Колония

Видите, мистер Ллойд?

Что?

Вон, впереди.

Впереди он видит волну, побольше остальных. Держитесь. Перепрыгнем.

Выгребают на гребень, он видит большой валун посреди океана.

Что ли, прибыли?

Прибыли.

И все скрывает стена воды.

Я другого ждал. Побольше.

А он вот такой.

Он вглядывается сквозь неровные зазоры между волнами, смотрит, как остров делается больше и красочнее, серый цвет камня в приближении распадается на фрагменты, появляются вкрапления зеленой травы, полоски желтого, пятнышки беленых домиков.

Они тут сами по себе живут, говорит он.

Верно, мистер Ллойд.

На самом краю Европы.

Так и есть, мистер Ллойд.

автопортрет I: de novo

автопортрет II: ab initio

А по-английски они говорят?

Маленько. Поймут, если постараетесь.

Вы-то говорите.

Я в школе проучился больше других.

Так, наверное, проще работу найти. Если знаешь английский.

Веслами на всех языках работать одинаково, мистер Ллойд.

Он нашел взглядом бухточку, забетонированный спуск к воде, пляж. У бухточки видны остатки домов, выше по склону, не у самого моря — горстка домов поновее, с дверями ярких цветов и серыми черепичными крышами. Еще видны ослы, на поле у берега.

картины острова: вид из карраха

Волна ударила в борт, швырнула в сторону. Лодочники заорали друг на друга.

Держитесь, мистер Ллойд.

Волна хлестнула с другой стороны. Лодочники поднялись с мест, опустили весла поглубже, плечи, шеи и лица напряглись. Ллойд вцепился покрепче, втянул голову в плечи. Заорал на лодочников.

Я выйти хочу.

Они заорали в ответ.

Мы того и гребем, мистер Ллойд. Сэр.

Гребцы замолотили по воде, которая из синей стала серой, из тускло-серой — черной, поверхность и подбрюшье воды взбаламутились и перемешались, вздернули лодку на дыбы, принялись швырять ее с волны на волну — лодочникам было не выгрести против водного напора, весла могли лишь удерживать лодочку в этом кручении, мешать ей перевернуться.

Ллойд шлепнулся в чрево лодки, в грязную стоячую воду, рюкзак все еще на коленях, пальцы так и вцепились в борта. Они видел, что из домов на утес выбегают мужчины и женщины. На дорожку, что ведет к бухте. Налетел вал, подмял его под себя, промочил грудь и голову

плот Жерико

чертов каррах Ллойда

Его в третий раз вырвало, желчь и желтая пена потекли по груди на рюкзак, чаек не заинтересовали. Он вытер рот о плечо пиджака.

Терпеть не могу эти долбаные лодки.

Заорал на лодочников.

Пошла она на хрен, эта лодка.

Они были заняты: смотрели на скалу, врезавшуюся в океан, рассекшую, разъявшую, раздробившую воду, которая теперь швыряла лодку из стороны в сторону, с носа на корму, на шеях у них вздулись артерии и вены — гребцы пытались развернуть лодку к старикам и женщинам, махавшим со спуска к бухте. Ллойд хотел помахать в ответ, возвестить о своем прибытии, но в нос ударила волна, лодка закрутилась, море, небо и суша понеслись вскачь, закружились, все быстрее, все по кругу, лодочники орут, верещат

этот их язык

гортанный

но из воронки все же выгребли на гладь бухты, к спуску, где стайкой островитяне в темной одежде — мужчины, женщины и дети — молчат, таращатся. Лодочники бросили весла и подались вперед, а каррах отдали в распоряжение старых островитян, шагнувших в воду

в обычной обуви не в сапогах не в бахилах

Старые островитяне вытащили из лодки мольберт, сундук и весла. Лодочники шагнули за борт, Ллойд остался на месте, на дне лодки в луже воды, пальцы впечатаны в деготь. С ним заговорил старый островитянин.

Amach leat anois.

Старик поманил его пальцем.

Amach leat anois.

Ллойд кивнул и ни с места. Старик поманил снова. Выйди.

