Как стать богом

Сцена 19. Матвей Аронович Вул

СЮЖЕТ 19/1

Декабрь. Пятница

— Ну и ночка получилась, распронаетить-ее-по-полам-с-дерьмом!

С такой вот энергичной, но малоинтеллигентной фразой на устах или, правильнее было бы сказать, — в мыслях своих просыпается (очухивается? оклемывается?) Матвей Аронович Вул, более известный среди друзей и знакомых как Велмат, то есть Великий математик.

Утро еще не начинается по-настоящему, однако же ночь (жуткая ночь, бредовая ночь) уже основательно призадумывается и звезды над дальней лесопосадкой бледнеют в предчувствии неизбежного рассвета. Семь утра. Уныло-тухлая капель прекращается совсем, но и мороз настоящий пока еще не наступает, только прихватывает тоненьким ледком края луж на дороге, а сосульки, свисающие с крыши, делаются больше и выглядят самоуверенно — не то что вчерашним вечером. Комната за ночь выстужается основательно.

Вадим пластом лежит на кровати, уткнувшись носом и лбом в стену, одеяло поверх него выглядит плоским, как будто ничего под этим одеялом нет, только торчит из-под одиноко и трогательно — босая нога с грязноватой ступней и огромной костлявой пяткой. Тулуп валяется на полу, распахнув лохматые внутренности. Жуткая ночь. Чадная ночь.

СЮЖЕТ 19/2

Когда они приезжают сюда, Вадим все время мерзнет, его бьёт крупная дрожь, по лицу катится пот, а руки ледяные, словно гусиные лапы. Он все время подбрасывает и подбрасывает дрова в печку, в конце концов в комнате делается невыносимо жарко, тянет по дому угаром и дымом, а он все равно мерзнет, и трясётся, и подбрасывает, и в конце концов натягивает на себя овчинный тулуп, который Матвей специально достаёт для него из дедовского сундука. Но и тулуп этот не помогает ему тоже.

И он пьян. Он пьян уже с вечера, когда Матвей заехал навестить его — на всякий случай, голос Вадима не нравится ему по телефону: пьяный, надтреснутый голосишко. De visu Вадим оказывается еще даже хуже, чем его голос по телефону. Нет Вадима. Совсем. Перед Матвеем вихляется и ерзает, поминутно теряя равновесие и чуть не падая со стула, расхристанный, потный, белолицый с красным носом человек, отдаленно напоминавший, правда, Вадима, но не Вадим, а на него карикатура. Он дома один, и он вдребезги пьян — давно и горько, словно пьет уже добрую неделю смертным запоем (хотя вчера еще по телефону вполне человекообразен и даже шутит в обыкновенной для себя манере).

— А Софья Ефимовна где?

В ответ на этот вполне невинный и даже естественный вопрос он еще более перекашивается лицом, многозначительно мотает пальцем у Матвея под носом (в смысле: «Не-ет, голубчик… не получится у тебя и не надейся даже»), а потом и вовсе показывает фигу — чтобы никаких уже сомнений в отрицательном ответе не оставалось. Матвей сначала не понимает, почему такие тайны, но понимает однако сразу же, что мамы Вадимовой дома нет, давно нет и, видимо, не скоро будет, а поэтому придется ему, Матвею, здесь сидеть, сидеть и сидеть, потому что оставлять Вадима в таком виде одного попросту безответственно, а Матвей, при всех своих недостатках, полагает себя человеком ответственным. Поэтому — остаётся и допивает вместе с Вадимом большую бутылку синеватого терпкого водянистого дерьма, а потом еще одну бутылку дерьма (какую-то древнюю наливку из затхлых запасов), и — ночка летит…

СЮЖЕТ 19/3

Слава Богу, хоть в собеседниках Вадим не нуждается. Он все время говорит сам, сам к себе сочувственно прислушивается, сам над своими рассказами хихикает, сам себя перебивает, пару раз принимается плакать, но сам же эту свою слабость и пресекает без всякой пощады. Три — совершенно не связанные — истории причудливо переплетаются в его бормотании.

Одна, видимо, вполне реальная — про страшного дьяволоподобного человека, про Сатану с жалом вместо указательного пальца — знакомая уже Матвею кавказская история про угрозы и требования (но теперь из нее, в частности, получается, что Вадиму не просто грозили, как он рассказывал об этом раньше, а еще и пытали его какой-то поганой пыткой).

Вторая история без начала и конца, про то, как некая компашка пытается выйти из перевернувшегося джипа (на Бермамыте? в Каменномосте? — в общем, все там же, на Кавказе) выходит, выходит и все никак выйти не может, до такой степени все переломались пока летели, а некоего огромного гражданина вообще выносят на руках, он сломал себе шею и умер, и большой охотничий кинжал (между прочим, незарегистрированный) вылетает у него из ножен у пояса и с лязгом скачет по камням. И все, похоже, что тоже уже мёртвые, и среди них тот Сатана с переломленным указательным пальцем… и он, вдруг, открывает глаза и молча смотрит на Вадима. Все довольно правдоподобно и даже вполне жизненно, непонятно только — к чему и зачем.

