Колдун

Глава 15

Мишке было очень тяжело дышать. Казалось, что на него уронили бетонную плиту. Он ничего не слышал, кроме жуткого звона в ушах. Голова страшно болела. Впрочем, страшно болело абсолютно все. Ноги дергало нехорошей болью, правая ладонь горела и дергала, левую руку выворачивало, а ниже локтя он и вовсе ее не чувствовал. Болели даже уши. Болели очень нехорошо, как-то внутри, как будто чирей в каждом ухе набух до нереальных размеров и собирался лопнуть.

Парень застонал и попытался шевельнуться. Голову прострелило такой болью, что в глазах засверкали миллиарды звезд. Больше всего ему сейчас хотелось замереть и больше никогда не двигаться. И одновременно с тем он мечтал подняться, взять автомат и стрелять, стрелять, стрелять по серым фигурам до тех пор, пока они не закончатся вовсе, везде, во всем мире, а потом снова стрелять по ним, по каждому в отдельности, чтобы уж наверняка убедиться в том, что эти демоны больше никогда не восстанут…

Автомат… А где его автомат? Его же убьют…

Мишка чуть шевельнул отозвавшейся жуткой болью рукой, попытавшись пошарить возле себя. Руку что-то держало, мешало ею двигать. Приложив просто невероятное усилие, Мишка рванул ее вверх. В рукав посыпалась… земля? Его что, похоронили? Так вот почему так тихо!

Все Мишкино существо восстало против спокойного лежания в могиле. Неет! А вот хрен вам всем! Он еще повоюет! Он еще покажет этим вонючим фрицам, кто на этой земле хозяин! Он им еще покажет! Эти твари зарекутся даже смотреть в сторону Советского Союза! И вообще… Есть у Мишки к ним и личные счеты… Есть… Он им еще за Томку не отомстил, вот за те ее глаза, которыми она на свою деревню смотрела. За Томкину мать. За Полинку, что будет расти в детском доме. За всех погибших ребят… Нет! Помирать ему рановато…

Зарычав от боли, Мишка оперся на правый локоть, подтянул одну ногу, другую… Приложив невероятное усилие, он приподнялся на четвереньки… чтобы тут же рухнуть обратно. Ноги и руки не держали, каждая мышца отказывалась работать, вместе с тем рыдая от боли.

От его возни земля чуть осыпалась, и дышать стало немного легче. Перед Мишкиными глазами встало насмешливое лицо Степаныча.

— Ну что, Зайчик, сдох? Только и способен, что по танкам скакать? Девчонка вон и то крепче тебя оказалась, слабак! Вставай, тряпка!

Словно наяву услышав презрительный голос старого разведчика, Мишка зарычал и сделал еще одну попытку подняться на четвереньки. Со спины посыпались комья земли. Парень попытался выпрямиться, стоя на коленях. Получилось с большим трудом. Голова кружилась, его качало, открыть глаза было невозможно из-за налипшей на них земли. Обтерев тыльную сторону ладони о штаны, Мишка кое-как вытер ею глаза и открыл их. Все вокруг вращалось и качалось. Было темно.

— Димка… — хрипло, почти шепотом позвал Мишка.

Никто не отозвался.

— Димка… — снова позвал друга Мишка, пытаясь сфокусировать взгляд.

Ответом по-прежнему была тишина. Мишка поднял голову к небу. Звезды множились в глазах, тонкий серп месяца троился и плясал. Само небо, ограниченное развороченными насыпями окопа, качалось и плыло, покрытое белесой дымкой.

Встав на четвереньки, Мишка пополз туда, где был Димка. Буквально через пару метров начиналась огромная воронка, из которой торчали развороченные бревна, еще днем поддерживавшие стенки окопа и не дававшие ему осыпаться.

— Диимкаа… — со страхом снова позвал он. Ответа не было.

Взобравшись на край воронки, Мишка выбрался из окопа и пополз в ту сторону, где днем шла битва. Кое-где, сквозь надоевший до чертиков звон в ушах, до слуха доносились едва слышимые стоны. Мишка не знал, почему он едва различает их сквозь звон — то ли раненые стонали так тихо, на грани слышимости, то ли он оглох…

Ползая по краю окопа вкруг воронки, Мишка через каждый метр останавливался и шарил кулаком по земле — разжать ладонь не было никакой возможности.