Он взял старика за руку, потом за локоть, вцепился в грубое сукно куртки, шагнул на выветренную бетонную плиту, ноги дрожат, подгибаются. автопортрет: в образе новорожденного жеребенка Он прислонился к утесу, заросшему раскрошенными ракушками и лишаем, и стал смотреть, как старые островитяне вытаскивают лодку из воды, переворачивают, уносят, держа над плечами и головой, точно как на фотографии в его книге про остров.

картины острова: лодка с ногами

Лодочники и островитяне ушли вверх по склону следом за стариками и лодкой, унося весла, его мольберт, сундук с красками и кистями, он же остался вымыть лицо, сполоснуть волосы — солоноватая свежесть на коже приносила облегчение. Он погрузил в воду рукав, оттер пятна с пальто и рюкзака и двинулся следом за остальными — с пальто и волос капает вода; поднявшись от берега, старики опустили лодку на землю.

А потом пошли дальше, вверх по склону к деревне. Ллойд замыкал долгую медлительную цепочку, двигавшуюся к одному из домов. Вошел внутрь. Ему кивнула какая-то женщина, указала во главу выкрашенного голубой краской деревянного стола: в каркас вставлена меламиновая столешница, между пластиком и деревом застряли и гниют кусочки пищи.

Она поставила перед ним чашку, блюдце, тарелку. Налила чая из большого металлического чайника. Вторая женщина, помоложе, с волнистыми каштановыми волосами, ниспадающими на грудь, подала ему хлеба.

An mbeidh greim arain agat?

Он покачал головой. Она отошла

волосы

спадают вниз

переливы, чернильно

каштановые тона

простые линии

мягкость.

Лодочники взяли по два ломтя хлеба и не переставали говорить, пока устилали хлеб сперва маслом, потом вареньем, используя один и тот же нож, теперь в масле варенье, а в варенье масло.

Он налил себе молока из кувшина — тот оказался больше и тяжелее, чем он рассчитывал. Чай с молоком пролился на стол. Он поискал салфетку, не нашел. Махнул рукой, но та, что постарше, стояла к нему спиной. Щелкнул пальцами. Она обернулась, помедлила, подошла к столу с чистой чашкой. И блюдцем. Вытерла лужу, долила чая, добавила молока. Он выпил, радуясь цепкому теплу.

Я им сказал, что вы картины писать приехали. Это с ним заговорил Франсис Гиллан.

Да, верно.

Что проживете до конца лета.

Так и есть.

Они хотят знать, что вы писать будете.

Я приехал писать утесы. Ничего больше.

Не хотят здешние, чтобы вы их писали.

Тогда не буду.

Женщина налила еще чаю с молоком. Ллойд выпил. В кухню вошли другие мужчины, стянули, садясь, кепки, рассовали по карманам. Глядя на Ллойда, стали пить чай и есть хлеб.

автопортрет: объективизация

Он отвернулся от мужчин, все они были стариками, от Франсиса, посмотрел напервого лодочника.

Сколько на острове жителей?

Девяносто два, мистер Ллойд. Двенадцать семей. А сколько говорят по-английски?

Дети все неплохо.

А из взрослых?

Кто хорошо говорит, все уехали.

Он снова отказался от хлеба.

А велик ли остров?

Три мили в длину, полмили в ширину.

Где я буду жить?

Я вам покажу.

Когда?

Сперва чаю выпьем, мистер Ллойд.

Лодочники заговорили с другими мужчинами: беззубые рты, пиджаки в корке грязи и морской соли, глубокие морщины на лицах, прочерченные ветром и морской солью

ногтем по масляной краске

Море вновь всколыхнулось, по телу прокатилась волна. Он закрыл глаза, успокаивая желудок, но валы все ходили, смешиваясь с гортанными звуками непонятного языка, вязким удушающим запахом горящего торфа и вареного мяса. автопортрет: тошнота

Он встал. Резко. Поманил к себе первого лодочника.

Мне нужно прилечь.

Через минутку, мистер Ллойд. Я почти допил.

Нет. Прямо сейчас.

Лодочник опустил чашку на стол и медленно поднялся. Натянул кепку, кивнул другим мужчинам, женщинам, стоявшим у окна, — у той, что помладше, Марейд Ни Гиллан, из пальцев безвольно свисал половник. Они смотрели, как Ллойд выходит, и сдерживали смех, пока он с лодочником не оказался снаружи и не миновал трех окон по фасаду дома. Марейд хохотала заливисто. Та, что постарше, Бан И Нил, принесла к столу еще чайник с чаем.

