Караван-сарай

5

— This is the russian mafia airport, — поводя окрест рукой, шутил за Васиной спиной англо-говорящий мэн, оживленно обмениваясь с соотечественником впечатлениями от дней, проведенных в Москве.

«Шереметьево», аэропорт русской мафии — по версии иностранца. Посадка на самолет, улетающий в Анталью, на турецкое побережье Средиземного моря…

Несколько часов, и лайнер, под одобрительные аплодисменты пассажиров, дробно застучал колесами по турецкой земле.

«За границей так принято!» — назидательно пояснил сосед у иллюминатора, радостно отбивавший ладоши и преувеличенной интенсивностью хлопков призывавший делать то же самое Васю. Вася подчинился. И сейчас же у него возник вопрос: когда он, Вася, и его соотечественники ведут себя естественно — здесь, на международном рейсе, рукоплеща мастерству пилотов, копируя манеру иноземцев, или на родных просторах, всегда с молчаливой стойкостью переживая посадку — более чем символический момент завершения перелета? И ответ получился какой-то странный, не очень убедительный и навевающий скуку своей сложностью, тогда как организм настроен на отдых, — возможно, поведение сограждан в обоих случаях непритворно: здесь — дают волю эмоциям, зная, что никто ни на кого особенно не смотрит, а там — откровенно ленятся перспективе инициировать бурную радость (кому захочется оказаться в ситуации, когда вдруг захлопаешь, а тебя никто не поддержит).

В четырехзвездочном отеле — интернационал, но в нем быстро заметилось преобладание русских и немцев. Уют и разносторонний сервис обещал безмятежный отдых, яркие впечатления, неповторимые в обычной жизни знакомства.

Но Васина легкомысленность в обращении с кондиционером, особенно коварным в странах жаркого климата, дала о себе знать очень скоро: на третий день пребывания в Анталье его легкие превратились в жесткую пемзу, сквозь которую приходилось прохрипывать, просвистывать воздух на мучительных вдохах и таких же страдательных выдохах. Отдых перестал быть таковым, на задний план ушли впечатления, не совершались знакомства…

Он сразу категорически отмел возможность воспользоваться медицинской страховкой, панически страшась оказаться один в турецкой больнице. И с наказывающим себя упрямством, что, вообще-то, было характерно для него и в обычной жизни, решил, что спасением ему в чужой стороне должно стать само Средиземное море, а не лечение в номере микстурами, которые можно было купить в местных аптеках, но в которых он ничего не смыслил.

Он выходил на пляж и начинал свой тяжкий моцион. Истязая тело и органы, едва давая себе отдышаться, он раз за разом входил в воду, быстро плыл, разрабатывая, размягчая «пемзу», которая изрыгала из себя хрипы и кашли, впитывая в губчатую массу всю таблицу Менделеева, парящую над водой. У буев, вдали от основной массы купальщиков, затихал, опрокидывался лицом к небу и лежал на спине, глубоко вдыхая врачующие пары. В этом мире, розовом (солнце сквозь закрытые веки) и гулком (шумы, которое вобрало море), думалось о смысле жизни — и думы, вполне свойственные возрасту и любой болезни, имели минорную, но высокую тональность.

В один из таких полудней, лежа на спокойной, лишь немного зыбкой воде, едва не засыпающий от блаженства, которое разлилось по уставшему выздоравливающему телу, Вася внезапно и диковинно очнулся. И, оглядевшись, смутился.

Рядом, с величавой скромностью, запрокинув лицо к небу, покачивалась на волнах красивая девушка с тонкими, точеными чертами лица. Поэтому и смутился: красивая, как греческая богиня, а тут же, рядом с божеством, — он, в богохульном диссонансе, кашляющий и хрипящий, со старческой сосредоточенностью творящий медицинские процедуры.

— I'm Turk, and you?

(«Я турок, а вы кто?» — безотчетно перевел Вася).

Это спросил у девушки молодой смуглый мужчина, казалось, не подплывший, а подлетевший со стороны, противоположной берегу, — буревестник в поисках добычи.

— I'm Russian… — возвестила красавица вежливо и поэтому почти бесстрастно, принимая активную позу пловца с намерением к берегу.

Турок быстро и уверенно заговорил, мешая английские и русские слова: «Приглашаю… Бьютифул… Сегодня вечер… Отличный ресторан… Будет воспоминание… Ай лайк ю… Я турок… Вы любите иностранцы?.. Импасибл!.. Русские девочки любят иностранцы…» Он атаковал девушку, кружась вокруг, словно обладатель невидимого мотора, приделанного к ногам, стараясь оставаться лицом к лицу с объектом своего восторга.

