Линия огня

- Ты наивен, - прищурила Ягода глаза. – И не отрицай, тут ничего не поделаешь.

Ей сложнее, как раз это он понимал прекрасно. Ну не могла она колоть глаза людям своей красотой. Ей необходимо было прятаться под маской, ведь гораздо легче вынести в собственном окружении кого-нибудь старого годами и уродливого. Старость не возбуждает сенсации, не пробуждает плотского желания. Седая сумасшедшая, шастающая по городку – так она всегда такой была и такой и останется. Уже не изменится, можно и привыкнуть. Но маска прирастает к лицу, и то, что находится под ней, тоже становится гадким и уродливым.

- Ты не понимаешь, тебе только кажется.

Дед даже не отшатнулся, хотя вот уже который раз ему показалось, что Ягода читает его мысли. Только ведь так и не обязательно было именно так, Мороз понимал, насколько он прозрачен для ведьмы. Как мало способен он укрыть. И действительно, насколько же он наивен.

Мороз закурил очередную сигарету без фильтра, извлеченную из картонной коробочки, которую сложно было встретить к западу от Буга. Тем не менее, он никак не мог привыкнуть к другим, ну не были они ему по вкусу, как настоящие.

Дед Мороз глядел, как Ягода вытаскивает из пачки очередной "кэмэл". Он подал ей огонь, щелкнув золотым "ронсоном".

Ведьма затянулась и выпустила аккуратненькое колечко. Через мгновение дымовой "бублик" развеялся.

- А вот скажи, - улыбнулась неожиданно Ягода. – Когда случилось, что ты начал дарить детям подарки?

Похоже, она отметила слегка изменившееся выражение его лица. Дед посчитал, что ведьма снова над ним насмехается.

- Ну честное слово, - тут же прибавила та. – Мне и вправду интересно.

Дед ответил, несколько натянуто скривив губы.

- Давно уже, - ответил Мороз после какого-то времени. – И тебе будет смешно, на самом деле, когда я скажу тебе, чье же это была идея. Самого Лаврентия Павловича. Любил, сукин сын, детей.

Только это не развеселило Ягоду, наоборот, снова она нахмурилась.

- Но ты же жалок, ты это знаешь? Ты сам, и этот твой крестовый поход. Маска слишком сильно приросла к твоему лицу, камуфляж стал тобой, а ты – ним. Ты до сих пор обольщаешься, что это какой-то бизнес. Что ты желаешь монополизировать рынок, ты сам, современный бизнесмен Морозов. И помогаешь ей, бедному, обиженному ребенку, который вообразил, что все зло взялось от обмана. Из долбанных сказочек, которые показывают наивным деткам лучший мир, которого ведь на самом деле нет. И если вы выведете сорняки, то будет лучше.

Ягода раздраженно мотнула головой, погасила окурок в практически полной пепельнице.

- А он таким не будет. Потому что имеются еще и сказки для взрослых, во сто крат хуже тех, которые ты устраняешь, в принципе – совершенно невинных, хотя, и правда, переполненных ханжеством и фальшью домовых и гномов. Все страхи, таящиеся на границе сознания. Забытые боги, которые до сих пор ожидают, ведь беспамятство вовсе не означает небытия. Заброшенные, злые и ревнивые. Это и есть реальный мир, которого ты уже не помнишь.

Ягода водила длинным пальцем по краю стеклянной пепельницы. Мороз глядел на ее ладонь, ему ужасно хотелось прикоснуться, почувствовать мягкость кончиков пальцев, почувствовать тепло и близость. Но не мог.

- Мы тоже сорняки. Мы тоже не соответствуем этому миру. И потому можем лишь убегать. Я, во всяком случае, уже ничего иного не умею.

Так много он хотел ей сказать. Что она ошибается, что все ведь не так. Но, действительно, он тоже слишком долго носил маску. Маску разочарованного и язвительного мужчины под пятьдесят, который слишком много видел и пережил, чтобы еще мог говорить еще и о чувствах. Чтобы верил, будто бы это что-то изменит. Ведь весь мир состоит из разочарований.

Ягода усмехнулась, и теперь Мороз с уверенностью мог сказать, что она знает его мысли. Чтобы было такое в этой усмешке, не было она такой издевательской, как раньше.

