сказали.

Тогда пророк двум шейхам повелел:

«Благословите жизненный удел

Того раба!» И я привстать хотел,

Но мне: «Лежи, молчи, внимай!» — сказали.

Сказал пророк: «Он жаждой обуян.

Подайте чашу, о Шахимердан,

Абу-Бекир, Омар и ты, Осман!»

И мне — мужи: «Не проливай!» — сказали.

И плоть мою на муки обрекли.

Я выпил все, что в чаше принесли;

Сгорел мой разум, я лежал в пыли…

«Мир — пред тобой. Иди, взирай!» — сказали.

Тогда я в жилы недр земных проник

И, вихрем встав, седьмых небес достиг.

И мне: «Теперь ты властен в краткий миг

Окинуть взором звездный рай!» — сказали.

Открылись мне далекие края

И тайные движенья бытия.

Так я лежал, дыханье затая.

И благословив меня: «Вставай!» — сказали.

И отвезти меня в родимый дом

Пророк велел халифам четырем.

И мчались мы; и ночь была кругом.

Мы спешились, и мне: «Ступай!» — сказали.

Открыв глаза, встал я — Махтумкули.

Какие думы чередою шли!

Потоки пены с губ моих текли.

«Теперь блуждай из края в край!» — сказали…

Три года что ни день ты соль делил со мною,—

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Ты мне приютом был зимою и весною,—

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Господь мне подал знак, и завязал я пояс,

Я речь обрел, твоих сокровищ удостоясь.

«Приди!» — сказали мне геркезы, беспокоясь,—

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Я буду жить, врага и друга различая,

Мне истина теперь — союзница святая,

Была мне книга здесь открыта золотая.

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Мой разум беден был, но чаша закипела,

И сердце замерло, душа моя запела…

…………………………………………………[2]

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Мой дух разгневанный да не узнает страха,

Да не погрязнет он среди мирского праха!

Тобой воспитанный, он брошен в мир с размаха…

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Нетерпеливый ум, лишенный света знаний,

Не раскрывая тайн, заблудится в тумане;

А для меня — коня ты оседлал заране.

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Я думал: и в песке я стану водолазом,

Беспечно воспарит мой окрыленный разум,

Да насладится мир, припав к моим рассказам…

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Расцвета я достиг. А ныне злая сила,

Вручив мне посох мой, отца меня лишила.

С Каабою моей жестоко разлучила.

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Среди ревущих волн ищу желанной мели:

Я перешел Джейхун — и ливни зашумели.

Попал я в водоверть. Прости, приют веселий,

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Не ранили души минутных бед уколы;

Наставников своих высокие глаголы

Любил Махтумкули. Прощайте, двери школы!

Прости, я ухожу, прекрасный Ширгази!

Мне родимые холмы,

Дехистан увидеть хочется.

Мир-Кулал, Бехауддин,

Мне ваш стан увидеть хочется!

Арша блещущий венец,

Упование сердец,

Мне тебя, благой отец

Мусульман, увидеть хочется.

Путник сядет, отдохнет

И своим путем пойдет.

Мне пределы, в свой черед,

Чуждых стран увидеть хочется.

Побродить в степи глухой,

Поглядеть с горы крутой,—

Мне добра и зла мирской

Океан увидеть хочется.

В Хиндостан и там и тут

В Туркестан пути ведут…

Мне святых мужей приют —

Румистан увидеть хочется.

Буйство духа, мир страстей,

Семь нагорий, семь морей,

Суеты — в кругу людей —

Мне дурман увидеть хочется.

Счастья ждет Махтумкули,

Чтобы слезы потекли;

Мне Каабу, хоть вдали,

Сквозь туман увидеть хочется.

Азади

Открой мне тайну, умоляю я;

Моей мольбы не отвергай, птенец мой!

Полна тревогой голова моя,

Страданий мне не причиняй, птенец мой!

Махтумкули

Здесь тайны нет: робел немного я;

Все честно расскажу, — внемли, отец мой;

Полна тревогой голова моя —

Манят сады чужой земли, отец мой!

Азади

Ты захотел, несчастный, болей, ран?

Зачем тебе чужой султан иль хан?

Прими удел, что здесь нам богом дан.

Зачем ты едешь в дальний край, птенец мой?

Махтумкули

Не пять, не шесть собралось нас в поход,

Едва ли нас в пути невзгода ждет;

Поехав, я обрадую народ,

И сердцем я уже вдали, отец мой!

Азади

К чему тебе чужие рубежи?

Куда тебя влекут мечты, скажи?

С кем наконец поедешь ты, скажи?

В смущенье глаз не опускай, птенец мой!

Махтумкули

Поводырем у Язырхана я;

Душа, как птица, взреяла моя!

Пойми: народ мой, все мои друзья

От долгих слез изнемогли, отец мой!

Азади

Ты не привык, ты молод; долог путь;

Езда ночная; негде отдохнуть;

Оставь затею вздорную, забудь,

Сбираться в путь не начинай, птенец мой!

Махтумкули

Позволит бог, и сможем мы дойти;

Не так я молод: знаю все пути;

Не причиняй мне горя, отпусти.

Мое влеченье утоли, отец мой!

Азади

Чужие ты обрадуешь сердца,

Меня ж оставишь в горе без конца;

Не покидай, дитя мое, отца,

Напрасно сил не расточай, птенец мой!

Махтумкули

Мою мечту в меня вложил ислам!

Быть может, я народу счастье дам!

Не мучь меня, удерживая, — сам

Скорей мне ехать повели, отец мой!

Азади

Но ведь и здесь тебе открыт Коран!

Разбойниками полн Афганистан:

На всех тропах — засада иль капкан,

Опасен путь! Ты это знай, птенец мой!

Махтумкули

Что ж, я дерзну, проверю «день и год»,

Узнаю, что сулил мне звездный ход.

Все в божьей воле: если смерть придет,

То я и здесь паду в пыли, отец мой!

Азади

Ну что ж! С тобой согласен Азади.

Быть может, радость ждет нас впереди.

Тебя благословляю я — иди,

Господь с тобою, поезжай, птенец мой!

Махтумкули

Фраги ликует: все мечты сбылись,

И снова сердце птицей рвется ввысь!

Прощай, отец, пред истиной склонись

И бога обо мне моли, отец мой!

Как несчастен человек!

Гол родится — дай халат;

Подрастет — давай чурек;

Молоку уж он не рад.

Лет семи — нужда опять:

Чтобы радовалась мать,

Чтобы истину познать,—

Книгу дай — исток услад.

Крепнут руки и спина,

Близко юности весна;

Скоро девушка нужна,—

Косы черные до пят.

Свеж и сладок юный рот,

К наслажденью он зовет;

А затем — пора забот:

Хлеба нужно для ребят.

Ум гордыней обуян,

Жаждет власти, новых стран;

Рум возьмет и Франгистан,—

Мало: дай Лагор, Багдад!

А когда придет недуг,—

Горы золота вокруг

Не спасут от горьких мук:

Нужен в сердце новый клад.

А как смертный час пробьет,

Все земное отойдет:

В мире больше нет забот,

Нужен только божий взгляд!..

Ах, Фраги, чтоб путь сыскать.

Смысл глубоких дум понять,

Ум тропой добра послать,—

Мудрый нужен друг иль брат!

Сгодится на худой конец килим,

Если у нас халата не окажется.

Бедняк насытится куском сухим,

Если муки когда-то не окажется.

Надеется весною бедный люд,

Что урожай вознаградит их труд,

Беда, когда чарык твой станет худ,

И кожи на заплаты не окажется.

Из косточки урюка ни лимон,

Ни огурец не может быть взращен.

Пастух хранить молчанье обречен,

Когда вблизи собрата не окажется.

Хоть ты беззуб, сообразишь тотчас,

Как корку съесть, которую припас,

Беда, коль у кого-нибудь из нас

И корки в час проклятый не окажется.

Фраги, враждой напрасной не греши,

Что не окончил, завершить спеши.

Всего страшнее, если и души

В грядущий час расплаты не окажется.

Дервиш, мудрый аскет, дал мне чашу пригубить.

Что случилось со мною?

Где михраб, где мечеть? Я одно от другого

не могу отличить.

Этот хмель уничтожил, как пламя солому, весь

мой опыт земной:

Пышных сводов дворцов от пастушьего крова

не могу отличить.

Пламя вечной тоски… Исчезай, мое тело, словно

хворост гори!

Буду я обжигать. Пожелавший согреться, слов

моих не бери:

Мое слово, как уголь, почерневший снаружи,

ярко-красный внутри.

Я несчастья людского от счастья людского не

могу отличить.

Я в жилище пришел, где не жили от века и никто

не живет.

Я в широких степях не найду себе места, а вот

ворон найдет.

Дарит мне этот мир не любви наслажденья,

а удары невзгод —

Я сияющий день от покрова ночного не могу

отличить.

Стал я жадным и цепким, жестоким и грубым —

мне теперь все равно.

Но, как мудрому мудрость, стремленье к любимой

было сердцу дано.

И не зря в нашем мире есть мудрости чаша, есть

и просто вино.

Пусть я книги простой от Корана святого не могу

отличить!

О Фраги, чья обитель теперь многолюдна! В этот

радостный час

Шейхи встали с приветом, а кто помоложе —

пускаются в пляс.

Лик любимой, как луч: он на миг показался,

чтобы скрыться из глаз.

Я вино от воды, осчастливленный снова, не могу

отличить!

Вдохновенье нежданной придет грозою —

И готово мечты твоей взвиться пламя.

Хочешь ты, но не можешь забыть былое —

И готово тоски заклубиться пламя.

Если по утру дервиш, начав моленье.

Схватит нож и убьет себя в исступленье,

Если волю творца проклянет творенье —

До небес долетит, словно птица, пламя.

Глупый с мудрым равняет себя. И все же

Что глупец, кроме глупости, сделать может?

Он, явившись помочь, несчастья умножит,

И надежда твоя превратится в пламя.

Если истину знать небеса мне сулят,

Если ум вдохновения не остудит,—

Ни земли, ни воды, ни Фраги не будет,

Ибо весь этот мир воплотится в пламя!

Накшбенди ко мне явился в час ночной,

И огонь своей души во сне принес:

Он держал бокал вика в руке одной,

Свежий хлеб в другой руке он мне принес.

Пробужденный появленьем старика,

Я бокал опорожнил за два глотка.

Но такая обуяла вдруг тоска,

Будто он свою печаль в вине принес.

Слезы брызнули на глаз — не вытирай!

Это хлынуло волненье через край.

Накшбенди мне подал знак: «Вперед шагай!»

Зашагав, себе я боль вдвойне принес.

Не поняв его, не шел я, а летел —

Я свидания с любимой захотел.

Полюбив, познал отчаянья предел.

Но лекарства от любви он не принес.

Потрясенный поднялся Махтумкули.

Но слова на волю выйти не могли.

Старец вместе с огорченьями любви

Опьянение в ее огне принес.

Зарыдает дерево сухое,

Весть услышав о беде моей.

Затаит страдание глухое,

Кто узнает только раз о ней.

Сам Карун раздаст свое именье.

Человек умрет без сожаленья,

Солнце потемнеет от волненья

И не будет ярких лить лучей.

В уголке глухом я буду, пленный,

Помнить о красе твоей нетленной,

И тогда найду я клад бесценный

Даже меж развалин, средь камней.

Пусть невежда в душу мне заглянет —

Все поймет, что перед ним предстанет.

Наглядевшись, умудренным станет.

Будет всех умнее и храбрей.

«Зира» и «забара» кто не знает —

Пусть меня на помощь призывает.

Кто «алиф» от «би» не отличает —

Вмиг прочтет Коран, все пять частей.

Бесполезно царь Джемшид трудился —

Накопив казну, он с ней простился;

Зал сражался — но чего добился?

Был Лукман не вечен, чудодей.

Я, Фраги, томим любовной жаждой,

Разум свой терял и не однажды.

Лишь найти его — и сможет каждый

И небо полететь стрелы резвей.

Гор, Махтумкули, стихом не сдвинуть,

Лишние слова пора отринуть,

А когда придется мир покинуть,—

Вот спасет. Ты только ждать умей.

