Караван-сарай

7

Славяне в семье у давно оставшейся без мужа Фатимы уже были: двое сыновей женаты на русских.

Когда первый привел инородку, Фатима не очень расстраивалась: в их интернациональных краях смешанные браки на каждом шагу, и никого это не удивляет. Выбор второго сына вверг мать в тайное уныние, но и тут обошлось без преград с ее стороны. Дети, несмотря на то, что выходили в люди уже без отца, получились самостоятельными, и все их действия шли в русле того, как Фатима их воспитывала. С невестками сдружилась, внуки пошли, молодые жили хорошо. Чего еще нужно матери? «Уф, Алла! — лишь бы жили!» — говорила она соседкам про детей, вкладывая в немудреную фразу глубокий житейский смысл. Соседки кивали головами и некоторые, у кого в этом смысле не все было гладко, добром завидовали счастливой женщине: хорошие дети, здоровые внуки, сожитель — дай бог каждому.

Так получилось, что и сожителем у Фатимы, которая долгие годы, пока не выросли дети, оставалась одинокой, стал русский человек. После сыновнего примера выбор Фатимы уже никого, и в первую голову ее саму, не удивил. К тому же Камиль был мусульманином, хотя не было замечено, чтобы он усердствовал в соблюдении исламских обрядов, а самое главное, не пил, не сквернословил, несмотря на подозрительное прошлое. А уж его отношение к работе, к домашним делам было выше похвал.

— У тебя и Алина тоже, наверное, русского из университета привезет, — говорил Фатиме сосед с параллельной улицы со странным для башкира именем Карл.

Карл — давний товарищ покойного мужа Фатимы, почетный отставной буровик местного нефтедобывающего управления, который уже много лет, с тех пор, как соседка овдовела, безуспешно добивался ее руки. Все это время, несмотря на периодические отказы, остававшийся другом и, как ему казалось, опекуном семьи. Хотя в его опекунстве проку было мало: с тех пор как Карл вышел на пенсию, работником он стал никаким. Оказывается, вся его работоспособность могла проявляться в производственной деятельности, в работе по дому он был не на высоте. Усадьбу свою содержал в приемлемом состоянии, не более того, о каком-то хозяйственном творчестве и энтузиазме не было и речи. Скотину не водил, на огороде «сама собой» росла картошка, щетинились кусты малины и смородины, а из гаража месяцами не выезжал старенький «Запорожец». Все это, впрочем, худо-бедно обслуживали взрослые дети Карла, жившие семьями отдельно от отца. Больше внимания Карл уделял хозяйству Фатимы, что-то подправляя и ремонтируя, если в том была необходимость.

В свободное время Карл, почти всегда пьяненький, выходил на улицу «в параде»: коричневый столетний костюм, медаль и пара значков за трудовую доблесть, галстук, фуражка особого фасона с высоким колпаком и длинным козырем. Не только козырь и медали казались большими для маленького сухонького человека, но даже мундштук с сигаретой, казалось, могут перевесить и уронить беспечного курильщика Карла, особенно когда тот, подгулявший, возвращался домой из парка, где мог запросто сообразить на троих с любыми случайными знакомыми.

Несколько лет назад Карла, иногда задиристого, ночью «подрезали» около центрального городского ресторана: несколько резаных ран в области живота, так что вывалились кишки, смертельный случай! Однако у Карла, несмотря на изрядный хмель, который, впрочем, наверное, и не дал ему запаниковать, хватило догадливости аккуратно загрести кишки с тротуара обратно в живот и, прижимая все это ненадежное хозяйство ладонями к телу, доковылять да ближайшего медицинского учреждения, благо оно оказалось рядом. Его буквально вернули с того света. С тех пор он не стал более осторожным, но в его поведении появилось новое, как шутили соседи, философское. Иногда, возвращаясь с очередного «соображания» домой и встречая соседа, он останавливался и говорил, пошатываясь: «Ты знаешь, я такой счастливый… Что я — Карл… Иду вот просто — и хорошо! Даже сказать не могу!..» Вздыхал и шел дальше. Впрочем, и в осанке его что-то изменилось: появилась привычка безотчетно прижимать локоть левой руки к боку — этим он напоминал легковесного боксера-комара в состоянии защиты от бокового удара.

Пока росли дети, о новом муже Фатима не хотела и слышать, а когда сыновья обзавелись своими семьями, появился Камиль…

— Не дай бог! — Фатима отмахивалась от предположений Карла относительно национальности будущего избранника своей дочери.

