Короткое замыкание

ГЛАВА 6

Чем ближе подходил Штефан к заводу, тем сильнее билось сердце. Одно за другим всплывали воспоминания: период ученичества — слишком короткий, потому что заводу не хватало рабочих рук, шумное общежитие, столовка с достопамятной перловой кашей да тушеной капустой, а фасолевый суп — как настоящий праздник. Это были тяжелые годы классовых конфликтов, кончившихся национализацией средств производства. А потом та страшная засуха, изможденные лица голодных ребятишек с севера, скитавшихся по городам и селам уезда. Первые шаги в профсоюзе, бурные демонстрации в поддержку Национально-демократического фронта, вступление в партию… Сколько же времени утекло с тех пор! С горьким чувством упрекал он себя в том, что так редко наведывается сюда, где каждый камень мостовой, каждый кирпич в стене знаком ему с юных лет. И вот перед глазами выросла монументальная стена, окружающая целый комплекс гигантских корпусов. Одни, взметнувшись высоко в небо, купались в лучах жаркого солнца. Другие, распластавшись между ними, матово отсвечивали прямоугольниками плоских крыш. Вдали виднелись металлические каркасы и ряды строительных лесов — вставали новые цехи и мастерские.

Он остановился у главного входа с ярко-красными буквами «Энергия». Подошел к вахтеру на проходной и сразу успокоился — за столиком с двумя телефонами сидел Бакыр, тот самый Бакыр, о ком говорили, что он ровесник завода.

— Позабыл нас, сынок, совсем позабыл! И не стыдно тебе?

«Да, состарился наш вахтер. Теперь уж молодежь вряд ли назовет его дядюшкой Бакыром, скорее, дедом», — думал Штефан, разглядывая обветренное, задубленное, в глубоких морщинах лицо старика. Его белые как снег волосы резко контрастировали с черными живыми глазами, от которых ничто не могло укрыться. Трудно было представить себе завод без дядюшки Бакыра Мануша, бессменного и грозного хозяина проходной. В жилах его текла албанская кровь — он происходил из арнаутов, искавших здесь два века назад спасения от турецкого разбоя. Из поколения в поколение служили арнауты верой и правдой в имениях помещиков Потыркэ и Панэ на землях Должа и Яломицы. После крестьянского восстания 1907 года отец Бакыра, Схефтек, поклялся не служить боярам и перевез семью в город. А тут попал из огня да в полымя: албанцев брали только в сторожа. Стал он работать на фабрике и вскоре сдружился с мастеровыми. В 1917-м хозяева сбежали, поручив Схефтеку охранять предприятие. Через несколько месяцев в город вошли немцы, и, когда он отказался впустить их на фабрику, его расстреляли. Спустя два года вернулись хозяева и великодушно пожаловали вакантное место в проходной, освободившееся после гибели Схефтека, его сыну. Бакыр был тогда молод, но уже хорошо усвоил, что значит быть охранником. Даже в незабываемом тридцать третьем, когда все рабочие до единого вышли на улицу из солидарности с бастовавшими железнодорожниками, пост свой не покинул. В 1948-м, хотя Бакыр с большим трудом понял смысл проходившей по всей стране национализации, он остался на заводе по просьбе рабочих. А инженер Овидиу Наста сказал тогда: «Бакыр — человек верный и надежный». В другой рекомендации он и не нуждался. У Бакыра Мануша была потрясающая память — он знал по имени всех рабочих, помнил даже, кто когда пришел на завод, кто где набедокурил еще во времена ученичества, женат ли, сколько детей, в меру ли пьет. Алкоголь ненавидел люто. Приложился с утра — сиди лучше дома, все равно на завод не пройдешь. Бакыр не уступал даже начальникам цехов, когда те приходили и умоляли: «Пропусти человека, поддал-то самую малость, а он сегодня позарез нужен»…

Бакыр по-отечески смотрел на Штефана, в его взгляде читался немой вопрос.

— Что делать, дядя Бакыр, работа засосала, дома собственного не вижу…

Вахтер лукаво улыбнулся:

— Полно, домнул[4] инженер, мы ведь тоже кое-что понимаем. Ты теперь в начальники выбился, чего тебе тут искать?

— Ну вот еще! Ты же меня с шестнадцати лет знаешь, — нахмурился Штефан.

— Ладно, молчу. Только с тех пор, как тебя ветром отсюда сдунуло, у меня борода до пояса отросла.

— Ладно, дядя Бакыр, ты, я вижу, по-прежнему такой же неприступный, как скала. Ну да мы еще успеем поговорить. — И Штефан шагнул было на заводскую территорию.

— Стоп! Обожди! Куда идешь? — остановил его вахтер, грудью закрыв проход.

«Вот чертов дед, — улыбнулся Штефан. — Знает меня как облупленного, а прикидывается…» Он вытащил из кармана удостоверение. Старик развернул его, повертел в руках, вернул с равнодушным видом.

— У нас это не годится. С ним можешь ходить там, в городе. А тут носят специальные нагрудные знаки.

— И что же мне теперь делать? — растерялся Штефан.

— Скажи, как полагается, к кому тебе надобно, и сиди жди, пока начальство решит, пускать тебя или нет.

Штефан передернул плечами, процедил сквозь зубы:

— Куда, куда, к генеральному, разумеется.

И сторож опять не упустил случая лишний раз уколоть гостя:

— Ну конечно! Извини, пожалуйста. Известное дело: шишка с шишкой дружбу водит. — Он набрал номер телефона. — Мариета, здесь вот товарищ инженер Попэ, он хочет пройти к шефу… — И повернулся к Штефану: — В городе он, в уездном комитете.

