Краткая история Венгрии. С древнейших времен до наших дней

САРАЕВСКИЙ КРИЗИС

Убийством престолонаследника Франца Фердинанда и его супруги графини Хотек в боснийском городе Сараево 28 июня 1914 г. начался международный кризис, называемый июльским либо сараевским, — прелюдия первого в истории мирового пожара. Нет но всеобщей истории месяца, которому было бы посвящено такое громадное количество книг, статей, многотомных публикаций документов. Тщетной будет попытка дать хотя бы краткое описание событий июля 1914 г., поэтому ограничимся лишь несколькими штрихами, характеризующими роль и место Венгрии в процессе вовлечения Европы в мировую катастрофу.

Убийство наследника и его жены сербскими террористами, несомненно, было опасным политическим криминалом, но никто тогда не мог предугадать, что этот акт приведет к европейской войне. Правда, австрийская военная партия давно искала случая, чтобы рассчитаться с маленькой Сербией, причинявшей большие хлопоты соседней державе. Австрийскую военную партию активно поддержали германские империалисты и лично кайзер Вильгельм, с нескрываемым нетерпением подталкивавший союзницу к провокационным действиям в отношении Белграда. В первые дни июльского кризиса многие полагали, что конфликт можно уладить дипломатическим путем. В момент покушения Тиса находился в своем имении в Гесте, а Франц Иосиф в летней резиденции в Ишле. Весть об убийстве эрцгерцога, которого недолюбливали оба, была воспринята ими довольно спокойно. Особых признаков глубокого траура не замечалось при венском дворе, Да и похороны прошли довольно скромно. Лишь когда стало ясно, что сараевское покушение дает монархии бесценный козырь против Сербии, тогда машина военной пропаганды заработала на полную мощность. Австро-Венгрию в те июльские дни охватила невиданной силы истерия. Антисербские демонстрации прошли даже в Загребе. В начале июля Вильгельм без всяких дипломатических околичностей потребовал от Австро-Венгрии объявления войны Сербии.

Тиса же по разным соображениям — и тактическим, и стратегическим — считал момент не подходящим для войны. Во-первых, указывал он, инцидент в боснийской столице, каким бы тяжким он ни был, еще недостаточный повод для объявления войны.

Во-вторых, Россия не даст разгромить Сербию и потому ее вступление в войну станет неизбежным. Кроме того, неизвестно, как поведет себя в этом случае Бухарест. Чтобы держать в узде Румынию, необходим сильный союзник. «Единственное государство, на которое мы можем рассчитывать, — писал Тиса, — это Болгария, но она истощена поражением во Второй балканской войне, и надо прежде дать ей восстановить свои силы». Свои соображения Тиса изложил в меморандуме, отосланном Францу Иосифу 1 июля, подчеркнув, что считает время для войны «чрезвычайно неблагоприятным».

7 июля собрался общий совет министров, чтобы решить вопрос о войне против Сербии. Венгерский премьер решительно воспротивился объявлению войны, предложив послать такой ультиматум, который не вел бы страну к войне. Кроме того, он отклонил идею аннексии Сербии, согласившись лишь на отторжение некоторых территорий. На следующем заседании, состоявшемся 14 июля, Тиса, совершив крутой поворот на 180 градусов. снял свое вето и открыл зеленую улицу военному решению. Что же произошло за одну неделю — с 7 по 14 июля, когда взоры всего мира были обращены к Вене? 12 июля Тисе передали настойчивое пожелание императора-короля о том, чтобы он изменил свою позицию и присоединился к большинству. Министр иностранных дел Берхтольд со своей стороны убеждал венгерского премьера не упорствовать, ссылаясь на желание правительства Германии. «В Берлине ждут акции монархии против Сербии, — говорил он, — и в Германии не поймут, если мы упустим представившийся случай без того, чтобы нанести удар».

Одновременно Тиса получил от германского посла твердые заверения в отношении сохранения Румынией нейтралитета. Тиса дал себя переубедить, потому что считал Германию единственным гарантом сохранения Австро-Венгрии в качестве великой державы. Он верил в военное могущество и экономический потенциал Германии: по степени вооружений и завершенности военных приготовлений, отмобилизованности она к лету 1914 г. опережала всех своих соперников. Тиса опасался, что данное преимущество может быть со временем утеряно. Именно это обстоятельство сыграло определяющую роль в перемене позиции венгерского премьера. Роковое решение Тиса принял не под давлением, а сознательно, с полной убежденностью в правильности своего шага и отлично представляя его далеко идущие исторические последствия.

На общем совете министров 14 июля граф Иштван Тиса без оговорок высказался за ультиматум Сербии, т. е. за войну, за войну мировую, а не региональную. Он знал, что делал. Тиса не выдвинул ни одного возражения, более того, принял самое активное участие в составлении текста сербского ультиматума» такого, какого ни одно суверенное государство при всем своем желании не могло бы принять. Именно такая нота, не имевшая равных в дипломатической истории, была направлена в Белград и вручена послом Австро-Венгрии премьер-министру Сербии Ни коле Пашичу. Последний согласился принять ультиматум, но не мог допустить, чтобы расследование дела об убийстве проводилось на территории его страны следственными органами иностранной державы. Не дожидаясь завершения переговоров Франц Иосиф 28 июля объявил войну Сербии. Так началась первая в истории человечества мировая война, непосредственную вину за которую наряду с главными ее поджигателями — германскими милитаристами и австрийской военщиной — несут венгерские господствующие классы, на протяжении всего июльского кризиса беспрекословно поддерживавшие своего лидера Тису.

Венгерский премьер с присущей ему последовательностью, энергией, беспощадностью бросил на алтарь бога войны все людские и материальные ресурсы 20-миллионной страны, какие только мог мобилизовать. Он точно следовал тому заявлению, которое сделал еще 14 июля послу Германии: «Я с трудом решился на войну, но теперь убежден в ее необходимости и буду всеми силами отстаивать величие монархии».

Дело, конечно, не только в личности, пусть и незаурядной, Тисы. Война была желанна для всего господствующего класса в целом: банкиров, фабрикантов, земельных магнатов, буржуазных политиков, которым война обещала баснословные прибыли, а также быстрое и решительное подавление всякой внутренней оппозиции, «смуты» и «анархии», особенно среди эксплуатируемых масс трудящихся и угнетенных национальностей. В войне виделось лучшее средство подавления классовой борьбы и сохранения единства как многонациональной Венгрии, так и многонациональной империи.

Военная истерия, разгул шовинистических страстей, ненависти к Сербии в те июльские дни захлестнули буквально всю страну, а не только сравнительно немногочисленный класс буржуазии и помещиков. Ко всему этому оказались причастными и многие крестьяне, и даже рабочие, в том числе сознательные, организованные, воспитанные в традициях интернационализма. Сегодня, вглядываясь в пожелтевшие от времени фотоснимки в газетах тех дней, поражаешься, с какой легкостью, с каким неописуемым энтузиазмом на озаренных улыбкой лицах маршировали по улицам венгерских городов молодые ребята отнюдь не буржуазного происхождения. Они направлялись на сборные пункты новобранцев, неся в руках плакаты с надписями, угрожавшими наказать и уничтожить «собаку Сербию!». Психоз был явно массовым. Оболваненная шовинистическими лозунгами, молодежь из крестьян и рабочих бездумно поддалась ему, конечно же не ведая о том, что творит и что ждет ее в ближайшем будущем. Военно-патриотический и шовинистический угар лета 1914 г. отчетливо продемонстрировал силу националистической идеологии и националистической психологии. Он показал, сколь легко, оперируя ими, можно манипулировать народными массами, с тем чтобы они покорно и даже охотно отдали себя на заклание, подобно жертвенному барану из библейской легенды.