На третьем заходе под кулак попалось что-то твердое. Мишка ткнул это что-то посильнее. Из-под земли показался автомат. Разочарованный Мишка, и сам не знавший, что именно он хотел обнаружить, изо всех сил в ярости пнул оружие. Автомат отлетел чуть в сторону, за ним потянулась веревочка, дернувшая его обратно.

Веревочка? Это же Димкин автомат! Димка — единственный чудик на всем фронте, привязывавший автомат к руке!

Мишка с забившимся сердцем всем существом рванулся к этой веревочке. Не удержав равновесие, рухнул ничком, зарывшись носом в рыхлую землю. Отплевываясь, он, отталкиваясь ногами, пополз к ней. Ухватившись сведенными болью в кулак пальцами за веревку, он потянул ее на себя. Веревка скользила, не задерживаясь между искалеченных пальцев. Не осознавая, что плачет, Мишка снова и снова пытался тянуть за веревку, пока наконец не догадался отползти назад. Автомат между пальцев не проскакивал, и, отползая шаг за шагом, парень тянул за него что было мочи.

Из рыхлой земли показалась бледная кисть… Мишка утроил усилия. За кистью медленно появлялась рука. Наконец, показалось плечо… Парень что было сил дернул автомат на себя. Неожиданно он легко подался, и на Мишку полетела Димкина рука с частью плеча и грудной клетки.

Уставившись на то, что осталось от друга, Мишка непонимающе шарил кулаком со стороны торчащих обломанных ребер, словно пытался нащупать самого Димку. Он совершенно не понимал, как он мог умереть? Именно Димка! Почему? Он же так хотел жить!

Мишкины глаза заволокло слезами. Потянувшись к руке друга, он, немного разжав пальцы, накрыл ее ладонью. Из-за слез в глазах появился туман, постепенно уплотнявшийся в поднимающиеся от земли фигуры. Чуть зеленоватые, расплывчатые фигуры парили в воздухе, постепенно уплотняясь, все больше и больше походя на людей.

Раскрыв рот, Мишка смотрел, как рядом с ним, сплетаясь из тумана, появляется еще одна фигура, с каждой секундой все больше принимая знакомые до боли очертания. Через пару минут перед ним, словно живой, стоял Димка и смотрел на него печальными, наивными глазами. Чуть светясь в зеленоватом ореоле, он шевелил губами, что-то говоря.

Тряхнув головой и моргнув в надежде, что видение исчезнет, Мишка несмело поднял голову. Димка по-прежнему стоял перед ним и что-то говорил. Он будто ждал от него ответа, все чаще оглядываясь на восток, где начинало светлеть предутреннее небо.

Силясь услышать, что ему говорит друг, Мишка все сильнее сжимал его руку, изо всех сил напрягая слух. Постепенно он начал различать едва слышимый, словно шепот ветра, голос. Стараясь разобрать слова, Мишка тянулся к товарищу, ловя каждый звук, срывавшийся с его губ. Постепенно голос становился все громче и громче, и вскоре Мишка смог разобрать далекие-далекие слова:

— Напиши матери. Она верит, что я вернусь, и ждет. Напиши матери, — Мишка, сморгнув слезы, кивнул в ответ другу. — Живи, Мишка! Живи за всех нас! — поднимаясь над землей все выше и сливаясь с утренним туманом, грустно улыбнулся Димка. — Живи!

Проследив взглядом за поднимавшимся и тающим в утреннем тумане другом, Мишка перевел затянутый слезами взгляд на поле боя. Над ним медленно поднимались ввысь тысячи прозрачных фигур и медленно таяли в пока еще первых, робких солнечных лучах на фоне светлеющего неба. Закрыв глаза, Мишка, продолжавший крепко сжимать Димкину руку, снова провалился в темноту.