Горящее сердце, смертельный ожог — есть у меня;

Базар опустевший, разбитый чертог — есть у меня;

Огонь беспокойства и пламя тревог — есть у меня;

О двух опаленных крылах мотылек — есть у меня;

Еще Хиндостан за туманом дорог — есть у меня.

Бледнеет луна — ты восходишь, свой лик открывая,

И пеплом в саду рассыпается роза живая;

Для мира твой гнев — меч судьбы, водоверть роковая.

Стою пред тобою, арабскую речь забывая;

Остывшая плоть и могильный песок — есть у меня.

Как сумрачный латник, надвинулась тучи громада,

И кончилась битва; и лилии райского сада

Цветут на земле; и весенняя дышит прохлада.

В Эдем превратилась темница кромешного ада;

Над грешной землею господен пророк — есть у меня.

Пространство и время любви подчинились могучей;

Соскучась по светлому лику и речи певучей,

На землю слетает звезда за звездою падучей;

С блаженными розами ветер играет летучий…

Красавица нежная, как лепесток, — есть у меня.

Но в клетке моей покидает меня сновиденье.

Пою, соловей, ненавижу свое заточенье.

Смертельную скорбь мне сулит одинокое бденье.

На что мне Эдем, если путь мой — любовь и мученье,

И рай — у возлюбленной в прахе у ног — есть у меня.

Встречавший — блажен, повстречавший тебя —

истомится.

Я дымом истаю — позволь пред тобою склониться.

Я гибну от жажды — откройся в пустыне, криница!

Струится коса твоя — как Зеравшан не струится!

Коса твоя — море, волна-завиток есть у меня.

На след нападет — не упустит охотник марала.

Тяжелой косою ты руки мне туго связала.

Когда бы ты речи услышать мои пожелала,

Ужели меня устрашило бы зависти жало?

Рыданья и вечная жалоба: «Я одинок!» — есть у меня.

Народ разделяет мое неизбывное горе;

Печальные розы моих терпеливых нагорий

Ждут песен Фраги; потемнело Хазарское море:

Какие дестаны в твоем заблудились просторе!

И только отравленный мед этих строк — есть у меня…

Древнее вас, вершины гор,

Идут полуживые дни.

Возьмите, горы, мой позор.

Душе моей чужие дни!

Я горьким сиротою стал,

Я веткою сухою стал,

Безрадостной весною стал,

Встречая роковые дни.

Мамед-Сапа и Абдулла

Исчезли; с ними жизнь ушла.

Невеселы мои дела

И сумрачны пустые дни.

Потомство сгинуло мое.

Из рук я выронил копье;

В Тавризе б я нашел жилье,

Да помешали злые дни.

Махтумкули — безвольный прах.

О боже, я в твоих руках!

Гоклены, мой народ, в слезах:

Ведут врагов глухие дни…

Того плохим я назову, кто, не сдержав слепой порыв,

В горячке схватится за меч и в безрассудный гнев впадет.

Кто, ради прихоти пустой влюбленных грубо разлучив,

Над горем потешаясь их, сам припеваючи живет.

Твой друг сбирается в поход, его за стремя не держи;

Не откровенничай с врагом и с двоедушным не дружи;

В долг не проси у богача, голодным хлеба одолжи

И не советуйся с глупцом, который дела не поймет.

Поглотит нас земная твердь. Сегодня — этих, завтра — тех.

Лежать беспечно на кошме, быть вечно праздным — смертный грех.

Благие совершай дела, — и будешь ты счастливей всех.

Беда, коль жаждущий еды голодным от тебя уйдет.

Скупой подобен мертвецу и дом его — забытый храм.

Он нечисть радует в аду, в который будет ввергнут сам.

Я знаю пиров и святош, они для вида чтут ислам.

Дай волю — все они пожрут, все истребит их хищный род.

Ты можешь стены воздвигать, но и за каменной стеной

Ты неизбежно встретишь смерть, как я в кибитке кочевой,

Достойно встреть последний час — последний луч заката твой.

Как будто это не закат, а торжествующий восход.

Иной похвастаться горазд: мне все известно, я знаток.

А что он знает? Ничего, он скудоумен, недалек.

Чем быть святошей и ханжой, будь сердцем мягок, не жесток.

И умиления слеза росою на глазах блеснет.

Махтумкули, правдивым будь, и все, что знаешь, говори.

Чем в праздной лености лежать, читай и думай до зари.

Чем жить с злонравною женой — любую кару избери.

Сгоришь в геенне, коль тебе жена-злодейка попадет.

Утративший достоинство джигит,

Где светлый день, где мрак ночной — поймет ли?

Пропойца горький, потерявший стыд,

Где благочестье, где разбой, поймет ли?

Глупцу бессмысленно давать совет.

Разумным испытанья — не во вред.

Собаке брось что хочешь на обед,—

Все съест она, а вкус какой — поймет ли?

Пусть гром небесный грянет с высоты,

Он не пробьет природной глухоты.

Неверный может соблюдать посты,

Но смысл намаза он душой поймет ли?

Нер никогда письма не разберет:

Ослов ценить не станет коневод,

Джигит в сраженье поведет народ.

Всю радость битвы трус дрянной поймет ли?

Махтумкули сказал всю правду вам,

Но глухи вы к правдивейшим словам.

Кто зряч, тот в жизни разберется сам.

Где медь, где серебро, слепой поймет ли?

Испив печали горькое вино,

Что — встреча, что — разлука, не пойму.

Служивший делу истины давно,

Что — радость и что — мука, не пойму.

Приходит смерть, и муж, подобный льву,

Сраженный ею, падает в траву.

Где смерть берет такую тетиву

И дерево для лука, не пойму.

Вступая в жизнь, моим словам внемли.

Дна нет у мира, края у земли.

Мгновенья ли, эпохи ли прошли,

Порой в часы досуга не пойму.

Я жизнь свою растратил на торгах.

Не устоял я в битве на ногах.

То море или лужа в берегах,

Знак севера иль юга, не пойму.

Вошел я в омут жизни с головой,

Прошел степями с выжженной травой,

Но где граница для души живой

И где ее округа, не пойму.

Я цвет земной небесным заменил.

Я голубым представил этот мир.

И все же цвета он не изменил,

Где цвет врага, где — друга, не пойму.

Отправившийся в путь поймет не вдруг,

Тяжел иль легок богом данный вьюк.

Махтумкули, любовь твоя недуг

Иль средство от недуга, не пойму.

Мотыльком метнулся в пламя, одержимым стал я ныне.

На жаровне страсти тлея, пеплом, дымом стал я ныне,

Плачем исхожу, для горя уязвимым стал я ныне.

Путь открыт — идите, грабьте, — недвижимым стал я ныне.

От друзей бежал я, чуждым, нетерпимым стал я ныне.

Мысль пожить в охоту ныне выкинул из головы я,

Повернись, вглядись, должно быть, видишь облик свой впервые.

Коль сожжешь себя, развеют пепел ветры грозовые,

Пьян я с горя, черной страстью той палимым стал и ныне.

От меня нет пользы миру, для меня в нем мало прока.

Ныне мне не до веселья, — жжет недуг меня жестоко.

Не купить за грош вселенной, ценят тут ее высоко.

Где здесь враг, где друг, не знаю — жизнь одна сплошная склока.

Кто поймет меня? Безвестным нелюдимом стал я ныне.

Полон дум на дол набрел я, там явилось мне виденье:

От себя душа, я видел, отреклась и стала тенью,

О себе забыло сердце, плоть истаяла в раденье,

Рать собрав, любовь мгновенно дум разрушила владенье.

Ум разграблен, одичалым и гонимым стал я ныне.

Как же мне, Фраги, порою ливнем слез не разразиться?—

Я увяз в болоте мыслей, в топь ушел до поясницы,

Станет прахом город сердца, если плоти дух лишится,

Это страсть о том хлопочет, ревность к атому стремится.

Непреклонным перед грозным их нажимом стал и ныне.

Коль смертный ты, не делай скверных дел;

Знай: в судный день предъявят злое дело,

Когда шайтан тебя увлечь сумел,—

Знай, что тебя ославит алое дело.

Страсть говорит: «Как сладостен пороки

Дух говорит: «С тобою рядом бог;

Как от него свой грех ты спрятать мог?

Тебя пропасть заставит злое дело!»

Пред человеком два лежат пути;

Которым же захочешь ты пойти?

Ты в день суда возжаждешь рай найти,

Но в ад тебя отправит злое дело!

Жизнь — как весна: дни, кок часы, летят;

Воздержан будь и милосерден, брат,

Для добрых — рай, а для порочных — ад;

И адских мук прибавит злое дело.

Не ставь себя добычей всех ветров,

Противостать соблазну будь готов,

Не говори противных сердцу слов:

Твой светлый дух подавит злое дело.

Ты — странник здесь, а строишь прочный дом!

Тебе недолго жить в кругу земном;

Когда же ты предстанешь пред судом,

То оплатить заставят злое дело.

Лукавый шепчет: «Сладостен разврат!»

Бог говорит: «Пусть похоти молчат!»

Сунь руку в горн, Фраги, познаешь ад!

Обжегшийся оставит злое дело.

Опомнись, сердце! Оглядись кругом!

Опять в волненье закипело ты!

Иль нет других с подобным языком?!

Все тайны раскрываешь смело ты!

«Похожих нет в подлунной», — говорят.

А ошибешься — тут же разбранят.

Ужель не ведает любовь преград?

Перешагнул чрез все пределы ты.

Когда стоишь в пустыне недвижим

И прикипает песнь к устам твоим,—

Дивятся люди, ты дивишься им,

На них глядишь остолбенело ты.

Бессмертия твоим словам не знать,

Хоть силы все и весь огонь растрать!

Ты сам себя в недуг сумел вогнать,

Ввязался сам в пустое дело ты!

Махтумкули, куда тебе идти?

Ты тридцать пятый год уже в пути.

Чем усладился? Что сумел найти?

О сердце, что уразумело ты?..

Бог — по милости иль в гневе —

Для души дворец возвел;

Девять месяцев во чреве

Пробыл я и в мир пришел.

Спеленали, обнимали,

С нежной лаской целовали,

Но отец и мать едва ли

Ждали столько бед и зол.

Жизнь трудна зимой и летом;

Что мне делать в мире этом?..

Ах, не смейтесь над поэтом,

Что он эту речь завел!

Ветер страсти в душу хлещет,

Ум во мгле слепой трепещет,

И крылами песня плещет,

Как привязанный орел.

И Фраги взывает к богу:

«Ты вселил мне в дух тревогу,—

Дай, чтоб старую дорогу

К новой милой я нашел!»

В одну из пятниц сон я видел странный:

Приснилось мне, что я крылат, друзья.

Я в небо взмыл, в его простор безгранный,

Где звездных сфер извечный лад, друзья.

И Млечный Путь пред восхищенным взглядом

Явился дивным многоцветным садом:

Он весь повит был рдяным виноградом

Средь груш, и яблок, и гранат, друзья.

И я глядел, глядел благоговейно;

Трель соловья струилась тиховейно,

Бил водомет из мраморов бассейна,—

И я восторгом был объят, друзья.

И в том саду я свежий луг увидел,

Я пиршества веселый круг увидел.

И, подойдя, чильтенов вдруг увидел

И опустил пред ними взгляд, друзья.

Склонился я пред их нетленным светом;

На мой поклон привет был их ответом;

Они мне чашу подали с шербетом,—

Я не вкушал таких услад, друзья!

Не помню, пил я много или мало,

Но некий звук вдруг сердце услыхало;

В душе любовь струной затрепетала;

И сладких слов нашел я клад, друзья!

Фраги проснулся, мир увидел снова,

Но огненное в нем кипело слово.

На рынке речи, превратясь в портного,

Стал я стиху кроить халат, друзья!

Любой из сверстников моих

В свои заботы погрузился;

Вот указал пути для них,

С любимым делом всяк сроднился;

Кто кротко встал на верный путь,

Молитвой наполняя грудь,

Кто саблей поспешил взмахнуть,

За дело правое сразился,

Кто ни лихом скакал коне,

Кто ханство добыл на войне,

Кто пролил кровь в чужой стране

И, головой рискуя, бился.

Обнять бы друга стройный стан!