Штефан оторопел. Ведь они заранее договорились, что он сегодня приедет на завод.

— Ладно, подожду в его кабинете. — Увидел, что Бакыр колеблется, и добавил: — Не торчать же мне здесь, на проходной, эдак я все твои секреты выведаю!.. Как ее фамилия, этой Мариеты?

— Ласку, — пробормотал вахтер.

Штефан взял из его рук трубку.

— Говорит Штефан Попэ из уездного комитета… Да, Бакыр мне сказал. Что же это у вас за порядки такие — держать гостя на проходной?.. И не оставил никаких указаний? Хорошо, я позвоню в партком.

— Секундочку, — пискнула трубка. — Вот товарищ Нягу как раз рядом.

Послышался другой голос — тягучий фальцет:

— Вы уж извините, товарищ Попэ. Приказ есть приказ, его надо выполнять. Передайте трубочку, я скажу, чтобы вас пропустили. Порядок все же должен соблюдаться…

Бакыр взял трубку. Заговорщически улыбнулся, пропуская Штефана. А удостоверение оставил у себя.

«В конце концов, что мне на них обижаться? — подумал Штефан. — Они люди подневольные, но к чему разводить такие формальности? А если что-нибудь срочное?»

Широкая аллея вела к административному корпусу. Серый бетонный куб высился над заводом многоэтажной громадой. Широкие лестницы были неправдоподобно чисты — казалось, на них еще не ступала нога человека. Лифты сновали вверх и вниз, двери бесшумно открывались, и молчаливые люди спешили по своим кабинетам. Ни привычных шуток, ни веселых голосов, которые когда-то не угасали здесь. «Все иначе, — подумал Штефан. — В общем-то, неплохо, каждый занят своим делом. Но уж больно много суровости и какой-то чопорной деловитости. Морг, да и только». На третьем этаже он подошел к высокой дубовой двери с элегантной табличкой: «Генеральный директор».

Мариета Ласку, женщина внушительных размеров, с волосами цвета красного дерева и тщательным макияжем, заметалась, рассыпалась в извинениях, предложила чашечку кофе и свежую газету, которую «даже шеф еще не раскрывал». У ее стола, развалившись, сидел Василе Нягу. Он не спеша поднялся и с важным видом протянул холеную влажную руку. Когда Штефан отказался от всего предложенного, «старичок-добрячок» тоже заволновался:

— Ну почему же, товарищ Попэ? Такой уж у нас порядок в секретариате, да и на всем заводе тоже. Товарищ генеральный директор учит нас быть всегда вежливыми, гостеприимными, предупредительными… Вот и товарищ Ласку, хоть и беспокойна не в меру, а работник добрый… У нас все такие.

— Так уж и все?

— Бывает, конечно, оторвется кто-нибудь от коллектива, ошибочку допустит, но зато остальные… С тех пор как у нас директором товарищ Павел Косма, порядочек — любо-дорого посмотреть. Образцовый порядок! У вас в уездном комитете, конечно, об этом наслышаны.

Штефан с интересом рассматривал человека, изо всех сил старавшегося казаться жизнерадостным, искренним, излучающим доброту и оптимизм. Василе Нягу был одет несколько необычно. Наглухо застегнутый серый китель, галифе из домотканого сукна, заправленные в толстые гетры, огромные тяжелые ботинки. На его широком невыразительном лице застыла раз и навсегда заученная улыбка. Глазки были неуловимы под опухшими веками. Бесформенный нос нависал над верхней губой, рот был до смешного маленький и щербатый.

— Хорошо, что мы встретились, товарищ Нягу, — сказал Штефан. — Я бы все равно вас разыскал. Но сначала я хотел переговорить с товарищем Космой, мы с ним договорились о встрече.

Нягу развел руками.

— Ничего не поделаешь, товарищ Попэ. Не мы порядки устанавливаем. Сам товарищ Иордаке вызвал. Тут уж хочешь не хочешь, а надо ехать.

«Странно, — думал Штефан, — с Космой мы договорились, а Иордаке еще в восемь утра было доложено, что я отправляюсь на «Энергию», и он вовсе не собирался вызывать Павла…» Нягу с невинным видом глядел в окно, словно приход Штефана его абсолютно не касался. Впрочем, время от времени он все же бросал тревожные взгляды на гостя, и это не ускользнуло от Штефана.

— Пожалуй, нет смысла терять время даром.

— Конечно, товарищ Попэ, — подхватил Нягу. — Совершенно верно. Дела не ждут. Мы ведь знаем, как вы заняты. Приезжайте в другой раз, когда товарищ директор будет на месте.

Но Штефан охладил его пыл:

— Вы меня не так поняли. Я пока пройдусь по цехам, побеседую со старыми друзьями. Давненько мы не виделись. А когда товарищ Косма возвратится, дайте мне знать.

Нягу мялся в нерешительности.

— Да у нас… в отсутствие директора… Как говорится, хозяин со двора — запирай ворота. Ну да ладно, так уж и быть, под мою ответственность. Идемте, я буду вас сопровождать.

— Я в няньках не нуждаюсь. На этом заводе я вырос и чувствую себя здесь как дома, — отрезал Штефан.

— Да что вы, товарищ инструктор, просто для меня большая честь пройти с вами по цехам, показать, чего мы достигли, объяснить… — заюлил Нягу. — И потом, у нас, знаете, существует свой внутренний распорядок. Никто не имеет права ходить по заводу без сопровождения. Имеется в виду — посторонние.

— Это меня-то вы считаете посторонним?

— Как бы то ни было, но на заводе вы не работаете.