- Я не бежала от тебя, - тихо произнесла Ягода. – Да, так могло выглядеть, прошу прощения за это. Я прекрасно понимаю, что ты мог понять все именно так. Это твоя маска, за которой ты спрятался, не позволяет принять какие-то другие интерпретации.

Она хотела говорить дальше, как можно скорее все закончить, без излишней боли, сильно не затягивая… но ей помешал доходящий из вестибюля шум.

Быстрый топот, покрикивания, а над всем этим – перепуганное хрюканье свиньи, которую тащат под нож.

Украинские шлюхи от страха запищали, смешно поджали ноги в дешевых колготах в сетку, когда в бар забежал хряк. Копытца разъехались на скользкой терракоте. Он еще раз попытался подняться, но теперь свалился прямо на рыло.

За ним, покрикивая и мешая один другому, вскочили охранники, портье и дежурный администратор. Портье где-то потерял свою фуражку, вместо этого он размахивал чем-то, более всего похожим на отломанную от стула ножку. Все хором они повалили между столиками, с грохотом сбивая мебель. Пару мгновений бармен глядел на эту кучу малу с высоко поднятыми бровями, в конце концов, отставил стакан и присоединился к облаве.

Никакого опыта у них не было. Вместо того, чтобы окружить животное, все его только пугали. Хряку наконец-то удалось подняться, он лишь слегка скользил, направившись прямо к Ягоде.

Ведьма сидела, как будто ее все это не касается.

Работники гостиницы не дали несчастному животному много времени. Едва-едва хряк успел притормозить перед столиком, поднять рыло с пятачком вверх и уставить в женщину умоляющий взгляд, как кто-то успел схватить его за закрученный спиралью, смешной хвостик. Кто-то другой, похоже, портье, изо всех сил пнул в щетинистый бок, так что под хряком подломились задние ноги. Он уже не сражался, только тихо похрюкивал, когда его грубо оттягивали за хвост.

Хряк только глядел. Даже тогда, когда ведьма едва заметно отрицательно покачала головой.

Дед Мороз тоже заметил мольбу. Такое он видел уже не раз, прекрасно знал, что выражают маленькие, истекающие слезами и набежавшие кровью глазки. Только этого вот желания он исполнить не мог. А говоря по чести, и не хотел, хотя где-то в самой глубине души почувствовал укол стыда. Нет, не могу я подарить этому худенькому типчику… этому подсвинку милостивой и быстрой смерти, подумал он.

С руганью, бешеным топотанием копытец о терракотовую плитку, хрюканьем и визгами, животное, наконец-то, выволокли. Покрасневший от физических усилий бармен начал расставлять перекинутые столы и стулья, уборщица заметала стеклянные осколки. Через несколько минут от инцидента не осталось и следа. Даже шлюхи у бара болтали, как и жо того. Словно бы свинья в элегантном зале не была чем-то необыкновенным.

Дед и Ягода не слишком знали, как вернуться к прерванному разговору. Куда-то улетучился тот момент, когда начала виться неуловимая, тонюсенькая ниточка понимания. Редкий момент, один из тех, когда можно сказать друг другу все, ненадолго снять маски с лиц. Когда все кажется более легким.

- Ты нашел меня, - сказала она наконец.

Дед лишь кивнул.

- Вообще-то, не сильно я и пряталась, как ты, собственно, и знаешь. – Тут она с неохотой нахмурила брови. – Я тебя не оценила, мне казалось, что на это ты не решишься. Что просто обидишься, посчитаешь, что так оно и должно стать, и что я была плохой женщиной. Ведь все злы, разве не так?

Она приняла решение. Да, глупое, как сама знала, ведь и так из всего этого ничего не выйдет.

- Этим ты поразил меня.

Ягода глядела, как разъясняется лицо Морозова. Быть может, о и носил маску. Быть иожет, он и не умел говорить о чувствах, но не мог их скрывать. Женщина почувствовала надежду, и тут же сердце стиснуло в нехорошем предчувствии. Она отбросила его, подавила, спихнула на самое дно сознания. Она устала. Ведь сколько же можно убегать?

Их пальцы наконец-то встретились. И уже не нужно было ничего говорить.

  

Это не были апартаменты в элегантной гостинице. Не было пушистого ковра, телевизора, бара с миниатюрными бутылочками. Не было блестящей кафельной плиткой ванной и душа с горячей водой. Никакого шика.