Увы! нам розный жребий дан;

Одни ушли в Иран, в Туран,

Кто в Исфаган переселился.

Кто знает боль души моей,

Таимую от всех людей?

Увы, Фраги! От тех друзей

Твой путь отдельно прочертился!

Сказало мне сердце: «Беги от людей!

Укройся в горах от обид и бесчестья.

О жизни, оплакав ее, не радей,

Побудь с вековыми утесами вместе».

Любой в суете, на кого ни взгляну.

Лишь мудрые знают заботу одну:

С деревьями утром делить тишину,

С травою, сверкающей росами, вместе.

Мир полон обманов, он стар и хитер.

Мечтою туманит он сердце и взор.

И слабых и сильных, ввязавшихся в спор,

Он давит своими колесами вместе.

Речами иных возвеличен аллах.

Но слабые руки — помеха в делах.

Пусть сердца порывы — мятущийся прах,

К цветам оно тянется с осами вместе.

О множестве сущего поразмышляв,

Не знаю, что делать, в чем прав и не прав.

С лентяями, тропку свою потеряв,

Сижу за пустыми подносами вместе.

Но жизнь позвала к своему алтарю.

И вновь, опечаленный, встретив зарю,

О счастье простую молитву творю

Я с птицами разноголосыми вместе.

Где мужа такого отыщешь, Фраги,

Которому можно сказать: «Помоги!»

И сердце торопит: в пустыню беги

С дервишами длинноволосыми вместе.

Наступает Новруз. Мир прекрасен в великом и малом.

После вешней грозы одеваются горы туманом.

Каждый новый росток к солнцу гостем является званым.

Покрываются скалы полынью, плющом и бурьяном.

В скалах птицам раздолье — беспечным весенним горланам.

Там цветы, исходя ароматом и терпким и пряным,

Человека и зверя зовут к травянистым полянам.

Прорубая ходы под землю сквозь трещины-щели,

Встало племя побегов, справляя пору новоселий.

Над пустыней звенят голубых колокольчиков трели.

Язычками листвы там кустарник болтает без цели.

Муравьи закружились, как будто они охмелели.

Каждый птенчик свой голос считает нежнее свирели.

Мир смеется, качается, бродит счастливым и пьяным.

Торжествующий голос Новруза звучит во вселенной,

Нелегко от цепей его звонких избавиться пленным.

Мир, исполненный жизни, и мир, преходящий и тленный,

Лишь познавшему мудрость является попеременно.

Жизнь без истины в мире подобна монете разменной.

Да услышат рожденные голос возмездия медный,

Те, что нынче пришли заселить полуденные страны.

Берегись, если жажда наживы владеет тобою,

Переменчивый ветер развеет богатство любое.

В златотканой парче будешь злою настигнут судьбою,

Проклянешь свои дни, свое семя, живущий разбоем.

Рядом трудятся люди, а праздный доволен собою.

Добрым будь и от зла отмежуйся двойной городьбою.

Зло посеявший в мире пожнет его поздно иль рано.

Плачь, Фраги, в день Новруза суровой бедой удрученный.

Жизнь твоя под луною кому не покажется черной?

Растерял ты мечты свои, жизнью пустой увлеченный.

С пепелища души твои вздохи и стоны никчемны.

Тщетно молишь аллаха, со счастьем своим разлученный.

Тщетно всадника ждешь ты с надеждою неизреченной,

Чтобы стала душа из пустыни цветущей поляной.

Эмира нет — кочевник дикий

Себе присвоит сан владыки.

Шакал, забыв о львином рыке,

В большого зверя превратится.

Когда владыки дремлет око,

Страна изменчивостью рока

В ловушку для детей пророка,

Неся потери, превратится.

Слон, на тропе трубящий строго,

Прогонит льва в его берлогу,

Но в труса, встретив носорога,

По крайней мере превратится.

Пусть псы хозяйские зимою

Довольны рваною кошмою.

Их лакомство для льва в помои,

Что льют за двери, превратится.

Лишь обзавелся ты казною,

Стать не хотевшая женою

К тебе придет порой ночною,

В святую пери превратится.

От храбрых, побросав пожитки,

Враги бегут, как овцы, прытки.

Трус в волка лишь в своей кибитке,

В себя поверя, превратится.

Махтумкули, по праву смелых

И сыч в орла в своих пределах,

Нацеля когти, словно стрелы,

Топорща перья, превратится.

Счастье придет — ты поймаешь орла на лету.

Зубы счастливца гранит вековой раздробят!

Счастье уйдет — искрошатся все зубы во рту:

Хлебные крошки их в день роковой раздробят.

Смерти боясь, ты по бурному морю плывешь.

Тягостным страхом себя от конца не спасешь.

Срок твой назначен. Когда до конца доживешь,

Череп твой капли воды дождевой раздробят.

Слушайся праведных, праведный людям не лжет.

Камнем подброшенным ложь на лжеца упадет.

Добрая слава тебя оградит от невзгод.

Вопли обиженных щит боевой раздробят.

Мудрое слово полезно услышать всегда.

Глупость болтлива, и с нею приходит беда.

Трусость спесива, берет на словах города.

Судьбы гордыню, как камнем, бедой раздробят.

Помни, Фраги, что беспутный бродяга-старик,

Долго проживший, — что толку! — еще не велик,

Хрупкую чашу он в пальцах держать не привык,—

Пальцы его эту чашу с резьбой раздробят…

Друзья! В разгаре праздничного дня

Нам толпы шумные гостей желанны.

А братья и ближайшая родня

В дни распри и больших скорбей — желанны.

Работай честно, если совесть есть.

Щадить несчастного велит нам честь.

У песнопевца мудрых слов не счесть,

Они для тех, кто поумней, — желанны.

Хороший сын — опора в трудный час.

Подруга сердца оживляет нас.

Оружье, конь да блеск любимых глаз —

Три цели, что всего ценней, — желанны.

Мулла о рае важно речь ведет.

Что в небе есть, он скажет наперед.

Но кто там знает, что в раю нас ждет?..

Земные блага для людей — желанны.

Кто пользы из урока не извлек,

Тот не джигит, — удел его жесток.

Он хуже пса. Кому от дури прок?..

А псы, они хоть для псарей — желанны.

Махтумкули, доверчив с другом будь.

Ты о чужой возлюбленной забудь.

Не говори, пока не вникнешь в суть:

Советы тех, кто всех мудрей, — желанны.

В сердце — яростной волны,

Жгучей боли — да не будет!

У джигита злой жены —

Божьей волей — да не будет!

Кто отмечен богом, тот

Без печали проживет.

Крепок дружеством народ.

Он в расколе да не будет!

Храбрый, честь свою храня,

Холит доброго коня.

Пусть змея живет два дня,

Жалить боле да не будет!

Виден ум, когда остер.

У того, кто жаждет ссор,

Кто затеял с другом спор —

Светлой доли да не будет!

Сын — сокровище отца.

Щедрость радует сердца.

У зловредного скупца

Хлеба-соли да не будет!

Кто любовью поражен —

Навсегда теряет сон.

У того, кто так влюблен,

В сердце боли да не будет!

Кто умен — поймет намек.

Наступает битве срок,

Воин, если бой жесток,

В неге-холе да не будет!

Кто о храбрости трубит,

Тот всегда бывает бит.

С трусом истинный джигит

В ратном поле да не будет!

Тайны сердца береги!

Молчаливым будь, Фраги,

Да падут твои враги!

Им раздолья да не будет!

Встань на рассвете, богу помолись,

И не постигнет пусть твой дом утрата,

А что задумал или сплел иблис,

Пусть сгинет, это гибелью чревато.

Со словом мудреца сверяй свой шаг,

Вставай, пока еще на небе мрак,

Чтоб не была к тебе, кто чист и благ,

Судьба на годы жизни скуповата.

Сам не хозяин ты своей судьбе.

Иссохнешь ты, или падешь в борьбе,

Оставь сынов, как память по себе,

Наследье это много лучше злата.

Плоха жена — вся жизнь твоя пуста.

Стремление к богатству — суета.

Семья благополучна только та,

Что не деньгами, но детьми богата.

Расти, Фраги, достойных сыновей,

Они дороже сабель и коней.

Твоих детей лишь честь твоя ценней,

Век проживи, чтоб чтилось имя свято.

За что еще с меня ты, боже, взыщешь?

Пью из колодца — на губах песок.

Привычная дозволенная пища

И та сегодня не идет мне впрок.

Счастливым быть не выпадал мне случай.

Чтобы излить печаль, где друг мой лучший?

Шел в путь я, попадался мне попутчик,

Который слова вымолвить не мог.

Где вы, мои друзья, мои родные?

Я мучусь, я горюю не впервые.

В дому, куда стучусь, живут немые

Иль те, кто дал молчания зарок.

Я доверяюсь тем, чей рот, что сито,

Бранит меня тот, в ком моя защита,

Проходит прочь, или глядит сердито

Мудрец, у чьих я простираюсь ног.

Махтумкули все истоптал дороги,

Искал покоя, обретал тревоги.

Мужам, к кому взывал, ища подмоги,

Пошло б на голове носить платок.

Сады зачахли, обмелели реки,

Зато струятся слезы у сирот;

Закон поправшие ублюдки-беки

Поборами измучили народ.

Уже никто не слушает азана;

Для мулл ничто святой урок Корана,

И судьи чай глотают неустанно,

И сыплют нас в разгоряченный рот.

Ишаны клянчат денег на пороге;

Муллы давно к отступникам не строги;

Крича: «Я свят!» — святоши лгут о боге

И в рай при жизни ловко ищут ход.

Весь край мой стал обителью разврата;

Душа менял стяжательством объята;

И богачи, забыв закон зекята,

Жен развратить готовы, в свой черед.

А женщины ведут себя позорно,

Богопротивен промысел их черный:

Монетами обшив наряд узорный,

Идут за тем, кто деньги им дает.

Гляди, Фраги: потупя долу взоры,

Весь хлеб муллы пожрут у бедных скоро.

Вот до какого дожили позора —

Забыв о боге, свой растят живот!

Ну-ка, сердце мое, скорей!

Хочешь спутником быть? Вдвоем

По следам любимой своей

Мы и вниз головой пойдем.

Свет небесный — отрада глаз.

Краше золота нет прикрас.

Тело — глина, душа — алмаз;

Где вторую приобретем?

Если много родни вокруг

И молва тебе — верный друг,

Камень, брошенный сотней рук,

Залетает за окоём.

Брат причалит к родным местам,

Прах от ног его — как бальзам.

Лжи не слушай: дано лжецам

Здравый слух опалять огнем.

Вспомнишь, странствуя, край родной,—

Проклянешь чужеземный зной.

Подлый, пряча нож за спиной,

Завлекает тебя в свой дом.

Перед баями спину гнуть —

Что в трубу над глухими дуть.

Нер с поклажей выходит в путь,

Семь арванов — порожняком.

Чем на немощного смотреть,

Чем от мерзостного терпеть,

Чем безрадостно жить и петь,

Лучше смертным забыться сном.

От бесчестного отойди,

На завистника не гляди,

С глупым спора не заводи,

Не держи пути за слепцом.

Красотой жены не гордись,

Если конь — шайтан, не садись;

На жене дурной не женись —

В крик начнет кричать несудом.

Так, Махтумкули одинок.

Где все добрые? Чую срок:

В беспробудный сухой песок

Мы, пришедшие в мир, сойдем.

Ум, воля, страсть вскипели вдруг все трое,

Душа взметнулась, не сдержать порыв…

Остановись! — Твой край перед тобою,

Средь роз блаженствуй, горе утолив.

Сядь, отдохни, — вокруг трава медова,

Не горячись, — жить не начать нам снова,

Не разрушай, ярясь, родного крова,

Жизнь — миг один. Мираж далекий лжив.

Мы в этом мире — как во вражьем стане,

Щадить пришельца долго он не станет:

Глаза завяжет, и в игру затянет,

И выпроводит, ловко обделив.

Знай, будет шахом — кто приравнен к слугам,

Рой гурий, яства — все к его услугам.

Попользуется вечным он досугом

В раю, при жизни это заслужив.

Сгибают небо, потрясают страны,

Поднять себя не могут все ж титаны.

