Как стать богом

Сцена 24. Рожа исчезла

СЮЖЕТ 24/1

— Что у нас сегодня на обед? — спрашивает Сэнсей.

— А что бы вы хотели?

— Рыбный суп. И бутерброды из черного хлеба с аджикой.

Роберт не удерживается, расплывается в улыбке, как довольный младенец.

— Жутко вредно!

— А наплевать. Все вредно. Поправьте меня, если я ошибаюсь: «Все, что есть приятного в жизни…»

— «Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению». Первый постулат Пардо. Ладно, убедили. Будет вам рыбный суп с черным хлебом с аджикой.

— С хлебом с маслом и с аджикой!

— С маслом и с аджикой.

Сэнсей удовлетворенно вздыхает, снова ложится навзничь и складывает ладони на груди.

— Замечательно, — говорит он, — Тогда я еще погоризонталю. После обеда сон — серебро, а до обеда — золото!

СЮЖЕТ 24/2

Роберт не спорит. Он возвращается к себе, на рабочее место, и сейчас же звонят в дверь. Никому не назначено на это время, и Роберт, заранее насупившись, идёт смотреть, кто там еще пожаловал. Оказывается, пожаловал Вадим Резалтинг-Форс, уже вполне трезвый, но — в своей штопаной серой штормовке, в кепчонке своей кожаной — похожий не то на бомжа, не то на студента-пропойцу, — замерзший, скукоженный, красноносый и мокрый.

— Я — к Сэнсею, — объявляет он прямо с порога в ответ на изумленно-неприветливый взгляд Роберта.

— Сэнсей занят.

Он словно ждёт этого.

— Ну я тогда просто с тобой посижу. Можно? Или ты тоже занят?

И такая готовность принять самое худшее, такая раздавленная гордыня, такая безнадежность пополам с заносчивостью звучат этом вопросе, что Роберт, сам того не желая, сторонится и пропускает его в дом. В прихожей он велит ему раздеться, повесить штормовку на плечики, велит кеды отсырелые снять и надеть гостевые тапочки, заводит в туалетную, даёт полотенце — вытереть морду. Вадим подчиняется беспрекословно и даже с готовностью, и Роберт думает, что давно уже не видел такого Вадима: тихого, покорного, послушного. Видимо, вчерашнее «очищение подпространства души» делает свое светлое дело. Сначала он хочет отвести его в дежурку, а потом решает, что это слишком близко к Сэнсею, и выбирает кухню. Тем более, что скоро все равно надо готовить обед. На кухне Вадим, как благовоспитанный мальчик, усаживается на табуретку ладошки под себя, — и они говорят. Вполне светски.

— Чайку заварить?

— Чай-кю?

— Да, чайкю. Заварить?

— А какой у тебя?

— «Крепкий».

— Ну, уж я надеюсь, что не жидкий…

— Да нет. Называется так: чай «Императорский. Крепкий».

Вадим задумчиво поет:

— «Чай „Великий Тигр“ каждый выпить рад»…

— Понятно. Может, кофей-кю?

— «Кофе пить будем и державу подымем!»

— Хм. Ты сегодня в хорошей форме. Может, водочки?

— Нет, — говорит Вадим решительно, — Хватит с меня. Тем более, я теперь человек внутренне чистый. Зачищенный, так сказать. Кстати, ты видел, как он это делает?

— Богдан? Нет. Не видел никогда. А что?

— Так. Интересно было бы посмотреть. «Зачистка», как никак, не хрен собачий. «Зачищение подпространства».

— Не знаю, не видел, — повторяет Роберт. Знаю, что он ушел к тебе со своим воспитуемым, с Вовой с этим, а потом через полчаса вышел, очень мрачный, и сказал, — Все, хватит с него. То есть — с тебя.

— А Вова что сказал?

— А Вова не сказал ничего. У Вовы был такой вид, будто он вообще смутно представляет, где он находится и который на дворе год.