Его качало… Проклятый звон не стих и на грамм, голова страшно кружилась и болела. Ни звука больше, только этот проклятущий звон…

Следом пришло понимание, что его волокут. Рывками. За шиворот. А куда? И где проклятый автомат?

Автомат… Автомат на веревочке… Привязан к Димкиной руке… А где рука? Где Димкина рука? Ее надо похоронить…

Мишка тревожно закрутил головой и попытался открыть глаза. Не вышло. Зато, подергав рукой, понял, что в ней что-то зажато. Рука. Хорошо…

Возя головой, он наткнулся на чью-то руку. Руку, крепко сжимавшую ворот его гимнастерки и тянувшую его назад. Почувствовав живое тепло, Мишке вдруг захотелось прижаться к этой руке, как в детстве к маминой, и потереться об нее щекой… Мама… Жива еще или спилась окончательно?

Поддавшись порыву, Мишка напряг шею, и, приподняв голову, склонил ее набок, прильнув к руке. Стало грустно… Так грустно, что хотелось плакать. И еще жалость. Жалость, рвущая сердце. И страх… страх не успеть, не суметь… «Сейчас, миленький, потерпи еще немножечко… Сейчас я тебя вытащу… Как же я тебя просмотрела-то…»

Ошалевший Мишка резко дернул головой, отшатнувшись от тянувшей его руки. И вдруг отчетливо увидел страшно уставшую сестричку, тянувшую его волоком, себя самого с Димкиной рукой, лежавшей на его груди, и впереди, в трех метрах от них, черный пульсирующий круг, замерший в ожидании…

Мишка совершенно явственно ощутил это ожидание. Черный круг ждал. Ждал, чтобы выпустить из своих недр смерть…

Мина… Чудом сохранившаяся на исползанном вдоль и поперек поле мина… Она ждала. Она алкала их жизни. Ну нет!

— Стой… Мина… — прохрипел едва слышно Мишка. — Мина… — напрягая голосовые связки, громче произнес он.

Его щеки ласково коснулась теплая рука, чуть погладила. «Что ты, миленький? Больно? Потерпи немножко. Чуть-чуть осталось», — вливался в Мишкину голову мягкий голос вместе с нежной жалостью, сочувствием и страшной усталостью.

— Мина! — собрав все силы, закричал он.

Рука дернулась, влив в Мишку порцию испуга и недоумения, и исчезла.

— Там, впереди… мина… — твердил Мишка из последних сил.

Рывок в сторону, еще и еще… Черный круг оставался в стороне, исчезал… Он продолжал ждать, но уже другую жизнь…

Мишка устало обмяк, но, тут же вспомнив ощущение страшной усталости и звенящего напряжения каждой клеточки, проникшее в него, попытался помочь сестричке, упираясь ногами в землю, и тут же заорал от пронзившей его ноги боли.

Знакомая рука вновь коснулась щеки. В него влилось чувство тревоги. «Что? Что случилось? Потерпи, потерпи…»

Мишку подхватили крепкие руки. Он поплыл и тут же опустился на землю. Димкину руку попытались отодрать от его руки. Мишка крепче сжал ладонь, не позволяя отобрать у него руку друга.

— Это Димка… Похоронить надо… — прохрипел он. — Глаза… Глаза открыть не могу…

Его оставили в покое. Вскоре он почувствовал толчок и поплыл… Снова толчок. Тишина. Опять потянули Димкину руку.

— Нет… — вцепляясь в нее мертвой хваткой, простонал он. — Воды…

Руку прекратили вытягивать. Мишка расслабился.

Ему под голову аккуратно пробралась рука, его чуть приподняли. К губам прижалась холодная железная кружка, губ коснулась влага. Мишка, старательно игнорируя жалость, затопившую все его существо заодно с дикой усталостью, раздражением и отвращением, граничащим с тошнотой, сделал глоток, еще и еще… Живительная влага вливалась в него, придавая сил. «Господи, да что ж ты вцепился в эту руку-то? Скажу Сергею Ивановичу, пускай сам забирает…»

— Глаза… Глаза открыть не могу… — проговорил Мишка, едва от его губ оторвалась кружка.