Не может, пятясь, волк догнать джейрана,

Слон связан волоском, стоит застыв.

Махтумкули, подумай на досуге:

Когда б сам бог стал править суд в округе,

Комар слона б привел, чуть жив с натуги,

Гиганту обвиненье предъявив.

Меня влечет покинуть тесный кров,

Но нету крыльев, чтоб летать, что делать?

В ученых книгах много мудрых слов.

Мне их значенья не понять. Что делать?

Познанье — море; глубоко оно,

Мне дна его достичь не суждено.

Искрится в кубках мудрости вино,

Вина того мне не вкушать; что делать!

Я запах винный слышу все острей.

И мне б пригубить чашу поскорей,

Но предо мною дом, где нет дверей,

И некуда мне постучать. Что делать?

Гора ль, низина, мне дороги нет.

Где смысл, где слово — не найду примет.

Не отличу, где путь, где ложный след,

Куда бежать, чего мне ждать, что делать?

Фраги, я и достоинство, и честь,

И все бесценное, что в мире есть,

Взял на корабль, чтоб плыть; куда? Бог весть.

Но якоря мне не поднять; что делать?

Коль ты не близкий мой, не задушевный друг,

Ты не поймешь меня, взглянув лишь на мгновенье;

Но мудрый, вслушавшись, уловит сердца стук

И догадается, какие а нем томленья.

И сам не в силах я понять, кто я такой!

Увы! Я жемчуга не мог вобрать душой!

Но, что б ни сотворил со мной создатель мой,

К нему я возношу мои благодаренья!

Иной с презрением взирает на меня,

Слух от моих молитв с опаской отклони,—

Но есть хлеб мудрости, есть благодать огня!

Согреюсь и поем, быть может, в некий день я!

Пока же счастлив будь, что ешь ячменный хлеб;

Жизнь коротка, пойми: уже зияет склеп;

Дух рвется к небесам, но он бескрыл и слеп,—

Не выбраться вовек из пропасти паденья!

Ах, долго ли, Фраги, стонать под властью зла

И гневу правому подрезывать крыла?

А юности весна уже давно прошла,

И старости зима близка, и нет спасенья!

Не пресытился мир потаенною горечью слез,

У меня в пламенеющем сердце сто тысяч заноз.

Слишком долго я спал, не гулял я в моем цветнике.

Поглядел поутру — не узнал увядающих роз.

И сказали мне розы: «Садовника мир полонил,

За высокие горы и синие реки унес».

И темницу его по горам я искал, как Меджнун,

И гонимою ланью с откоса взбегал на откос.

У темничных ворот, обессилев, упал я, и страх,

Словно ветер, коснулся моих поседевших волос.

И султану темницы я вымолвил: «Освободи!»

И слова его были исполнены ядом угроз.

И султан повелел: «Заточите раба моего!»

И Фраги захлебнулся нахлынувшей горечью слез.

Веселье мне было отмерено скупо,

Мне сердце обиды и беды сожгли;

Дрожит мое тело, как тело Эюпа;

Я ранен, а вы мне помочь не пришли.

По горным жарою обугленным склонам

Бездомный изгнанник влачится со стоном.

Под взором возлюбленной — в сердце сожженном

Над жгучей золой расцветет гюль-гюли.

Пшеницу посеяв, пшеницу пожнете;

А вы, как бесплодные трутни, живете.

Бессмысленный мир пребывает в заботе:

Разрушив чертоги, растит ковыли.

Слезницы мои переполнены кровью.

Израненный горем, недужный любовью,

Прохожих зову к моему изголовью,—

Не видно жалеющих Махтумкули…

Я — погребенный в пустыне мертвец,

И мертвецами я буду оплакан.

Не насладившийся жизнью слепец —

Даже глупцами я буду оплакан.

Странник — весь мир обошел я кругом,

В городе горя остался — и в нем

Гибну. Голодным степным вороньем

И ястребами я буду оплакан.

Как мне воспрянуть? Я болен, я слаб,

В тяжких цепях истомился, как раб,

И на огне превратился в кебаб,

И вертелами я буду оплакан.

Сердце трепещет, и согнут мой стан,

Стоны мои поднялись, как туман,

Слезы в кипучий слились океан…

Всеми слезами я буду оплакан.

Лалы родятся в ущельях немых,

Ливни плодятся от жалоб моих,

Горы плывут — и в волнах смоляных

Тают. Камнями я буду оплакан.

Разум безмолвствует, Махтумкули.

Маются дети туркменской земли.

Пиры толпятся, ишаны пришли.

Даже врагами я буду оплакан.

Меня беспощадный преследует рок,

Базар мой разграблен, доходы рассеялись.

Мой разум под гнетом слепым изнемог.

Желанья, как вешние воды, рассеялись.

Смотрите: я сброшен с весов бытия,

Недужна любая кровинка моя.

Убийцы пришли в золотые края

И приняли власть, и народы рассеялись.

Упал на глаза мои сонный туман,

Сковал вдохновенные речи дурман.

Теплом отдаленный дохнул Дехистан —

Те ветры в часы непогоды рассеялись.

Фраги! Где крылатые струги твои?

С тобою остались недуги твои,

А счастье пропало; заслуги твои,

Надежды и лучшие годы — рассеялись.

Из глаз моих струится кровь,

Я ранен стрелами обид;

Напрасно для меня Лукман

Бальзам целебный кипятит.

Что совершил бы Искандер,

Завоевавший этот мир,

Свою дружину потеряв.

Утратив меч и верный щит?

Еще безумствует султан,

Опустошающий страну,

Езде возмездия не ждет,—

Но птица счастья улетит.

Скажите: кто песок сухой

И глину медом назовет?

А сколько душ отраву пьет,

Такую светлую на вид!

Померкла чистая луна

Сраженных в битве храбрецов,

И солнце малодушных вновь

Над миром суетным блестит.

Порою пери неземной

Последний трус боготворим.

И не находит на земле

Своей красавицы джигит.

Неосторожный мотылек,

Навеки преданный любви,

Над жарким пламенем снует.

О, поглядите: он горит!

Иные слабых рук своих

Не могут вскинуть над землей;

Иные, крылья привязав,

Легко взвиваются в зенит.

Та птица счастья, что вчера

Достигла цели в небесах,

Сегодня, канув камнем вниз,

В грязи, подбитая, лежит.

На помощь ей прийти нельзя.

И небу возвратить нельзя;

Ее голодная земля

Притягивает, как магнит.

Над птицей счастья не горюй,

Не то сойдешь под землю с ней,

Тогда пощады не проси:

Ты миром будешь позабыт.

Среди веселья долгий год

Промчится словно час один;

Неотвратимая печаль

Мгновенья в годы превратит.

Порой боится человек

В дороге повстречать судьбу;

Вернется под родимый кров,

А из угла судьба глядит.

В саду вчерашней розы нет,

Но роза новая цветет,

И славит новый соловей

Румяный жар ее ланит.

И говорит Махтумкули:

В страданьях жизнь моя пройдет.

Печаль седины принесет

И гордый ум испепелит.

Порою мне слова разумного жаль:

С глупцом откровенничать, право, не стоит.

Заплачешь ли кровью — иная печаль,

Поистине, капли кровавой не стоит.

Достоинством скромным своим дорожи,

Награды ли ждешь — не бледней, не дрожи;

От просьбы и лести язык удержи,

Слова свои делать забавой не стоит.

Тюльпаном цветешь — не гордись. Что цветок?

Повеяло холодом — он и поблек.

Столетие прожито — смерть на порог,

Метаться налево-направо не стоит.

Гляди: у тебя Сулейманов престол,

И терпят созвездия твой произвол.

С дрекольем народ возмущенный пришел,—

Гроша твой престол величавый не стоит.

Уж лучше в грязи по колено брести,

Чем с подлым да низким беседу вести.

Что уголь белить, что ворону в чести

Звать лебедью белой да павой — не стоит.

Фраги не боялся людской клеветы —

И вот она вьется и жалит в пяты.

Гадюки простой опасаешься ты?—

Якшаться с молвою лукавой не стоит.

Истомил мою душу

Бесконечный обман.

Плот забросив на сушу,

Отступил океан.

Зрячий посох слепого

Не доищется крова,

И чарыки хромого

Не добьются стремян.

Тем — забота пустая

Да казна золотая;

Этим — отповедь злая

И дырявый карман.

Облака — на вершине,

Вольный ветер да иней…

Опаленной пустыне

Снится горный туман.

Прелесть этого мира —

Мертвый мрамор кумира.

Пальцы грешного пира

Запятнали Коран.

Если пел я — молчали

Соловьи… Но печали

Спеть Фраги помешали

Самый лучший дестан.

Я в державе страстей. Мне страдания сердце сожгли.

Счастьем я обойден. Мой престол истлевает в пыли.

Ежедневно сменяются гости на пире земли.

Где прямые мужи? Их следы затерялись вдали.

Где отец мой? Где брат мой? — Утратив друг друга, ушли.

Онемели уста мои — в пальцах держу я слова;

Притупился мой слух — только дикая жажда жива,

На коне прилетела разлука, и я, как трава,

Как слуга, перед нею склонился. Моя голова

Помутилась. Горючие слезы из глаз потекли.

Мир, безжалостный мир, погружаясь в туман, зарыдал;

Закатилась луна, и вдали океан зарыдал;

Разгадав мой недуг, равнодушный Лукман зарыдал;

Вспоминая богатство мое, Сулейман зарыдал;

Жизнь тюрьмой обернулась, и мой приговор изрекли.

Онемел ураган, посетивший земные края,

И весна в этот год миновала притон бытия,—

Слишком яростен рок, я погибну, любовь затая,

Мой напиток — цикута, и саван — одежда моя.

Торжествует палач. Я — Меджнун, потерявший Лейли.

Пред моими страданьями раем становится ад.

На почетных местах беззаконники злые сидят.

Подозрения полон былого попутчика взгляд.

Горький жребий мне выпал, и новые беды грозят.

Став незримыми, в жертву святые себя принесли.

Побережные камни уносит кипучий поток.

Где отец мой? Где мать? На земле я как перст одинок.

Петь не будет Сенем: сторожит ее крепкий замок.

Ибрагимом я стал и в любовном огне изнемог.

Пламя плещет в саду, где когда-то цвели миндали.

О друзья, пожалейте седины моей головы

И не делайте этих признаний игрушкой молвы.

Если в дружбе со мною остаться желаете вы,

Так велел Сулейман — а его почитаете вы! —

Вот смиренная жалоба вашего Махтумкули.

Жертва истины небесной —

Дух мой, жизнь, моя казна;

А мечта из клетки тесной

В Хиндостан увлечена.

Жил я, пел и слезы лил я,

Отчий свой народ любил я,

И стихи ему дарил я

Слаще меда и вина.

Милой все, чем дорожило,

Это сердце подарило;

И лицо я скрыл от милой —

Боль была бы не видна.

Я сгорал вдали от рая,

По стране любви блуждая,

И душа моя живая

Под землей заточена.

Сам я принял жребий странный.

Сам вошел в огонь багряный,

Сам прославил эти раны,

Сам себя лишил я сна.

Жду, не находя исхода,

Исцеленья — от народа:

Где, друзья, моя свобода.

Мир, покой и тишина?

Я стрелою стал в кручине —

Цель ищу я в тверди синей;

По Меджнуновой пучине

Плот мой гонит вдаль волна.

Перед миром я в ответе:

Только милой — слезы эти;

И одна мне в целом свете

Пери стройная нужна.

Бьется сердце, словно птица,—

По своей Менгли томится,

И Махтумкули стыдится

Ран своих, моя страна!

Охотится небо, крепка его сеть.

Ты где, долгожданное светлое время?

Я больше не в силах разлуку терпеть.

Ты где, долгожданное светлое время?

Мне сорок исполнилось… Чаша полна…

Душа моя разувереньем больна,

Надеждой обманута… Плачет она:

Ты где, долгожданное светлое время?

Покоя нигде не находит народ;

Как пес, по пятам лихолетье идет —

То зубы оскалит, то руку лизнет…

Ты где, долгожданное светлое время?

Голодная бедность глотает огонь,

Напрасно протянута к небу ладонь,

Стреножен у всадника нищего конь.