— Сильная штука — эта зачистка, — говорит Вадим, — Я ничего не помню. А проснулся — будто это не я. Будто выздоровел от какой-то застарелой пакости… Представляешь?

— Нет.

СЮЖЕТ 24/3

Вадим кивает, глядя мимо Роберта в окно.

— Будто совсем новый человек, причем даже малознакомый. Мощная штучка — наш Богдаша. А я, надо признаться, никогда в него по-настоящему не верил. Думал, все это так, залепуха. Для старух… — он молчит, — Впрочем, в любом случае все это ненадолго. Увы.

Роберт не хочет уточнять. Да он и сам знает, что ненадолго.

— А Матвей где? — спрашивает он. Просто так спросил. Чтобы переменить тему.

— Я от него улизнул.

— Правда? А я думал, он внизу, у себя в машине сидит.

— Он наверняка сидит где-нибудь у себя в машине, но вряд ли внизу… А зачем он тебе?

— Да так. Поговорить хотел.

— А ты поговори со мной, — предлагает Вадим. С самым серьезным видом.

(О чем? — сейчас же хочется спросить Роберту. О чем нам с тобой сейчас разговаривать? Жаловаться друг другу, какие мы несчастные полураздавленные жертвы рэкетиров?

— А что ты в этом смыслишь? — говорит Роберт вместо этого.

— В чем?

— «Вселенную создал Бог» — это Гёделевское утверждение или нет?

— Что значит — Гёделевское?

— Ну такое, которое нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Вадим смотрит, а потом бормочет:

— Мне бы твои заботы.

СЮЖЕТ 24/4

И тогда Роберт вдруг решается. Какого черта? Пусть знает. Он же до сих пор надеется на что-то, приперся вот — унижаться…

— Ты зря сюда приперся, — говорит он, — Сэнсей не станет нам помогать, причем по двум даже причинам. Во-первых, он явно хочет, чтобы мы сами решили эту твою проблему. Без него.

— Понятно. А во-вторых?

— А во-вторых, Аятолла его клиент.

— Врешь, — говорит Вадим, и глаза у него снова делаются вчерашними, только трезвыми.

— К сожалению, нет. Не вру. Так что придется тебе рассчитывать только на себя.

Теперь Вадим смотрит на него с внезапным удивлением.

— Слушай, ты — жестокий человек. Почему? Или ты меня за что-нибудь не любишь?

— Да ничего подобного, — говорит Роберт нервно, — Просто мне надоело смотреть, как ты мыкаешься без всякого толку. Не поможет тебе никто, забудь. Мы — не способны, а он — не захочет.

— Ну, спасибо, — говорит Вадим медленно, — Утешил товарища. Спасибо тебе, родной мой и дорогой…

Роберт не дальше не разговаривает. Он поворачивается к Вадиму спиной и выдвигает (с грохотом) овощной ящик. Выбирает четыре картофелины покрупнее, бросает их (с грохотом) в мойку. Тянется за ножом. На душе погано, словно он делает какую-то ненужную и совсем бесполезную пакость. Хотя на самом-то деле давно уже надо ему сказать все, как оно есть. Правду. Горько-соленую. Правда вообще — штука малоаппетитная, а иногда и вовсе несъедобная… Вот, пусть он и переваривает эту свою горько-соленую, несъедобную. Тут уж ничего не поделаешь — ему теперь все равно с этим жить…

СЮЖЕТ 24/5

И тут он вдруг обнаруживает, что за спиной у него делается как-то необычайно тихо. Словно там никого больше нет. Словно Вадим (совершенно бесшумно) встает вдруг и уходит. Исчезает. Испаряется. Он быстро глядит через плечо. Вадим сидит в прежней позе (ладошки под задницей), только голову втягивает в плечи и нахохливается как воробей. Глаза у него широко открыты, но, похоже, он ничего перед собою не видит.

— Эй, — тихонько зовет его Роберт.

— Эге ж… — так же тихонько откликается Вадим.