Глядя ему прямо в глаза, Штефан произнес раздельно:

— Вот что, товарищ Нягу, на «Энергии» я никогда не буду посторонним. И в нагрудном знаке не нуждаюсь: меня тут все знают, хотя и не виделись давно. Насколько мне известно, у вас масса дел в парткоме, в первичных организациях. Так что займитесь ими. А в партком я загляну позже.

— Вы не представляете, как много у нас перемен! — не отставал Нягу. — Работают новые цехи, мастерские специального назначения. Осуществлена комплексная реорганизация завода…

— Знаю, а чего не знаю — увижу. Без гидов и комментаторов.

— Хорошо, дорогой товарищ, как скажете. Но вы забыли, что, согласно распоряжению генерального директора, необходимо иметь…

Попэ смерил его презрительным взглядом.

— С этого бы и начинали… Разумеется, мандат. Вот он, держите, товарищ Ласку. Я оставляю его вам, покажете потом товарищу Косме. — И вышел.

Секретарь бросился к Мариете, вырвал из ее рук бумагу.

Тяжело опустившись в кресло, секретарь задумался. «Так и есть! Предчувствие не обмануло. И ведь, как назло, директор уехал. А этот как танк — ничем не прошибешь! И я тоже хорош, чего ввязался? Еще неизвестно, что они тут раскопают…»

Мариета, не скрывая удовлетворения, разглядывала его встревоженное лицо. Только эта невинная месть ей и оставалась, с тех пор как, отлученная Космой от всех секретов, она утратила свой авторитет. А ведь раньше, зная все входы и выходы, все тайные пружины, прекрасно ориентируясь в обстановке на заводе, она была абсолютно необходимой и для директора Форцу, и для многих работников, вынужденных прибегать к ее помощи в разрешении срочных проблем. Этой потери Косме она простить не могла.

В вестибюле Штефан увидел гигантский, во всю стену, план завода. Цехи раскрашены в яркие цвета, мастерские заштрихованы, а лаборатории обведены синим контуром. Все как на ладони.

Войдя под своды токарного цеха, он был поражен царившим здесь образцовым порядком, глубоко продуманной расстановкой станков, которая оставляла достаточно места для каждого рабочего, а вместе с тем полностью использовала возможности помещения. С тех пор как Штефан покинул завод, количество станков тут, пожалуй, утроилось. И каких станков! С трудом отыскал он несколько старых машин, выпущенных когда-то в Араде. «Последние из могикан», от них как будто даже нафталином пахнуло. А рядом сверкали никелем французские, английские, американские, японские станки… Не было забыто и освещение. Мощный пучок лучей падал точно на резец, а вокруг мягкая подсветка, сочетающаяся с матово-зеленой окраской стен. Штефан не спеша переходил от станка к станку. И вдруг сквозь широкие стекла диспетчерской увидел инженера Иона Саву с телефонной трубкой в руке и очками на лбу. Сава кричал что-то неведомому собеседнику, яростно жестикулируя свободной рукой. «Сейчас его лучше не трогать», — подумал Штефан и шагнул в сторону. Но вдруг чьи-то мозолистые руки закрыли ему глаза. Знакомый голос спросил:

— А ну, угадай!

Штефан не сомневался ни секунды:

— Дед Панделе, кто же еще! — и с сыновней почтительностью обнял старика. На всем заводе не было, наверно, рабочего, который бы не знал этого знаменитого деда. Многим вложил он в руки инструмент, научил ремеслу, вывел в люди. — А ты все на посту, дедушка Панделе? Как говорится, вперед, и только вперед?

Какая-то странная тень промелькнула во взгляде старика, но это длилось лишь мгновение. Поглядев на Штефана снизу вверх — инструктор был на целую голову выше, — он проговорил с укором:

— Хорош ученичок, нечего сказать. Забыл своего учителя — и как с гуся вода!

Штефану опять стало стыдно. На него смотрели еще не поблекшие голубые глаза, в которых светилась неподдельная радость. «Ну и осел я, право, настоящий осел, — подумал Штефан. — Забыть, может, не забыл, но и помнить не очень-то вспоминал».

— Я в курсе всех ваших событий, мне Санда рассказывает, — ответил он извиняющимся тоном.

— Пусть рассказывает, на то она в пропаганде и работает. На ней и партпросвещение, и наглядная агитация, и культработа. Вон и Ликэ тоже усердствует в стенгазете. Каждый на своем месте, как в книжках учат… Но, скажу тебе прямо, наше рабочее слово не всегда доходит до них. Что где чего — они, конечно, знают…

— Ну вот я, к примеру, знаю, — попытался пошутить Штефан, — что наш уважаемый Панделе вышел на пенсию, что сын его — бухгалтер на хорошем счету, а дочурка, та самая вертушка, что у меня когда-то на коленях прыгала, теперь в ударниках ходит и заводским комсомолом заправляет.

Деду шутливый тон, однако, не понравился. Он испытующе посмотрел на Штефана, как бы желая прочесть его мысли.

— Это разве секреты? На то у нас радиоузел есть. Захотят — ославят, захотят — прославят, им неважно, что ты за человек. Взять хоть меня. Когда уходил на пенсию, тут только и вспомнили, что у деда Панделе есть фамилия — Думитреску.

— Что, обидно?

— Да на работе обо всем не переговоришь. Заходи как-нибудь вечерком. Новоселье мы не справляли, живем там, же — в собственном доме с садиком. Да что я говорю, ты ведь и дорогу-то к нам, наверно, позабыл.

— Неправда! Вот увидишь, загляну на днях в твой дворик. И, как бывало, без предупреждений, чтобы стола большого не накрывал.