Итак, оставалась одна Алина, на которую Фатима имела «последнюю», как она говорила соседкам, надежду. Очень уж хотелось Фатиме зятя-татарина. Чтобы можно было поговорить от души, не напрягая память, произношение. Чтобы внуки имели красивые татарские имена. Нынешние внуки росли русскими, имея какие-то «усредненные», вполне европейские, хоть и распространенные у татар имена: Марсель, Марат, Ренат, Роберт, Эльвира…

Нет, конечно, Фатима в наследниках души не чаяла, но уж очень хотелось, чтобы следующий внук стал Талгатом, а внучка Ганиёй. Но…

В вузах начинались каникулы. Алина позвонила из Тюмени:

— Мама, в воскресенье приезжаю с Васей, встречай!

И под благовидным предлогом, не отвечая на вопросы обеспокоенной матери, положила трубку.

Не знала мама, бедная женщина, никакого Васю.

Что ж, так Фатима сама учила-наставляла детей: не путаться с кем попало, не смешить соседей — если приезжаешь с кем, то не просто так, а уже с будущей половинкой — знакомиться и просить родительского благословения. Учила, не подозревая, что таким образом теряет возможность серьезно влиять на выбор детей. Вот и опять: ее поставили перед фактом.

Когда Алина с Васей вышли из такси, Фатима протянула обе руки не дочке, а будущему зятю, улыбаясь, со слезами на глазах.

— Зачем она тебе? — шутливо причитала взволнованная Фатима, показывая Васе на дочь. — Она ведь совсем нерусский, дочка моя. Тебе русский мало, что ли?

Неизвестно, откуда возле потенциальных тещи и зятя появился Карл, который, впрочем, всегда, как друг семьи, был здесь желанным гостем:

— А! Русский новый зять приехал? Я же говорил, Фатима!..

— Ладно, — сказала Фатима за столом, вскрывая огромным ножом румяный, хрустящий панцирь балиша, типичного татарского блюда, только что вынутого из жаркого зева русской печи, — ничего страшного. Народов много, а бог один. Лишь бы не хохол, как папа говорил. Буровик у нас папа был, — пояснила Фатима Васе, — царство ему небесный. На Севере работал, много видел, знал. Уважали его. Правда, Карл?

Карл кивнул, прочистил горло, сосредоточенно глядя на граненую стопку перед собой, видимо, готовясь сказать существенное и веское.

На несколько смятенный, но все же оптимистичный взгляд всегда жизнерадостной Алины заговорщицкой улыбкой ответили невестка и Камиль, видимо, они были посвящены в предысторию события больше, чем Фатима. Вдруг Алина, не выдержав, прыснула, закрыла лицо руками.

— Что такое? — не поняла Фатима.

— Мама! — пригасив смешок, начала Алина с напускной виноватостью. — У Васи фамилия на «о» оканчивается.

— Что у него заканчивается? — с подозрением спросила мать, озабоченно хмуря брови.

— На «о», — уже смеялась Алина, припадая головой к Васиному плечу, — на… на… О-о!..

— Что — «нао»? — упавшим голосом вопросила Фатима. Страшная догадка вытянула ее лицо. И тут же, спохватившись, она быстро взяла себя в руки и попыталась широко улыбнуться, всем видом показывая, что сказанное ею минуту назад — шутка.

— Э-э!.. — подал голос друг семьи Карл, поняв, что от него сейчас много зависит. — Почти разница нет, что русский, что хохол! — обратился к представленцу: — Василий, хохолский язык знаешь? Скажи «кровь», «морковь»!..

— Зачем?

— Скажи, прошу.

— Кровь… Морковь…

— Э, вот видишь! — обратился Карл к Фатиме. — Хохлы, знаешь, как говорят: «Кроу», «Моркоу» — понятно? Или вот так: «Кроффф», «Любоффф». А он правильно говорит. Вот видишь!

— Слава богу! — невпопад сказала мать, чем еще больше рассмешила публику.

Вася, видимо, от резкого перепада «волнение-разрядка» заикал. Его смущение несколько облегчила Алина, постукав кулачком по спине. Напряжение вопроса рассыпалось в веселых деталях застолья.

Карл почувствовал себя именинником:

— Хохлы почти по-русски говорят, только некоторые слова неправильно. Меня старшина звал вот так: «Ифрэйтор Рамазанау! Шаг уперёд!» Да. «Рамазанов» не мог говорить. Короче, вместо «в» — «ау» говорил. Или «ффф». Меня с другом подзывал вот так: «Рамазанау и Барисау (Борисов, значит), слухай сюды, идить до мэнэ. Швыдко!»