За войну, как ни странно, выступали буржуазные партии угнетенных национальностей — национальные партии трансильванских румын и даже словаков, несмотря на славянскую солидарность. Лидеры словацкой Национальной партии в воззвании от 5 августа 1914 г. призвали соотечественников сражаться за целостность монархии и быстрейшую победу над ее врагами. Выступая в парламенте, лидер католической Народной партии Ф. Юрига заявил, что «сейчас должны быть отброшены национальные противоречия и мы должны помнить лишь одно: у нас одна мать, одна родина, одна Венгрия и пусть она расцветает и победит».

ВОЙНА И РАБОЧИЙ КЛАСС

В истории знаменито великое грехопадение социалистических партий II Интернационала, которые вслед за сильнейшей из них, германской социал-демократией, проголосовавшей 4 августа за военные кредиты, с каким-то облегчением и радостью поддержали «свои» буржуазные правительства и империалистическую войну. Такую же позицию заняла и Социал-демократическая партия Венгрии, хотя она не имела возможности, не будучи представленной в парламенте, голосовать за что-нибудь. Партия на протяжении многих лет, следуя антивоенным призывам конгрессов II Интернационала, в особенности последних двух — Штуттгартского и чрезвычайного Базельского, — последовательно боролась против милитаристской, шовинистической и империалистической политики австро-венгерской монархии, клеймила антинародную политику собственной буржуазии.

Она была единственной политической партией Венгрии — в противоположность Партии независимости и буржуазным радикалам, — которая и после сербского ультиматума продолжала свою линию, называя преступниками тех, кто подстрекал к войне против Сербии, в те дни, когда толпы демонстрантов на улицах Будапешта и других городов несли плакаты с надписями: «Да здравствует война!», «Остановись, собака Сербия!» Еще 25 июля, рискуя быть растерзанными толпой, социал-демократы призывали ослепленных людей поддержать пролетарский лозунг: «Да здравствует мир во всем мире!» Когда же война была объявлена, а произошло это 28 июля, партийное руководство, как бы покоряясь неизбежному, роковому, объявило о своей капитуляции перед силами войны и милитаризма. В настоящий момент, перед лицом орудий и лесом штыков, всякая критика должнa умолкнуть — такую пассивную идею обреченности оно внушало своим сторонникам и тысячам, рабочих.

Таким образом, в течение нескольких дней социал-демократия отбросила, как ненужный хлам, свое интернационалистское Прошлое, откровенно став на социал-шовинистические позиции. Оппортунистические лидеры социал-демократии и профсоюзов призвали пролетариат прекратить на время «оборонительной войны против русского царизма» классовую борьбу, провозгласили «гражданский мир» с венгерской буржуазией. Они помогли господствующим классам переложить все тяготы войны на трудящихся города и деревни.

Как и в подавляющем большинстве партий II Интернационала, потерпела крах вся довоенная идеология и проникнутая оппортунизмом и реформизмом политика венгерской социал-демократии, последовательно, из года в год, изо дня в день, жертвовавшая пролетарскими принципами классовой борьбы и интернационализма, постоянно гасившая революционность класса ради успеха в области организации, пропаганды, ради достижения фетишизированного всеобщего избирательного права, ради парламентаризма и сохранения легальности социалистического движения. Страх перед возможными репрессиями властей в условиях военного времени против партии и профсоюзных организаций сыграл, пожалуй, едва ли не решающую роль в капитуляции реформистского руководства перед империалистической буржуазией. Своим грехопадением в июле 1914 г. оппортунистические лидеры социал-демократии запятнали честь и достоинство классово сознательного пролетариата Венгрии, его славные боевые и интернационалистские традиции.

Вместе с тем в это тяжелое время в венгерском обществе нашлись силы, дерзнувшие идти против течения. Честь нации и достоинство венгерской демократии спасли своим гражданским мужеством, преданностью гуманистическим идеалам художники слова, выдающиеся деятели венгерской культуры — Эндре Ади, Михай Бабич, Дежё Костолани и др. Не будучи марксистски образованным пролетарским интернационалистом, Ади призвал обезумевшие, ослепленные ненавистью массы людей «воздать каждому жителю земли справедливость, свет, красоту; трудиться за освобождение угнетенных, за счастье каждого». Нам нужен «новый патриотизм, — отмечал поэт, — человеческий, народный, социальный патриотизм». Д. Костолани воспринял весть о начале войны как «конец поэзии, конец европейской образованности». Ференц Мора в день объявления войны прямо говорил: поджигателей войны надо искать «в императорских замках, в парламентах и во дворцах бирж». В отличие от многих политических деятелей Ади более трезво оценивал возможные последствия войны с точки зрения национальных венгерских интересов. «Нам все равно конец, проиграем ли войну или выиграем ее», — писал он. Так же как и Михай Каройи, он понимал гибельность союза Венгрии с Австрией и Германией. «Победоносная война Австрии, вернее, Тройственного союза была бы для Венгрии катастрофой», — писал Каройи еще до начала войны.

Следует сказать, что в июле 1914 г. мало кто понимал истинный смысл, значение, масштабы предстоящей схватки. Обманутые пропагандой, многие полагали, что дело ограничится одной Сербией, легкой «прогулкой» по территории небольшого славяноского государства. Отрезвление наступило очень скоро. Легкой «прогулки», победоносного вступления в Белград не получилось. С первых же дней австро-венгерские армии должны были иметь дело с Россией. На Восточный фронт пришлось бросить основные силы. Народ и армия Сербии мужественно сражались против агрессора.

Первое же сражение на Дрине 12–13 августа принесло позорное поражение австро-венгерским войскам. В начале сентября они потерпели жестокое поражение на Восточном фронте под Львовом, в конце сентября русские, прорвавшись через Ужокский перевал, вторглись на территорию Венгрии, а в начале октября заняли город Марамарошсигет в Закарпатье (ныне Сигет в Румынии). Огромные потери понесли венгерские части общей армии во время 6-месячной осады русскими галицийской крепости Перемышль (ныне Пшемысль в Польше). Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не тяжелые для русской армии бои в Восточной Пруссии, которые требовали уделить данному участку фронта все силы и внимание. В апреле 1915 г. русским войскам пришлось уйти из Венгрии. Но в мае того же года для вооруженных сил монархии открылся третий фронт: в войну против своих союзников вступила Италия. Развернулись тяжелые кровопролитные бои на фронте по линии реки Изонцо. Уже весной 1915 г. стало ясно: Австро-Венгрия не в состоянии удержать без активного прямого участия германских сил ни один свой фронт. В мае совместными ударами обеих армий удалось прорвать русский фронт у Горлицы и вернуть обратно Львов и всю Галицию, а в ноябре оккупировать Сербию.

Летом 1916 г. новый фронт образовался на юго-восточных границах империи. Осмелевшая благодаря грандиозному успеху русского генерала А. А. Брусилова на Волыни и в Буковине, 27 августа Австро-Венгрии объявила войну Румыния. Ее войска вторглись на территорию Трансильвании, заняв в начале сентября Брашов. Они продвинулись до линии Марошвашархей (современный Тыргу-Муреш в Румынии), Надьсебен (Сибиу), Турну-Северин. И опять положение спасли германские войска, при помощи которых в конце сентября — начале октября румынские войска были отброшены из Трансильвании, а Румынию оккупировали войска Центральных держав.

Война ускорила переход к государственно-монополистическому капитализму во всех воюющих странах, в том числе и в Венгрии. Перевод экономики на военные рельсы путем государственного регулирования производства и потребления и прямого подчинения важнейших промышленных предприятии военному командованию с подчинением персонала воинской дисциплине начал осуществляться в Венгрии с осени первого года войны. Изыскание и распределение сырья, организация производства железа, стали, цемента, кирпича, хлопка, шерсти и т. д. были сконцентрированы в 40 военно-экономических центрах. Уже в 1915 г. под военным контролем находилось 260 предприятий, а к концу войны — 900. Главным во всех этих мероприятиях, разумеется, являлось обеспечение бесперебойной и неограниченной эксплуатации рабочей силы. Под угрозой отправки на фронт или предания военно-полевому трибуналу все рабочие 17-25-летнего возраста были обязаны беспрекословно выполнять указания и приказы, исходившие от военных властей. Ушедших на фронт как в промышленности, так и в сельском хозяйстве заменяли женщины и дети. Вследствие войны сократился объем продукции, ухудшилось качество, росли дефицит и дороговизна, усилились инфляционные процессы. В начале 1915 г. распоряжением премьер-министра предписывалось при выпечке хлеба 50 % муки заменить ячменем либо кукурузой или картофельной мукой. С лета в Венгрии были введены два «немясных» дня в неделю, а с конца года хлеб стал выдаваться но карточкам. Деревню разоряли, помимо обязательных поставок, частые реквизиции военными властями продовольствия, сырья, скота, лошадей. Еще в январе 1915 г. были запрещены стачки батраков и сельскохозяйственных рабочих.