Дед засмеялся:

— Врасплох меня не застанешь. Заходи, я ведь понимаю, времени у тебя нет, а так бывал бы ты у нас часто. По глазам вижу, нашенским остался.

— Как же я могу забыть, дедушка Панделе, кто мне давал рекомендацию в партию! Хотелось бы надеяться, что оправдал я твое доверие.

Панделе вдруг замолк, поднял на Штефана погрустневшие глаза.

— Ты-то — да, а вот нашлись некоторые, опозорили мою седую голову.

— Кто же это?

Панделе беспокойно оглянулся.

— Не место здесь…

— Значит, и пенсионером на завод ходишь? — сменил тему Штефан.

— Дело такое. Завод, глядишь, и без меня обойдется, да вот я без завода не могу. Даже если помру в собственной кровати — хоть мне и не верится, — все равно меня отсюда, из токарного, на кладбище понесете. А хожу сюда, так сказать, за свой счет. Помогаю, советую, подсказываю кое-что… В партийной организации, значит, с учета не снялся…

Прибежал Марин Кристя, обнял Штефана и только после этого сообщил, что его просят срочно прийти в дирекцию. Но Попэ не торопился. Стал расспрашивать Марина о здоровье, о работе, о жизни. Тот заулыбался, подняв руки:

— Подожди, дружище, времени — ни секунды. Бегу к бригаде, горим синим пламенем. Чертов план…

— План? Да вы самые лучшие в городе! Дай бог всем такие плановые показатели.

Кристя переглянулся с дедом.

— Наверно, так оно и есть. Вот только начальство погоняет — то в рысь, то в галоп. Сам, что ли, не видишь? Все, побежал. Еще заглянешь к нам?

— Что за вопрос?! Непременно встретимся. Нужна твоя помощь. Послушай, а что, если…

К удивлению Штефана, Кристя, точно так же, как дед Панделе, осторожно оглянулся по сторонам. Старик обнял их за плечи.

— Вот что, ребятки. Договоримся так: когда Штефан соберется ко мне, я предупрежу Марина. У меня и встретимся.

Когда Штефан позвонил в дирекцию, голос Мариеты Ласку дрожал. Она набросилась было на Штефана, но тот вежливо осадил ее, и она разрыдалась.

— Извините меня, пожалуйста, товарищ Попэ, я сама не своя. Шеф орал на меня как сумасшедший за то, что я пустила вас на завод. А «добрячок» наш сразу — «моя хата с краю», будто и не говорил, что под его ответственность. Ну кто я такая, чтобы задерживать товарища из уездного комитета? А он выгнать меня грозит…

— Я сейчас приду. Вот только еще кое-что улажу…

— Ой, умоляю вас, не задерживайтесь, он точно меня уволит!

— Ну, теперь уж отвечать буду я. В хату с краю прятаться не стану…

— Да! Но вы-то потом уедете, а мне оставаться.

Штефан хотел было уже идти, чтоб избавить Мариету от лишних неприятностей, но тут снова увидел за стеклом инженера Саву, который отчаянно махал ему рукой. Зашел поздороваться. Сава был мокрый, как из бани. Ручейки пота стекали по щекам.

— Ох и устроил мне шеф головомойку за вас, товарищ Попэ! Как нашкодившему мальчишке! Заявил, что зря назначил меня начальником цеха. Не знаю, что под носом происходит, кто входит и выходит, кто с людьми разговаривает…

— При чем здесь вы? У вас и так дел невпроворот — хоть на части разорвись. Покурить некогда. А ответственность какая!

— Точно! Горячку порют неизвестно чего. В конце концов боком выходят все эти авралы. Оставаться бы мне лучше в проектном, заниматься своим делом. Или начальником смены — тоже голова ни за что не болит. А тут трясет как в лихорадке.

— Тяжко? — осторожно спросил Штефан.

Сава ответил в сердцах:

— Это теперь называется новым стилем. Не давать человеку дух перевести, а то еще, чего доброго, начнет соображать собственной головой. Уж если шеф соблаговолил отдать приказ, будь добр исполнять до последней буквы.

Штефан понимал, что у инженера накипело, но виду не подал:

— Давно я у вас не бывал, похоже, многое изменилось за это время. Разросся завод, прямо не узнать. Новые цехи, новое оборудование, зелень кругом… Красота необыкновенная!

— Ну, тогда вам надо осмотреть нашу необыкновенной красоты столовую с дешевыми обедами. Посетить четыре жилых дома для рабочих и инженеров. Повосхищаться размахом… А заодно и этим новым стилем — полный идиотизм!

Штефан остановил Саву:

— Разберусь, Ион, во всем разберусь, дайте только время. Вы ведь знаете: я и работу токаря знаю, и начальника цеха. Вот только объясните, почему все тут у вас как будто чего-то боятся, оглядываются, как бы кто не услышал, а вы — нет, кричите на весь цех.

Сава засмеялся:

— Просто мне нечего терять. Кроме разве служебных цепей. И все об этом знают. Я так и заявил на активе: «Оставьте лучше меня в покое и забирайте свой токарный цех, опостылел он мне хуже горькой редьки».

— Чем же он опостылел?

— Да всем!

Лицо Савы помрачнело, глаза стали злые, неистовые. Штефан примирительно сказал:

— Ну, хорошо, Ион. Мы еще побеседуем. Эх, сколько добрых друзей осталось у меня здесь!

Сава криво усмехнулся:

— Как же, знаем. Трое мушкетеров: Косма, Попэ, Испас. Да только, как вы ушли, они тут такого наворотили!

— Но, надо полагать, не Испас является автором нового стиля?