Девушка, отчаявшись избавиться от напористого налетчика, повернулась к Васе и неожиданно сказала ему:

— Поплыли обратно!.. Let's go home!

Вася все понял и послушно подплыл к «гречанке». Турок остановил кружение, но на прощание, поймав Васин взгляд, на секунду невероятно высоко и мощно вытолкнул из воды блестящее дельфинье тело. В полете поддал плечами, лицом выражая сожаление. Затем, вполне по-русски, поднял над головой большой палец руки, поцокал языком и отдался назад, в сторону, откуда явился, надолго утонув в созданной им пенной пучине.

Вася плыл за девушкой, не смея поравняться.

— Спасибо, — сказала «гречанка», обернувшись, когда они уже выходили на берег, — Сина.

— Что вы сказали? — спросил Вася хрипло, борясь с подступающим кашлем.

— Меня зовут Сина, — пояснила девушка, улыбнувшись. — А вас?

Вася назвался, как пробормотал.

— Какое красивое у вас имя!.. — он запнулся.

— Ну, что вы… Обыкновенное чеченское имя.

— Ах, вот оно что! Никогда бы не подумал. А вообще действительно интересно: Сина — синее небо, синее море. В вашем исполнении даже слово «Russian» получается… каким-то синим.

В последнем предложении был вопрос. Но Сина не стала пояснять, лишь, улыбнувшись, склонила голову набок. Так добрая учительница с легкой укоризной молча пеняет питомцу: что же тут непонятного, ведь так просто!

— Я должна вас познакомить со своими родителями. А то смотрите, как взволнованный папа грозно глядит в нашу сторону.

Действительно, из-под цветастого тента пляжного гриба на Васю откровенно, во все глаза, смотрел маленький, полный, лысый человек, в облике которого, впрочем, не наблюдалось ничего грозного. Но Вася отметил умный внимательный взгляд вполне уверенного в себе человека. Рядом сидела моложавая женщина, такая же круглая, как и ее супруг, но более простого, домашнего вида.

— Папа! — Сина обратилась почему-то только к отцу. — Это Вася. Он только что спас меня от… местной акулы.

— Адам! — привстав, бодро отрекомендовался отец, пожимая Васе руку. — Сина, ты, конечно, не знаешь, что акулами в мою молодость называли представителей капиталистического бизнеса. А девушек же на море атакуют… Например, осьминоги. А, Василий? Можно так сказать? Или хищные дельфины! Ведь дельфины тоже хищники?

Васе показалось, что в тираде нового знакомого прозвучало некоторое, если не сомнение относительно нового знакомого, то легкое ему предупреждение.

Мать Сины просто кивнула:

— Тетя Айша. Отчество все равно не выговоришь. Ты один здесь? Я догадалась — один: тебя никто не лечит. Я слышала, ты кашлял. У меня есть лекарства.

Вася кашлянул и, мученически улыбнувшись, запротестовал:

— Спасибо, не надо. Уже проходит.

Айша продолжала, как будто предлагая альтернативу лекарственной терапии:

— Завтра мы улетаем домой. А сегодня вечером отдыхаем в парке, вон в той стороне, где минарет, знаешь, как ракета? Там хорошо: фонтаны, аттракционы… Приходи, если хочешь. Нам здесь скучно было, по правде говоря. Адам все в заботах, без конца на фирму звонил. Мы из Москвы, туда он звонил, указания давал. Думает, думает, опять звонит или в интернет-кафе бежит. А я турков от Сины отваживала. Так и отдыхали. А сейчас пора на обед.

Оказалось, что живут они в одном отеле, поэтому пошли вместе. Вася обменивался впечатлениями с Адамом, Айша что-то вполголоса выговаривала Сине, неся перед собой большой, словно парашют, солнцезащитный зонт, прикрывая им от зноя не столько себя, сколько дочь, с послушным «кивающим» видом идущую рядом.

За пределами пляжа, у дороги, которую предстояло перейти, чтобы оказаться в отеле, им повстречался вялый турецкий мальчик с грустным осликом. «Парашют» Айши отплыл от дочери и навис над осликом. Постанывая от умиления, Айша стала гладить симпатичное животное, коему, как стало ясно из объяснений парнишки (два пальчика — и еле слышное, жалобное «ту монт»), всего два месяца от роду. Мальчик услужливо протянул под зонт бутылочку с соской, в которой булькала мутная жидкость — разведенное водой молоко. Мужчины остановились, Адам закурил.