Лица коснулась мокрая ткань, обмывая, смывая с него кровь и грязь. Следом сухая ткань собрала скопившуюся во впадинах глаз воду. Мишка распахнул глаза. Перед ним маячило расплывчатое, качающееся лицо сестрички с обведенными темными синяками покрасневшими глазами.

— Спасибо, — выдохнул парень и чуть улыбнулся. Губы сестрички шевельнулись, а рука снова попыталась забрать у него Димку.

— Нет, не трогай… — торопливо проговорил Мишка, и попытался повернуться на бок, чтобы опереться на правый локоть и сесть. — Я не слышу тебя…

Сестричка помогла ему сесть, снова взяла мокрую ткань и принялась отмывать ему уши. Когда она сняла корку, из ушей по шее полилась кровь густыми горячими каплями. Стало чуть легче, проклятый звон, сводивший с ума, сделался тише, и Мишка начал различать хоть какие-то звуки, с трудом доходившие до слуха. Но на смену звону пришло жуткое головокружение и тошнота. Мишка едва успел наклониться, буквально упав вперед, как его начало жестоко выворачивать наизнанку. Если бы не медсестричка, успевшая ловко подхватить его, он бы непременно упал в лужу извергнутой им желчи.

Уложив Мишку обратно, сестричка исчезла. Мишка, изо всех сил пытаясь игнорировать ставший более тихим звон, закрыл глаза, проваливаясь в темноту.

Проснулся он оттого, что его тормошили. Открыв глаза, он с трудом сфокусировал взгляд на заплаканном лице Тамары, безжалостно тормошившей его и что-то говорившей сквозь слезы.

— Томка… Живая… — улыбнулся Мишка. По щекам его покатились слезы. — Томочка… Я не слышу ничего…

Тамара, часто-часто закивав и быстро вытерев ребром ладони слезы, вдруг куда-то умчалась. Вернулась она с ругавшимся доктором. Тот, без лишних церемоний отобрав у Мишки Димкину руку, небрежно отшвырнул ее в сторону, и, приподняв Мишку, принялся вертеть его голову. Головокружение накрыло моментально и с такой силой, что парень уже не понимал, плывет он, лежит или стоит. Одновременно с головокружением в него лилась страшная усталость. Усталость настолько сильная, что он уже не чувствовал ничего — ни сочувствия, ни жалости, ни голода… ничего, кроме раздражения и желания закрыть глаза. Хоть на пять минут, хоть сидя, хоть стоя…

Промыв Мишке уши, он крикнул:

— Боец, слышишь меня?

Мишка, очень странно слышавший доктора: одновременно словно изнутри — четко и ясно, и снаружи — на грани слышимости, кивнул, сглатывая вязкую слюну.

— Контузия серьезная. Ранами пусть медсестры займутся. Нужна будет операция — пусть ждет очереди, — все еще держа Мишкину голову, проговорил доктор. — Все, девочка. Мне пора. Там люди умирают, — доктор в заляпанном кровью халате поднялся и медленно побрел обратно.

— Спасибо, Сергей Иванович! — крикнула ему вослед девочка.

— Том… Димка… Его похоронить надо. Куда он руку-то дел? — беспокойно завозился Мишка, пытаясь повернуться на бок и ползти искать руку.

— Да лежи ты! — толкнула Тамара его обратно. — Сейчас принесу…

— Чего? Не слышу… — нахмурился Мишка. — Том… Знаешь… Ты до меня дотронься, тогда говори, тогда хорошо слышно, а так не слышу ничего…

— Гад ты, Мишка! — положив свою руку ему на лоб, с обидой произнесла девочка. — Теперь слышишь?

— Теперь слышу. Только больно лоб-то… — проворчал парень. — Том, ты только руку-то Димкину сыщи…

— Мало тебе! Сейчас принесу, — проговорила девочка, и, развернувшись, ушла, но вскоре вернулась, неся автомат. За ним на веревочке тащилась рука.

— На! Я командиру скажу, пускай Николай Егорыч сам с тобой разбирается, — вместе с угрожающими словами в Мишку полились горечь и обида. Девочка отняла свою руку от его щеки и ушла.