«Отменить» классовую борьбу, однако, оказалось невозможным даже в условиях жесточайших репрессий военного времени. Отдельные выступления, причем на крупнейших оружейных гигантах Чепеля, отмечались уже в конце 1914 — начале 1915 г. Но более широкий размах они приняли в 1916 г. Оживление рабочего движения сказалось и на деятельности профсоюзов. Прекратилось сокращение их численности, наступившее с объявлением войны: со 107 тыс. в 1913 г. она упала до 43 тыс. в конце 1915 г. В следующем, 1916 г. она увеличилась на 21 % и в декабре уже превысила 55 тыс. Усилились стачечные бои пролетариата за улучшение условий труда и жизни. С последних месяцев 1915 г. определяющее значение для классовой борьбы приобрели антивоенные настроения. Недвусмысленное стремление рабочих и всех трудящихся к прекращению войны и заключению мира нашло свое отражение, искаженное и деформированное империалистическими интересами, также в идеологии и политике господствующих классов.

ОТ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ К ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОМУ МИРУ

Эти новые явления в идеологии, политике и психологическом настрое всех классов общества воюющих стран чутко уловил В. И. Ленин, давший классическое определение сути наступившего поворота: от империалистической войны к империалистическому миру.

В Австро-Венгрии он был обусловлен пониманием призрачности надежд на полновесную победу в войне и стремлением совместно с Германией заключить мир на наиболее выгодных для центральных держав условиях. Такой мир не мог быть иным, как империалистическим, захватническим, разбойничьим, одним словом, аннексионистским. При этом более слабый австро-венгерский империализм по сравнению с более агрессивным и хищным германским был заинтересован в быстрейшем достижении мира. К тому же неустойчивость политического положения в Венгрии становилась все более очевидной с каждым новым месяцем войны. После нескольких «молчаливых» месяцев венгерская печать, невзирая на суровую цензуру, вновь начала задавать острые вопросы: о методах, применяемых австро-венгерским командованием в Венгрии, о положении венгерских солдат, о доле участия Венгрии в военных усилиях монархии и др.

Нарушила обет молчания, данный устами ее крайне левого лидера М. Каройи в речи 30 ноября 1914 г., парламентская оппозиция. Прошел ровно год, и Каройи, выступая в палате 7 декабря, призывает к началу акции в пользу мира. Но очень многие даже в рядах собственной партии тогда еще не созрели для подобных речей, и лидер партии вынужден был в июле 1916 г. вместе с 25 сторонниками выйти из нее в знак протеста против прогерманской позиции большинства и основать новую партию. Особенно резко критиковала она правительство Тисы и Центральные державы в сентябре 1916 г., когда часть Южной Трансильвании была временно занята румынскими войсками. В связи с брусиловским прорывом и вторжением румын в палате происходили бурные сцены и депутаты оппозиции, не стесняясь в выражениях, давали резкую оценку действиям бездарных австрийских генералов. Оппозиция требовала реорганизации армии и командования, с тем чтобы избавиться от зависимости со стороны германского командования. Выдвигались требования об отозвании венгерских частей с отдаленных фронтов и сосредоточении их для защиты границ страны, установления парламентского контроля над правительством Тисы и военным командованием. Ссылаясь на то, что в отличие от Венгрии в Австрии парламент бездействует с началом войны, Каройи утверждал, что тем самым автоматически возникает вопрос о дальнейшем сохранении дуализма, о необходимости и возможности самоопределения Венгрии. Эти обстоятельства делали неотложными поиски мирного выхода и в правящих кругах монархии, чему помогло одно давно ожидавшееся событие.

2 ноября 1916 г. во дворце Шёнбрунн тихо скончался император-король, «вечный» Франц Иосиф, процарствовав без малого семь десятилетий, начиная со 2 декабря 1848 г. Он не дожил до кончины империи Габсбургов два года. В сущности, с его именем ассоциируется последний этап существования монархии. На счету Франца Иосифа кровавое подавление революции 1848 г. Именно для этой цели и был венской камарильей посажен на престол 18-летний юноша. С поставленной задачей он справился» но неистребимый страх перед всякой социальной революцией преследовал его всю жизнь.

Франц Иосиф являлся политиком безусловно ограниченным. без глубокой эрудиции, без воображения и фантазии. Но будучи человеком долга, со своеобразным пониманием своих обязанностей по отношению к династии, империи и даже к ее народам, он хотел во что бы то ни стало оберегать собственный и их покой не только от волнений, «анархии и беспорядков», но и от свободомыслия, от экономических и социальных реформ. Император допускал их возможность только до 1867 г. Это был порог, который он не смог переступить никогда. После 1867 г. Франц Иосиф не хотел ни реформ, ни вообще каких-либо изменений. За дуалистическое устройство он цеплялся изо всех сил и законсервировал его, как собственную личную жизнь.

Тем не менее по неизъяснимой прихоти исторической памяти личность его отождествляется с «эпохой Франца Иосифа», а она, эта эпоха, с добрым старым мирным временем. Из «эпохи», естественно, изымаются и 1848–1849 гг., и первая мировая война. Так, в памяти нескольких поколений австрийцев, да и не только одних австрийских «его подданных», но и венгерских и других, остался образ благообразного старого господина с седой раздвоенной бородой. Увековечению и популяризации этого «имиджа» по-своему способствовал Йозеф Швейк с его добродушными шутками над облепленным мухами портретом старого императора, висящего на видном месте в зале пражского трактира. Впечатление о «благополучном царствовании» Франца Иосифа и добром императоре еще больше усилили обрушившиеся на народы бывшей его империи бедствия, связанные с фашизмом и второй мировой войной.

С уходом в мир иной Франца Иосифа, символизировавшего вечность, покой, неподвижность и неизменность, возникли надежды на перемены. Необходимость внутренних реформ в либеральном духе, а главное- заключение мира понимал новый австрийский император Карл IV (он же венгерский король Карл I, коронованный короной св. Иштвана в Буде 30 декабря 1916 г.). Хотя и был Карл IV слаб характером, тем не менее хорошо сознавал, что без мира и реформ монархию не спасти. 12 декабря центральные державы обратились к Антанте с предложением начать переговоры о мире. Но его формулировки оказались расплывчатыми, а само предложение не содержало никаких конкретных условий и не могло потому рассчитывать на серьезное к себе отношение. 18 декабря президент США Вудро Вильсон обратился с нотой к обеим сторонам изложить условия мира. Ответ Антанты от 17 января 1917 г. был разочаровывающим для монархии: она требовала реорганизации империи на основе принципа самоопределения народов.

Неудачной оказалась и другая, тайная, плохо подготовленная и неуклюжая попытка сепаратного, без германского союзника, выхода из войны, предпринятая молодым императором зимой 1916/17 г. В середине февраля, т. е. уже после объявления Германией беспощадной и неограниченной подводной войны, которая сделала абсолютно бесперспективными всякие попытки мира с этой стороны, первой в мире узаконившей тотальные средства ведения воины, в нейтральной Швейцарии состоялась встреча графа Тамаша Эрдёди с герцогами Пармскими Сикстом и Ксавье. Встреча была тайной, поскольку ее участники представляли воюющие страны: граф, доверенное лицо Карла IV, — Австро-Венгрию, герцоги Пармские — Францию. Последние являлись единокровными братьями супруги австрийского императора Зиты и служили во французской армии.