Айша и Сина попоили ослика — «Ах, ты наш маленький!» — затем, с выражением исполненного долга, вернули бутылочку мальчику, собрались уходить. «Туркиш бой» тонким голосом, утомленно остановил: «Уан доллар, мэм…»

Адам многозначительно посмотрел на Васю и кивнул на мальчика:

— Маленькая акула турецкого бизнеса.

Айша укорила «акулку», неожиданно перейдя на тон сварливой восточной торговки:

— Ты посмотри-ка! Мы тебе, можно сказать, помогли: ишачка твоего дохлого покормили, под зонтом подержали, чтобы прохладно было, а ты ван доллар требуешь! — она сердито покопалась в сумке. — Вот тебе сто лир, хватит! Буржуй!..

Буржуй, торгуясь, слабо удвоил: «Ту хандрит!..» Но, видя бесперспективность торга, взял сто.

Небольшое приключение пошло на пользу знакомству. Обсуждая ситуацию, они хохотали всю дорогу, делая это настолько непосредственно, как будто знали друг друга сто лет. Уже в вестибюле отеля Айша сказала:

— Мы вообще-то были уже в заграничных турах: Испания, Египет, Финляндия… А мне нравится, что здесь не надо знать местного языка. Вот вчера экскурсовод, турчанка, так хорошо разговаривает по-русски! Аж я позавидовала. Спрашиваю: как научилась? Она: «У меня муж русский. Соответственно — свекровь. А чтобы спорить со свекровью, нужно отлично владеть ее языком!..» А я ей говорю: а твой муж про свою тещу тоже так думает?

Все очередной раз дружно рассмеялись. Адам заметил, утирая слезы:

— Айша, если Сина замуж выйдет за иностранца, то твоему зятю перспектива изучать незнакомый язык не грозит. Ты вперед него выучишься любой иностранной речи!

— Это может быть! Запросто! — подхватила Айша. — У меня к языкам способности. Я в детстве в Дагестане жила. Кроме родного, на нескольких языках разговаривала: на русском, на ингушском, на лезгинском, на аварском… В этом уж моему зятю повезет. Не знаю, как в другом… Сина вот сколько лет учит английский — в школе, в университете… И какой результат?

Сина нисколько не смутилась словам родителей. Только выразительно посмотрела на Васю, укоризненно качнув головой, как бы призывая: посмотри, мол, какие у меня несерьезными бывают предки. Адам тут же подтвердил это, адресуясь ко всей компании, хотя обращение предназначалось больше для Васи:

— Вы, наверное, заметили, что хозяин отеля иногда заменяет дежурных администраторов. Вот и теперь он за стойкой… — Адам перешел почти на шепот и закатил глаза, показывая, что объект находится за его спиной: — В отличие от многих своих коллег, он совсем не знает по-русски. Зато прекрасно объясняется пантомимой. Вот смотрите…

Адам повернулся и направился к стойке с надписью «Reception», где кудрявый рябой молодец, в белой рубашке с бабочкой, положив полные крапчатые ладони на стойку, поглядывал в экран телевизора, стоявшего на столике под приземистой декоративной пальмой.

— Адам опять дурачиться будет с турком, — заметила Айша. — А ведь может хорошо разговаривать по-немецки. Уж немецкий-то в Турции любой гостиничный клерк знает. А этот рыжий еще и по-английски шпарит.

По телевизору шли политические новости, сцена дипломатического приема сменялась выступлением с трибуны пылкого, жестикулирующего оратора, которого приветствовала толпа людей с флажками.

— Хелоу, Селим! — приветствовал Адам молодца и показал на пальцах цифры своего номера, проговаривая по-русски: — Сто два.

Турок кивнул и подал ему ключи.

— Что идет? Интересно? — опять по-русски спросил Адам, тыча пальцем в сторону телевизора.

Турок понял вопрос и тут же выдал мимический фрагмент. Во-первых, открыв рот, интенсивно помахал возле него ладонью, изображая болтовню. Потом эта же ладонь (глазки воровато заметались) красноречиво нырнула в карман, мим даже отошел от стойки, чтобы всем была видна верхняя часть брюк, в складку которого юркнула шаловливая рука. И здесь расшифровка была несложна: болтают, чтобы набить мошну. Ему также удался «народ»: глупое лицо — раззявленный, как от чрезмерного внимания, влажный рот (даже натянулся между губами и лопнул слюнный пузырь), поднятые вверх брови, и рука, сжатая в кулак, подрагивающая над головой (флажок). В финале администратор натурально, без всякого притворства, рассмеялся, покрутил пальцем возле виска и небрежно махнул в сторону телевизора, ставя точку.

Адам, в знак благодарности, продолжительно потряс миму руку прямо через стойку, говоря Васе, Айше и Сине:

— Вот видите! Общий язык даже немые могут найти, если очень захотеть!