Видели когда таких? — спросила она.

Я думала, Михал его треснет, сказала Марейд. Ему еще свезло, что он его не утопил, сказал

Франсис.

Все засмеялись.

Какие все мужики задаваки, сказала Бан И Нил. И блевотина по всему пузу, сказала Марейд.

Все опять засмеялись.

До чего же у него вид неприличный, сказала Бан И Нил.

Просто невероятно, сказала Марейд.

А видели, как он мне пальцами щелкал? — сказала Бан И Нил. Все это видели?

Да все видели, мам. Прямо как индусу на побегушках.

Это в моем-то доме, Марейд. Он за кого себя принимает?

Старики смеялись, раскрыв рты, закинув головы.

В твоем доме угодить трудно, сказал Франсис. Пусть еще радуется, что я ему чай на голову не вылила, сказала Бан И Нил.

А я в него хлебом не кинула, сказала Марейд.

Франсис всплеснул руками.

Ну ладно, хватит, сказал он.

Ачто?—сказала Марейд. Он нас за тупых держит. Бедолага, сказал Франсис. Он же гость тут.

Будто мы все неграмотные, продолжала Ма

рейд. И английского вообще не знаем.

Бедолага, сказал Франсис.

Марейд уставилась на него.

Что, правда — Франсис Гиллан пожалел англи

чанина?

Так и есть, Марейд, он же здесь впервые.

Это не дает ему права нам хамить.

Впервые на каррахе, Марейд.

Так он сам так придумал, Франсис.

А вы его, бедолагу, в штыки приняли.

Стало тихо. Совсем.

Франсис щелкнул пальцами.

Островные покатились от хохота.

Видели бы вы его на лодке, сказал Франсис. Поднял чашку. Бан И Нил ее наполнила. Дала еще хлеба.

Он всю дорогу блевал, сказал Франсис. И разговаривал сам с собой. Бормотал, точно старуха.

Я его как в бухте увидела, все поняла, сказала Бан И Нил. Едва живой был.

Зачем ему все это, Франсис? — спросила Марейд.

Франсис покачал головой.

Не знаю.

Мог на нормальной лодке добраться, как все, сказала Марейд.

Этот тип считает, он не как все.

Но на каррахе-то, возразила Марейд. Уж слишком не как все.

Да еще и кучу денег заплатил за это удовольствие, сказал Франсис.

Бан И Нил передернулась.

Я в эту посудину больше ни за какие деньги не сяду, сказала она.

Я и сам едва решился, сказал Франсис. Давно не пробовал.

Это-то видно, сказала Бан И Нил. И потом еще эти скалы.

Франсис откинулся на спинку стула.

Да, к мотору быстро привыкаешь.

Повезло, что все хорошо кончилось.

Франсис пожал плечами.

Да все у нас путем было, Ван И Нил.

Надеюсь, оно того стоило, сказала она.

Еще бы.

И сколько?

Так я тебе и сказал, Бан И Нил.

Да ладно, Франсис. Сколько?

Он покачал головой. Она собрала тарелки, блюдца и чашки в стопку перед собой.

Как его звать-то?

Мистер Ллойд, сказал Франсис. Из Лондона.

С банком как-то связан? — спросила она. Наверняка, сказал Франсис, если заплатил столько за переправу.

Они рассмеялись, потом разом смолкли. Мимо трех окон к дверям шел Михал.

Вид у него кислый, сказала Марейд.

Михал распахнул дверь.

Их светлость желает, чтобы мебель переставили, сказал он.

Ну, с ним хлопот не оберешься, сказала Бан И Нил.

И чтобы кровать развинтили, сказал Михал. Кровать?

Да, Марейд. Кровать. Гаечный ключ нужен. Никогда еще такого не было, сказала Бан И Нил. Ни разу, подтвердил Михал.

Всем гостям всегда нравилась эта кровать.

А этому нет, сказал Михал. Он там вообще про все разоряется.

Франсис и два старика отправились с Михалом в коттедж, в грубо оштукатуренную комнатушку, где пахло плесенью, ближе к полу побелка облезла и осыпалась. Ллойд стоял у окошка, выходившего на море, несвежая тюлевая занавеска колыхалась у его щеки.