Граф Эрдёди попросил братьев быть посредниками в установлении связен между императором и президентом республики. 24 марта Карл направил президенту Пуанкаре свое печально знаменитое «сикстинское письмо», в котором с легкостью необыкновенной дал свое согласие на возвращение Франции Эльзаса и Лотарингии и на восстановление независимой Бельгии. Последовал грандиозный скандал между Берлином и Веной. Французы якобы нечаянно, а на самом деле преднамеренно предали гласности содержание письма. Кайзер рвал и метал. Император, а вместе с ним и монархия были унижены. «Сикстинская афера» — под таким названием эпизод вошел в дипломатическую историю — показала пределы свободы действий и зависимости Австро-Венгрии, зажатой в железные тиски своим союзником.

Вслед за неудачей первых робких попыток к миру наступила новая эскалация военных действий: подводная война гросс-адмирала Тирпица против нейтрального судоходства повлекла за собой вступление в мировую войну США. Ужесточившаяся война, поглощавшая все больше людских и материальных ресурсов, явно затягивалась.

Луч надежды блеснул на Востоке. Февральская революция 1917 г. в России смела царский трон. В Вене и Будапеште с облегчением вздохнули: из игры выходила самая грозная соперница монархии — так по крайней мере казалось тогда. Руководствуясь такими соображениями, венгерский парламент 31 марта специальной резолюцией приветствовал революционную Россию. Лидер оппозиции Каройи в середине марта внес формальное предложение о демократической реформе избирательного права. Революция в России, подчеркнул он, может привести к обновлению политической жизни во всей Восточной Европе, и это делает реформу безотлагательной.

Февральские события послужили сигналом к новому подъему классовой борьбы пролетариата Венгрии. Первомайский праздник впервые за годы войны вновь был отмечен прекращением работы десятков тысяч трудящихся и политическими демонстрациями. Стачки и демонстрации летом 1917 г. стали повседневным явлением общественной жизни страны. Состоявшийся 8–9 апреля чрезвычайный конгресс социал-демократической партии, выразив солидарность рабочего класса Венгрии с российской революцией, принял резолюцию в пользу мира без аннексий и контрибуций. Одним из важнейших последствий Февральской революции явилось начало в апреле массовых братаний солдат австро-венгерской армии на Восточном фронте с солдатами русской армии. Этот процесс был временно приостановлен после провокационного июньского, начатого Временным правительством наступления. Это же наступление сокрушило надежды на скорое заключение мира с Россией. Мир народам Австро-Венгрии должна была принести следующая русская революция…

Однако те элементы политической дестабилизации, которые внес в жизнь венгерского общества русский Февраль неуклонно нарастали и множились в течение всех месяцев, оставшихся до наступления русского Октября.

Наряду с борьбой за мир осью политической жизни того периода стала борьба за всеобщее избирательное право. На этой почве произошло сближение социал-демократии с парламентской оппозицией во главе с Каройи и буржуазными радикалами, возглавлявшимися Оскаром Яси. В начале июня они образовали специальный блок избирательного права. В необходимости реформы венгерского избирательного права убедился даже император-ко-роль. Но Тиса не разделял этого мнения. Он считал, что тех 10 с лишним процентов венгерских подданных короля, которым он Тиса, позволил иметь право голоса, для Венгрии вполне достаточно.

В доверительных документах он неоднократно предупреждал против опасных последствий демократического избирательного права с точки зрения сохранности и единства королевства и дуалистической системы. Исходя из этих убеждений, премьер-министр пренебрег непосредственным указанием короля, который 28 апреля предложил ему подготовить проект избирательной реформы. В итоге в конце мая 1917 г. Карлу пришлось расстаться с человеком, который всей своей жизнью и многолетней политической деятельностью символизировал нерушимость устоев дуалистического устройства Австро-Венгрии.

Отставка Тисы была явным симптомом кризиса дуалистической формы существования империи. Но пришедшие ему на смену кабинеты (сначала М. Эстергази, а затем и Ш. Векерле) продолжали, в сущности, ту же консервативную политику Тисы, лишь прикрывая ее обещаниями и усыпляя бдительность демократической общественности. Не было продвижения вплоть до осени 1917 г. и в деле завершения войны и заключения мира. Накануне октября не была решена ни одна из острейших политических проблем дуалистической Венгрии. Не удалось достигнуть империалистического мира ни в 1916, ни в 1917 г., ни всеобщего, ни сепаратного. Не позволила кайзеровская Германия. Не жаждала мира и противная сторона — Антанта. 1917 г. показал: ситуация для монархии сложилась безвыходная, спасти ее могла только революция. Венгрия, по словам графа Михая Каройи, вела войну, в которой наградой за победу было бы превращение всей Центральной Европы в «одну большую казарму» Германской империи, а поражение неминуемо привело бы к распаду королевства Венгрия.

Тем не менее бессмысленная бойня, каждый день которой приносил все новые и новые страдания и жертвы трудящимся в первую очередь, продолжалась с прежним ожесточением. 20-миллионному населению Венгрии она стоила громадных, несоизмеримых с его численностью потерь: свыше 1 млн убитых и раненых, столько же примерно пленных и пропавших без вести. Одновременно росли баснословные прибыли монополий и финансовых воротил, наживавшихся на крови и страданиях миллионов рабочих и крестьян и подчинивших своему влиянию всю экономику Венгрии.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ. СОЦИАЛЬНО-НАЦИОНАЛЬНЫЕ СТРУКТУРЫ

Итогом бурного экономического развития двух десятилетий XX в. явилось превращение еще недавно отсталой аграрно-крестьянской страны в страну аграрно-индустриальную. Взятые темпы были столь высоки, что на них существенно не отразился даже кризис перепроизводства 1900–1903 гг. Он, наоборот, ускорил начавшиеся ранее процессы концентрации производства и капитала, образования монополий, ведущей формой которых являлись картели, слияния банковского капитала с промышленным. Конечным результатом перечисленных процессов стало образование финансового капитала и появление финансовой олигархии, подлинного хозяина венгерской экономики. В годы кризиса была создана большая часть картелей, чисто венгерских, а также смешанных, австро-венгерских. Картели монополизировали производство и сбыт 71 % добычи угля, 95 % железа.

Концентрация коснулась прежде всего ключевых отраслей венгерской индустрии: горнорудной, металлургической, машиностроительной, в особенности новых, передовых и наиболее современных производств, таких, как электротехника и химия. Уже к началу войны тон в экономике задавали 5,5 тыс. крупнейших индустриальных гигантов с числом рабочих свыше 1 тыс. на каждом, на которых было занято 600 тыс. человек. Для сравнения укажем, что еще в начале века таких предприятий насчитывалось всего 2700 и работало на них 300 тыс. человек. Как правило, эти предприятия отличались не только высокой технологией производства и современной техникой, но и высоким уровнем производимой ими продукции: мирового уровня достигли электролампы заводов Ганца, электровозы конструкции Калмана Кандо, ряд других. О повышении общего уровня промышленности свидетельствует тот факт, что энерговооруженность промышленности, горнорудного производства и транспорта за первые полтора десятилетия утроилась, а производство электроэнергии в целом по стране увеличилось в 6 раз.

Суммарная мощность применявшихся в промышленности паровых машин выросла в 100 раз: с 9 тыс. л. с. в 60-е годы XIX в. до 900 тыс. в 1913 г. Важно при этом отметить стабильность процессов индустриализации. В течение 15 лет, с 1898 по 1913 г., ежегодный прирост промышленной продукции составлял 4–5%, т. е. выше среднегодового европейского. Высокие темпы роста в эти десятилетия позволили существенно сократить разрыв между уровнем индустриального развития Венгрии и Европы, хотя и не устранили имевшегося отставания первой. В 1898–1913 гг. Западная Европа увеличила объем промышленной продукции на 70 %, Венгрия — на 120 %. К началу войны потребность страны в промышленных изделиях покрывалась на 68 %, причем наращивание промышленного потенциала продолжалось и в годы войны. За период с 1898 по 1913 г. ввоз промышленных товаров из Австрии упал на целых 12 %. И технический уровень национальной промышленности был достаточно высок, чтобы приступить к производству легковых автомобилей (конструкции выдающегося венгерского инженера-изобретателя Иштвана Чонка) в 1905 г., грузовых — с 1912 г., а в 1913 г. был построен первый самолет собственной конструкции.