Вместо Черных пришел Арсен. У него была перевязана голова и закрыт повязкой один глаз.

— Ничего, видэть буду, а шрамы мужчину толко красят, — смеясь, ответил он на Мишкин тревожный вопрос. — Рад, что ты живой. Ваську убили… И командира тожэ. Тэпэр командир Черных.

— А Степаныч? Степаныч жив? — тревожно спросил у него Мишка.

— Стэпаныч жив. Ранэн чутка, но жив. Вчера вэс дэнь ранэных с поля боя нэсли. Фрица хорошо потрэпали, полковник к вэчеру подойти успэл, так они дали шороху. Погнали фрица далэко. Мы в тылу, считай. Но стрэляют пока. Сэгодня тожэ ранэных вытаскиваэм, но мэньше, гораздо мэньше. Уже мертвые в основном, — горько рассказывал Арсен. — И тэбя сестричка сэгодня нашла. Думала, помэр, а ты живой! — заулыбался мужчина. — Вот подлэчат тэбя, пойдем нэвэст красть.

— Зачем невест красть? — непонимающе нахмурился Мишка. — Погоди, Арсен… Какие невесты? Зачем?

Арсен расхохотался.

— Я тэбэ потом расскажу, зачэм, — отозвался мужчина.

— Арсен, не надо невест. Найди место, надо Димку похоронить… — тяжело сглотнув, перебил его Мишка. — Вот Димку похороним, а потом… Все потом… — тихо проговорил он, жалея, что Арсен убрал руку с его руки. Вместе со словами от мужчины лилась какая-то сила, уверенность, хоть и перемешанная с глубокой печалью, грустью и усталостью, а еще в Мишку от него вливался целый букет ощущений и обрывочных мыслей. И перед Мишкиным взором мелькали и хохотавший балагур Васька, вытаскивавший из костра запечённую картошку, и нежно улыбавшаяся Тамара, и гордо поправлявший свои шикарные усы чем-то довольный Степаныч, и серьезный Федотов, вдруг расцветавший улыбкой…

Кивнув, Арсен ушел. Вернулся он где-то через час с одним из солдат. Они переложили Мишку на носилки и понесли. На высоком берегу реки, перепаханном взрывами, на холме, под изрядно потрепанным, раненым и обломанным, но тем не менее чудом уцелевшем дубом, была выкопана небольшая, но глубокая яма.

— Думаю, ему тут понравится… — грустно сказал Арсен. — Ваське бы понравилось. И мнэ нравится… Лэжишь… Тихо, спокойно… Рэка, дэрэво, травка растет… Василий был бы доволэн, — Арсен вдруг отвернулся и отошел от ямы, подозрительно потирая глаза.

Димку похоронили. Мишка физически не мог поучаствовать в захоронении, но все время, пока мужчины закапывали яму и делали холмик, пошатываясь, простоял у могилы на коленях. Ребята поставили у изголовья небольшого холмика деревянный столб, покрепче вкопав его, прибили к нему доску, на которой ножами выцарапали имя, фамилию Димки, и возраст — восемнадцать лет.

Ехать в госпиталь Мишка отказался наотрез. Смертельно уставший хирург Макаров, вытаскивавший из парня осколки и зашивавший ему скальпированную рану на грани роста волос, что-то пробурчал по поводу ненормальной молодежи, но все-таки оставил его в дивизии. Возможно, на его решение повлиял и дефицит машин, которыми раненых отправляли в тыл, и то, что было полным-полно более тяжелых больных…

Мишка не знал, что, зашивая его, Сергей Иванович вдруг почувствовал идущие от молодого солдатика уверенность, злость и отчаянное желание остаться в батальоне. Хирург даже прекратил зашивать рану, ошалело тряся головой, решив, что от недосыпа и усталости у него уже начинаются галлюцинации, но парня оставил. Да и раны у него были не такие уж чтобы тяжелые, только контузия беспокоила старого хирурга, да загноившиеся ступни и обожжённые пальцы парня. Но лекарства подвезли, и Макаров очень надеялся избежать заражения крови и гангрены.