Я же говорил, мне нужен дом с освещением. Тут фонари есть, мистер Ллойд.

Мне для работы.

Еще принесу.

Ллойд покачал головой и повел их в соседнюю комнату — там стояли двуспальная кровать, застеленная выцветшим зеленым покрывалом, гардероб и туалетный столик, но без зеркала. Стены здесь были посуше, хотя окно — не больше, чем в первой комнате.

Мы гардероб наверх не понесем, мистер Ллойд. Уберите его из комнаты.

А вы рисуйте наверху, мистер Ллойд. Там есть

пустая комната.

Там освещение плохое.

Вы сказали, что и здесь плохое, так какая разница?

Ллойд стащил матрас с кровати.

Давайте, за дело. Пожалуйста.

Четверо мужчин разобрали кровать и унесли наверх. Туда же затащили и туалетный столик, а гардероб выволокли в главную комнату, где была большая дровяная плита, стол и шесть стульев.

Теперь нормально, мистер Ллойд?

Уже получше.

Ладно, значит, сойдет.

Мужчины ушли, Ллойд открыл двери и окна.

Снял все занавески, свалил в угол большой комнаты, за дверью. Поставил мольберт в спальне, где теперь не было кровати, повернул почти перпендикулярно к окну, так, чтобы свет на него падал, а тень нет. Вытащил из туалетного столика самый узкий ящик, установил на два стула слева от мольберта. Принес от входа в мастерскую деревянный сундук — тот еще не просох от морской воды, — размотал пленку, отпер, задержав дыхание, сундук, поднял крышку

краски целы

море не повредило

не тронуло

Он вздохнул и стал перегружать содержимое сундука в ящик: палитры, скребки, восемь кистей из щетины, шесть колонковых, три бутылки скипидара, три льняного масла, одну с желатином, тряпки, липкую ленту, пузырьки, бутылки, грунт, карандаши, ручки, тушь, уголь, а еще перочинный нож, ножницы, бечевку, накидку — черную, чтобы поглощать солнечные лучи. А потом краски, оранжевую, желтую, алую охру

подсолнечники

красные крыши

рыночные лотки

летний зной

здесь ни к чему

в сером влажном краю

зелено-буро-голубом

Это краски?

Он вздрогнул. С ним рядом стоял мальчик

скорее мужчина

чем мальчик

но еще мальчик

Это краски?

Ты никогда не стучишь?

Нет.

А стоило бы. Это теперь моя мастерская.

Чай готов.

Я не голоден.

Это краски?

Да. Тебя звать как?

Джеймс Гиллан.

Художник протянул руку.

Сын Франсиса Гиллана?

Джеймс покачал головой.

Не. Он мой дядя.

Джеймс указал на ящик.

Можно попробовать?

Нет. Это мне для работы.

В общем, чай готов.

Спасибо, я потом чего-нибудь поем.

Потом не будет.

Ллойд вздохнул.

Ладно, раз ты так считаешь, нужно идти.

Ллойд вслед за мальчиком вернулся в дом. Джеймс нес белую пленку, которую Ллойд выбросил.

Ты здесь живешь?

Да. В доме у бабушки.

А дом, в котором живу я, чей?

Брата Михала.

А он где живет?

В Америке.

Это не на острове.

Нет, подтвердил Джеймс. У него тут два дома. Он их сдает. Кучу деньжищ получает с таких, как вы.

Домовладелец в отсутствии, сказал Ллойд. Причем ирландец, сказал Джеймс.

А это что-то меняет?

По мне, ровным счетом ничего.

Ллойд сел на прежнее место. Михал и Франсис уже расположились за столом. Бан И Нил принесла тарелки с жареной рыбой, картофельным пюре, отварной капустой. Ллойд поковырял пищу, но есть не стал.

Поесть надо, мистер Ллойд, сказал Михал.

Я не голоден.

Обед каждый день в час, мистер Ллойд, ужин в половине седьмого.

То есть это ужин?

Да.

А похоже на обед. А обед на что похож?

На ужин.

Ллойд рассмеялся.

Чего-то я не понимаю.