Однако бросалась в глаза крайняя неравномерность географического распределения промышленности по стране, размещения производств, особенно современных, с передовой техникой и новой технологией. Уже в начале XX в. в Будапеште находилось 20 % всех промышленных предприятий и 27 % всех занятых в промышленности (вместе с пригородами). По некоторым подсчетам, в Большом Будапеште, за несколько десятилетий превратившемся в гигантский мегалополис, вырабатывалось 30 % всего национального дохода Венгрии.

В то же время явно отставали в темпах индустриального развития окраины королевства, населенные преимущественно немадьярами, отставали не только от Будапешта, но и от среднего по стране уровня. Здесь поощрялось правительством и финансовой олигархией создание лишь той инфраструктуры, которая была необходима для вовлечения в общий оборот ресурсов отдаленных от центра районов.

В собственно Венгрии, в пределах границ, установленных Трианонским мирным договором 1920 г. (в результате его территория Венгрии без Хорватии сократилась с 283 тыс. кв. км до 93 тыс., население — с 18,2 млн до 7,6 млн человек), было сосредоточено 56 % индустриального потенциала. Это явилось следствием целенаправленной национальной политики венгерских господствующих классов, использовавших имевшиеся в их руках рычаги, как политические (различные формы протекционизма), так и экономические (кредиты, капиталы, финансирование), чтобы притормозить рост и усиление конкурирующей национальной буржуазии румын и славянских народов, что удалось сделать лишь частично. Но именно в этой сфере, в сфере кредита, в деле мобилизации небольших капиталов и мелких сбережений земляков-вкладчиков заметно преуспела в начале XX в. национальная буржуазия.

Широкую известность приобрели в довоенные годы румынский Альбина-банк, словацкий Татра-банк, в южных комитатах конкуренцию будапештским банкам составляли кредитные товарищества и кооперативы сербов. Вместе с тем скромные результаты кредитно-денежных учреждений, прежде всего сберегательных касс, не могли идти ни в какое сравнение с размахом операций пяти будапештских монополистических банковских спрутов, прибравших к рукам ключевые позиции венгерской экономики.

Вообще бурный рост финансово-кредитного дела был одним из наиболее примечательных явлений экономической жизни Венгрии, предшествовавших первой мировой войне двух десятилетий.

К началу мировой войны сложилась развитая сеть денежно-кредитных учреждений, количество которых достигло 5 тыс., а капитал — 13 млрд крон (против 700 млн в 1860-е годы). Всю эту многотысячную сеть контролировали упомянутые пять будапештских банковских групп, тесно связанных с иностранным капиталом — австрийским, германским, французским, бельгийским и т. д. Они же осуществляли операции по привлечению иностранных капиталов, выполняли посреднические функции. В указанное время продолжался значительный импорт иностранного капитала, однако благодаря расширению внутреннего рынка, росту производственного потребления и внутренним накоплениям инвестиционная деятельность иностранного капитала сокращалась. В канун войны около 60 % накопления капитала происходило из внутренних источников.

Широко разветвленная система денежно-кредитных учреждений, а также обильный и сравнительно дешевый кредит необычайно ускорили процесс капитализации венгерского сельского хозяйства, создали финансовые предпосылки его модернизации, улучшения его технико-материальной оснащенности, совершенствования технологии сельскохозяйственного производства и его организации. Сумма кредитов, полученных сельским хозяйством за два десятилетия, более чем утроилась, перевалив перед войной за 2,5 млрд крон. Одновременно происходило сращивание промышленного, торгового, банковского и аграрного капитала под руководством финансовой олигархии. Именно в этом следует искать тайну необыкновенно прочного союза земельных магнатов и финансового капитала.

К тому же после введения в 1906 г. высоких аграрных пошлин, что привело к повышению хлебных цен на 30–35 %, венгерскому сельскому хозяйству был обеспечен гарантированный рынок всей империи. Всеми этими благами пользовались в первую очередь крупные помещики, аграрии и латифундисты, переходившие к интенсификации своего хозяйства, к усовершенствованной агротехнике, улучшению почв, использованию отборного семенного материала, стойловому содержанию скота, применению машин и удобрений в массовых масштабах. И в очень скромных размерах крестьянские хозяйства. Но существенное повышение средней по стране урожайности зерновых и других культур было явлением общим (в среднем на 35–40 %). Валовой урожай пшеницы в 1910–1914 гг. вырос по сравнению с 1870 г. в 3 раза, а площадь посевов всего на 50 %.

За два десятилетия перед войной, несмотря на то что экспорт убойного скота увеличился в 2–3 раза, поголовье выросло с 4,5 млн до 6,2 млн голов. Интенсивно развивалось мясо-молочное животноводство, в результате чего за первое десятилетие XX в. молока было надоено на 1 млн больше. Углубились процессы специализации и районирования. Район междуречья Дуная и Тисы (с городами Сегед, Цеглед, Кечкемет, Мако, Надькёрёш), выращивавший знаменитые на всю страну благороднейшие сорта перца и лука, стал поставщиком овощей и фруктов не только для Будапешта, но и на внешние рынки.

Несомненно, внушительный прогресс сельскохозяйственного производства в начале XX в. не внес никаких качественных сдвигов в сущность и характер производственных отношений. Соотношение между крупнопомещичьим и крестьянским землевладением не претерпело существенных изменений. Венгрия, как и прежде, оставалась страной крупных латифундий и скромных по масштабам крестьянских хозяйств. Единственным новшеством капитализации явилось углубление дифференциации крестьянства и пролетаризации деревенских низов. Именно в начале XX столетия Венгрия приобрела славу 3 млн нищих.

В первые десятилетия образовалась громадная по масштабам армия батраков и сельскохозяйственных рабочих, свыше 54 % всего аграрного населения, общая численность его превышала 3,5 млн человек. Весьма значительную долю аграрного пролетариата составляли венгры (свыше 47 %), более 36 %- сербы, 35 — словаки, 32 — немцы, 30 % — румыны. Сельскохозяйственные рабочие — украинцы, словаки, румыны — получали заработную плату, значительно меньшую, чем венгры или немцы.

Социальная структура народов королевства отнюдь не всегда и не во всем в точности следовало иерархической системе по национальному признаку. Наиболее дифференцированным и диверсифицированным было общество венгров, в котором доминировали два противоположных полюса: класс помещиков, с одной стороны, и сельский и городской пролетариат — с другой. В первые десятилетия XX в. в результате быстрой урбанизации венгерского общества 50 % рабочего класса составляли венгры, т. е. их доля пропорционально общей численности населения была уже выше. Зато развитую сельскую буржуазию имели немцы и сербы, доля имущих крестьян у них была относительно выше, чем у мадьяр. Мелкокрестьянское землевладение преобладало в Трансильвании, где традиционно мало имелось крупных поместий, крестьяне здесь держали в своих руках 75,5 % земли. Но от этого крестьянству было не легче, ибо оно владело мелкими слабосильными хозяйствами, не приспособленными к борьбе за существование в условиях интенсивного развития капитализма. Крупнопомещичье замлевладение доминировало в первую очередь в населенных венграми областях (почти 55 % всех земель), а затем в словацких — свыше 51 %.