Вечером все они встретились в том же вестибюле и, еще раз уточнив маршрут, пошли в сторону минарета, игла которого хорошо просматривалась из двора отеля.

Вася оделся строго даже для южного отдыха, несмотря на то, что в его одежде преобладали светлые тона: легкий белый костюм-двойка, белая же рубашка и кремовые туфли; тогда как попутчики не изменили пляжному образу: шорты, майки и босоножки. Он не ожидал, что москвичи будут одеты просто, и несколько устыдился своей торжественности.

Адам демонстрировал небрежность: руки в карманах, сигарета в углу рта. Сина выглядела изящно — иное невозможно при стройной фигуре и тонких чертах лица… На Айшу трудно было смотреть без улыбки — росомашка в шортах и майке, но, в разлад с фигурой, весьма подвижная и раскованная.

Когда они проходили мимо торговых тентовых навесов, похожих на авиационные ангары, доверху увешанных мануфактурой, их то и дело окликали скучающие торговцы, предлагавшие свой товар. Васе было жалко здешних продавцов: покупателей мало, товара очень много. Здесь рады каждому покупателю. Туристы быстро уясняют себе: если сомневаешься в необходимости вещи, лучше не останавливаться, не спрашивать — навязчивый сервис замучит вниманием и предложениями. Большинство гуляющих идут мимо с бесстрастными лицами, лишь кося глаза на пестрые прилавки.

Один из молодых продавцов, преграждая путь Адаму, предлагает зайти под навес. Пятясь, внимательно читает надпись по-английски на майке возможного покупателя, после чего делает вывод:

— Вы ученый! — оказалось, у него приличное русское произношение.

Адам, продолжая движение, отрицательно покачал головой.

— У вас умный вид, — продолжая пятиться и почтительно кивать, поясняет продавец, знаток основ дипломатии. — Мой хозяин уважает умных людей. Есть прекрасные майки. Будет скидка. Абдулла… — тянет руку для знакомства. — Я из Казахстана. Здесь — на заработках…

Адам не против знакомства, но от развития контакта отказывается и, отняв ладонь от энергичного рукопожатия, прикладывает ее к своему сердцу:

— Спасибо! — извиняющимся тоном говорит он и добавляет: — Если бы вы знали, ребята, как я вам сочувствую.

Они сели в открытом кафе, в основании сверкающего великолепия, которое представляла собой разноцветно и щедро освещенная пешеходная улица, гуляющая и поющая. Отсюда виделось, как через километр от своего начала улица, криво, словно под откос, падала мерцающей лентой куда-то к подножию близкой вершины, но затем коротко вскидывалась и угасала волнистыми жемчужными бусами к середине горной пирамиды, силуэт которой хорошо просматривался на серебристом полотне лунной ночи.

— Здесь красивая панорама, — объяснил Адам предпочтения его семьи. — Улица исчезает. Как будто проваливается за горизонт. А потом возникает, как немой мираж. Ближняя музыка подчеркивает дальнюю тишину, — было заметно, что он несколько стеснялся своей сентиментальности, поэтому примерял ей несколько развязный, снисходительный тон.

Заказывал Адам, посоветовавшись только с Васей: «Я знаю, что они будут, — мягко, но несколько небрежно кивнул он на жену и дочь, — всегда одно и то же». Таким образом, мужчины оказались с пивом, а женщины с кофе. Адам, отпив первый глоток, указывая Васе глазами на зал, объяснил:

— Здесь практически всегда одни немцы. Нам здесь нравится. Я работаю в германской фирме, в московском филиале. Чувствую себя здесь в своей тарелке.

На подиуме небольшой сцены, в мрачной глубине которой колдовал человек за синтезатором, гримасничал смуглый массовик-затейник, бойко выдавая в микрофон немецкую речь, как авторитетно растолковал Адам, с турецким акцентом.

Вдруг в череде прочих мелодий заухал уже знакомый Васе фрагмент. И вдруг: зашумели, задвигались стулья — весь зал, как по команде, встал. Заколыхались взмывшие к звездному небу ветки рук, прижались к телам пивные баночки, бокалы. Проявились необычно одухотворенные лица. Все произошло быстро и массово, как будто зал подчинился воле невидимого, но властного, непререкаемого, устроителя.

Вася уже замечал подобное на этом побережье. Стоило зазвучать определенной гимнообразной музыке, где бы то ни было, и в рефрен, там и тут, поднимались руки, покачивались в такт музыке. Гордые, полные спокойного достоинства лица поворачивались окрест, фиксируя наличие рядом соотечественников. Секунды, менялась музыка, и жизнь текла своим чередом. Здесь, в Турции, Вася впервые испытал чувство зависти к германцам.