Отлеживался Мишка в санчасти. Постепенно к нему начал возвращаться слух, и он все реже просил держать его за руку при разговоре. Арсен забегал каждый день, приходя к доктору на осмотр и перевязку, рассказывал новости, рассказывал, что было в тот день. Дивизию пока с места не трогали — необходимо было полностью восстановить обоз, получить пополнение людьми, техникой и боеприпасами. Поэтому бойцы отдыхали, обучались и зализывали полученные в бою раны.

Зашел к Мишке и Черных, тоже приходивший на перевязку.

— Ну здравствуй, герой, — устало опускаясь на пол рядом с Мишкой, произнес капитан. — Как себя чувствуешь?

— Товарищ капитан, вы его или за руку возьмите, или говорите громче, а то он после контузии слышит плохо, — лежавший на соседнем матраце солдат, с трудом встав на колени, поднялся на ноги. — Вы побеседуйте, а я пойду прогуляюсь. Доктор велел ходить больше.

Кивнув, капитан накрыл своей ладонью Мишкину руку выше повязки.

— Миша, слышишь меня? — без особой надежды спросил он. «Не слышит… Контузия сильная. И почему в госпиталь не отправили мальчишку?» — подумал он, нахмурившись.

— Слышу, Николай Егорыч. Здравствуйте, — повернув к нему голову, улыбнулся Мишка. — А в госпиталь я сам не поехал. Сергей Иванович ругался сильно, но потом позволил остаться. Вы его не ругайте, он хороший доктор. Это я сам так решил, — ответил на невысказанный вопрос Мишка, лишь по затопившему его удивлению и взлетевшим вверх бровям капитана понимая, что ляпнул что-то лишнее.

Надо было спасать положение. Капитан, в полном изумлении уставившийся на Мишку, убрал свою руку.

— Николай Егорыч, не убирайте руку. Я вас тогда слышать не буду, — попросил капитана Мишка.

Черных, с подозрением глядя на парня, неуверенно вернул руку на место. Мишку затопили непонимание, удивление и даже… страх? «Умеет мысли читать? Да нет, совпадение… Может, просто доктора защищает? Думал, что я ругаться стану? А ведь понимает, гаденыш, что в госпиталь ехать должен…» Мишка, изо всех сил давя в себе удивление, вдруг понял, что слышит не голос капитана, а его мысли. Гоня от себя понимание произошедшего, он торопливо спросил:

— Николай Егорыч, а тот бой, четыре дня назад…

— Пять дней, Миша. Пять, — поправил его Черных.

— Как пять? — изумился Мишка. — Я в госпитале три дня… Очнулся ночью, после боя… — растерянно произнес он.

— Бой продолжался всю ночь, и почти весь следующий день непрерывно, — покачал головой Черных. — Тебя когда накрыло?

— Во время авианалета… — проговорил Мишка, усиленно соображая и пытаясь разложить по полочкам то, что он помнил. А вот помнил он очень мало… — Я увидел, что на нас бомба летит. Крикнул Димке, чтобы он лег, но… Николай Егорыч, нет больше Димки… Мы с Арсеном и еще одним солдатом, Гриней, похоронили его. Там, на берегу реки, под дубом, — глаза у Мишки налились слезами, и он зло смахнул выступившие слезы забинтованной рукой. — Мне адрес надо. Я Димке поклялся, что матери его напишу.

— Напишешь. Фамилию мне потом скажешь, я дам адрес. Знаешь его фамилию? — Мишка кивнул. — А авианалет когда был? Какой по счету?

У Мишки расширились глаза от удивления.

— А сколько их было?

— Восемь. Первый раз еще в начале боя. Тогда разбомбили расположение. Поле боя бомбили мало, видимо, своих зацепить боялись. А потом еще семь раз, — ответил Черных.

— Мне еще тогда странным показалось… когда по лесу шел, — нахмурился Мишка. — Ведь не могли не видеть, что немцы наступают! Почему их сразу не накрыли? Они ведь без танков шли… Танки сзади были, я видел! — разгорячившийся Мишка приподнялся на локте и сел. — Их можно было сразу накрыть из артиллерии, из минометов… Они бы даже не дошли! Атака была такая… странная… — Мишка подбирал слова, хмуря брови и старательно воскресая в памяти то, что он видел.