То обстоятельство, что треть всех земельных угодий страны была сосредоточена в крупнопомещичьих владениях, тяжелым бременем ложилось на все народы королевства, тормозило их свободное капиталистическое развитие, создавало в стране чрезвычайно напряженную социально-классовую и национальную обстановку. Именно в этой сфере социальное начало теснейшим образом переплеталось с национальным. Общество всех национальностей, за исключением немцев и венгров, отчасти словаков, и во втором десятилетии XX в. продолжало оставаться преимущественно аграрно-крестьянским, среди помещиков же доминировал мадьярский элемент. Поэтому борьба за справедливое перераспределение земельной собственности не могла не вылиться в национальную борьбу против венгерского господствующего класса. Положение угнетенных народов вдобавок ко всему усугублялось политикой национальной дискриминации, проводившейся венгерским господствующим классом и ставшей еще более агрессивной с наступлением эпохи империализма. Систематически проводившаяся государством дискриминация своеобразно отразилась на профессиональной структуре населения: с одной стороны, доля венгров среди государственных служащих, например, в 1900 г. составляла 80 %, в 1910 г.-84 %. С другой стороны, национальности довольно широко были представлены среди духовенства — 42 %. Факт примечательный. В то же время их доля являлась ничтожно малой среди учителей (20 %), инженеров (15 %), врачей и адвокатов (12 %). Такое положение давало буржуазии и средним слоям угнетенных народов дополнительный стимул к борьбе против государства, которое столь откровенным образом демонстрировало свое пренебрежение к интересам и чувствам половины собственного населения.

НОВЫЙ ЭТАП РАЗВИТИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ВЕНГЕРСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Долгие десятилетия, во всяком случае значительную часть XIX в., над духовной жизнью венгерского общества властвовал дух романтизма с хорошим зарядом оптимизма и романтики в периоды национального подъема (до 1849 г.) и с еще большей дозой трагизма, отчаяния, безысходности после подавления революции, в период неоабсолютизма и баховской реакции. Идейное воздействие романтизма продолжало оставаться сильным и в последней трети XIX в., когда дуализм сделал неуместными и романтику, и революционно-национально-освободительный пафос, а повсеместное шествие капиталистического профита и чистогана ориентировали венгра на бережливость, трудолюбие, практицизм и биржевые спекуляции скорее, нежели на возвышенные размышления о романтических подвигах на поле брани славных хонведов или еще более ранних предков. С изменением объективных условий существования нации и соответствующими сдвигами в национальном сознании, с изменением материальных потребностей общества изменились и его духовные запросы, вкусы, эстетические нормы и ценностная ориентация. В поэзии и прозе, в живописи и музыке, в общественных науках наступил перелом в сторону реализма.

Что же касается смыслового, идейного содержания культуры, ее философии, то оно никогда не было столь расплывчатым, туманным и неопределенным, как в эпоху, начавшуюся после заключения Экономического соглашения 1867 г. Национальная идеология лишилась ясных ориентиров, утратила четкость видения места, роли и исторической миссии нации в окружающем мире. До 1848 г. и в период господства неоабсолютизма вплоть до 1867 г. имелась ясность целей и четкость ориентиров — буржуазно-капиталистическое преобразование общества и завоевание государственной независимости. Причем сила идеологии, размах воодушевленного ею массового движения объяснялись совпадением этих двух целей, их слиянием в единый поток. 1848 год стал не только кульминацией развития национальной идеологии по восходящей, но и началом ее упадка, когда она постепенна теряла свое прогрессивное социальное содержание. В 1867 г., как мы уже знаем, обе цели в целом были достигнуты.

Все являлось зыбким и половинчатым в этом сотворенном компромиссом двухполовинчатом сооружении, называвшемся дуалистической австро-венгерской монархией. Из богатейшего идейного наследия эпохи реформ 1830-1840-х годов и революции 1848–1849 гг. после компромисса 1867 г., в сущности говоря, остался один голый шовинизм. Однако звонкой шовинистической фразой нельзя был заполнить идеологический вакуум. Убаюкивать ею, создавать иллюзии, будоражить сознание масс (смотря по обстоятельствам), безусловно, можно было, но создавать прогрессивную целеустановку, воодушевлять массы на нечто существенное, величественное и благородное шовинизм не мог.

Так дуализм завел венгерское общество в тупик не только в исторической перспективе, но и идеологически. Конечно, уже тогда, после 1867 г., сразу же возникла иная, совершенно новая социалистическая альтернатива. Возник и ее носитель- социалистическое рабочее движение, исповедовавшее научный коммунизм: и пролетарский интернационализм. Правда, социализм в Венгрии не имел широкой базы даже к концу эпохи дуализма: численность рабочего класса едва превышала 1 млн, а идеологически он был изолирован от остальных слоев и классов общества прочными социальными и всевозможными, созданными буржуазной пропагандой барьерами. Долгое время социалистическая идеология рассматривалась как чуждое «венгерскому духу» явление, занесенное извне. Вплоть до начала XX в., до первой русской революции, социалистические идеи просто не принимались в расчет даже демократически настроенными и прогрессивно мыслящими представителями средних слоев. Венгерское общество в целом не созрело для того, чтобы сделать социалистические идеалы своими, органической частью своей идеологии; тем более они не стали путеводной звездой.

Дезориентированными оказались задававшие в обществе тон силы, группы, течения, определяющие весь его облик, в том числе и культурный. Хотя недостатка в новых или, скорее, мнимо новых идеологических настроениях и научных с виду концепциях не было и в 1860-1870-х годах. Барон Жигмонд Кемень (1814–1875), консервативный мыслитель, писатель и публицист, один из властителей дум высших слоев общества послереволюционной Венгрии, вынужденный принять капитализм как некое исторически неизбежное зло, не жалел сил для того, чтобы живописать его пороки. Он так увлекся сим занятием, что перенес в свою книгу целые страницы из знаменитого произведения Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», забыв при этом сослаться на источник. Это не значит вовсе, что он «полюбил» научный коммунизм. В качестве позитивного идеала Кемень предлагал соотечественникам устройство общества на принципах христианской морали. Новой была выдвинутая в политическом трактате «Еще одно слово после революции» и в романе «Глухое время» концепция так называемого моста. Суть ее сводилась к тому, что Венгрия, находящаяся между Западом и Востоком, должна осознать свою историческую миссию связующего звена между Западом с его индустриальной цивилизацией и восточной культурой.

Особенно важной Ж. Кемень считал «цивилизаторскую роль» венгров среди славян, и в первую очередь балканских. Именно эта идея посредничества и цивилизаторской миссии должна была примирить травмированное поражением сознание венгров с вынужденным сосуществованием с австрийскими немцами в рамках одной империи под скипетром Габсбургов. Это был мадьяризированный вариант все той же пресловутой великогерманской идеи о «культуртрегерской миссии».

Ту же историко-культурную миссию мадьярства, но более скромно представлял себе барон Имре Мадач (1823–1864), общественный деятель, депутат Государственного собрания, писатель философского склада. «Всемирно-историческое призвание» венгров он видел в «справедливом», согласно «праву» и «в интересах свободы», решении национального вопроса в королевстве на основе обеспечения индивидуальных гражданских прав и свободного культурно-языкового развития всех его народов. Его перу принадлежит одно из самых замечательных и глубоких по мысли произведений венгерской литературы — «Трагедия человека». Эта драма в стихах, чем-то напоминающая бессмертный гётевский «Фауст», точно отразила смятение умов, характеризующее Венгрию после подавления революции.

Через судьбы героев драмы Адама и Евы пропущена вся история человечества, но автора интересует не конкретная ситуация, а ее психологизм, столкновение самых различных идей и принципов, в том числе консервативных и либеральных. Но в произведении нет никакой дидактики, никакого навязывания того, что хоть отдаленно напоминало бы о желании автора что-то внушить читателю и зрителю. Ибо человек и человечество повсюду, начиная со времени Древнего Египта и до буржуазно благополучной Англии, сталкивается с постоянным крушением надежд, благородных замыслов и идеалов. Справедливость и добро, разум и стремление к прогрессу — все относительно, как и сами возможности человека. Абсолютны только его ограниченность, разочарование, безысходность. Такая глубоко пессимистичная вещь могла возникнуть только в условиях торжества контрреволюции и махровой реакции.