Вместо этого – сдвинутые вместе две, скрипящие растянутыми пружинами лежанки, которые наверняка помнили Фонд Профсоюзного Отдыха. Шершавое, отдающее дешевым стиральным порошком постельное белье с красными печатями, чтобы гость, случаем, не свистнул простынки. Скрипучий пол, потолок с грязными пятнами. И вечно подтекающий умывальник за тонюсенькой перегородкой.

Дешевая комнатка на базе отдыха, в деревянном, крытом толем бараке.

Нет, она не была анонимной. Можно было прибрать к рукам неприглядное пространство, приручить его. Хотя бы свисающим со спинки стула пиджаком, тщательно уложенным в шкафчике без дверки бельем, полочкой для пищевых продуктов, которую Мороз смастерил из найденной доски – все это давало впечатление тепла. Иллюзию дома.

Когда за окном западали сумерки, туман подползал от озера, а спираль электроплитки тепло светилась во мраке, можно было просто усесться у шатающегося, покрытой порезанной клеенкой столика и глядеть друг другу в глаза. А когда мрак становился плотнее, всматриваться в него, туда, где можно было догадываться о наличии своих лиц. Сидеть и молчать.

Никто их не разыскивал, никто ни о чем не спрашивал. Было время на все. На долгие разговоры. На прогулки по лесу, когда не требовалось ничего говорить, достаточно было идти рядом. Иногда, как будто случайно, отереться плечами.

Пришли ночи, когда ее голова лежала на его плече, когда он чувствовал запах черных волос. Ее пальцы гладили широкую грудь, замирали, попадая на гадкий шрам, тянувшийся от ключицы и до самого пупка. Он мог рассказать, откуда этот шрам взялся. И еще множество вещей, о которых раньше никому не рассказывал.

Можно было просто лежать, вглядываясь в темноту, на жесткой, шершавой постели, которая уже не была чужой. Она была их собственной, хотя и оставалась лишь эрзацем.

Все чаще в мечтах мужчины эта дешевая, бедная комнатка превращалась в дом, которого у него никогда не было. Теперь он начинал верить, что когда-нибудь все же будет. Он не сказал ей этого, все так же не мог. Но она и так это знала, хотя уже не подслушивала мыслей. Ей и не нужно было.

Она знала и тоже могла радоваться моменту, когда резала хлеб и ожидала его возвращения, а в единственно кастрюльке подогревалось что-то консервированное. Это должно было хватить в качестве домашних обедов – еда из банки и тарелки с логотипом какого-то давным-давно обанкротившегося, зато ключевого предприятия, алюминиевые вилки и ножи с обрезанными кончиками. Когда она штопала носки, потому что до магазина в более-менее большом городе было слишком далеко, чтобы эти просто выбросить и купить новые.

Или когда всего лишь ожидала. Потому что, наконец, ей было кого ждать. А еще она могла плакать. Но только лишь тогда, когда оставалась сама.

Ведь время ежилось, пересыпалось сквозь пальцы. Нельзя убежать слишком далеко, невозможно спрятаться. А счастье, даже его заменитель – длится коротко.

  

- Скажи мне… - начал он как-то, в одну из тех ночей, когда рядом с собой он чувствовал ее тепло, и ее худощавые пальцы, сплетенные со своими. – Скажи, ты осталась со мной, потому что и вправду этого хотела? Или это тоже бегство?

За маленьким окошком, лишенным занавески или хотя бы обычного прикрытия из марли, начинало уже сереть. Дед глядел на светлеющее в темноте пятно, перечеркнутое крестом оконной рамы. Он знал, что вскоре сможет увидеть подтеки на потолке, словно карту неведомых земель и островов, разбросанных по океану облущивающейся, клеевой краски.

Об этом уже мог спросить. Они сказали друг другу достаточно много, чтобы ответ не был болезненным.

- Да, - шепнула в ответ она. Дед почувствовал ее дыхание на своей щеке. – Ответ "да" на оба вопроса.

Ягода отодвинулась, заскрипели пружины лежанки. Дед щнал, что Ягода опирается на локте, она всегда так делала, когда хотела сказать нечто важное. Он уже не боялся ответа.