Сава взял себя в руки и сказал уже спокойно:

— Нет, не он. У него другая крайность. Неисправимый романтик, все строит воздушные замки, а толковые изобретения утекают как вода между пальцев…

— Слушайте, вот на эту тему нам бы и потолковать. Правда, тут неудобно.

— Мне скрывать нечего. Что на уме, то и на языке.

— А как цех? Дали зама?

— Обещали. Только увижу я его, когда рак на горе свистнет. А насчет места вы, пожалуй, правы, здесь не совсем удобно.

Штефан записал телефон Савы, попрощался и пошел к зданию дирекции.

Он улыбнулся Мариете, постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел. Павел Косма вышагивал из угла в угол по персидскому ковру. Он хмурился, левое веко дергалось — знакомый признак крайнего раздражения. После короткого приветствия Попэ удобно расположился в одном из кресел, стоявших перед массивным рабочим столом. На столе, накрытом хрустальным стеклом, были аккуратно расставлены календарь, письменный прибор и обязательный для подобных коллекций высокий стакан с идеально отточенными цветными карандашами. Тут же лежал огромный блокнот. Сбоку — столик с четырьмя телефонами.

Косма пытался взять себя в руки. Он хорошо знал Штефана, чтобы вот так, очертя голову, пойти на скандал. Тем более что из уездного комитета он вернулся с пустыми руками. Ведь секретарь по экономике его не вызывал, Косма сам просил срочно принять его. С досадой он узнал, что «дело Пэкурару» на секретариате не обсуждалось. На вопросы пришлось отвечать ему самому, и очень подробно, поскольку перепуганный Мирою, забыв об инструкциях Космы, наговорил секретарю много лишнего. Между прочим Иордаке поинтересовался, каким образом готовится завод к решению задач следующей пятилетки. Косма ответил, что все в стадии изучения, но одно можно с уверенностью сказать уже сейчас: без крупных закупок импортного оборудования не обойтись. По крайней мере на первом этапе. «Сомнительное это дело, товарищ Косма, — возразил секретарь, — особенно сейчас, после съезда, который с такой остротой поставил вопрос о сокращении импорта и быстром налаживании производства машин отечественных конструкций, об отказе — в пределах разумного — от зарубежных лицензий». Косма парировал, как ему казалось, неотразимо: «Так-то оно так. Но ведь у нас нет опыта в производстве уникальных моторов. Если «Энергия» останется в рамках нынешней специализации и будет продолжать серийный выпуск с конвейера, то даже я не осмелюсь просить зарубежную технику. Только сырье да некоторые сорта пластмасс и изоляционных материалов. Однако все это при условии, что лавина заказов на уникальные моторы, которая обрушилась на нас за последнее время, будет остановлена». Секретарь перелистал малюсенькую записную книжку, в которую вносил микроскопическим почерком свои соображения, и спросил: «А выполнения этих заказов от вас кто-нибудь требует? Скажем, главк или министерство?» — «Нет. Но поток запросов идет к нам с самых разных заводов. Вот недавно поступила заявка и от штаба строительства канала». О чем-то задумавшись, секретарь сказал: «Ну, в этом мы разберемся. На ближайшем заседании бюро обсудим эту проблему, пусть пока в общих чертах, в свете наших местных задач. Скоро пленум Центрального Комитета, в повестку дня внесен вопрос о модернизации промышленности и роли научных исследований в этом важном деле. Надо, сам понимаешь, и нам готовиться к пленуму».

Больше ничего не разузнал Косма. Все только «в общем и целом», ничего конкретного. А тут еще Штефан Попэ пожаловал. И отнюдь не для обсуждения перспективных задач или основных установок, а для проверки на месте «дела Пэкурару». Не исключено, значит, что начнется настоящее расследование. «Этого мне только не хватало, — думал Косма. — И на кой черт? Как говорится, мертвые с мертвыми, живые — с живыми. Никакое дознание не вернет Пэкурару к жизни…»

Он все вышагивал по кабинету, молчание становилось невыносимым. Нервы — на пределе. И как он себя ни настраивал на мирный лад, а беседу начал с того, что сварливо спросил:

— Что так быстро? Генеральный директор мог бы и подождать. Времени у него сколько хочешь, ответственности и обязанностей никаких.

Штефан, казалось, этого ждал, простодушно улыбнулся и ответил:

— За хлопоты извини, вот только приема ждал не ты, а я. И довольно-таки долго. Хотя позавчера договорились обо всем.

— А что делать? Вы если вызываете, то надо лететь на сверхзвуковом.

— Тут что-то не так. Товарищ Иордаке знал, что я отправляюсь сюда. А ты — что же, не мог оставить для меня пропуск? Ведь мне здесь даже не дали поздороваться толком со старыми знакомыми.

— Как трогательно! — съязвил Косма. — У нас тут, правда, маловато времени, чтобы предаваться сантиментам. Лирические настроения оставляем за проходной. Так что лучше твоим старым знакомым заниматься делом на своих рабочих местах.

— Именно об этом я тебя и хотел спросить: что это у вас в цехах за штурмовщина? В прошлом году план вы перевыполнили и сейчас, если не ошибаюсь, идете без отставаний. В чем же дело?

Такой поворот в разговоре Косму не устраивал.

— Нет уж, давай сначала я тебя спрошу: что ты надеешься раскопать в «деле Пэкурару»? Да, да, хотим мы или нет, смерть Пэкурару превратилась в «дело». И, в частности, чего тебе надо лично от меня? Ведь в субботу вечером я тебе по телефону сказал, кажется, все. В том числе и свое мнение о шумихе, поднятой вокруг этого самоубийства.