— Вот бы нам так, — проронил Адам, как будто догадавшись о Васиной зависти.

Вдруг осозналась формула: Адам понимает Васю, Вася понимает немцев; но — ровно обратным порядком — немцы не понимают Васю, а Вася — Адама. Неясно, как отнестись к этому выводу: огорчиться тому, что не он, Василий, оказывается на вершине понимания, а мудрый Адам? Полно! Он уже в который раз за эту поездку отягощает себя ненужной философией, некоторые выводы которой, в собственном исполнении, откровенно лживы, демагогичны или вообще пошлы, до скуки… Зачем? Ведь окончится его пребывание за границей — и забудутся задачи, утомляющие мозг, и окажется ненужным нынешнее напряжение — значит, все было зря. А раз так — прочь сомнения и непонятные огорчения!..

Женщинам от Васи доставалось немного, только поворот головы, когда он, из вежливости к ним, равноправным партнерам по застолью, отрывал взгляд от Адама, много говорившего и держащего во внимании всех троих. Васе даже иногда казалось, что Адам делал это намеренно, чтобы интерес чужого мужчины не достался его женщинам. Хотя, наверняка, это была всего лишь вежливость к гостю — вполне возможно, что Адам чувствовал себя хозяином по отношению к младшему компаньону, который сейчас находился как бы внутри его семьи.

Иногда Вася просто отключался, только кивая и видя боковым зрением Сину, которая вполголоса, чтобы не мешать мужчинам, переговаривалась с матерью. Васе досаждало то, что чем более внимательно он относится к словам Адама, тем сдержанней в общении женщины, не смеющие перебивать мужскую беседу.

— Вася, что вам понравилось в Турции? — спросил Адам и, не успев услышать ответа (возможно, и не собирался этого делать сию минуту), продолжил: — У нас самое сильное впечатление от караван-сарая.

Вася, разумеется, несмотря на болезнь, тоже был в караван-сарае, это типичная здешняя экскурсия, которая повсеместно называется «Турецкая ночь». В Васино посещение концертная бригада исполнила классический «Танец живота»: смуглая, практически голая танцовщица с «группой поддержки» — парой стройных женоподобных юношей в брюках и лифчиках.

— Мне понравился «Танец живота»! — наконец встряла в разговор Айша. — Молодость вспомнила, когда я была такая же гибкая, как танцовщица.

Сина отвернулась, скрывая от матери улыбку, растянувшую ей рот. Адам, напротив, осклабился многозначительно и демонстративно и сказал скороговоркой, как не относящееся к основному разговору:

— Да, что-то было, было, но так давно!.. Еще в Гудермесе… — он добавил деланно шутливым тоном, предназначавшимся для Васи: — Но сейчас в это поверить постороннему человеку, пожалуй, очень трудно…

Вася вежливо обратился к Айше, тушуя собственное неудобство от слов Адама в адрес жены:

— А вы давно живете в Москве?

— Давно, давно!.. — с удовольствием заговорила Айша. — Сина вот коренная москвичка. Нам нравится, никуда оттуда не уедем! Раньше хотели, теперь нет… В Гудермесе Адам преподавал историю, а в Москве стал менеджером. А здесь мне все понравилось, люди понравились. Они, мне кажется, так рассуждают: если будешь человеком — живи в нашей Турции, пожалуйста, места хватит!.. Ты же видишь, здесь тысячи бывших советских людей живут. Кто временно, кто постоянно. Турки в мечеть никого не загоняют…

Старшей из «женской половины» помогла Сина, возвестив тоном школьной отличницы:

— Это все благодаря мудрой политике, основы которой были заложены при… Папа, как имя их первого президента?

— Мустафа Кемаль, — с удовольствием, четко проговаривая слова, отозвался Адам, бывший учитель истории. — Здесь его любовно называют: «Ататюрк». Буквально: «отец турок»… Туркам можно позавидовать: не у каждого народа есть фигура с такой харизмой…