- Так было когда-то, - услышал Мороз. – Теперь я уже не убегаю. Потому что знаю, что не убегу.

Сорвался утренний ветер, зашумели кроны деревьев. И только лишь потом, значительно позже Дед понял, что неверно понял ответ Ягоды. Это не от него желала она убежать.

  

Близилась осень. Листья на деревьях желтели. Вода в озере уже редко бывала сапфировой, теперь ее покрывала металлическая серость, мелкие волны гоняли все более холодные ветры. Маленького вентилятора с нагревателем уже не хватало, холод протискивался сквозь щели, проникал сквозь тонкие, деревянные стенки. Трудно было согреться под тонкими, слежавшимися одеялами, в которых была масса дырочек от окурков.

В наполовину заброшенной базе отдыха остался только сторож, неразговорчивый индивидуум в резиновых ботах. И они.

Нужно было, наконец-то, отсюда уехать. Поискать чего-нибудь получше. Только оба все тянули и тянули время. Как будто бы и он, и она опасались, что счастье связано только с этим местом, что оно улетучиться, только лишь они покинут свой первый эрзац дома.

Дед Мороз шел через опустевшую детскую площадку с проржавевшими качелями и лестничками, мимо песочницы, практически полностью заросшей сорняками и травой. Раз уже в сотый он обещал, что уже завтра… Они соберутся и попрощаются с этим местом без какой-либо печали, тихо закроют очередную дверь, которую никогда уже не откроют.

Вот только не знал он, что счастье его вовсе не ожидало. Оно улетучилось раньше.

Когда Дед увидел не закрытую, колышущуюся на ветру дверь, сердце сжалось в предчувствии чего-то нехорошего. Он выпустил из руки сумку с покупками, чувствуя только лишь ледяной холод. Вновь, в одно мгновение, он сделался убийцей, чутким и решительным профессионалом. Он не размышлял, не анализировал. Дед знал, что у него осталось лишь это.

Одним движением Дед подскочил ко входу. Оружия у него не было, уже давно его не носил. Но он прекрасно понимал, что в состоянии убить сейчас каждого. Разве что, этот кто-то убьет его раньше.

Не было кого убивать.

Ягода ожидала, как обычно, у покрытого клеенкой столика, на стульчике из железных прутьев, с сиденьем из небрежно залатанного мягкого пластика. Голову она оперла на руках, волосы цвета воронова крыла закрывали лицо. Можно было бы подумать, что она просто заснула, заскучав от ожидания, рядом с порезанным хлебом на тарелке с отбитым краешком, рядом с кружкой с пакетиком чая, ожидавшего, чтобы его только залили кипятком, чтобы у него было попить чего-нибудь горячего, когда вернется, усталый и замерзший.

Да, он мог бы подумать, что Ягода спит, если бы не пятно красного цвета, запятнавшее клеенку и пропитавшее порезанный хлеб.

Дед даже не оглянулся, не прислушался, не таится ли поблизости тот, кто это сделал. Потом он даже не помнил, как отмывал ее щеки, как простирывал окровавленную тряпку в умывальнике. Как перенес тело на шершавую, пахнущую дешевым стиральным порошком постель.

А потом он лежал рядом с ней. Ее голова лежала на его плече, он до сих пор чувствовал запах ее волос. Но во мраке, который вскоре наступил, Дед слышал стук только своего сердца. И уже не было тепла.

Он не помнил, о чем думал, когда лежал так, вглядываясь в темноту, прячущую покрытый потеками потолок, его личную карту неведомых земель и архипелагов.

Металлический щелчок перезаряжаемого помпового ружья Дед приветствовал с облегчением, словно спасение.

- Вставай, - голос был скрежещущий и неприятный, в нем звучала напряженность.

Какое-то мгновение Дед не шевелился. Наконец встал, пружины лежанки со стоном заскрипели. Мороз еще почувствовал, как между пальцев выскальзывает прядка черных волос.

В принципе, ему было безразлично, где его застрелят. Только не мог вынести мысли, что крупная дробь обезобразит ее лицо, ее тело. Деду хотелось, чтобы Ягода осталась такой, какой он ее запомнил, именно такой образ желал забрать с собой.

- Вылезай! На двор! – Приказ был подкреплен толчком ствола в области почек. Пол затрещал, когда тяжелыми шагами Дед направился к маячащей в темноте двери. Снаружи он остановился, сделал глубокий вздох.