Косма тяжело упал в свое директорское кресло, перелистал записную книжку, скорчил гримасу: дескать, времени и так в обрез, а тут еще со всякой ерундой надоедают.

— Видишь ли, — нахмурившись, ответил Штефан, — в «деле Пэкурару» много неясного. Одни утверждают, что он был образцовым бухгалтером — скрупулезным, экономным, быть может, даже педантичным. Другие высказывают полностью противоположное мнение. Где тут правда?

— Ну, судить о его профессиональных качествах я не берусь. Хотя документы мы, как правило, подписывали оба. Ревизии поводов для беспокойства не давали. Так, ничтожные замечания — я бы сказал, неизбежные для масштабов хозяйственного оборота нашего завода. Но сам знаешь, ворон ворону глаз не выклюет. Эти финансисты тоже умеют договариваться между собой…

— Имеешь в виду, что нарушения Пэкурару покрывались, так сказать, сверху?

— Боже упаси, я этого не говорил! — вскинулся Косма. — Я лишь подчеркнул, что результаты подобных проверок не могут служить оправданием вскрытых махинаций.

Штефан переспросил, о каких махинациях идет речь.

— Ну, прежде всего, дела прошлые: самовольное введение сверхурочных рабочих часов и оплата их в полном размере. Кроме того, без санкции дирекции он выделил ряд дорогих импортных материалов на проведение экспериментов.

— Это факты известные. Но вот о том, что деньги, пошедшие на оплату сверхурочных, удержали с Пэкурару, хотя завод на этом изобретении немало сэкономил, знают немногие. Не дать ни гроша дополнительного заработка людям, которые работали день и ночь над новой моделью, было бы несправедливым. А что касается материалов, то они пошли на первый малогабаритный трансформатор отечественной конструкции, тот самый, за который, если мне не изменяет память, директор завода получил орден Труда.

— Нарушение остается нарушением. А если все главные бухгалтеры начнут действовать таким же образом? До чего мы дойдем? — Павел Косма говорил теперь спокойно, взвешивал каждое слово. Однако подспудное раздражение чувствовалось.

Штефан вернул разговор к событиям не столь отдаленным. Мягко, но настойчиво напомнил о спорах по проблемам модернизации завода, спросил, так ли на самом деле обстоят дела или что-то преувеличено.

— Примерно так, — подтвердил Косма. — Пэкурару показал себя несведущим человеком, которым руководит романтический утопизм, не выдержавший научного анализа. Направление, которое навязывала предприятию «тройка нападения» Пэкурару — Даскэлу — Испас, не соответствовало нынешней технической базе завода. Впрочем, эта проблема подробно обсуждалась на заседании парткома. Решение было оформлено в виде документа. Если тебя интересуют подробности, поговори с Нягу, ознакомься с решением.

— Ну, хорошо. Значит, Пэкурару был в этом вопросе некомпетентен. Пусть так. Ну а ты-то, инженер, как ты сам относишься к проблеме?

Косма пожал плечами, вышел из-за стола и, усевшись в кресло напротив Штефана, решительно сказал:

— Это уже другая история. Она шире и не имеет к «делу Пэкурару» никакого отношения. Подожди минуточку! — Он предупредил по селектору Мариету Ласку, чтобы их не беспокоили, и попросил две большие чашки кофе без сахара. Потом достал из неприметного шкафчика в стене бутылку английского коньяка и пару рюмок, засмеялся: — А теперь поговорим. Если кто-нибудь нас застукает на месте преступления, то у меня отговорка: морально разлагаюсь под твоим идейным руководством.

Разговор постепенно уходил от «дела Пэкурару». Этого-то Косме и надо было, особенно после утренней встречи с Иордаке.

— Значит, какой я вижу «Энергию» в будущем? В новой пятилетке? В эпоху научно-технической революции? Ты это хотел знать?

Штефан кивнул: разумеется, будущее завода интересует его больше всего. Да и, видимо, причины самоубийства Пэкурару следует искать в той ситуации, которая сложилась на предприятии в последние годы. Но Косма пропустил эти слова мимо ушей. Помедлив несколько секунд, как будто собираясь с мыслями, он заговорил — с расстановкой, подчеркнуто спокойно, словно формулировал тезисы заранее продуманного реферата.

— Так что думаю я о будущем завода «Энергия»? Ты задаешь мне вопрос, который другие, к примеру наш друг Дан, уже не задают. Для них Павел Косма неисправимый карьерист и консерватор. Видишь, как все просто? Надеюсь, ты-то понимаешь, что эта оценка — незаслуженная. Оскорбительная. Думаю, не время сейчас объяснять друг другу, что такое научно-техническая революция, ее масштабы и перспективы, ее значение для социалистического строительства, а также те социальные и экономические последствия, которые она влечет за собой. Кстати, одним из ее аспектов — формированием человека завтрашнего дня — как раз занимается твоя жена. И, надо признать, это ей удается. Так что даже отстающие производственники вдруг начинают мечтать о рационализации и изобретательстве.

Говорил он спокойно, без своей обычной раздражительности, почти без жестов и трескучих фраз. Позволил себе лишь немного иронии в адрес Санды, но с этим Штефан был в какой-то степени согласен. «Узнаю прежнего Павла, — думал он. — Конечно же, годы не те, посолиднел, опыта жизненного накопил, а ум все тот же — острый, аналитический. И зачем, право, нужны эти бесконечные споры в парткоме и дирекции завода? Сколько времени и энергии забирают они у самых талантливых наших людей! Но откуда же атмосфера страха среди рабочих и инженеров? Почему обижены именно те, кто мыслит наиболее смело и творчески?»