Все грохнули смехом — настолько чисто украинским, в понимании присутствующих, было произношение у косноязыкого Карла, причем не только в плане русского языка. Карл не унимался:

— Между прочим, Вася, ты знаешь, что казаки это не только хохлы-русские?

— Конечно, — с благодарностью отозвался Вася, — казаки у всех народов есть. Которые так или иначе входили в состав России.

— А вот целые нации знаешь, казацкие? Угадай хотя бы одну такую нацию… — Карл лукаво улыбнулся и, зацепив вилкой кружок маринованного огурца, ловко отправил его в рот и с показной громкостью захрустел. — Ну? — подбодрил он, энергично жуя.

Вася задумался, стал переглядываться с остальными. Все пожимали плечами.

— Башкиры! — торжественно возвестил Карл, расправив плечи и отдавшись назад на спинку стула. — Я, кстати, из древнего казацкого рода! У меня прадед был… э… есаул, кажется.

— А татары? — неожиданно для всех спросила Фатима, вызвав всеобщую улыбку.

Карл великодушно сжалился над татарами, но не над всеми:

— Самые лучшие татары живут сейчас в Башкирии! — он кивнул на Фатиму, точнее, в область ее пышной груди.

Фатима кокетливо заулыбалась, соглашаясь с таким утверждением, но все же решила уточнить:

— Почему?

— Потому что сюда убегали татары из Казани от Ивана Грозного, когда он их крестил. Твои, Фатима, прадедки-прабабки убежали и осели на Каме, вот почему ты жила в Николо-Березовке…

— Вон, оказывается, как… — прошептала Фатима благоговейно. — Уф, Алла! Карл, ты почему мне раньше об этом не говорил?

— А!.. — махнул рукой Карл. — Что бы это изменило?

Пауза придала двусмысленность словам Карла, безнадежного ухажера Фатимы. Он сам понял это и продолжил более раннюю мысль:

— А еще старшина говорил: вас татар не разберешь, где кто. Еще говорил: где татарин прошел, там хохлу делать нечего. Это про меня, значит. Меня татарином называл. Незваный гость, говорил, лучше татарина. Василий, ты сало шпик любишь?

Вася сказал, как есть:

— Да не то чтобы очень…

— Вот видишь? — Карл-разоблачитель опять адресовал аргумент Фатиме и тут же задал следующий вопрос: — А какая еда любимая? Борщ?

— Плов! — бодро отпарировал Вася.

— Все с тобой понятно. Не зря я в разведке служил, да. Фатима, все нормально!

Комната опять содрогнулась от хохота, в котором на этот раз приняли участие и Фатима с Карлом.

Когда все немного оправились от очередного «потрясения», после затянувшейся паузы, которая становилась неудобной, Фатима опять всех повергла в содрогание и икоту:

— Вообще наш папа шутник был…

Все очередной раз «умерли», и Фатима обессиленно посетовала сквозь слезы:

— Совсем не знаю, что говорить!..

На следующий день Василий сварил плов, все были довольны. Не только потому, что получилось вкусно: видя, как сноровисто будущий зять управляется на кухне, как режет, как моет, как убирает за собой, будущая теща, будущая «ани» (мама), сделала вывод: «Во всем такой, как папа был», — шепотом Алине. Благословение было обеспечено. Это понимал и Вася, поэтому с удовольствием рассказывал Фатиме о своих родителях-геодезистах, с фамилией на «о», которые научились готовить плов в далеком южном городе Карши…

На другой день, когда Камиль ушел по делам, Фатима рассказала Алине и Васе про своего сожителя: хороший, но странный человек. Например, молится только отдельно, в закрытой комнате, никого в это время рядом быть не должно. Но однажды Фатима случайно подсмотрела…

Фатима даже побледнела, прервав свой рассказ:

— Вася, ты креститься умеешь?

— Умею, — уверенно ответил Вася, торопливо прорабатывая в памяти последовательность движений: верх, низ, право, лево…

— Перекрестись! — попросила Фатима.

Вася перекрестился.

— Нет, не так!.. — нетерпеливо воскликнула Фатима, оглядываясь на дверь.

Вася ничего не понял, но приступил к повторению более внимательно: верх, низ…

— Нет, нет, не то я хотела сказать, — горячо зашептала Фатима. — Ты сначала отвернись.

Вася отвернулся.

— Вот теперь перекрестись… Несколько раз. И — не крупно, а мелко-мелко, чтобы я не видела! Чтобы руку не видела!.. Алина, смотри!