Ночь была ясная, лунная. Мороз поглядел на залитые ртутным, мертвенным светом домики базы отдыха, на неподвижные и темные силуэты деревьев. Ну, быстрее, подумал он. Поворачиваться ему не хотелось. Деду было плевать на то, кто его убьет.

- Убил ее. – Услышал Морозов слова, а потом нечто похожее на старческое хихиканиие. И Дед сразу же понял. Он уже знал, что Ягода хотела убежать не от него.

- Убил, - кивнул он и неспешно повернулся.

Ведьма была старая, настолько древняя, что сложно было понять, как способна удержать тяжелый дробовик. Только черный глаз ствола калибра, как минимум, двенадцатого, как инстинктивно оценил Дед, глядел ему в глаза без малейшей дрожи.

Женщина была ну просто невероятно уродливой и отвратительной. Архетип злой ведьмы с крючковатым носом, украшенным бородавкой на самом кончике, слезящимися глазами, с редкими клочьями седых волос, выглядывающими из-под дырявого, небрежно завязанного платка.

Минуту та молчала. В конце концов, оружие опустила.

- Ты гляди мне, - предупредила она и снова захихикала. В скрежещущих звуках не было ни грамма веселья. Скорее уже, презрение. – Я всегда успею. А дробь у меня волчья, и тебя остановит, если в башку какая дурь придет. Тебе ведь нечего уже терять?

- Нечего, - глухо ответил Дед.

Старуха злорадно рассмеялась, открывая стертые, словно у пожилой эскимоски, желтые пеньки зубов.

- Дурак ты, - коротко прокомментировала она слова Деда. – Есть чего.

И с чего бы? – подумал тот. Жизнь? А чего она стоит?

- Вот тут ты прав, - согласилась ведьма. – Нихрена не стоит. И что теперь? Утопишься в этом вот озере? Или сделаешь так, что я тебя застрелю? По пути слабака пойдешь?

Она отрицательно покрутила головой.

- Не пойдешь, потому что я тебе не позволю. Заплатишь за все, что удалось тебе послать псу под хвост. Ведь кто-то заплатить должен, и этим кем-то будешь ты. Я знаю, знаю, ты у нас бессмертный, сам, по-хорошему, не умрешь. Но ведь тебя можно убить, как и ее.

Движением головы она указала в полуоткрытую дверь. А у Деда снова стиснуло в груди. Уже только боль, уже не холод.

- И не стану я тебя щадить, придурок, не думай себе. – Старческий голос слегка дрогнул. – Ничего тебе не прощу.

- Ты и не обязана, - резко перебил старуху Дед.

- Ой-ой-ой, вы поглядите, какой гордый. – Старуха злорадно скривилась и, хотя еще секунду назад казалось невозможным, сделалась еще более гадкой. – Тогда хорошо, начинаем. Умерла она ради тебя, ради твоих прихотей. – Бабка поглядела в лицо Мороза с каким-то обезьяним любопытством. – Ну, и чего ничего не говоришь?, - лицемерно удивилась она. – Гордый ты у нас, голубочек, ну хорошо.

Голос ее сделался твердым, не было в нем дрожи, визга. Маска начинала приоткрывать истинное лицо.

- Мир – это тебе не сказочки для детей. Мир – это страх и таящиеся повсюду кошмары. Такие же, как и мы, ведь мы тоже никак не соответствуем этому хренову месту. Можешь натянуть алый плащик, запустить седую бороду и давать детям подарки. И все равно: ты останешься чудовищем, противным людской природе. От этого не убежишь, не скроешься. Потому что от себя не убежать.

Где-то Дед это уже слышал. И только теперь имел возможность обдумать. Только слишком поздно.

- На свете существуют еще и сказки для взрослых. Имеются темные силы, более могущественные, чем мы. Силы гневающиеся, злые и разочарованные. С жадностью желающие крови и мести. А чтобы тебе было легче, прибавлю: нашей крови.

- Я знаю, - коротко отрезал Мороз.

Он мечтал только об одном – когда, наконец, эта чертова ведьма сунет себе метлу между ног и улетит. Чтобы сам он спокойно мог устроить то, что оставалось еще устроить. Ну а потом поискать веревку. Или бритву.