Васе вспомнился случай, произошедший три дня назад с соседями по столу. Это была семья из России: женщина с двумя дочками-подростками. Пользуясь возможностями «шведского стола», они каждый раз набирали себе такое количество блюд, которое даже теоретически трудно было поглотить втроем. Большинство яств ждала одна участь — быть только тронутыми едоками. После одного из вечерних пиршеств, когда насытившаяся семья собралась уходить, оставив за собой «поле брани» из недоеденного, к ним подошел улыбающийся администратор, как выяснилось сегодня — Селим. Галантный смуглый мужчина, не владеющий, как еще тогда подметил Вася, русским языком, исполнил для начала фрагмент восточного танца, привлекая к себе внимание. Затем, с благоговейным видом, указал на золотой крестик, примостившийся в ложбинке высокой груди матери семейства, и произнес единственное слово: «Христиан?» Получив утвердительный ответ женщины, довольной столь оригинальным вниманием к себе, турок всевозможными мимическими средствами изобразил то, что хотел. Он закатывал глаза, вскидывал руки к небу, призывая бога обратить на него внимание, затем переводил теми же руками внимание на стол… Концовка получилась непередаваемой, но смысл был понятен всем зрителям, наблюдавшим это действо: богу не понравилось то, что творилось на столе… Это оказалось красноречивее всех возможных слов, которыми инструктировали вселяющихся в отель граждан разных государств сопровождавшие их работники туристических фирм. С того вечера «пиры» семьи прекратились…

Оказывается, здесь отдыхали не только немцы. Через несколько столов сидела колоритная троица: видимо, муж с женой преклонных лет, славянской наружности, и смуглый молодой человек с орлиной горбинкой на крепком носу — по виду то ли турок, то ли кавказец. Все их общение, видимое Васе и его собеседникам, заключалось в том, что супруги, как старенькие голубки, склонив друг к другу седые одуванчиковые головки, почтительно, и где-то даже испуганно, внимали монологу молодого орла.

— …Нас называли — турки-месхетинцы. Сталин погнал из Грузии, потом узбеки — из Ферганы… Россия… Учился… Мог бы и там работать, энергии много. Думаю, чего-нибудь достиг бы. Вообще-то я экономист, а не гид… Но я наконец понял: как ни старайся, но дома я никогда не буду, как говорят, премьер-министром. «Русскоязычный», «нерусский», «черный» — как будто отрыжка ущербных желудков, брезгливая гримаса чванливых ртов… Земляки, знаете ли вы, что такое — на родине без родины? Я уехал. И теперь ощущаю себя в своей стране. Я — турок! В Турции!

Мужчина решительно поднял свой огромный бокал, похожий на кубок. Пожилая чета послушно потянулась к своим фужерам…

— Мне понравилось многое, — Вася наконец счел нужным ответить на вопрос Адама. — А вот тронуло… Пожалуй, посещение памятников античной культуры: амфитеатр, некрополь. В амфитеатре, например, сидя на верхних уступах, я испытывал странные ощущения. Закрывал глаза и видел… Да, да! — видел! Людей в разноцветных плащах, в сандалиях… Взволнованно реагирующих на то, что происходило внизу: речи ораторов, лицедейство и пение артистов…

Вася заметил удивленный взгляд Сины и понял, что причиной тому возбужденно- возвышенная речь современного оратора, и смутился. Но девушка его сейчас же выручила:

— Действительно, мне тоже кажется, что в таких местах камни и даже сами объемы пространства напитаны такой информацией, такой энергией, которые не могут не воздействовать на людей. Правда, папа?

Адам кивнул с шутливым видом:

— Браво!

— Рады стараться! — парировала Сина, принимая шутливость отца. — У меня еще одно сильное чувство после посещения тех мест… Мне очень жалко… древних греков, — она оглядела собеседников, оценивая произведенное впечатление. — Жили-были, строили-строили, а пришли османы — и от греков остались одни названия и камни.

— Конечно, жалко! — горячо откликнулась Айша. — Но ведь турки же не сравняли с землей всю эту культуру, которая для них чужая! Как это делали, например, талибы в Афганистане. Которые, как дикари, взорвали каких-то там каменных уродов…

— Идолов! — с улыбкой поправила Сина. — Буддийских.

Возникла пауза. Адам, до этого задумчиво курящий, вдруг встрепенулся и затушил сигарету с таким видом, который, как показалось Васе, говорил: Адам начал разговор, Адам его и закончит. Однако Адам сказал спокойно и немного рассеянно, как будто думая о другом:

— Вообще, здесь многочисленные памятники разных времен — хеттов, Древней Греции, Византии, арабов, сельджуков… Если же брать весь античный период, то его называют детством человечества. Так что, думаю, эти места тем и привлекательны, что здесь кое-что осталось от детства. А так как детство — знакомое всем состояние…

Вдруг он заговорил оторвано от всех последних слов, прозвучавших за этим столом, и взволнованно, что не вязалось с его уверенностью, которую он собой являл весь вечер. Видимо, это и было то, о чем он хотел сказать с самого начала, как только упомянул о караван-сарае:

— Конечно, привораживает и сама архитектура караван-сарая, в которой, впрочем, нет ничего выдающегося. Просто, действительно, старина всегда таинственна. Танец живота? — так, на любителя. Танцевала, кстати, как нам рассказали, вовсе не турчанка, а русская смуглянка, с нарисованными в раскос глазами. Конечно, были другие интересные номера… Мы с Айшой и Синой сидели на балконе, видели практически весь зал. Вы же помните, Василий, сарай такой вытянутый… В середине вечера — дым коромыслом, многие курят. Какая там вентиляция!.. Освещение — фонари под манер факелов… В конце вечера публика подустала. Я всматривался в лица, они были лоснящиеся… Жарко… И как будто страдающие… Кого только не было! Ведущий приветствовал германцев, русских, бельгийцев, англичан, литовцев, поляков, японцев, итальянцев… Все такие разные! Мне представился Ноев ковчег… Потом — бомбоубежище… Как будто все мы, последние из людей, оказались в какой-то изоляции… Выживем — не выживем? Пир во время чумы… Веселимся, чтобы побороть страх и неизвестность… Но во всем нашем поведении, тактичном по отношению друг к другу, была все же великая божья надежда…

Как только умолк Адам, опять донеслось со стороны (по всему было заметно — трое соотечественников полагали, что их здесь никто не понимает, поэтому оратор нисколько не смущался):

— Я уже там начинал бизнес. Но меня тошнило от того, что я должен отдавать часть прибыли шакалам — так называемым крышам… Здесь я тоже отдаю часть, но — Турции! Законно! Здесь бизнес надежен, предсказуем… Там вор — человек. Здесь — недочеловек!

— Нет, расслабиться нам здесь не дадут! — рассмеялся Адам. И добавил с шутливой глубокомысленностью (видимо, сказав «все» серьезное, он решил полностью перейти на шутливый тон): — Все-таки мне нравится тот рыжий мим-администратор из нашего отеля. Ведь какие образы! Без единого слова! Просто гений!..

— …Думал: забуду русский язык — не пожалею. Специально буду забывать. Чтобы отрезать от себя… всю обиду. Но оказалось, тут, в Турции, этот язык — мой кусок хлеба. Руки и ноги — здесь такого добра девать некуда. Я — русский гид. Работа чистая, перспективная, интересная. И вообще, земляки, простите, погорячился. Знаете, в чем главная правда? Я тут себя ощутил — угадайте, кем? — русским! Смешно: получается, для этого нужно было уехать…

— Может быть, выйдем к морю? — предложила Сина. — Просто погуляем по берегу, попрощаемся со Средиземкой…

Они вышли на ночной берег. В отличие от российских курортных берегов, как правило, оживленных в поздний час суток, этот турецкий был почти необитаем. Только одинокие, поэтому, казалось, заблудившиеся, путники, задумчиво бредущие в лунных сумерках по мокрой косе, нарушали эту земноводную пустыню, озвученную лишь тихим плеском и шепотом волн.

Адам с Айшой, преувеличенно охая и причитая, присели на бордюр пляжной клумбы, отделяющий территорию незнакомого прибрежного отеля, музыкально шумящего где-то с другой стороны здания, от выбегающего к морю открытого песчаного солярия (сейчас — как будто потухшего: кто-то повернул выключатель). Вася и Сина двинулись дальше. Сина разулась и, взяв босоножки в руки, побрела по мокрой полоске у самой воды. Вася не решился разуться и, топя туфли в песке, пошел поодаль по сухому.

— Эй, молодежь! — крикнула им вслед Айша. — Не уходите далеко. Лучше туда-сюда гуляйте!

Сина молчала. Вася не знал, о чем говорить. Он вдруг странно, неожиданно онемел, не понимая, с чего можно начать разговор. И — какой? Легкий, банальный, пустой? Стоит ли разбавлять пустяками эту прекрасную (пока еще непонятно — чем) для него ночь? Он по-новому, очень отстраненно, в первую очередь от себя, посмотрел на Сину, плывущую по фону ночного моря. Симпатичная, незнакомая и, в общем, обыкновенная девушка. Впрочем, если приглядеться…

Она ступала с небрежной грациозностью. Мокрый песок ласково принимал в себя маленькие ступни, а затем волны услужливо слизывали с ног темные сгустки, похожие на мелкую икру. Госпожа, царица!