Вася начал мелко креститься, а Алина недоуменно смотрела то на Васину спину, то на мать, у которой были круглые от волнения глаза.

— Вот так! — Фатима тыкала в спину крестящегося. — Вот так у него плечи, спина двигалась! Точно!

Вася обернулся и спросил как можно беспечней, обеспокоенный странным поведением Фатимы:

— Ну и что?

— Как «ну и что»! — почти передразнила Фатима. — Он ведь мусульманин!

Все немного помолчали, после чего Алина резонно заметила:

— Мама, ведь это его личное дело, кем быть! Человек ведь хороший. Ты же его не из-за веры у себя оставила?

Мать смятенно ответила:

— Не из-за веры, конечно… Наверно…Но если бы не мусульманин был… Не знаю… Перед соседями было бы трудней на такое решиться… Может, и не оставила бы у себя, кто теперь знает…

Алина попыталась успокоить мать:

— Мама, ну что ты: «может быть», «наверное»… Как было, уже не важно. Пусть молится, кому хочет.

— Да, да! — согласилась Фатима. — Конечно бы, конечно… Но…Прячется… Неприятно. Даже страшно было первый раз, мураши по коже побежали… Я уже стала подсматривать: садится, как мусульманин, руки вот так делает, по лицу вот так проводит… Все правильно! А потом — крестится!.. Наверное… Куда это годится? Пусть или так, или сяк, — Фатима энергично показала ладошкой, что такое «так» и «сяк», — мне все равно. Но такой смесь — где видано? Люди узнают — что будет?.. Позор мне на старость лет. Скажут: Фатима, ты клоун какой-то!.. Может, ему в психушку надо?

Алина решительно прервала:

— Мама, не обращай внимания! Он свободный человек. У него такая сложная жизнь. Кто знает, что у него в душе делается? Оставь его в покое, не вздумай выспрашивать, ради бога!..

Фатима согласилась:

— Да, да, наверно, так надо делать. Какая разница! Только вот я испугалась, когда к нам мулла зашел… Знает ведь, что Камиль мусульманин. Спросить зашел: зачем к нам в мечеть не ходишь, приходи, пожалуйста…

— Ну, и что? — настороженность матери передалась и Алине.

— А! — Фатима махнула рукой. — Зашли в комнату, закрылись, поговорили о чем-то. Я не слышала. А потом вышел, этот наш мулла, испуганный какой-то, аж лицо черный. И так черный, а тут вообще… Как негр. И руки трясутся. Я спрашиваю у него: «Как?» — сама не знаю, зачем спросила, как будто у доктора, если бы Камиль болел. Мулла говорит, а сам глаза отводит, как будто врет… Ой, грех, грех! Разве можно так про мулла!.. — Фатима поднесла к лицу ладони лодочкой, быстро пробормотала молитву, затем «омыла» лицо, проведя пальцами ото лба к подбородку. — Вот так мулла сказал, сейчас вспомню… Ага, по-русски мне сказал, главное, так волновался! Вот так: «Он кроется от нас, потому что он не сун… как мы, а ши…»

— Не суннит, а шиит, — подсказала Алина.

— Да, да, вот так говорил, правильно! — торопливо закивала Фатима и продолжила: — Я думаю: тут, наверное, все с ума сошли, и мулла рехнулся, со мной по-русски говорит! Что такое сумит-шимит, не знаю, переспрашивать не стала… А у Камиля вообще перестала такие вещи спрашивать. С тех пор никто не приходил, никуда не приглашал. Дочка, я так же подумала: ладно, какой есть, такой есть, такой, значит, бог дал…

При последних словах Фатима озорно покосилась на Васю, затем на Алину, и все облегченно рассмеялись.

На следующий день Вася и Алина уезжали в Тюмень, провожала их одна Фатима (так она захотела). На вокзале, когда уже подошел их поезд, Алина обратилась шутливо к Васе:

— Ты, дорогой женишок, в конце концов, будешь просить благословения? Или, думаешь, и так все ясно? Надо ведь форму соблюсти!

— Хм… — Вася не знал, как обратиться к будущей теще, к тому же вопрос Алины застал его врасплох, от всего этого его собственный вопрос получился несколько сумбурным: — Вы разрешите мне… взять вашу дочку в жены?

— А что делать? — воскликнула почти радостно Фатима. — Запретить? А что тогда? Поезд уедет! — глубокомысленно произнесла она с яркой шутливой мимикой, метнув взгляд на перрон. — Бери, ладно…