Ведьма погрозила ему пальцем, когтистым, законченным длинным и грязным ногтем.

- Что, снова по легкой дорожке пойти желаешь? – спросила она у него со злобной усмешкой. Вот только глаза ее глядели жестко, они уже не были слезящимися и гноящимися, но светящимися в темноте кошачьей зеленью. – Об этом забудь, тебе расхочется, сразу же, как только я закончу.

- Тогда заканчивай, - буркнул Дед.

- Еще и от стыда избавить? – насмешливо заметила старуха[56]. – На это не рассчитывай, будет тебе еще и стыд.

А тот уже имелся, больно кусал, боролся с печалью и обычной болью. Дед понимал теперь хорошо, что не понял, когда еще мог, когда еще не было поздно. Он все принимал на себя, потому как именно в себе и сомневался. А она – нет.

- Все время она пыталась это тебе сказать. Ба, напрямую тебе сказала, тут я уверена. Но ты думал только о себе, она не могла пробиться сквозь твой чертов панцирь жалкого типуса с вечным кризисом среднего возраста. Вот признайся, это сколько веков тебя все под пятьдесят?

Мороз не ответил. Он и сам толком не помнил.

- Даже обычный мужчина в такой момент жалок, а что говорить о тебе. У тебя было время привыкнуть, ты думал исключительно о себе. О своих долбанных комплексах, ведь ты у нас впечатлительный, что твоя мимоза. Тебе казалось, что такая девушка тебя к тебе даже длинной палкой не прикоснется, да и зачем? Есть столько помоложе да покрасивее. Не таких стукнутых, в конце концов. Только это тебя занимало, твое огромное, ёбанное, мужское шовинистическое эго!

Ведьма сплюнула ему под ноги. Она сопела громко, астматически, с отзвуком, похожим на звук цепной пилы, впивающейся в мокрую древесину.

- Она все тебе сказала, - в конце концов, ведьма заговорила тише и мягче. – А ты не понял, не хотел понять. Даже того, что убегает она не от тебя, что не презирает твоими чувствами. Ты должен был, блин, доказать! И если бы ты не думал хером, а воспользовался тем дерьмом, что плещется у тебя меж ушами, и которые ты сам называешь мозгом, ты бы понял, что что-то не то. Что ставка в игре – жизнь. И выбирая тебя, она выбрала смерть.

- Перестань, - тихо попросил Дед.

- А это с чего же? – злобно выплюнула та. Ее фигура смазывалась и мерцала. Мороз уже не видел ее четко. – Я закончу то, что начала, не позволю, чтобы ты попросту пошел и порезал себя. Вот это, блин, было бы слишком легким. Ведь, ты же знаешь, она любила тебя, честное слово. И погибла ради тебя.

С огромным трудом Дед сфокусировал взгляд. Ему казалось, будто бы он видит графитовое сияние черных волос, свет зеленых глаз. Ядреное бедро, выглядывающее из-под юбки. И хотя прекрасно понимал, что это – не она, все равно, картинка начала вибрировать и расплываться.

Мужики под пятьдесят тоже временами плачут.

Ведьма подскочила к нему, выставив когти.

- И даже не пробуй! – бешено прошипела она. Снова она была гадкой старухой, в нос Деда ударили затхлость немытого тела, все перебивающая вонь несвежего дыхания. – И не осмеливайся глядеть, потому что снова увидишь не то, что должен!

Мороз лишь согласно кивнул.

- И размышляешь, а что же теперь? – уже тише спросила она, когда полностью стала контролировать иллюзию. – Я тебе скажу, хотя, возможно, и не следовало бы. Быть может, тебе следовало бы больше заплатить.

Ведьма поглядела на бешено светящуюся луну. Луна, на которую можно было лишь завыть, а потом побежать через лес, когда тебя охватит жажда крови. И очень скоро ты побежишь, подумала ведьма. И ведь наверняка не вернешься, хотя, возможно ты и удивишься, я тебе такого не желаю. Ведь я тоже смогла бы тебя полюбить.