Да все просто, мистер Ллойд. Еда почти всегда одна и та же.

Марейд налила чая, Бан И Нил разрезала яблочный пирог. Ллойд съел и выпил.

Так-то оно лучше, сказал Михал.

Еще бы, сказал он.

Художник встал, кивнул двум женщинам у печки. Спасибо.

Они кивнули в ответ.

Та failte romhat.

Пойду пройдусь, сказал он. Сориентируюсь. Вечер для этого самое то, сказал Михал.

В какую сторону лучше?

Да в какую хотите.

Я бы посмотрел на утесы.

Там не заблудишься, мистер Ллойд.

Это утешает.

А вот свалиться можно.

Спасибо. Буду об этом помнить.

Он взял пальто, шляпу, блокнот, карандаш и поднялся по деревенской улице на холм, мимо стариков, которые стояли, прислонившись к низкой стене, с сигаретами в руках, во рту, на земле лежали собаки. Старики ему помахали, улыбнулись, стали глядеть, как он шагает по тропинке, плохо понимая куда, зная только, что хочет прочь, подальше от любопытных глаз, от длинных языков; он шел и дышал стремительнее, чем ему бы хотелось, замедлил шаг только за пределами деревни, возле куч торфа, накрытого синей, оранжевой и белой пленкой — она была обвязана веревкой, но все же хлопала на вечернем ветру. Он миновал огород, грядки с картофелем, капустой и луком, обложенные толстым слоем гниющих водорослей, с земли что-то склевывали куры. Ему встретились три коровы, две свиньи, еще нескольких кур, четыре осла и стадо овец, которые щипали травку: на тропинке она росла гуще; тропинка стала совсем узкой, когда он попал из деревни в дикую часть острова, земля под ногами сделалась влажной, трава здесь пожелтела и высохла, пожухла и погорела на ветру. Тут и там прыгали, резвились кролики, птицы вспархивали из травы, перекликались, улетая вверх, к вечернему солнцу. Он засвистел и пошел дальше, приостановился, когда тропка закончилась, исчезла в траве.

Огляделся, пытаясь понять, куда дальше, ничего не нашел и зашагал прямо по траве к самым отвесным утесам, помедлил, чтобы зарисовать дерево, сбитое ветром в плотный шар переплетенных со стволом ветвей, потом еще — зарисовать озерцо с солнечными бликами на воде. Он гудел себе под нос, поднимался на холмы в поисках утесов, которые приехал рисовать, отметил, что здесь уклоны куда круче, что здесь, в западной части острова, если идти в направлении вечернего солнца, которое все еще стоит в небе высоко, выше, чем он привык, начинает ломить икры. Внутри зародилась дрожь предвкушение

возбуждение

автопортрет: свидание вслепую

Он подошел к краю утеса, наклонился вперед, закрыл глаза правда из книги лодка с ногами неправда из книги поющие лодочники неправда правда все одно утесы как ответ

Он открыл глаза, глянул вниз с утеса. Пнул пожухшую от ветра траву пастель синий зеленый

оттенки розового

воскресные художники ограда парка

ты недостоин

масляной краски

плесени

дождь и холод

капусты

картофеля

зажаренной рыбы

Он плюхнулся на траву, закрыл лицо локтями. автопортрет: после свидания вслепую Подсчитал потери, деньги, потраченные на переправы, поезда и автобусы, аванс за дом, еще расходы на путешествие к югу к подсолнухам

красным крышам

растрескавшейся земле

блеску моря

к тому, что уже написали

Встал, еще раз взглянул на утесы, в надежде увидеть их иначе, такими, как в книге. Покачал головой, повернул назад к деревне, пошел по закраине острова, под напором усиливающегося ветра. Засунул шляпу в карман, ошеломленный яростью порывов, карабкался вверх в поисках тропы, высматривал путь обратно к себе в коттедж, чтобы сложить вещи и уехать с лодочниками, вернуться

обратно

к сытым

самодовольным

дельцам

их душечкам

ауэрбаху

бекону и Фрейду душечки дельцов душечка-делец

Ветер задул так, что он упал на колени, плохо понимая, как вернуться. Дополз до верхней точки склона, до края острова, в надежде увидеть огни деревни. Посмотрел вниз. На утесы. Прямо как в книге — косматая крепкая буйная красота, грохот волн, разбивающихся о камни в двухстах футах у него под ладонями и коленями. Он плюхнулся на живот, вытянулся дальше за край, мощь волн, ударяющих в скалы, сотрясала ему плоть и кости красота