Сила произведения И. Мадача — в беспощадной критике существующего строя и господствующих нравов, выгодно отличавшей «Трагедию» от романтической апологетики настоящего либо патриархального прошлого, столь свойственной для большинства писателей и поэтов эпохи дуализма, не говоря уже о писаниях «присяжных» идеологов режима. «Трагедия человека» была выражением глубочайшего кризиса господствующей идеологии, наложившего свой неизгладимый отпечаток на все сферы художественного сознания.

1867 годом в Венгрии завершилась эпоха революций. Завершилась хотя и временно, но надолго, на несколько десятилетий, до тех пор, пока мир не был разбужен и потрясен январскими 1905 г. ружейными залпами в Петербурге, у Зимнего дворца. С торжеством капиталистической цивилизации романтизм вовсе не исчез бесследно. Революционная романтика эпохи «бури и натиска» и даже отголоски героической поэзии куруцев продолжали жить в чардашах и рапсодиях Ференца Листа, открывших таинственные глубины венгерской души и национального характера всему человечеству и самой нации. Творчество великого композитора, истинного европейца и искреннего венгерского патриота, по происхождению наполовину немца, частично француза, большую часть жизни прожившего за пределами родины и тем не менее сумевшего столь аутентично выразить суть национального гения, — это своего рода загадка, не до конца еще разгаданная. Лист не стал бы подлинным классиком мировой музыкальной культуры, если бы не оказался в плену исторического прошлого и в его сочинениях не угадывалась музыка будущего, новый музыкальный язык XX в. В сочинениях композитора прослушивались мотивы, которые прозвучали затем у Малера, Шенберга, Стравинского и, наконец, прямого наследника Листа Белы Бартока. Музыка Листа связывала романтизм с модернизмом.

Несколько более скромно и не столь ярко эта тенденция может быть прослежена и в творчестве плодовитого и популярного писателя-романиста, когда-то на заре своей жизни соратника Петёфи по революционной борьбе Мора Йокаи (1825–1904). Многие произведения из его 100-томного литературного наследия, ярко оживляющие героические страницы национальной истории, благородные подвиги венгерских дворян, заставляют учащенно биться сердца читателей и в конце XX в. Некоторые из романов. Йокаи, такие, как «Черные алмазы», «Венгерский набоб», «Сыновья человека с каменным сердцем», легли в основу художественных кинолент, завоевавших симпатии советских зрителей. Новое же в его творчестве последней трети XIX — начала XX в. не только в том, что, идя в ногу со временем, он выводит в качестве положительного героя венгерского буржуа-либерала, который отстаивает интересы «нации» в борьбе против австро-немецкой конкуренции, но и в реалистическом изображении окружающей героя действительности, жизни и быта венгерского общества, вступившего на путь капитализма.

Переход художественной литературы от романтизма к реализму (даже к критическому реализму) прослеживается в романах и повестях таких крупных прозаиков, как Калман Миксат (1847–1910) и в особенности Жигмонд Мориц (1879–1942). Миксат силен едкой критикой, саркастическим высмеиванием господствующих в капиталистическом обществе нравов, сатирическим изображением бессмысленной погони новоявленных отечественных буржуа и благородных кровей «джентри» за чинами, богатством, состоянием, престижными должностями, разоблачением безнравственности профессиональных политиков и князей церкви. Его сатира изобличительная, но не конструктивная: выхода и силы, способной помочь нации, он не видел.

Глубоким сочувствием к страданиям обездоленных и угнетенных крестьян проникнуты произведения Морица, который описал жизнь венгерской деревни, эгоизм и бесчеловечность нового ее хозяина — «жирного крестьянина», кулака, богатея. Мориц не только родоначальник критического реализма в венгерской литературе, но и первый из блестящей плеяды «крестьянских» писателей, которым в 1920–1940 гг. предстояло сыграть видную роль и в литературе, и в культуре, и в общественной жизни страны.

Те же процессы наблюдались и в искусстве, в особенности в живописи. Вырываясь из стеснительных для новой эпохи рамок академического романтизма, все больше отходя от романтико-патриотического осмысления настоящего через прошлое, изобразительное искусство поворачивалось лицом к действительности и к ее реалистическому отображению. Художники вдруг увидели простых людей — крестьян, рабочих, т. е. народ. Персонажами своих полотен вслед за Михаем Мункачи (1844–1900) и Палом Сиинеи-Мерше (1845–1920) народ сделали мастера кисти нового поколения Адольф Феньйеш (1867–1945) с его серией «Жизнь бедняков», Карой Керншток (1873–1940), впервые в истории венгерской живописи изобразивший социалистического «агитатора». Импрессионизм Синнеи-Мерше нашел свое продолжение и развитие в работах таких интересных и тонких живописцев, как Тивадар Чонтвари (1853–1919), Йожеф Риппль Ронаи (1861–1927) и др. Эстафету подхватили молодые тогда, в начале XX в., представители постимпрессионизма и экспрессионизма, в том числе революционеры-интернационалисты Бела Уитц (1887–1972) и Эрнё Цобел (1883–1976). Из модернистского течения в 1908 г. выделилась группа венгерского авангарда — «Восьмерки». К. Керншток, Р. Берень, Б. Пор и другие члены группы, отрицая импрессионизм с его поклонением форме, своим божеством сделали композицию, доведя ее до разрушения формы и абстракции.

Подлинную революцию не только в поэзии и литературе, но и в национальной культуре произвел Эндре Ади, гениальный поэт, публицист, буревестник грядущих венгерских революций. Он буквально ворвался в общественно-политическую и духовную жизнь нации на переломном этапе ее развития. Закончились «тихие» годы сравнительно благополучного существования. Историей вновь было поставлено в повестку дня революционно-демократическое преобразование венгерского общества. Эту историческую неизбежность радикального разрыва со старым и созидания нового почувствовал и сумел гениально выразить поэт. В 1906 г. увидел свет его сборник «Новые стихи», тотчас же расколовший общество на поклонников и страстных почитателей самобытного и большого таланта, с одной стороны, и ярых его противников — с другой (во главе последних стоял не кто иной, как граф Иштван Тиса, живое воплощение реакции и ретроградства).

О том, какое громадное воздействие оказал на читателей феномен Ади — порождение «венгерской пустоши» (это понятие — собственное открытие поэта) и парижских мостовых, — может дать Дьёрдь Лукач (1885–1971), крупнейший философ, которого дала человечеству венгерская земля. «„Новые стихи", — писал он, — оказали на меня совершенно ошеломляюще-преобразующее воздействие, они в целом были первым венгерским литературным творением, в котором я обрел себя, которое я осознал своим…» Молодой тогда еще философ-эстет формировался на идеалистической немецкой философии, на русской и скандинавской литературе. Потрясение, испытанное им от первого же стихотворного сборника Ади, заставило его обратиться к проблемам родной страны. В том же 1906 г., когда на небосклоне венгерской поэзии взошла звезда Ади, Лукач приступил к написанию первых своих сочинений. «Душа и формы», «История драмы» вышли в свет соответственно в 1910 и 1911 гг. «То, что Ади дает в ритме, образе, чувстве, молодой Лукач предпринимает попытку выразить в мыслительной, понятийной, философской форме», — пишет один из современных венгерских историков философии.

Вслед за «Новыми стихами» последовали другие сборники: «На колеснице Ильи-пророка» (1908), «Наша любовь» (1913), «Кто меня видел» (1914) и блестящая по форме политическая публицистика. Упадок Венгрии, потеря нацией веры, считал Ади, начались после заключения Соглашения 1867 г., когда «разложение приобрело пугающий и все усиливающийся размах… Феодализм, клерикализм, реакция и антинародность с тех пор лишь набирали силу, а страна погибала». Но Ади не только фиксирует трагическую противоречивость венгерской действительности начала XX в. Он жаждет катастрофы, всем своим творчеством ускоряет приход очистительной бури, «народной революции», творцами которой станут его «кровные братья — венгерские пролетарии», призванные до основания разрушить «венгерскую тюрьму».