А третья история совсем странная. Там фигурирует Юрка Полиграф, пасмурная ночь с дождем, казино Мираж на Петроградке, карточный стол для покера, неприятный какой-то человек, который сидит с ними рядом за столом и всё время им проигрывает. И вдруг поблизости от них каким-то волшебным образом образуется Жанка с большой пачкой долларов… но, в обмороке и с белыми закаченными глазами.

А потом появляются еще какие-то люди, двое, тоже невесть откуда взявшиеся, плачущие над трупами из джипа и произносящие угрозы в адрес Вадима, и обвиняя его в их убийстве. А тот Сатана, знай себе, лежит и притворяется мёртвым. Странная, малоправдоподобная, явно выдуманная зачем-то (зачем?) история без сколько-нибудь определенного конца, да и без определенного начала, пожалуй…

СЮЖЕТ 19/4

В большой комнате Вадимовой квартиры, где все разбросано и горит верхняя люстра, а торшер лежит на боку рядом с диваном, стоит атмосфера болезненного бреда и страха, превратившегося в ужас… Темный ужас. Бледный ужас…

«Что такое темный ужас начинателя игры (крутится у Матвея, совсем потерявшего управление и представления не имеющего, что со всем этим делать) и бледный ужас повторяют бесчисленные зеркала».

Он только хватает Вадима за руки, не давая ему еще что-нибудь разбить, повалить, разгромить, и растоптать. Вдруг звонит телефон — глухо, задавленный диванными подушками, неожиданный, словно внезапный человек на пороге.

— Кто это? Мама? Мама, я же просил не звонить! Все в порядке у меня, просто насморк… Мама, я же просил не звонить. Не звони больше.

И вешает трубку и, сразу же, без перехода, уже Матвею:

— Просил же: не звони! Прослушивается же все. Теперь они ее засекли. Спрятал, называется…

Сигарета, трясущаяся рука с зажигалкой, красные скошенные глаза.

— Убьют — ладно. Это еще не так страшно. Плевать. Но ведь пытать будут. Искалечат, суки, изуродуют. В инвалидную коляску посадят на всю оставшуюся жизнь. И я не успею их убить ДО, ненависти не хватит. Я маленький человек, ты понимаешь это? Маленький. Мне ничего не надо, я ничего не прошу и тем более не требую. Да, бывает со мной. Бывает. Знаешь, как это бывает? Я, вдруг, вижу как бы связь вещей… дорогу вижу… по которой все катится, как по рельсам. Но ведь ничего же больше этого! Почему им мало? Почему они хотят, чтобы я делал невозможное? Это же так понятно: если человек видит дорогу, это же не значит, что он может ее проложить… А это даже не дорога. Это труба — бетонная, тесная, у меня от нее клаустрофобия начинается… Маленький я, поймите вы, Христа ради. Маленький…

СЮЖЕТ 19/5

Слово «маленький» поворачивает его на сто восемьдесят градусов, он вдруг тревожится:

«Где маленькая⁈ На утро же оставалась маленькая. Специально оставил. Ты взял? Отдай, не будь гадом! Верни, ну, пожалуйста, ну я тебя прошу… Матвей, чтоб ты сдох, блин, отдай маленькую, евр-рей, сука…»

Лезет за диван, отпихивает поваленный торшер, находит бутылек, обнимает ладонями, прижимает к щеке, как любимого котенка… Матвей пытается уложить его баиньки, но куда там! Его вдруг несёт на кухню: варить кофе. Кофе ему, бедолаге, срочно нужен. Слышно сначала, как у него там посуда летит на пол, а потом, вдруг, тянет по квартире газом. Оказывается: включил все конфорки, ни одну не зажег, стоит с джезвой в руках и, весь перекосившись от ужаса, смотрит в кухонное окно на двор, где какие-то (вполне мирные, и женского пола в том числе) люди то ли загружаются в черную «Волгу», то ли, наоборот, выгружаются из. Уже основательно заполночь, когда Матвей принимает решение увезти его отсюда на хрен. Подальше. Пусть хоть отоспится спокойно, на природе.