А «царь» возник уже совершенно логично…

Он сидел на большом высоком камне-троне, у самого берега, освещенный луной, щедрой для всех в этот вечер. До одной ноги, в засученной штанине, доставали волны, ступня другой, поджатой к телу, покоилась на камне. Ладони замком обхватывали коленку, в которую упирался подбородок. Смуглый царь смотрел в море, и взгляд был задумчив, но при этом лицо не выдавало зрителю ни малейшего штриха потерянности или смятения. На нем была черная, шелковисто отблескивающая в лунных бликах, струящаяся рубашка. А длинные, волнистые темные волосы выглядели влажными и искрились в бликах отраженного света. А может быть, это морской дьявол, обернувшись человеком, только что вышел из воды, не успев обсохнуть?

Конечно, Вася сразу узнал его. Это был тот «осьминог», которого имел в виду Адам, та «акула», которую слегка испугалась Сина, человек, благодаря которому, кстати, произошло Васино знакомство с этой девушкой и ее родителями. Девушка также узнала своего дневного тревожителя. Вася заметил это по какому-то испуганно-восхищенному взгляду спутницы. Турок, напротив, не обратил никакого внимания на гуляющую пару, медленно бредущую по берегу, — видимо, таких мимо него за день проходит, проплывает, десятки, и от каждого достается этому морскому вампиру. Но сейчас, в лунный час, он уже пресыщен? Какая картинка перед ним? Что он ждет от темного, таинственного моря? В чем отчитывается перед ним?

Странно в этот момент звучит голос Сины:

— «Демон»?.. А может, «Мцыри»?

— «Буревестник»! — поддержал Вася ее искания и сам удивился своей версии, навеянной, скорее всего, тайной ревностью.

Но, отдавая дань справедливости, вскоре Василий признал, что, конечно, не он, белая чайка, а именно этот чернокрылый хищник гармонирует с тайным темпераментом Сины и с ее открытой гордой красотой, преисполненной скромного, но величавого достоинства. И ревность удалилась, а на смену ей пришло чувство благодарности к пляжному царю — за случайную встречу с интересными людьми, своим нехитрым общением в чем-то обогатившим Васю.

Обратным путем они так же молчали…

Теперь берег был совсем пуст, а камень одинок. Царь ушел, освободив трон, на который Вася вряд ли мог претендовать…

В гостиничном холле каждый из тех, с кем Вася провел сегодня вечер, протянул ему руку для прощального пожатия.

— Прощайте, Василий! Приятно было познакомиться вдали от родины, — Адам порылся в барсетке. — Не взял с собой визиток. Ладно… — он вырвал листок из записной книжки, черкнул там авторучкой и протянул Васе: — Наш московский телефон.

Адам не сказал: звони. Может, по рассеянности не сказал ничего. Ведь телефон не дают просто так. Васе даже не пришло в голову вручить, ответом, телефон свой. Видимо, от подспудного, въевшегося сознания того, что столичный житель вряд ли будет проездом в заштатном городке, тогда как редкого провинциала минует необходимость побывать в столице.

Вот и сейчас дорога из Турции домой пролегала через Москву, через международный аэропорт Шереметьево.

В самолете стюардесса предложила журналы, газеты. Вася взял какой-то еженедельник. Быстро нашел то, что искал. Это была подборка материалов по Северному Кавказу, составленная по письмам читателей.

«…Вспоминаю поведение чеченских студентов в московских общежитиях в советское время: десять держали в страхе тысячу. В чем дело, спрашивала я себя? Господи, восклицала я, что нужно сделать, чтобы толпа русских озверела и растерзала эту, в принципе, жалкую десятку? Опоить?..»

«…Думаете, чеченцы бегут в Польшу от русских солдат? Ерунда! Это версия для Запада, чтобы он их жалел и принимал. На самом деле они бегут от своих. От тейпов, от тех отношений, которые делают простых людей пушечным мясом, когда из-за их спин стреляют боевики, потом в результате „зачисток“ страдают эти люди, не смея сказать воинственным сородичам: остановитесь!.. Им легче убежать подальше, чем сказать против».

«…Почему благородный горец (гостеприимство, верность, честность) превратился в шакала, ворующего людей, торгующего детьми? В грязную крысу, издевающуюся над жертвами, над трупами? Это ему не кажется порочным, это видят его женщины, дети, старики. Такой якобы „волк“ взращивает шакалье племя…»

— Сок?.. Вода?.. Вино? — периодически вопрошала стюардесса, прокатывая между рядами тележку с напитками.

Вася отложил газету и спросил устало:

— А коньяк… можно?

— Найдем!.. — жизнерадостно ответила стюардесса.

— Желательно турецкий, — уточнил Вася.

Стюардесса подумала секунду:

— Есть подарочный формат, маленькие бутылочки.

— Одну, пожалуйста! — почти воскликнул Вася.

Когда колеса коснулись бетона посадочной полосы, никто не зааплодировал.