— Ты, конечно, скажешь, как обычно, что надо конкретнее, — прервал сам себя Косма. — Все правильно. Грош цена абстрактным разглагольствованиям, когда речь идет о промышленности, о народном хозяйстве. Я расскажу одну историю, она тебя, несомненно, удивит. Как-то, несколько лет назад, явился в партком Даскэлу и выложил перед нами план реорганизации завода. Ты, разумеется, не мог не слышать от Санды, как я его тогда отчитал. Думаешь, это моя слепота или зависть? Ни черта подобного! Дело было слишком сложное, и слабая аргументация, детские формулировки Даскэлу могли только все испортить. А ведь мысль-то была, в сущности, правильная. Так что же — выйти на перекресток и трубить на весь свет? Такие вещи не на заседаниях решаются, не всем скопом. Необходима серьезная подготовка, поддержка и сверху, и с флангов. Твоя жена и Ликэ Барбэлатэ призывали на мою голову громы и молнии, но предпринять что-либо реальное были бессильны. Даскэлу стал моим смертельным врагом, а Дан с тех пор мне постоянно противодействует. Во всем! Ну и что же? Стоит ли принимать в расчет все эти ссоры, трения, мелкие амбиции, демагогическую болтовню о демократии? Вопрос ставится так: для чего, когда и как должна быть обновлена техническая база завода? От этого зависит степень нашей заинтересованности и количество сил, которые мы бросим на это дело.

— Вопрос ты ставишь правильно. Но вот что я не могу уразуметь: с какой целью ты деморализуешь именно тех, кто по логике вещей мог бы стать твоим единомышленником? Я не спрашиваю, почему ты не советовался с ними — запросто, с каждым на его уровне… Не спрашиваю даже, почему не заручился поддержкой уездного комитета, чтобы обеспечить, как ты выражаешься, один из флангов. Даже о главке тебя не спрашиваю — может, ты атаковал сразу министерство. Меня прежде всего интересует, на чем основываются принятые тобой решения. Сколь они реалистичны.

— Скажу тебе, Штефан, без обиняков. И не потому, что ты прислан из уездного комитета, просто считаю тебя самым толковым и практичным в нашей троице. Есть такой экономический закон: рынок завоевывает тот, кто первым обновляет основные фонды, кто первым приготовился к расширенному воспроизводству на новой базе. Мы еще не в состоянии встать на уровень экономически развитых стран. И пройдет немало времени, потребуются огромные усилия и даже жертвы, пока мы достигнем желанной цели. Что делать в масштабе всей страны, пусть думает высшее руководство. Я уверен, оно найдет верные пути для решения этих проблем. Меня же лично занимает вопрос: что мы можем сделать здесь, у нас? Ты думаешь, я цепляюсь за эту серийную продукцию из глупого упрямства? Нет, мой дорогой! Я делаю это обдуманно, не хочу, чтобы «Энергия» потеряла место, завоеванное с таким трудом. Не отдам синицу в руке за журавля в небе. Я должен разобраться во всем, все хорошенько подготовить, а уж потом начинать, да так, чтоб не тянуть назад передовую отрасль. Здесь важно выиграть время на реконструкцию. Я не ребенок, понимаю, что значит для нас заказ на производство моторов для гигантских карусельных станков или мощных экскаваторов. Все это очень близко, это наш завтрашний день. Ну а послезавтра что мы будем делать? Начинать все сначала? Вот о чем надо прежде всего подумать и уяснить для себя сразу, а потом уже размахивать кулаками.

Странное чувство овладело Штефаном. С одной стороны — угрызения совести, что долгое время был к нему несправедлив, не замечая ничего, кроме отрицательных качеств: эгоизма, азарта, безмерного тщеславия. С другой — недоверие, настороженное ожидание какого-нибудь коварного шага, хитрого финта, который сразу обесценит все его красивые слова.

— Ну хорошо, пусть так, — сказал он спокойно. — А сам-то ты что предлагаешь? Откуда взять столько техники, все эти новейшие машины с программным управлением? На манну небесную рассчитывать не приходится!

— Вот это и есть узел проблемы. Ты его здорово уловил. В нем, как в фокусе, собираются все компоненты и все противоречия этого дела. Опыта в производстве моторов у нас нет — неприятно, но факт. Мы делаем первые, совсем маленькие шаги в научных исследованиях и проектировании. Специалистов не хватает, а у тех, кто есть, подготовка слабая. Как бы ни были они талантливы, чтобы накопить знания и набрать нужную силу, необходимо время. Но и времени у нас нет. Таким образом, остается единственный выход: закупать оборудование за рубежом, самые последние модели. Разумеется, только на выгодных условиях. Но без этой бесконечной бумажной волокиты, из-за которой мы постоянно опаздываем и остаемся с устаревшими технологиями.

— Да, но ведь и самые последние модели устаревают.

— Зевать не надо. Я вот, например, уже сейчас отбираю наиболее способных выпускников заводского лицея, молодых инженеров, наших и с других предприятий, — будем заблаговременно посылать их на учебу. Создадим специальные, хорошо оснащенные лаборатории и разместим их тут, прямо в цехах «Энергии». Не можем мы ждать чуда по мановению волшебной палочки Дана Испаса.

— Ты советовался с ним?

— А что мне с ним советоваться? Про некоторых людей говорят, что у них в голове «птичка порхает». У этого, по-моему, целая стая таких птичек. Вбил себе в башку, что проектный отдел может все что угодно. До чего самоуверенный народ! Не удивлюсь, если они заявят, что нерешенных проблем для них уже не существует.

— Это мы еще посмотрим… А вот о необходимых фондах, об инвестициях, о конвертируемой валюте ты подумал?