Поразительно, но Вадим не возражает. Даже наоборот, сам тут же бредёт в прихожую одеваться, злобно приговаривая:

— А вот, хрен вам… не достанете… Сегодня четверг, а завтра уже пятница… хрена вам за щеку… Буду большим, раз так хотите. Всех убью, нахрен, я уже умею. Мотли! — кричит он, — А как насчет хеджирования пакета ГКО с помощью фьючерсов на завтра, по факту⁈

СЮЖЕТ 19/6

В машине он сразу же засыпает, словно выключают электричество, и спит самым благополучным образом, тихо и крепко, но на подъезде уже к Хвойному просыпается, а на даче начинается все сначала, включая беспорядочное бормотание по поводу кавказских дел (выдуманных и реальных), а также истерические попытки разыскать забытую и оставленную в городе маленькую…

Матвей одевается и выходит на воздух. Надо сходить в сарай, пополнить запасы дров в доме, но он задерживается на крыльце, изо всех сил вдыхая и выдыхая чистейший воздух, колючий от мороза и свежий, как хвойная лапа прямо из леса. Морозная тишина лежит над миром, даже собак не слышно, и мертво светится сквозь елки окна соседнего слева особняка, где, по обыкновению, весь свет включен и при этом ни единой души, ни малейшего движения не видно, словно не особняк это, а заколдованный дворец. Все как всегда. Матвеев «жигуленок» — в полном порядке — стоит там, где и полагается ему стоять, тихонечко мигая красной точкой включенной сигнализации. В доме справа уже, видимо, народ просыпается — толстый белый дым поднимается из печной трубы, — но и там все тихо и недвижимо.

«А чего ты, собственно, здесь ожидаешь, Жорж Данден, — думает Матвей, спускаясь с крыльца, — Филера, примерзшего плечом к телефонному столбу напротив? Или, может быть, толпу бандитских „мерседесов“, сгрудившихся перед воротами? Не смеши людей. Не так все это делается. Если делается вообще, кстати. Странная какая-то история, есть в ней некая раздражающая избыточность. Чрезмерность какая-то…»

Он пытается уловить быстро промелькнувшую трезвую (очень ценную в этом бредовом хаосе) мысль, но упускает, — она уходит в муть и мрак подозрительных артефактов. Теперь надо ждать, когда она снова вынырнет. Ничего, время есть, подождем. Сегодня еще только четверг… пардон, пятница. Пока еще только пятница, и сегодня мы все встретимся у Тенгиза и найдем решение. Если оно есть.

Он притаскивает и укладывает в прихожей три вязанки дров, топит печку в комнате, идёт на кухню и ставит на газ полчайника воды. Потом, шарит по сусекам. Еды не то чтобы нет совсем, но она вся какая-то безнадежно далекая от окончательной готовности к употреблению. Сырье. Даже не полуфабрикаты, а именно сырье: мука, крупа, свекла, морковка… Впрочем, в холодильнике обнаруживаются куриные яйца. В трех экземплярах. Но с хлебом совсем плохо: каменная полубуханка ржаного, вся в мрачных трещинах, словно среднеазиатский такыр.

СЮЖЕТ 19/7

Когда он возвращается в комнату, чтобы подбросить дров в печку, Вадим уже сидит в постели, накинув на плечи тулуп, и рассматривает в маленькое зеркальце свою распухшую физиономию со смешанным выражением отчаяния и крайнего отвращения.

— Слушай, — говорит он, — Сегодня среда или четверг?

— Пятница сегодня.

— Врешь!

— Зуб даю.

— Так сегодня нам к Тенгизу идти?

— Всенепременнейше.

Вадим стонет и принимается мять себе щеки и лоб, словно пытается таким образом привести все это свое хозяйство в порядок.

— Ну, а как насчет хеджирования портфеля ге-ка-о с помощью завтрашних фьючерсов? — спрашивает Матвей осторожно.

Это контрольный вопрос. Несколько секунд Вадим молчит, но потом отвечает:

— Увы. Могу гарантировать только результаты вторичных торгов ге-ка-о о-эф-зе из дилингового зала. И курс доллара на завтра… оборотную массу займи у Полиграфа.

«Слава Богу! Очухался! -мысленно произносит Матвей и присаживается перед печкой с кочергой наизготовку, — Хм-м, если иметь такую точную информацию на завтра и оборотный капитал… мы миллиардерами станем!».

— Как я был вчера? — спрашивает Вадим.

— По-всякому. Хорош тоже был. Иногда.

— Много всякого наплел? — спрашивает Вадим смущенно.

— О, да! Не без того.

— «Иногда лучше жевать, чем говорить!» — сообщает Вадим, как бы демонстрируя свое благополучное возвращение в мир реальностей, и тут же осведомляется, — А пожевать ничего не найдется в этом доме? Солененького бы чего-нибудь, а?

— Соль есть, — говорит ему Матвей, — Килограмма два. Сейчас организуем. Имей в виду, мне к двенадцати надо в Зеленогорск, на семинар. Поедешь со мной или здесь останешься?

— Я подумаю, — говорит Вадим.