Ты где, долгожданное светлое время?

Тщета-скопидомка в юдоли мирской

Не спит, и не ест, и теряет покой,

Пока не утонет в казне золотой.

Ты где, долгожданное светлое время?

Слова мои ложью муллы нарекли,

Лжецу в благодарность дары принесли;

Их клятвы изранили лоно земли…

Ты где, долгожданное светлое время?

Погрязли наставники в смертных грехах

И лгут при бессовестных учениках,

Что так повелел всемогущий аллах.

Ты где, долгожданное светлое время?

Язык твой огонь извергает, Фраги.

Различий не знай, недостойного жги,

А там — в Хиндостан отдаленный беги…

Ты где, долгожданное светлое время?

Гляди, как жену молодую берешь,—

Стройна ли и вправду ли речи нежны?

Не трусь, отправляясь в дорогу. Что — нож,

Когда прикипели к железу ножны?

Встречаются трусы — идет похвальба,

Но если поет боевая труба,

На бледных губах — только брань да божба.

Неведомы трусу восторги войны.

О подлое время! О бремя обид!

Воителя храброго трус не щадит;

И выжига выше султана сидит

На мусорной куче несметной казны.

Гроша непотерянного не ищи.

Воспрянут мужи, чуть заблещут мечи.

Голодным да нищим кричат богачи:

«Вы — нелюдь, вы только для счета нужны».

Припомнится честь — и начнется война,

И выпьет бедняк свою чашу до дна…

Разверзнется бездна — нема и черна,

Заплачут влюбленные, — разлучены.

Страдальца в Эдем его кровь приведет,

А щедрого — хлеб. От себя свой народ

Блудник распоясавшийся оттолкнет,

Позволив «ладони коснуться спины».

Ты — бай; золотая твоя пиала

Немолчную славу тебе принесла.

Ты — беден: хула тебе, нищий, хула!

При хане живешь — пропадешь без вины.

Пока вы промолвите слово «джигит»,

Джигитово сердце сто бед изъязвит.

Разлучником-роком нарублен твой щит:

Мы души отстаивать обречены.

Разлуки па землю с Адамом пришли.

Какие бы горести сердце ни жгли,

Да будут все помыслы Махтумкули

Красавице-истине посвящены.

К тебе, человек, приступаю с мольбою:

Карун обезумевший — твой образец.

Спасайся! Ты накрепко связан собою —

Тщетой одурманенный, нищий скупец.

Унынием грешен и я, мусульмане;

Душа моя также блуждает в тумане.

И я свою ношу забот и страданий

Влачу, бесприютного мира жилец.

Я райскую музыку слышал сначала.

Но горькая жалоба громче звучала,

И музыка стихла, и сердце попало

На торжище раненных скорбью сердец.

Есть множество рек и морей полноводных,

И семьдесят два языка разнородных,

И счесть невозможно мужей благородных.

А только царю достается венец.

Слепой не увидит, как нищий томится,

Глухой не услышит, как плачет вдовица;

И пестрядью мира мой взор не прельстятся.—

В золу и песок превратится дворец.

Я — в горле у мира — взываю: помилуй!

Я — снедь ястребиная — кану в могилу.

Как жалкий поденщик, утративший силу,

Как царь, облаченный в бесценный багрец.

И плоть моя стала пристанищем боли,

И жил я для общего счета в юдоли,

И если я утром сидел на престоле.

Я в полдень — отчизной забытый беглец.

Достойных врасплох застигает измена;

Глаза мои слепнут, слабеют колена;

Не вырвется муж из позорного плена,

Клинок свой булатный уронит храбрец.

Состарились горы, Фраги сострадая.

Темницею стала страна золотая.

Склонись перед матерью-правдой, рыдая,

Пока еще нас не покинул творец!

Ты в мир явился, человек, таинственным путем.

Невидим был, бесплотен был, но плотью стал потом.

Ты душу вечную обрел и стал расти тайком.

Ты девять месяцев провел в убежище глухом,

И лишь тогда родился ты, своей судьбой влеком,

И материнским вскормлен был сладчайшим молоком.

Тебя всемилостивый бог устами наградил.

Вложил тебе в уста язык, чтоб ты заговорил.

Ты рвался вверх, ты поднялся, исполнен свежих сил.

И божий мир ты познавал, и мир казался мил.

В семь лет к учителю тебя отец препроводил,

И начал ты вникать в Коран в усердии своем.

Прошла младенчества пора, и ты — джигит лихой,

Но вскоре стал кружиться ты вкруг девушки одной,

Как вкруг кибитки, где кипит и блещет пир чужой.

И стала девушка твоей красавицей женой.

Ты был счастливцем в двадцать лет, справляя брачный той.

Гордясь оружьем нарезным и резвым скакуном.

А к тридцати годам, джигит, ты стал подобьем льва.

От буйных радостей земных кружилась голова.

Ты пресыщения не знал, все было трын-трава.

И все же сорок лет тебе исполнилось едва,

Как начал ты припоминать священные слова,

К молитве обращаться стал и вечером и днем.

Когда полвека проживешь, слышнее божий глас.

Кто забиякой дерзким слыл, тот праведник сейчас.

Ты знаешь — как ни веселись, — придет он, смертный час,

И к господу взываешь ты, пять раз творя намаз.

Ты постигаешь в шестьдесят, что сил иссяк запас,

Что время жатву собирать на поле золотом.

Когда ж — увы! — тебе пойдет семидесятый год,

Глаза подернет пеленой, беззубым станет рот,

И старость жалкая тебе колени подогнет,—

Все отмахнутся от тебя, и будешь ты — не в счет…

Ты выйдешь в восемьдесят лет из городских ворот,

Покинешь ты обитель слез, окутай полотном.

Махтумкули, несчастен тот, кому почти сто лет,

К могиле тихо он бредет, в очах чуть брезжит свет…

Когда его хватает смерть, — ни в ком участья нет.

На небе разве воздадут, коль ты сдержал обет.

И будешь ты лежать в земле, промозглой тьмой одет.

Твой без окон и без дверей последний тесный дом.

Кровь козленка, смотри, запятнала сорочку твою,

О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский!

Ты от муки сгорал, полоненный в далеком краю,—

О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,

О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Ты рыдал безутешно, стонал в нестерпимой тоске,

Ты дрожал, видя волчьи следы на пустынном песке.

От родного Кенгана, от ласки отца вдалеке,—

О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,

О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Плоть святую твою обнажили, лежал ты, как труп:

Боль разлуки тебе прямо в сердце вонзила свой зуб;

Вечно плача, ослеп твой отец, престарелый Якуб,—

О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,

О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Но иная пора наступила, и братья твои

Пред тобою стояли, глядя на тебя в забытьи:

Страх в их души проник, точно липкое жало змеи,—

О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,

О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

И ликует Фраги: не увял твой цветущий венок.

На египетском троне сидеть повелел тебе рок,

И предатели-братья, раскаявшись, пали у ног,—

О мой друг, в чьем ласкающем имени звук аравийский,

О душа моя, в румской чалме и в аба сирийской!

Из древней книги «Жития пророков»

Особенно я полюбил, друзья,

Рассказ о многих бедствиях Юсупа.

Как мед устам, он сердцу мил, друзья.

Юсупово спокойствие в страданьи —

Для нас благой пример и назиданье.

Жил муж Якуб, как говорит преданье,

Из рода Ялавунч он был, друзья.

Шесть жен, двенадцать сыновей имел он,

Несчастие от бога претерпел он,

И выплакал глаза, пока скорбел он;

Его создатель ослепил, друзья.

Где сын его? Нет милого сновидца!

В колодец кинут братьями, томится

Юсуп злосчастный. Бога не боится

Ни брат Шемгун, ни брат Рубыл, друзья.

Они пригнали волка и сказали:

«Юсупа звери злые растерзали».

Якуб взмолился небесам в печали,

И волк тогда заговорил, друзья.

Якуб сказал: «Подай мне весть о сыне.

Следы его три дня ищу в пустыне».

Волк, возвестив: «Юсуп твой жив и ныне!» —

Отцу надежду возвратил, друзья.

А у Юсупа вся душа изныла:

Колодец нем и тесен, как могила.

Но бог послал на землю Джебраила,

И вот что сделал Джебраил, друзья:

Юсупу длань он возложил на темя,

Трех суток плена облегчая бремя;

К ногам его, когда настало время,

Поверг одиннадцать светил, друзья.

Из Мисра в Шам той стороной глухою

Шел караван, и два раба с бадьею

Отправились к колодцу за водою.

Юсуп легко в бадью вскочил, друзья.

И вышел через несколько мгновений,

Пригож, как месяц, из могильной тени.

Вознес он богу сто благодарений,

Рабов исламу приобщил, друзья.

Следите, люди, за игрою рока!

С Юсупом братья обошлись жестоко;

Он светом был родительского ока,

Купец его не пощадил, друзья.

«Я бедный раб!» — сказал Юсуп-смиренник.

Родной Кенган покинул он как пленник

И продан был за восемнадцать денег.

Купец Мелик продешевил, друзья!

Рыян стоял над Мисром и Кенганом;

Пред ним дрожал везир, а над Рыяном

Была Зулейха подлинным султаном.

Вот падишах раба купил, друзья.

«Хоть в рост его, — оценщики сказали,—

Червонцев бы насыпали и дали

Рубинов лучших столько же — едва ли

Купивший бы переплатил, друзья!»

На площади, у трона золотого,

Простым рабом Юсуп назвался снова;

И сам правитель, как раба простого,

Его Зулейхе подарил, друзья.

Она, дрожа от яростного пыла,

Юсупа в подземелье поместила.

Там шесть рабынь к страдальцу приступило.

Но он презрел тот женский пыл, друзья.

И женщины ого оклеветали:

«Он разорвал подолы нам!» — сказали.

Посаженный на цепь из крепкой стали,

Юсуп в неволе долго жил, друзья.

Вот он лежит в своей темнице тесной,

А падишаху снится сон чудесный,

И как ни бился звездочет известный,

А все же сна не объяснил, друзья.

Сон разгадал Юсуп. Он падишахом

Раскован был. Рыян с великим страхом

Пред ним себя признал ничтожным прахом

И сердце к правде устремил, друзья.

Народы Мисра славили Юсупа,

Властителем поставили Юсупа,

И братья тут поздравили Юсупа:

Он их по доброте простил, друзья.

Махтумкули поет искусство бога —

Вы эту песню не судите строго

И наслаждайтесь — мало жить иль много,—

Пока у вас хватает сил, друзья!

Скажите лжецам и глупцам —

Настало их подлое время.

Скажите безумным скупцам —

Казна — бесполезное бремя.

Скажите подруге моей —

Растерзан я на сто частей;

В песках раскаленных степей

Сгорело пшеничное семя.

Базар мой расхищен, я пьян,

Я болен, я гибну от ран.

Слепит меня горный туман

И грузом ложится на темя.

Мой сын не дождался меня:

Он мертв. Из Хивы я три дня

Скакал, и язвило коня

Мое сумасшедшее стремя.

Ты смотришь на лик носковой,

Фраги, в этот час роковой

Молчи. Твой язык огневой

Печалит родимое племя.

Меня настиг мучитель-рок,

Тяжелая пора настала.

Я сына не сберег, друзья,

Душа моя что рана стала.

Оставила весна мой дол,

Повержен золотой престол,

Ветвь нежная, покинув ствол,

Добычей урагана стала.

Смерть невозможно обмануть.

Какой удар я принял в грудь!

Плоть жалкая моя тонуть,

Как челн средь океана, стала.

Терпенья нет, и воли нет,

Желанья жить в юдоли нет,

Мне вести ниотколе нет,

Пустыней жизнь так рано стала.

В огне скорбей и алых тревог

Трепещет сердце-мотылек;

Я сгорбился, я изнемог,

Слеза моя багряной стала.

Пью жгучий горечи настой.

Как жить у горя под пятой?

Мне все тщетой и нищетой

Без моего султана стало.

Махтумкули, от слез больной,

Взывает: сжальтесь надо мной!

По воле рока в час дневной

Какая темнота настала!

Душа моя пылает,

Метнувшись наугад.

Муфти Коран читает,

От бога ждет наград.