- К делу, - отряхнулась старуха. – Вскоре станет светло. А нам двоим нужно еще много чего сделать. Ты ведь и так уже знаешь, что нужно сделать, это же следует из твоей натуры. Я облегчу тебе задачу, объясню, сколько могу. Тебе не нужно будет дергаться. И тогда сможешь устроить дело по-своему. Поскольку это одна из тех проблем, для решения которой достаточно схватить калаш и завопить "уррра!!!".

Ну да, в этом я хорош, пробирался Дед сквозь мутные мысли. Это что-то такое, за что я могу уцепиться изо всех сил. Чтобы, попросту, слишком рано не съехать с катушек.

Слушал он внимательно, поскольку сейчас звучали исключительно конкретные вещи. Приближалось, наконец-то, время действовать, а не размышлять об эмоциях, интерпретировать их. Боль не мешала, хотя и не позволяла оттолкнуть себя на второй план, она все так же оставалась близко. И даже помогала.

Когда ведьма закончила, начало сереть. Луна, в этот момент красноватая, словно запухшая, уже пряталась за кроны деревьев. Вскоре уже не будет на что и повыть.

У метлы, извлеченной ведьмой непонятно откуда, была длинная палка, законченная небольшой металлической плиткой отражателя ударной волны. Сверхзвуковая, машинально отметил Дед, два с половиной Маха запросто вытянет.

Прежде чем оседлать метлу, ведьма на миг заколебалась. Подошла к Морозу, положила руку на груди.

- Извини, - шепнула она, а глаза сияли кошачьим блеском. – Я знаю, ты ничего не мог сделать, это она не позволила. И я не могла, опоздала.

Неожиданно она схватила его когтистой, холодной ладонью за шею, поднялась на цыпочки, так что напряглись худые, покрытые расширенными варикозом сосудами икры. И впилась ему в губы. Дед закрыл глаза, так они стояли долго. И он совершенно не знал, только ли от нее этот вот поцелуй. Он был таким же, как те, которые запомнил. Которые вечно хотел помнить.

- Прости. – Метла уже вибрировала межу колен ведьмы. Из-под задравшейся юбки нахально выглянуло бедро, гладкое, полное, которое хотелось щупать. Ведьминский камуфляж рвался, словно истлевшие кружева. – Ладно, я полетела, а то я страшно злая…

Она стартовала вертикально, на миг неподвижно зависла на месте, словно "харриенр", стартующий с авианосца.

А потом метнулась прямо в светящееся уже на востоке небо.

Маленькая точечка еще не растворилась в предрассветной серости, как двойной гром прокатился по пробуждающемуся ото сна лесу. И правда, что-то ведьму ужасно разозлило.

  

Заросшая рожа Виталия, как и всегда, не сменила выражения, когда уже открылись все ригели и цепочки, а сам он выглянул из-за обитых толстенным листовым металлом дверей. Хозяин лишь кивнул, как будто только-только распознал прибывшего. Только правдой это не было. Дед Мороз знал, что камеры следят за ним с того момента, когда он свернул в грязную, покрытую ямами улочку в предместьях Минска. И совсем даже не Мазовецкого.

Камеры были хитроумно смонтированы на столбах электроснабжения. Дед знал, потому что сам когда-то помогал их устанавливать. Но при этом он догадывался и о том, что в своей здоровой паранойе Виталий прибавил еще несколько, сам же он будет последним человеком, которому хозяин об этом расскажет. Старый дружбан, еще по Афганистану, не верил никому.

Потому-то, Дед, нажимая на кнопку домофона у калитки, никогда не был уверен в том, а не ответит ли она, случаем, длинной очередью.

Виталий был оружейником. У него снабжались все: мафиози всяческих мастей и национальностей, обычные бандюганы и даже террористы, хотя последним Виталий никогда не предоставлял кредит. С другой же стороны, постоянные клиенты могли рассчитывать на выгодные скидки. Мороз сам в этом неоднократно убеждался. Более того, он знал, что здесь получит товар только лишь высочайшего качества.

- Привет, товарищ, - буркнул оружейник и пошел вперед, по мрачным коридорам пригородного дома. Никогда его не увлекали вежливости и предварительные беседы. Дед помнил, что когда-то он таким не был, а только с того момента, когда американская противопехотная мина оторвала ему яйца. Непонятно почему, но с того момента мужик изменился так, что невозможно было узнать, сделался удивительно разочарованным.