Ади, как правило, печатался на страницах прогрессивного литературного журнала «Нюгат» («Запад», 1908–1941). Здесь во-круг поэта сплотилось и получило воспитание целое поколение писателей и поэтов, разных по своим художественным вкусам и эстетическим принципам, но одинаково талантливых и самобытных. Все они ненавидели реакцию, клерикализм, нормы буржуазной морали, исповедовали демократические принципы, поклонялись гуманистическим идеалам. Кумиром и духовным вождем их был Ади. Очищающего и обновляющего воздействия творчества поэта не избежала и национальная музыка.

Коренной переворот в области музыкальной культуры Венгрии совершили двое начинающих музыкантов: Золтан Кодай (1882–1967) и в особенности Бела Барток (1881–1945). В 1906 г. в Будапеште вышел их совместно выполненный труд «Венгерские народные песни для голоса с фортепианным сопровождением», плод долгих исканий, тщательного собирания, обработки и научного анализа песенного творчества народа за прошедшее тысячелетие. Они сумели добраться до самых истоков истинной, никакими чуждыми наслоениями и влияниями не искаженной венгерской народной песни. Барток и Кодай самозабвенно собирали песенное наследие венгров, румын, словаков, турок, перекладывая их на язык современной музыки. Бела Барток в своих всемирно известных операх и в балетной музыке использовал архаические формы и образы древнего музыкального фольклора, восходящие ко временам кочевий предков по азиатским степям. Он создал первоклассную, наполненную и лиризмом и драматизмом классическую музыку XX в. Усложненные формы выражения у Бартока, обогатившиеся под влиянием авангарда и импрессионизма, долгое время затрудняли восприятие его произведений неподготовленной аудиторией. Кодай, наоборот, отдавал предпочтение в области формы простоте и народности. Мелодии его опер, псалмов, хоралов, ораторий созвучны настроениям и складу народной души, они пробуждали историческую память, оживляли героику прошлого нации. Барток как бы продолжал традиции Листа, а Кодай — Эркеля.

Непохожими были и их судьбы. 3. Кодай спокойно прожил в Будапеште до 85 лет, жизнь же Б. Бартока была весьма трудной, и умер он в добровольно избранном изгнании. И только спустя более четырех с лишним десятилетий после смерти Бартока, летом 1988 г., прах великого сына Венгрии был со всеми подобающими почестями перевезен из США на родину. Оригинальная и неповторимая музыка Кодая и Бартока стала всеобщим достоянием, она будет звучать вечно, пока человечество не потеряет способности откликаться на прекрасное, пока оно не лишится способности наслаждаться звуками музыки.

Следует сказать, что в дуалистической Венгрии начала XX в. непривычную новую музыку Кодая и Бартока встретили в штыки, она подверглась ожесточенным нападкам со стороны консерваторов не только от музыки, но и от политики. На сцене и эстраде царил жанр доступный и непритязательный: кабаре варьете и, конечно же, музыкальная комедия и оперетта. Последнюю хотя и отнесли к жанру «легкой музыки», тем не менее венгерская оперетта заслуживает того, чтобы о ней было упомянуто в «серьезном» научном труде. Достаточно привести два имели, без которых современная оперетта не стала бы опереттой. Это Ференц Легар (1870–1948) и Имре Кальман (1882–1953). Мировой успех и признание их произведения получили благодаря талантливому и органическому соединению традиций семейства Штраусов и богатства, своеобразия песенной и мелодической основы народной музыки. Венгерский чардаш и венские вальсы удивительным образом дополняли друг друга в результате взаимовлияния двух столь непохожих культур — австрийской и венгерской. «Графа Люксембургского» Ф. Легара, поставленного в январе 1910 г. на сцене будапештского Королевского театра, вполне можно считать продуктом двух национальных музыкальных культур, а автора — австро-венгерским композитором. На той же сцене, причем в самый разгар мировой империалистической войны, 3 ноября 1916 г., состоялась премьера бессмертной оперетты Имре Кальмана «Королева чардаша» (почему-то русскими названной «Сильвой») — подлинной королевы оперетты.

Венгерская музыка, живопись, некоторые другие виды искусства и словесности, т. е. вся многообразная национальная культура XIX в., в особенности первых двух десятилетий, обнаружила удивительную способность к самообновлению благодаря своей открытости к новым веяниям, восприимчивости к опыту других народов и цивилизаций. Именно эта способность позволила национальной венгерской культуре устранить языковые барьеры, избежать опасности самоизоляции и провинциализма, помогла создать многие шедевры мирового значения. Благодаря своей культуре сравнительно небольшой по численности народ превратился в одну из передовых культурных наций мира.

Присущая венграм привязанность к историческим и национальным традициям прекрасным образом сочеталась с острым чувством современности и готовностью с их стороны перенимать повое, обогащать его своим, своеобразно-национальным.

Коснемся еще двух тем, пользующихся вниманием и любовью миллионов, но не пользующихся благосклонностью ученых-историков, более того, упорно ими не замечаемых. Футбол и кино. Не успел Европейский континент прослышать о новом виде спорта, придуманном изобретательными англичанами, как в Будапеште состоялся первый в истории венгерского футбола официальный матч. Это произошло 1 ноября 1896 г. В мае 1899 г. был образован знаменитый футбольный клуб «Ференцварош-ФТЦ», а в 1901 г. — Федерация футбола Венгрии! Так же быстро страна отреагировала и на изобретение в 1895 г. братьями Люмьерами первого киноаппарата. Уже в 1896 г. в Будапеште был отснят первый венгерский кинофильм, изображавший манифестацию в честь тысячелетия основания королевства. В 1911 г. возникла первая в стране киностудия (и кинофабрика) «Гунния». Через три года в Венгрии было произведено 18 фильмов, а в 1918 г. — свыше 100! Одним словом, культурная жизнь в предвоенной Венгрии била ключом и шла в ногу со временем.

В. И. Ленин как-то, сравнивая австро-венгерскую и российскую монархии — что он делал часто и охотно, чтобы подчеркнуть сходство или различие в условиях и тенденциях исторического развития близких во многом империй, — заметил, что в феодально-клерикальной, чиновничьей Австро-Венгрии для сближения масс были созданы неизмеримо более культурные условия, чем в России, в государстве с реакционным государственным строем (по сравнению с окружающими странами). Разумеется, Ленина интересовали прежде всего Россия и русские условия, тем не менее основные тенденции абсолютно точно а адекватно отражают культурную ситуацию в обеих странах, несмотря на отмеченную выше сложность и противоречивость развития дуалистической монархии.

Более благоприятные общие условия для развития культуры были созданы прежде всего повышением общего культурного уровня широких народных масс в результате серьезного достижения — резкого сокращения неграмотности до одной трети взрослого населения к концу эпохи дуализма. Перед войной из 2,5 млн детей школьного возраста образованием не было охвачено всего 10–15 %. Число учащихся средних школ удвоилось. Получила развитие сеть высших учебных заведений. Страна обогатилась тремя новыми университетами: Коложварским (ныне Клужский в Румынии), Пожоньским (ныне Братиславский в Чехословакии) и Дебреценским. В 1871 г. открылся Технологический университет, замечательная кузница инженерно-технических кадров и естествоиспытателей. Он дал мировой науке ряд выдающихся ученых, в том числе лауреатов Нобелевской премии. В первой половине 1870-х годов были основаны высшие школы живописи и музыки. Мировое признание получили работы венгерских ученых в области высшей математики, теоретической и экспериментальной физики, геологии, медицинской науки, психоанализа и ряда других. Смешно и наивно, однако, говорить о всестороннем и гармоничном развитии наук в описанных выше печальных во многом социально-политических условиях. Успехи имелись в отдельных отраслях знания, они происходили селективно, в виде прорыва в высшие сферы на некоторых участках мировой науки. У них была добротная основа: приличная система начального и среднего образования и природная одаренность самобытного народа, который, покинув степи Евразии, талантами и усердием своим сумел утвердиться в центре Европы.