У тех — дитя родится,

У тех — растет юница;

А тополь серебрится,

И рвется ветер в сад.

Лицо старуха прячет

И втихомолку плачет;

Джигит за славой скачет

Куда глаза глядят.

Те служат на чужбине

Наживе и гордыне,

А те свой дух в пустыне

Охотой веселят.

В дому нужда гнездится,

И слезы льет вдовица,

А в дверь мулла стучится;

То подать, то зекят.

Судьба грозит разлукой,

И вера стала мукой;

Завистник длиннорукий

На хлеб твой пялит взгляд.

Муж на коня садится

И мчится, словно птица,

Туда, где кровь струится

И стаи стрел свистят.

Махтумкули едино —

Гора или долина,

А руки ищут сына,

Обнять его хотят…

Якуб, рыдающий, тоскую,

Вреду, воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Не слезы лью, а кровь живую,

В бреду воззвав: «Юсуп. Юсуп?*

Заплакав, небосвод просторный

Со мною делит жребий черный.

Меджнун — глотаю холод горный

Во льду воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Вокруг меня тьма темь ущелий,

Тень пала, тучи налетели;

Двенадцать гор и семь ущелий

Пройду, воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Не шлет Юсуп вестей домашним,

И предан я слезам всегдашним,

Счет городам и встречным башням

Веду, воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Вороний грай мне пал на душу,

Я помрачил моря и сушу.

Фархад — я горную разрушу

Гряду, воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Быть может, он — на дне колодца?

Не он ли лунным светом льется?

Иль в Кербеле Юсуп найдется?

Иду, воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Он стал игрой молвы случайной.

Лечу от розы к розе чайной:

В каком краю разгадку тайны

Найду воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Махтумкули! Твой друг безвинно

Томится скорбью, кличет сына.

Отвечу песней соловьиной,

В саду воззвав: «Юсуп, Юсуп!»

Так сдавило мне грудь, что владыка владык

Прослезится, заплачет при виде меня.

В сердце слезы, и самый нахмуренный лик

Ниц склонится, заплачет при виде меня.

Юность старостью станет — была и прошла,

Знатный бек станет нищим, все спустит дотла,

Каф-гора станет жидким свинцом, а скала

Размягчится, заплачет при виде меня.

Я вздохну — отзовутся другие сердца,

Долго люди потом не поднимут лица,

Станет кошкою тигр, волк смирней, чем овца,

Зверь и птица заплачет при виде меня.

Это Истина нам повелела сама

Быть у всех на виду и любить без ума.

Соловьи онемеют весной, и зима

Возвратится, заплачет при виде меня.

Кто не смыслит в любви, кто страдать не привык.

Предо мною закроет рунами свой лик,

А знакомый с любовью отчается вмиг,

И гробница заплачет при виде меня.

Тот, кто знает Фраги, жертву тысячи бед,

Всякий раз со слезами глядит ему вслед.

Зарыдает счастливец, и радости свет

Омрачится, заплачет при виде меня.

Шестидесяти лет, в год Рыбы, в день Новруза

Смерть моему отцу вдруг преградила путь.

Для мира злобного людская жизнь — обуза,

И рвет он нить ее, пятою став на грудь.

Отец мой никогда жить не мечтал богато,

Он знал, что бренен мир и что презренно злато;

Он тело прикрывал лохмотьями халата;

Его мечта была — на божий рай взглянуть.

Он говорил, что жизнь обречена на муку;

Молясь, блюдя посты, он сокращал разлуку

С обителью святых. И нынче может руку

Друг моего отца к пророку протянуть.

Я взором прозревал небесный дом эренов,

Где нет земных цепей, и рабств земных, и пленов;

Я видел там отца в кругу святых чильтенов!..

Быть с ними ты хотел, отец, — и вечно будь!

Пусть умер человек, — он оставляет имя,

Он тенью призрачной витает меж живыми.

Душа отца живет с бессмертными святыми,

Покой его костей вовеки не спугнуть.

Тебе, Махтумкули, известны тайны эти.

При встрече с мудрыми должны мы быть как дети.

Дружили лучшие с отцом на этом свете

И, значит, обретут к воротам рая путь!

Рок, я встретил тебя, я искал тебя сам,—

Где очей моих свет, мой отец Ааади?

Я швырнул свое сердце неистовым псам:

Где сыновней державы венец — Азади?

Где имам? Я стою, как пустая мечеть.

Где луна? Небесам не дано просветлеть.

Мне потока бездонного не одолеть:

Где спаситель мой, где мой пловец — Азади?

Стали речи мои словно горький дурман,

Пожелтело лицо у меня, как шафран,

Пал на очи мои непроглядный туман.

Где алтарь мой, где мой образец — Азади?

Время, скалы расплавив, обуглило дол,

И живой отлетел, и усопший пришел;

Мертвецы окружили господен престол:

Где народа родного певец — Азади?

Земли стали морями, и кровью — моря,

Хумы — чашами, чаши — загублены зря.

Ремесло мое — горе. Я гибну, горя.

Где покой и отрада сердец — Азади?

Обращается к господу мертвая плоть:

«Хоть единое слово промолви, господь!»

Не угодно создателю смерть побороть.

Где высокого духа творец — Азади?

Точит слезы Хизир и скорбит Сулейман.

Иноверцы рыдают среди мусульман,

Белым паром на небо взошел океан:

Где опора гокленов, боец — Азади?

Рок! тебе ли моей торговать головой,

Иль на горло твое наступлю я ногой,—

Выходи, я тебя вызываю на бой!

Где рейхан мой, где сада жилец — Азади?

Божье ухо оглохло в мой горестный час,

Затвердела земля моя, словно алмаз…

О муллы без Корана, о пиры без глаз!

Где холм праведных, верный борец — Азади?

Рок! ты солнце мое черным платом забрал,

Ты веселье у бедного сердца украл.

Счастья нет для Фраги, веру он потерял.

Где ты, честь моя, где мой отец — Азади?

О, помоги мне, Зюбейда!

Печаль в моих глазах осталась.

Я зарыдал, и навсегда

Кровь жгучая в песках осталась.

Разлукой нанесен удар.

Померк мой соловьиный дар,

Закрылся праздничный базар,

Моя Менгли в слезах осталась.

Мне снится свет блаженных дней,

Мне стыдно пред страной моей;

Душа моя — приют скорбей,

И плоть моя впотьмах осталась.

Боль прибывает, как вода.

Я жил для мира и труда;

Я — мученик, моя беда

В томительных стихах осталась.

В глухие наши времена

Любовь на казнь обречена.

Моя прекрасная луна

В туманных небесах осталась.

Лицо Фраги черным-черно.

Плачь, Зюбейда! Уже давно

Пустеет лавка. В ней темно,

И только пыль в углах осталась.

Из дальних кочевий назад не пришел Абдулла[4].

Мамеда-Сапу и джигитов тропа увела

На поиски брата. Пустыня следы замела.

Вернулись ходившие с ними. Они не вернулись.

О, тяжкая доля у матери взятых сирот!

За месяцем месяц, за годом сменяется год.

Не видел ли кто их? Скажи мне, заезжий народ.

Вернулась луна из пустыни. Они не вернулись.

Недуг побороли принявшие некогда яд,

С добычей пришли уходившие в степи назад.

Из Мекки вернулись, в кругу домочадцев сидят

Хаджи заслужившие имя… Они не вернулись.

С вестями уходят, с вестями приходят гонцы.

Больших караванов и малых звенят бубенцы.

Успели не раз побывать в Индостане купцы,

С деньгами вернулись хивины. Они не вернулись.

За теплым дождем на кибитки обрушился град.

За братом погибшим на гибель отправился брат.

Их жены с утра на пустую дорогу глядят,

Тоскуют в разлуке с родными. Они не вернулись.

И сердце и печень свои занимают места.

Замкнувшись от скорби, давно не смеются уста.

О них не слыхали ни шейх, ни погонщик скота.

Вернулись скитальцы седыми. Они не вернулись.

Фраги, по ночам твои сны прогоняет тоска.

Мир зол и широк, караванная тропка узка.

Пустыня молчит. Как сурово безмолвье песка!

Из дома уйдя молодыми, они не вернулись…

Я — раб любви, гоклен с Атрека,

Властительницу чар ищу.

Наставника в пустыне века,

Успокоенья дар ищу.

Судьбою изгнанный сурово

Из-под родительского крова,

Лишенный края дорогого,

Я праздничный базар ищу.

Брат Абдулла — зеница ока —

Исчез. Мамед-Сапа далеко.

Я покровительства пророка,

Глотая слезный жар, ищу.

И сердце мечется как птица,

И горько мне, и кровь мутится;

Не знаю, где мне притаиться,

Куда бежать? Мазар ищу.

Гулял я по лугам невинным,

Пел небесам, горам, долинам,

А ныне в логове змеином

Я звонкий свой дутар ищу.

Махтумкули в годину мщенья,

Как цепь, влачит свои мученья.

Ты где, Туркмения? Спасенья,

Приняв судьбы удар, ищу.

Что делать мне? Как не рыдать,

Когда мой свет закрылся тучей?

Что делать мне? Как не страдать,

Когда на сердце — пламень жгучий?

В плену мой брат, наперсник мой.

Как возвратить его домой?

И счастье в сумрак неземной

Уносится звездой падучей.

И, сострадая мне, друзья

Глядят, как вянет жизнь моя.

И гибну я, песок поя

Всегдашних слез росой горючей.

Мужи достойные сошли

В объятья матери-земли,

И руки вкруг меня сплели

Разлука и неверный случай.

Плачь иль не плачь — настанет срок —

И ставку выиграет рок.

Бегу — меня, сбивая с ног,

Хватает жребий неминучий.

Вращается небесный свод.

Проносится за годом год,

За жизнью — жизнь, за родом — род,

И торжествует вихрь летучий.

Зачем душа моя скорбит?

Я был свидетелем обид.

Судьба ничтожного щадит,

Исходит кровью муж могучий.

Я рыскал по чужой земле,

Я стал собакой в Кербеле,

Но рок меня настиг во мгле

И впился в плоть, как терн колючий.

Шел день за днем, за часом час,

Мой пыл охотничий погас…

С руки не рвется бехрибаз,

Нет у меня стрелы певучей.

Смотрите: строится чертог;

Мое чело — его порог.

Мне жилы вскрыл строитель-рок,

Чтоб замесить песок зыбучий.

Махтумкули — полуживой,

Сраженный силой роковой,—

В слезах взывает сам не свой:

О, сжалься, пощади, не мучай!

Ветер, утренний ветер! Слугой твоим стану! Скажи

Полоненному брату: в разлуке я вяну. Скажи

Тем глазам, превращенным в горючую рану, скажи

Красоте его гордой, высокому стану скажи,

Мотыльку опаленному, бедному хану скажи:

Как случиться могло, что лица его нет предо мной?

Почему его очи подернуты кровью и тьмой?

От земли отрекусь, если он не вернется домой!

Сам себя заковал он и жизнь мою сделал тюрьмой.

Так болезни моей очевидцу — Лукману скажи.

К нам прислал он разлуку, покинув родные места,

Душу он истерзал мне, печать наложил на уста.

Рук поднять не могу, все дела мои — скорбь и тщета.

Потерял я терпенье, юдоль моя стала пуста,

Реки слез проливаю, — тому океану скажи.

Я дороги не знаю к приютной Каабе моей.

Город горького сердца лишили замков и ключей.

Не взлететь мне без крыл над мятущейся пылью степей,

Нет казны моей больше, ушел от меня казначей,

Ноет память моя, голодая, — духану скажи.

Я склоняюсь пред богом: да будет свободен мой брат!

Видишь — слезы мои, как широкое море, кипят.

Под пятою разлуки узнал я прижизненный ад.

Где наперсник Фраги? Оба мира смертельно скорбят.

Без него даже правда подобна дурману — скажи.

Девять лет мы в разлуке с тобою, брат;

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Для тебя не закрыты пути назад;

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Я спросил у горы: где скиталец мой?

Притворилась крутая гора немой.

Что за жизнь без родных! Возвратись домой.

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Временами сменяются времена,

Жизнь кончается, чаша моя полна.

Твой приют — не морская ли глубина?