— Ты чего это?

— А что? — выражение Вадимова лица отнюдь не меняется. Он разговаривает словно во сне.

— Тебе плохо, что ли?

— Нет, — говорит Вадим, — Мне хорошо.

Он вдруг улыбается, и это выглядит странно и даже страшновато, словно улыбается неживой предмет.

— Рожа исчезла! — объявляет он вдруг.

— Какая рожа?

— Красная, — говорит Вадим, по-прежнему словно во сне, — Генеральская. С усами.

Роберт хватает ближайший чистый стакан, быстро плескает туда минералки и суёт Вадиму под нос. Тот отшатывается.

— Перестань! — говорит он возмущенно, высвобождая из-под себя руку и с досадой отстранив стакан покрасневшей ладошкой, — Со мной все нормально. Ты не понимаешь: рожа исчезла. Полгода она передо мной маячила, как приклеенная, днем и ночью, а сейчас я поглядел — а ее нет!

— А что есть? — спрашивает Роберт на всякий случай.

— Ничего нет. Пусто… — он вдруг отбирает у Роберта стакан и жадно выпивает его до дна, — Ф-фу, даже в пот ударило. Надо же…

СЮЖЕТ 24/6

Он хочет еще что-то добавить и даже рот уже раскрывает, но не говорит, а вместо этого резко поворачивает голову — ухом вперед — к двери в коридор, и тогда Роберт тоже слышит приближающиеся оттуда тяжелые шаги и шаркающие щелчки шлепанцев по паркету.

«Как мой Кот-Федор, — думает он, — Надо будет записать в донесение: 'Он может двигаться бесшумно, как сквозняк, а иногда шумит и топает, словно горожанин в лесу…»

Кот-Федор. Тот тоже умеет, при желании, изобразить лошадь: топ-топ-топ-топ… Сэнсей появляется в дверях, благостный, домашний, в пижаме.

— А, — говорит он, улыбаясь, — Вадим Данилыч! Лично! Рад вас приветствовать у наших пенатов. Обедать будете?

Вадим поднимается, но делает это как-то странно, с паузой — словно сначала подниматься не хочет вовсе, а потом раздумывает и, так уж и быть, поднимается. И ничего не говорит в ответ на приветствие, только кланяется… И не кланяется даже — кивает коротко, как кивают при случайной встрече нежелательному знакомцу. Сэнсей говорит:

— Что-нибудь неладно? Что именно?

— Будто вы не знаете! — возражает Вадим. Дерзко. И даже ладони засовывает в карманы джинсов, но сейчас же вынимает их обратно, — Я к вам два месяца пробиваюсь. Легче к президенту попасть на прием.

Сэнсей перестаёт благодушно улыбаться.

— Да. К президенту легче. Но ведь вы пробились? Слушаю вас.

— Да чего уж теперь слушать, — продолжает дерзить Вадим, — Поздно уже!

— Вот, как? Поздно?

— Поздно.

— То есть я — могу быть свободен?

— Да ради бога! Вы же всегда свободны. У кого сила, у того и свобода.

— Благодарю вас, — говорит Сэнсей кротко, и это жутковатая кротость.

Ледяная. От этой кротости мороз идёт по коже. По крайней мере, у Роберта. А этот дурак молодой словно не видит ничего и не слышит: руки судорожно по швам, кулачишки сжаты, большие пальцы по-детски оттопырены…

СЮЖЕТ 24/7

Сейчас ляпнет что-нибудь такое, что его тут же и выдворят. Как Ядозуба в свое время выдворили — разом и навсегда. Роберт с лязгом роняет в мойку самый большой (разделочный) нож, но это ни черта не помогает. Истерика уже накатывает.

— А это уж как вам будет угодно!.. — выкрикивает Вадим в запале, не видя ничего и не слыша, — Вы ведь всегда в стороне!.. И при этом всегда правы, правильно? Мы ведь при вас только кормимся… вы нас прикормили, видите ли, и мы при вас теперь состоим… (Что за чушь несет этот оборзевший кретин? Что он имеет в виду и каким местом думает?..)