нездешняя

незримая

ненаписанная

достойная

масляной краски

Он рассмеялся

плесени

дождь и холод

картофеля

зажаренной рыбы

Он так и лежал на животе, глядя, как закатное солнце озаряет западную стену утеса, световое шоу из нездешних тонов розового, красного, оранжевого и желтого, таящегося в камне, цветов, которые он никак не ждал отыскать так далеко на севере. Он зарисовал их в блокнот, пополз на четвереньках вдоль края утеса, чтобы взглянуть на пещеры и арки, высеченные океаном, зарисовать селедочьи плавники, бакланов и крачек — они кричат и заляпывают камень жирным белым удобрением, которое камню не впитать, зарисовал, как здесь, далеко на севере, падает свет, зная, что на рассвете падать он будет иначе, и в полдень тоже, иначе в четыре часа дня, в дождь, туман, зимой, осенью, летом, весной, перекличка солнца и камня, бескрайняя, бесконечная.

Он перекатился на спину и посмотрел в потемневшее небо, продолжая гудеть одна правда

две правды

три правды

а лодочники все же поют на веслах

но

только

не

Для

меня

Утром, позавтракав кашей, чаем и хлебом, он задал Бан И Нил вопрос. Произнес его медленно, проговаривая каждый слог.

Вы знаете, когда приходит почтовое судно? Она выключила радио, крикнула. Примчался Джеймс.

Bi ag caint leis, сказала она.

Вам чего? — спросил мальчик.

Почтовое судно. Когда оно приходит?

Завтра, мистер Ллойд.

А я думал, сегодня.

Сегодня воскресенье.

Мне нужен мой багаж.

По воскресеньям суда не ходят, мистер Ллойд.

И что мне делать до завтра?

Джеймс пожал плечами.

Ждать.

Ллойд вынес стул на улицу, поставил на сланцевую плиту, вкопанную в землю у входа в его коттедж. Открыл блокнот, стал зарисовывать деревню, коттеджи, домики, мужчин и женщин, передвигавшихся от двери к двери, собак, кошек и кур на единственной улице. Зарисовал море, тропу, ведущую к морю. Зарисовал Джеймса, который шел к нему с чашкой и тарелкой, чаем и хлебом, в чай уже добавили молока, на хлеб намазали тонкий слой масла и варенья.

Это вам подкрепиться, мистер Ллойд.

Спасибо, Джеймс.

Он взял у него чашку и тарелку.

Аты сегодня чем займешься?

На мессу пойду.

Я не видел церкви.

В здании школы.

А священник?

Джеймс пожал плечами.

Бан И Нил что надо знает.

Джеймс ушел, Ллойд продолжал рисовать островитян: они приоделись, мужчины в костюмах, волосы зачесаны назад, женщины в платьях, кардиганах, с подкрашенными губами.

картины острова: воскресная месса

Михал помахал рукой, окликнул.

Пойдете, мистер Ллойд?

Ллойд покачал головой.

Это не для меня.

Взял пальто, шляпу, засунул блокнот и карандаш в карман и пошел по краю острова, держа вслед за солнцем к югу и востоку, — здесь подниматься по склонам было не так мучительно. Посидел на траве, посмотрел в морскую даль вокруг острова: солнце блестело на водной глади, птицы ныряли, охотились, а он грелся на солнце вдали от Лондона, от других, от них, их выставок, рецензий, рукоплесканий, их сцены

от нее

там

среди них

душечка-делец

среди них

в ее среде

не моей

Он лег. Стал ждать. Хотя ветер и холодил. Сел, еще раз посмотрел в морскую даль — она посерела. автопортрет: на самом краю

Он вернулся в деревню, сел за ужином на то же место. Лодочники пока не отбыли. Франсис нагнулся к нему.

Вы местных рисовали.

Да. Когда они шли к мессе.

А сказали — не будете.

Правда? Я забыл.

Шустро, однако, мистер Ллойд.

Что шустро?

Забыли.