— В том-то и загвоздка! Фонды! Больше, чем есть, взять негде. Какой выход? Следует пересмотреть способ их распределения. Две охапки сена трем ишакам не дашь. Значит, во что бы то ни стало надо добиваться для «Энергии» необходимых валютных фондов, мотивируя тем, что двигатель — это сердце каждого механизма.

Штефану стал ясен ход мыслей Космы: урвать кусок пожирнее за счет других отраслей и заводов, подгрести жар под свою лепешку. Иными словами, сделать все возможное и невозможное, лишь бы остаться первым. Он спросил прямо:

— Вот, значит, какие соображения толкнули Транкэ на заключение кабального контракта?

— Кабального не кабального, но он дает нам солидную часть необходимого оборудования.

— По твоей концепции получается, что Пэкурару стал тормозом в обновлении технической базы «Энергии».

— Именно! Разве я не говорил, что ты самый толковый из нас?

— А почему Транкэ дал на пятнадцать процентов больше, чем это предполагалось первоначально?

— Не знаю, это была делегация главка, мы тут ни при чем. Может, это была своего рода взятка за срочность, а может, его собственный бизнес.

— Ты думаешь?

— Спрашиваешь, как будто я там был. Этим должны заниматься соответствующие органы. Лично мне важнее всего как можно раньше получить заказ.

Штефан напряженно вслушивался в слова Павла, пытаясь понять, что же происходит с Космой. Подозрения не оставляли его.

— Инженер Лупашку из объединения, ты его помнишь, он работал раньше на твоем заводе, говорит, что в ФРГ есть оборудование лучшего качества и значительно более дешевое…

— Может быть. Только поставки могли начаться через полтора года, а этого — уже в следующем квартале. Чувствуешь разницу?

Штефан закрыл глаза. Перечитал мысленно письмо Пэкурару, строчка за строчкой. Долго молчал, потом спросил:

— Ты знал, что «дело Пэкурару» затеяла специальная комиссия муниципалитета, не считаясь с тем, что в Бухаресте «соответствующие органы», как ты выражаешься, уже во всем разобрались? Кто был инициатором нового следствия?

— Да, знал. Но чей это был приказ и какое решение приняла комиссия, понятия не имею. Я не вмешиваюсь в дела муниципального комитета. Но после всего случившегося было ясно, что…

— Так, значит, поэтому ты не встал на защиту Пэкурару? Предпочел остаться в сторонке?

Лицо Космы окаменело. Он резко встал, давая понять, что аудиенция окончена, и процедил сквозь зубы:

— Здесь, в моем кабинете, я никому не разрешаю подвергать сомнению прерогативы, действия и выводы партийного комитета. Никому.

Решительным шагом Косма прошел к своему столу, сел в кресло и вновь превратился в неприступного генерального директора. Не глядя на Штефана, официальным тоном произнес:

— При необходимости я в твоем распоряжении в любое время. Было бы неплохо, если бы ты не спешил делать выводы на основании нелепых слухов. Кстати, у вас в уездном комитете прекрасно осведомлены о ситуации на заводе.

Штефан был уже у двери, когда она вдруг распахнулась. Обхватив руками огромный букет роз, в кабинет влетела Ольга, а за нею — Мариета Ласку. Лицо Ольги светилось радостью, и это настолько контрастировало с грозным видом секретарши, что мужчины невольно улыбнулись. Мариета молча повертела у виска указательным пальцем. А Ольга, давясь смехом, пролепетала:

— Господи, это же настоящий цербер! Ну, Павел, без дзюдо к тебе уже не проникнешь…

Мариета Ласку почувствовала себя оскорбленной:

— За какие грехи свалилась на мою голову эта взбалмошная газетчица, если только она та, за кого себя выдает? И кто ее пропустил на проходной? Сумасшедший какой-то день. Лезут все, кому не лень! — Но тут она увидела, как корчится от смеха Штефан, и испугалась.

— Это же моя жена, товарищ Ласку, — сказал Косма. — Сколько раз вы нас соединяли по телефону…

Секретарша сразу сникла:

— Боже ты мой, опять я дала маху… Но ведь вы мне ничего не сказали.

Ольга не дала ей опомниться:

— Чем вздыхать да ахать, несите лучше вазу. А то цветы вянут.

Тут только Косма спохватился:

— Что это у тебя за клумба?

Рассыпав букет по столу, Ольга обняла мужа, взлохматила ему волосы, расцеловала в обе щеки.

— Эх ты, чудо, ведь тебе сегодня исполняется сорок лет. Вот твоя благоверная, несмотря на запрет, и явилась на твой любимый завод пожелать тебе долгих лет жизни! Но теперь я вижу, что ты этого не заслуживаешь. Нет, ты только посмотри на него, Штефан, стоит как истукан, вместо того чтобы пасть мне в ноги и поклясться в вечной любви! Только посмей сказать, что ты не рад…

Павел Косма вышел из столбняка лишь к концу этой тирады.

— Стоп, какое сегодня число? И вправду восемнадцатое. Сумасшедшая работа! Все, хватит, сегодня гуляем!

Ольга закружилась по кабинету.

— Наконец-то, вот такой муж мне и нужен: лицо светлое, глаза ясные, того и гляди подхватит меня на руки… Вижу, вижу, что хочешь. Барсук несчастный! Строит тут из себя директора, властителя душ, а сам давно продал свою душу этому страшному молоху по имени «Энергия»…

Косма улыбнулся, протянул Штефану руку:

— Сам видишь, сегодня нам не до дискуссий. Сегодня я пленник своей красавицы жены. И хочу лишь одного: чтобы она увезла меня и угостила бокалом хорошего вина.