— Нет, Миша, — печально покачал головой Черных. — Нельзя было использовать ни артиллерию, ни танки. Они перед собой людей выставили. Женщин, стариков… А между собой детей поставили. Мы время потеряли, пока думали, что нам делать.

— А люди… спасли их? — Мишке очень хотелось верить, что та жертва была не напрасной.

— И да, и нет, — вздохнул капитан. — Добежали многие, и почти все они были ранены. Но очень много людей погибло при бомбардировке. Видимо, на то и был расчет. В тыл вывезли всего человек двести… Остальные погибли.

— А что было дальше?

— Дальше… Мы потеряли две линии обороны из четырех. Фрицы готовили здесь прорыв. И они бы обязательно прорвались, если бы не те документы, которые ты принес. Мы уже не могли обороняться — и нечем уже было, и некем. Немцы прорвали еще одну линию обороны. Держались мы из последних сил, на честном слове. Было понятно, что и последнюю линию мы удержать не сможем. Тогда майор Федотов вместе со своим адъютантом, взяв противотанковые гранаты, повел оставшихся людей в бой. Он смог подбить немецкий танк. Повредил ему трансмиссию. Немцы не успели задраить люк изнутри, и весь экипаж танка был расстрелян. Они забрались в танк, повернули башню и устроили из него огневую точку. Федотов смог подбить шесть немецких танков, и в течении пяти часов сдерживал натиск немцев, защищая последнюю батарею, — Черных потер пальцами лоб. — Вокруг этого танка образовалась огневая точка. Ему подносили боеприпасы, четыре пулемета защищали подходы к танку. Все они были уничтожены. Немцы смогли все-таки добраться до Федотова и забросить внутрь гранату. И Федотов, и его адъютант погибли. Но они дали время подойти подкреплению. Запасной полк под командованием полковника Егорова прибыл, когда немцы уже практически ворвались в расположение. Но свежие силы сделали свое дело. Снова закипел утихавший было бой. Но теперь уже перевес сил был на нашей стороне. И немцы начали отступать. Окончательный перелом боя произошел уже под утро, с рассветом. Теперь уже отступали немцы. Егоров захватил их расположение и перешел в контратаку. Одновременно с ним фрицев стали теснить и соседи с запада. К пяти часам вечера они драпали во все лопатки. Двумя армиями, действующими совместно, в ходе контратаки были освобождены города Ровно и Бердяйск. Западная армия и полк Егорова закрепились на освобожденных территориях, а мы зализываем раны и восстанавливаем потери. Когда вновь придем в боеспособное состояние, выступим на новое место дислокации, — капитан тяжело вздохнул, закончив рассказ. — Никто не ожидал от фрицев подобной подлянки. Но рассчитали они правильно, — хмыкнул Черных. — Никто из командиров не отдаст приказ стрелять по пленным…

— Твари… — из самого сердца вырвалось у Мишки. — Они за все заплатят…

— А ты как оказался на поле боя? С Федотовым пошел? — с интересом спросил его Черных. — Ты же в блиндаже был, когда я уехал.

Мишка рассказал, что с ним произошло.

— Очнулся я ночью… Не знаю, была канонада или нет — слуха совсем не было. Для меня стояла тишина… Абсолютная. Я ничего не слышал, кроме этого проклятого звона. Он меня с ума сведет… — поморщился Мишка и потер забинтованной рукой ухо. — Из окопа выбрался, и снова сознание потерял. Очнулся, когда уже сестричка вытаскивала. А дальше вы знаете…

— Получается, ты сутки пролежал присыпанный… — прикинул Черных. — Иначе ты бы видел битву. А раз никого не было…

— Мне бы быстрее ноги зажили, — поморщился Мишка. — И голова кружиться перестала…

— Выздоравливай, боец, — хлопнул его по руке Черных и поднялся. — Жду тебя с докладом о готовности вернуться в строй, — буквально прокричал он, возвышаясь над Мишкой.

— Есть, командир, — улыбнулся тот, с тоской провожая капитана взглядом.