— … А вы — на горе! Вы всегда на горе! Со скукой наблюдаете коловращение жизни. Мы тут все коловращаемся, как проклятые, а вы изволите наблюдать!. А мы ведь — голые, мы без шкуры даже, с нас шкуру это самое коловращение содрало. Ничего! Поколовращаемся и новую нарастим! Так ведь, по-вашему?

Боги молчат, — значит, не возражают. Ведь искусство есть всегда беспощадный отбор озарений.

— А вы знаете, каково это, когда тебя отбирают? Когда ты один-одинешенек, и никто тебе не поможет — ни друзья, ни родственники, ни учитель, на которого надеешься, как на самое последнее?

— Знаю, — серьезно говорит Сэнсей, и Вадим замолкает и только всхлипывает, словно бы от отчаяния.

— «Иди один и исцеляй слепых, — цитирует Сэнсей (вполне серьезно, совсем без иронии, которая оказалась бы здесь вполне уместна), — Чтобы узнать в тяжелый час сомненья учеников злорадное глумленье и равнодушие толпы»

Вадим молчит, но кулаки его вдруг разжимаются, и руки повисают свободно.

— Пойдемте, Вадим, — говорит ему Сэнсей, — Я вас понял, но надо все это обсудить спокойно. По возможности не стоя, а сидя…

— Мы не очень надолго, — говорит он Роберту, — На полчасика. Извините.

СЮЖЕТ 24/8

Через полчаса, когда Вадим уже уходит.

— Вы тоже меня осуждаете, Робин?

— А як же ж, конечно, — говорит Роберт.

— А за что, собственно? За то, что я учинил с Вадимом?

Но Роберт уже настораживается — голос Сэнсея ему не нравится решительно.

— Вот как? Вы что-то учинили с Вадимом? — Роберт все еще пытается держать юмористический тон, хотя сомнений уже нет, что речь идет о серьезных вещах. И вдруг понимает…

— А вы не заметили?

— Заметил, — медленно говорит Роберт, — Только что.

— Вы считаете, это слишком жестоко?

— Какая разница, что я считаю, — бормочет Роберт.

А может быть, и не бормочет вовсе, а только думает. («Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал Вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы остановились»). Лицо Вадима вдруг вспоминается (Стоит оно того? Наверное.)

И запах от него. И голос его («Вы сделались самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ — даже самые недовольные из вас…») И потому надлежит нас иногда пришпоривать? Шенкеля давать? Дабы не застоялись? Наверное. Если человека не бросить однажды в воду, он никогда не научится плавать, хотя умение плавать заложено в нем самим Богом. И если не гнать нас пинками к зубодеру, — так и будем ведь ходить с дырками в зубах…

Какая, впрочем, теперь разница. Вадим сделал это, он добился своего, а теперь мучается. Он, небось, будет теперь ходить гоголем: он победитель, и все зубодеры позади. А этот странный старик мучается, потому что не уверен и никак не убедит себя, что достигнутая цель оправдывает средства.

— С нами иначе нельзя, — говорит Роберт с максимально глубоким убеждением в голосе. — Победа все списывает (Сэнсей слушает. Внимательно. Насторожив затылок с черно-багровым пятном «чертового подзатыльника».)

— Достигнутая цель оправдывает средства, — говорит Роберт этому пятну.

Врать неприятно. Но в конце концов, он, может быть, и не врёт совсем?

СЮЖЕТ 24/9

— Все, Ваше время истекло, — говорит он бодро и ломает кончик ампулы.

— Разочарование — горестное дитя надежды, — говорит Сэнсей.

Он все еще лежит лицом в стену.

— Но, может быть, все-таки, попозже? Перед самым уходом?

— А я, собственно, уже собрался. Одиннадцать часов.

— Караул! Праздник кончился! — говорит сэнсей, задирая полу халата…