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Перед жаром разлуки — мы прах и тлен.

Слаб я стал, не могу разогнуть колен;

Ждет отец твой, рыдающий, перемен.

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Я расспрашивал тварей земных: где брат?

Я в державе разлуки нашел свой ад.

Мне кровавые слезы домашних — яд.

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Я не знаю покоя среди людей,

И растет мое горе в потоке дней.

Ты забыл о прекрасной стране своей.

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Злые вести мне чудятся в тишине.

Ты печаль причинил. Возвратись ко мне.

В пору кинуться в бездну, сгореть в огне…

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Не играл ты на лоне родной земли,

Стал чужим, на рассвете исчез вдали…

Страстно плачет и кличет Махтумкули:

Где ты родину, мой Абдулла, нашел?

Брат Абдулла, Мазандеран — твой кров,

Мазайдеран — твой стан, мой Абдулла.

Я понял жребий твой: ты — тех садов

И тех лугов — рейхан, мой Абдулла.

Аркач — твой раб, и твой слуга — Багдад;

Иран, Туран у ног твоих лежат.

Тебя — мой жемчуг, друг мой, царский клад,—

Возжаждал Румистан, мой Абдулла.

Шлет Абдулле письмо булгарский шах,

Благословенья — праведный аллах.

Тебе хвала — у мира на устах,

Надежда мусульман — мой Абдулла.

Шлет вестников с дарами Гурджистан;

Как барабан гудит Афганистан;

Хинд на колени стал; и Франгистан

Вином восторга пьян, мой Абдулла.

Что ирод тобой Рустем и гордый Зал?

Ты с Хатиджой свою судьбу связал.

Шестидесяти слугам приказал

Дать пиалу султан, мой Абдулла.

Шах Туркестана пред тобой дрожит.

Вернись, воитель! Нищих верный щит!

Мне душу слово брата исцелит.

Бальзамов океан, — мой Абдулла!

Помилуй, боже, твоего раба.

Где брат Фраги? Что нам сулит судьба:

Дворцы любви иль тесные гроба?

Где всех джигитов хан — мой Абдулла?

Ушел Абдулла, но торговец захожий

Вернул мне надежду, пути указав.

Я — Кайс, я скитался у горных подножий

И понял, что был мой указчик неправ.

И стал я по воле тоскующей крови

Меджнуном, угрюмо нахмурившим брови;

И дети Корана забыли о слове,

Презренного идола богом признав.

И стан мой согнулся, и сгинула сила:

Напиток мой — желчь, и жилище — могила.

Так пепел Меджнуна земля поглотила —

Кормилица роз и поилица трав.

Мне огненным шелком окутало плечи,

Иду без кровинки в лице и без речи.

Дворец возводил я, тоскуя о встрече,

И рухнули своды: нечистый лукав!

Бессильная птица зажата в ладони,

Никак не стоят, вырываются кони,

И некуда больше бежать от погони,

И воин хватает меня за рукав.

Теперь для Фраги все на свете едино,

И нет мне возврата, и нет мне помина.

Друзей моих вдаль увлекает Медина,

Один я остался, на землю упав.

Судьба! Что делаешь, судьба!

Свет у меня в глазах мутится;

Теснятся под землей гроба,

Глотает пленников темница.

Судьба, ты вышла на грабеж,

В твоей руке сверкает нож;

Терзаешь душу, тело жжешь,

И некого тебе страшиться.

Судьба, где твой напарник — волк?

Мой разоренный край умолк;

На пепелищах вражий полк

Твоею помощью гордится.

Судьба, где брат Махтумкули?

Его на пытку повели,

Он мертв. Я трепещу в пыли —

Тобой подстреленная птица.

Полвека на свете я прожил, друзья,

Со старостью совесть моя охладела,

И тает — о господи! — сила моя,

И точат несчастья недужное тело.

Мне горько: я Истину мало любил.

Кончается жизнь, но не гаснет мой пыл,

И духом я тот же, что в юности был,

Да жаль: борода у меня поседела.

А сердце мирская влечет суета,

И очи мне женская жжет красота,

И кривдой мои одержимы уста,

И страсти толкают на черное дело.

И если откажет мне в помощи бог,

Куда мне бежать от предсмертных тревог?

Я — суетен, правде служить я не мог,

И ранняя вера моя оскудела.

Не верю звезде моего бытия.

Черна, словно уголь, недоля моя,

Покинуло счастье родные края.

Душа моя тщетно проснуться хотела.

Судьба моя бурной и страстной была,

Дурные порой совершал я дела:

Прости меня, боже, пока не дошла

Моя многогрешная жизнь до предела.

Фраги задыхается в лютом огне,

Скорбит о себе, как скупец о казне:

И страх и надежды гнездятся во мне.

Души моей жертвою ада не делай!

Да будет нам спутником отчий народ,

Когда мы и впрямь поведем караван,

Доверимся Ною средь пенистых вод,

Дорогу держа на седой океан.

Нам древние горы поклонятся вслед,

На родину ветер помчится чуть свет,—

Когда принесет он от милой ответ,

Певучее имя впишу я в дестан.

Я стар. Я поистине много скорбел,

Судьбою запродан мой светлый удел,

И те пятьдесят неминуемых стрел

Остались в душе, изнемогшей от ран.

Мне были примером Тахир и Фархад,

Безумец — я в пламя лечу наугад,

Крыла у меня за спиною горят,—

Умру — не узнает Менгли, мой султан.

Я славлю владычицу мира Менгли,

Я кличу подругу мою издали.

Страданья разлуки мне печень сожгли,

А слава Менгли полонила Иран.

В скитаниях помни родимый народ,

Язык обуздай, избегая длиннот;

Готовься, Фраги, собирайся в поход!

Купцы направляются в Мазандеран…

О, как дрожит моей прекрасной

И страстной жизни мотылек!

О, как растет недуг опасный,

Которым дух мой занемог!

Царица змей для змеелова,

Что для певца — напев и слово.

Влюбленный ради лукобровой

В бездонный кинется поток.

Блажен, кто не застыл в покое,

Познав добро и зло мирское!

Со мной — содружество седое,

Ученых книжников кружок.

Махтумкули, твоя дорога —

Полвека. Это очень много.

Но пусть уходит прочь тревога:

Что — старость? — Вздор, пустой предлог!

Вот волю дал тебе: что хочешь, делай тут,

Иди, куда идешь, путем любым, курильщик;

Но помни все-таки: настанет Страшный суд,

И что ответишь ты, представ пред ним, курильщик?

От неси сладостной твой станет ум нечист,

Ослабнет мощь твои, и взор твой будет мглист,

В костях заляжет боль, иссохнет плоть, как лист;

Все это причинит тебе чилим, курильщик.

Смири постыдную губительную страсть!

Не то твоей душе, как и деньгам, пропасть:

Ты грудь и голову огню отдашь во власть

И будешь жаждою всегда палим, курильщик!

Суров к распутникам и этот мир и тот;

Лишь чистый к Истине прямым путем идет;

Насильник, лгун и вор перед судом падет,

И будешь с падшими и ты судим, курильщик!

Вот для Махтумкули — извечная краса,

Чилим же — горький дым и кейф на полчаса!..

Душа твоя — нора, и благодать — лиса,

Но из коры лису изгонит дым, курильщик!

Курильщик, знай: сам душу губишь ты;

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Твори молитву и блюди посты;

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Кальян, виясь, к тебе змеей прильнет.

Шипя от злобы, горло обовьет

И незаметно яд в тебя вольет;

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Твое нутро огонь воспламенит;

Ты, весь дрожа, тем ядом будешь сыт;

Ты сам до мозга станешь ядовит;

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Уйти захочешь, — вслед ползет змея.

Шипит: «Навек я спутница твоя!»

И ты застонешь: «Что наделал я!»

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

И без того у жизни краткий срок:

Глотанье дыма — мерзость и порок;

«Курильщик — враг мне», — говорит пророк;

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Наш броней мир. Кто в силах размышлять,

Тот с нетерпеньем рая будет ждать:

В дыму твоя погибнет благодать:

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Своей бессмертной не губи души:

Дар дьявола — восторги анаши!

Что в день суда ответишь ты, скажи?

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Ты тешишь сатану, глотая дым;

Дух укрепи, ступай путем прямым;

Из сердца вырви шип, сломай чилим;

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Ты для добра, а не для зла возрос;

Омой свой грех потоком жарких слез:

«Воды не даст курящим водонос!»

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Яд в сердце у тебя и дым вокруг;

Такому делу только дьявол друг;

Миг радости, а дальше вечность мук!

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Раз, шутки ради, покурил Али,

Пошел гулять и увидал вдали

Мечеть прекрасней всех дворцов земли…

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Он подошел: вся в золоте она,

Но внутренность ее была черна,

До самых недр огнем изъязвлена…

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

И, зрелищем столь страшным поражен,

Пришел с вопросом к Мухаммеду он.

«Чудесный храм огнем испепелен!..

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Ты увидал прекрасную мечеть,

То сатана тебе дал сладко млеть,

И вот — устоям суждено истлеть!

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!»

И вновь пошел Али-Шахимердан,

Обидою и гневом обуян,—

И в ужасе бежал пред ним шайтан!..

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Во зле таится он, создатель зла.

Творит обманом адские дела,

Но вспять бежит, воль слышит: «Бисмилла!»

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Фраги зовет: очисти взор и грудь;

Жизнь коротка, а дальше — вечный путь;

Так снарядиться благом не забудь!

Жизнь пожалей свою, оставь куренье!

Друзья, заклинаю — предайте проклятью куренье!

Презренное, низкое это занятье — куренье!

Зловонье змеи сообщает нам, братья, куренье!

Хоть манит к себе, как любимой объятья, — куренье!

Где в сборе — глупцы, там — готов присягать я — куренье!

Потянешь кальян, и ему подчинишься, хмелея.

Тебе не уйти из-под сладостной власти злодея.

Тебя не отпустит он, сделает жертвой своею.

Калекой безногим ты станешь, всечасно слабея.

Коварное дело — для всех без изъятья — куренье!

Сто тысяч недугов — клянусь! — притаилось в кальяне.

Он грудь твою свяжет, ты будешь ходить, как в тумане.

Куренье, оно не дозволено вам, мусульмане!

Когда о душе вы хотите подумать заране,

Бросайте тотчас, дорожа благодатью, куренье!

Внемлите, безумцы, кому так курить полюбилось!

О чарах нечистых куренья вам мыслить случилось?

Что вас привлекает в кальяне, скажите на милость?

Не так ли и царство шайтана извечно курилось?..

Придумано черной, бесовскою ратью — куренье!

Курильщик огонь изрыгает зловещий и синий,

И кто поумней — убегает по этой причине,

Стремится избегнуть дурного примера отныне.

Где курят кальян, — благочестия нет и в помине.

Источник погибели, ада исчадье — куренье!

Куренье — порок, и вреднее не сыщешь порока!

Убьет старика, молодого иссушит до срока.

Слезой застилает оно покрасневшее око.

И легкие в камень тебе превращает жестоко.

Курильщика метит ужасной печатью куренье!

Не гневайте бога куреньем — привычкой постылой!

Неужто судьба вам такую погибель судила?!

К чему вам лишаться веселья, здоровья и силы,

К чему приближаться до времени к краю могилы?..

Фраги говорит: да исчезнет понятье «куренье»!

Жизнь твоя, курильщик, дней пустая трата,

Ты иссох, стал бледной тенью, насатан.

Знать не хочешь наставлений шариата,

Тело предал ты геенне, насатан.

С табаком не можешь долго быть в разлуке,

Рыщешь всюду, пристрастись к той адской штуке,

Вытираешь о бока, сморкаясь, руки.

Все измазал — грудь, колени, насатан.

Нас стекает по одежде в час намаза,

В ад пойдешь за то по божьему указу.

Смрадным чадом изойдешь в огне не сразу,

Не услышит бог молений, насатан.

Мнит курильщик, будто стоит он чего-то,

Плох, хорош он — не его, друзья, забота,

Всю одежду запятнали нечистоты,

Нет людей тебя презренней, насатан.

Глаз слезится — губит тело страсть такая.

Мозг иссушит, благодать души сжигая.

Пищу нас поганит, в пиалу стекая.

Гадость ту не съесть гиене, насатан.

Ты порой бежишь от встречных без оглядки,

Дышишь ртом — ведь нос твой вечно не в порядке,

От детей отрекся ради страсти гадкой.

Вся округа в удивленье, насатан.

Яд проникнет в мозг курильщика с летами.

Зубы выпадут тогда от боли сами.

В ноздри тыковки засунут, бросят в пламя,

И душа сгорит в геенне, насатан.

Знай, Фраги, конца не будет тяжким карам.

Рассекут в аду твой нос одним ударом,

Водворят в тот край, что мы зовем Сакаром,

Вечных ты страшись мучений, насатан!

Что ты сделал, садовник-рок?

Пал на розы морозный иней.

Обмелел мой речной поток,

Нет горы моей на равнине.

Вор — святой человек теперь,

Раб — хозяин и бек теперь,

На висках моих — снег теперь,

Нет времен моих и в помине.

Помоги мне в беде, пророк!

Сжал мне горло убийца-рок.

Трупы, трупы в пыли дорог…

Пребывает мой дух в кручине.

Плачет месяц во тьме ночей.

Ад бушует в стране моей.

У других — табуны коней,

А хромой — без коня в пустыне.

Рок меня уловил: он рад,

Что пред нищим разверзся ад.

Всюду сети его стоят,

Я лишен его благостыни.

Злые муки тебя сожгли,

Собеседники прочь ушли,

Плачь, несчастный Махтумкули,

Называйся Фраги отныне.

Я прошу, — о Дурды-шахир, — отвечай!

Сколько было пророков всего? — Скажи!

Чем украшены двери в блаженный рай?

Где сокрыто здесь волшебство?! — Скажи!

Кто, покинув свой дом, кочевал вокруг?

Кто у ветра спрашивал: «Где он, мой друг?»

Кто в пустыню ушел от любовных мук?

Из чего чалма у него? — Скажи!

Кто он был — осужденный на вечный срок?

Кто родной свой народ на беду обрек,

Сорок лет был в изгнанье, иссох, поблек?

Кто терзал себя самого? — Скажи!

Что за снег, выпадая, не тает век?

Не течет, а бурлит какая из рек?

Пребывает в воде какой человек?

Слезы точит он отчего?.. — Скажи!

Кто в двенадцать колчанов вложить сумел

Сорок восемь легко оперенных стрел?

Восемь зал во дворце, кто — скажи — имел?

И обед его был из чего? — Скажи!

Отвечай мне — какой одинокий глаз

Повторен был четыре тысячи раз?

Что за девушка в небе кружит, лучась?

У нее какое родство?.. — Скажи!

Поминай нас почаще, Фраги, в пути!

Восемь белых, семь черных сумей найти!

Десять есть у кого взамен девяти?

Песнь ему слагать каково? — Скажи!

Припадаю с мольбой к тебе, всеблагой,

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Стражду я, жажду я, клонюсь пред тобой,

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Да сойдет в этот мир по воле твоей

Покровитель земли, поилец полей!

Свет небес, вождь планет, твой мир пожалей,

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Напои соловьев — умолкли они.

Мир от бед охрани, печаль отгони.

Нуширвановы дни страдальцам верни.

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Отвориться вратам добра повели.

Над полями пролей твои хрустали!

Небо меркнет в пыли над ликом земли.

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

По твоим чудесим томится Адам.

Дай цветенье садам, свершенье — мечтам.

Твой небесный бальзам дай страждущим, нам.

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Веден я, слаб и наг, я — раб из рабов,

Ты всещедр и всеблаг: взыскую даров.

Нет мне жизни без них. Где щит? Где покров?

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Пред высоким твоим порогом стоим,

Губ сухих не омыв, молитвы творим:

Ниспошли урожай страдальцам земным.

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Я — Фраги — всю любовь к тебе устремил.

В середине пути ты гасишь мой пыл.

Дай до цели дойти, владыка светил,

Пощади, дай дождя, дождя, мой султан!

Во чреве матери я спал девять лун.

Открыв глаза, я в мир попал. — Дни мои!

В пять лун я вышел наконец из пелен;

Мне зубы в восемь бог послал. — Дни мои!

Я в год не мог добро и зло распознать.

Отца в два года узнавал я и мать;

В три было мне дано язык восприять,

В четыре — камни я кидал. — Дни мои!

Сомкнулись пять начальных лет в яркий круг.

К шести годам я полюбил струнный звук,

К семи годам дичиться начал подруг,

К восьми — беззубым снова стал. — Дни мои!

Произносить салам я в девять привык.

Читал я на десятом книгу из книг;

Держал в одиннадцать перо, ученик,—

Слова глотал, и слаб и мал. — Дни мои!

Двенадцать я, тринадцать лет накопил.

В четырнадцать — мне сердце жег ранний пыл;

Меня в пятнадцать — страстный сон посетил,

В шестнадцать лет я бушевал. — Дни мои!

Я в двадцать — буйной силы бремя любил,

Я в двадцать пять — похода время любил,

Я в тридцать лет — стрелу и стремя любил,

И был я в тридцать пять — удал. — Дни мои!

Я чашу знаний наполнял в сорок лет.

Я в пятьдесят за четки брался чуть свет,

Мюридом стал я в шестьдесят, стар и сед.

Года пророка насчитал[6].— Дни мои!

Под семьдесят неволит лечь — дрожь в ногах;

Под восемьдесят — молкнет речь, муть в глазах;

Под девяносто — ноша с плеч, в сердце — страх, —

Кто память у меня украл? — Дни мои.

Тебе, Махтумкули, до ста не добрать!

Придут халат на мертвый прах надевать,

Да будет спутницею вам благодать,

О, жертва роковых начал — дни мои!..

Я был ласточкой — крыльев лишился, безрадостный, я,

Отморозила крылья осеннего ветра струя.

Стал я жертвою девы, в ней видел я смысл бытия.

Я от бога ушел — безрассудна моя колея.

Все от бога: блаженство свиданий, разлук острия…

Кто приходит надолго — тот вскоре уйдет, вопия…

Среди бдящих я спал — это понял я, слезы струя.

Ел не пищу — отраву, сбирал себе груды гнилья —

Я погиб и сгорел, превратился я в пепел, друзья!

Страсть к наживе бессмысленной мной, бедняком, овладела.

Мудрецов избегая, в незнанье достиг я предела.

Лишь бродяжничать, странствовать сердце шальное хотело —

Видно, так суждено, и не знать мне иного удела.

Рок не хочет позволить мне делать желанное дело…

Ни богатства, ни счастья не ведал а свой век закоснелый.

Я немало мечтал, но мечта от меня улетела,

И глухая тоска победила меня, одолела,

Я погиб и сгорел, превратился я в пепел, друзья!

Я, покорствуя року, не слушал веления бога,

Я в грязи утонул, укажи, где к спасенью дорога.

Ни дервиш, ни мулла, ни суфий я — суди меня строго.

Стань мне братом навеки, коль хочешь быть в жизни подмогой;

Я скажу тебе правду — владеет всегда мной тревога:

И меня презирает последний бедняк босоногий.

Нет под солнцем таких, чтобы жили так нище, убого.

Стал я прахом, терпел я, страдая покорно и много.

Я погиб и сгорел, превратился я в пепел, друзья!

Пусть придет Сулейман и все духи подвластные с ним…

Царь всех пори могучий и грозный с веленьем стальным.

Ветер-див, с сотней тысяч драконов, всем войском своим.

Князь всех мук Тартаруз и Хейхат, перед кем мы дрожим…

Коль гадюки в наш край приползут по равнинам степным.

Моисей белорукий придет с Иисусом святым,

Славный Хизр прочитает молитву с Ильясом благим

Может быть, и воскресну я к жизни, несчастьем гоним…

Я погиб и сгорел, превратился я в пепел, друзья!

Я несчастен, Фраги, и потух моей жизни очаг:

Я болтун и бездельник, один из беспутных гуляк,

Недостойного к скорби ведет всякий бедственный шаг.

Как слепец, спотыкаюсь, и богу молюсь я не так.

Пожелает царица — сияньем засветится мрак.

И поймут меня все, если слова воздвигну я стяг.

Только ныне, друзья, я последний из нищих бродяг.

Змеелов, огневой саламандре подобный бедняк —

Я погиб и сгорел, превратился я в пепел, друзья!

Говоря: «Друзья, друзья!

Жизнь моя прошла!» — я плачу.

«Охладела кровь моя,

Ум сгорел дотла», — я плачу.

Говоря: «Увы, для нас

Благодати свет погас;

Человек не хочет глаз

Отвести от зла», — я плачу.

Говоря: «Людской язык —

Празднослов и клеветник,

И кипят земных владык

Черные дела», — я плачу.

Говоря: «В тенетах лжи

Пропадешь, Адам! Скажи,

Где достойные мужи?

Скольких смерть взяла?» — я плачу.

Говоря: «Ровесник мой

Околдован сатаной;

Брата предал брат родной,

Грешным нет числа», — я плачу.

Говоря: «Играет рок.

Души гнет в бараний рог.

И лежат среди дорог

Мертвые тела», — я плачу.

Так, Махтумкули, ты прав;

Плоть безумна, мир лукав,

Говоря: «Мне в грудь запав,

Скорбь гнездо свила», — я плачу.

Не сжалилась судьба, не спас нас бог,

Что строили — все рухнуло мгновенно.

И то куда-то вдаль унес поток,

Что столько лет писал я ночеденно.

Не знали ничего, не ждали бед.

Но вдруг бедой застлало белый свет.

И то, что я писал пять с лишним лет,

Враг погубил, разрушив наши стены.

Смирился кто-то с участью рабов,

Увяли старцы, потеряв сынов.

Враг отпустить кого-то был готов,

За каждого свою назначив цену.

От злой судьбы аллах не уберег,

И я от слез горючих изнемог.

Унес тетради селевый поток,

И стал моим врагом поток Гюргена.

Мы быть скитальцами осуждены,

Друг с другом близкие разлучены,

Страдать обречены мы без вины,

И дни и ночи плакать неизменно.

Лишь правду вам Махтумкули поет;

Пытает нас судьбы недоброй гнет,

Судьба нас жжет, нам неизменно лжет.

Из-за нее спина моя согбенна.

Кто робко внемлет мне, цветет, как роза,

Но роз иных поить родник не будет.

Всех пепелит мой гнев, моя угроза,

На пепле же цвести цветник не будет.

Я — пилигрим, объятый смутой чудной;

Ищу я мудрых, день провидя судный;

Но я зову на подвиг слишком трудный,

И обративших к небу лик не будет.

Склони свой дух пред истиной и светом,

Огонь души не дай гасить монетам;

Мы — гости здесь, и долго в мире этом

Гостить ни юный, ни старик не будет.

В невежестве не погрязай всецело;

Даря, дари рукой, открытой смело;

Обдумай, в чем твое земное дело;

Знай: духа в теле в некий миг не будет.

Гляжу вокруг, и нет отрады взору;

Мир стал ареной буйству и раздору;

Любой готов затеять брань и ссору,—

Читать Коран же, книгу книг, не будет.

Я нищ и слаб; я снес к престолу бога

Молитв немало, жалоб слишком много.

Найти бы скит! Но где к нему дорога?

Да и скрывать меня тайник не будет.

Клони, Фраги, перед судьбой колени!

Когда б могли бежать мы искушений!

Ах, мне лекарств от язвы заблуждений,

Хоть боли нож мне в грудь проник, — не будет!

Из колен моих сила былая ушла,

И один я со старостью злою остался.

И в зрачках моих страсть догорела дотла,

И в холодной золе я золою остался.

Я скитался по Неджду, свой разум кляня,

И Меджнун меня проклял, в долину гоня;

Мертвецы умоляли о жизни меня;

Мир томиться над жалкой казною остался.

Я печали бежал, раздарил, что имел,

И, любовью пресытясь, от слез онемел;

Мне на голову годы просыпали мел,

На морозе я мертвой лозою остался.

Телу — хлеб и одежда, джигиту — враги,

Песне — лучшее слово… О сердце, не лги?

Нет, не туром, а глупым теленком Фраги —

Растерявшимся над крутизною — остался.