Они вошли в подвал, наполовину засыпанный гадким, сернистым украинским углем, вторую половину занимала наполовину сгнившая картошка. Как-то раз Виталий жаловался на свой камуфляж, что приходится ужасно пахать: с тех пор, как пришло новое, картошка так запросто уже не гниет, наверное, гады чем-то опрыскивают. А это, в обязательном порядке, ведет к заговору, цель которого заключается в том, чтобы потравить весь народ. Оружейник свято верил в теории заговора. А кроме того, он не топил углем и не ел картошки.

Сейчас они стояли в сыром, вонючем подвале. Дед ожидал, пока Виталий наконец-то нажмет на клавишу пульта дистанционного управления, который он всегда таскал в кармане и машинально игрался с тех пор, как карманный биллиард сделался для него недоступным. Но сегодня оружейник что-то тянул.

- Эээ… - буркнул он наконец. – Ты много хочешь?

Дед кивнул. Не хотелось ему разговаривать.

- Что-то особенное?

- Завязывай, - точно так же буркнул Дед в ответ. – Я всегда беру что-то особенное, ты должен помнить.

Виталий вытащил свою огромную ручищу из кармана, почесал сбитые в колтун волосы. Он был явно сконфужен.

- Ты понимаешь, - наконец начал он. – Ты сегодня не первый…

Дед почувствовал, как охватывает его злость. И что с того, что он не был первым? Он всегда был хорошим, постоянным и кредитоспособным клиентом. У Виталия оставил кучу бабла; кстати говоря, иногда он задумывался над тем, на кой ляд, потому что любимым напитком оружейника и так был обычный самогон, который он закусывал селедкой с газетки. А другой роскоши белорус себе не позволял.

- Послушай, - начал Дед с нарастающим раздражением. – Вот какое мне до того дело? Ко мне же ты должен относиться по-особому, я не хочу тебе упоминать…

По лицу Виталия пробежала судорога. Это как раз Дед вытащил его тогда из-под огня. Иногда оружейник задумывался над тем, то ли он ему за это благодарен, то ли еще сильнее за это ненавидит.

- Короче, погони его, - коротко обрезал Дед. – Пускай подождет, я выберу, что мне нужно, и уматываю. Только попрошу тебя погрузить все в фургон.

Из-под на первый взгляд безразличного выражения глаз Виталия выглянула тщательно маскируемая жадность.

- Как хочешь… - буркнул он. – Вот только погнать придется тебе самому, мне какое дело?

Он сунул лапищу в карман, нажал кнопку. Подгнивший картофель начал с шумом скатываться с кучи, когда вся подвальная стенка, выглядящая так, будто бы была возведена из честного кирпича, начала отодвигаться. Изнутри скрытого склада вспыхнуло сияние энергосберегающих светодиодов. Дед прищурился, увидав нечеткий, освещенный сзади силуэт.

- Привет! – сказала Матильда.

  

Внутренности склада были стерильны, словно операционная перед сложнейшей процедурой. Даже стенки были выложены голубой кафельной плиткой, а где-то под потолком тихо шумел кондиционер. Совершенно не похоже на весь дом, а не только на воняющий плесенью, черный от угольной пыли подвал.

Виталий не любил шика, но про оборудование заботился. Дед глядел на длинные ряды стоек с оружием, на металлические ящики, выкрашенные уставными красками: американской olive drab и российской, приводящей в голову испортившийся зеленый горошек из консервных банок.

Матильда как раз сидела на одном из таких ящиков. И даже не металлическом, а из стеклянного ламината. Уже по самой форме и размеру можно было понять, что находится внутри, не нужно даже было читать выписанных под шаблон слов. На контейнере была приклеен желтый листок с кривой надписью ПРОДАНО и каким-то арабским названием. Деда это не сильно волновало, стингеры сейчас ему были не нужны.

Девушка игралась новехоньким МР-5[57]. У него чуть по-другому, по сравнению с более старшими моделями, были размещены кнопки выключателей лазерного указателя и галогенного встроенного прожектора. Матильда зашипела от злости, когда инстинктивно попала не на ту кнопку.

Все так же они ничего не говорили. Как-то не могли переломить барьер молчания, что вырос между ними гораздо раньше, еще до того, как начали отдаляться друг от друга. Так что в конце концов это стало восприниматься как бремя.

- Как там у тебя? – первым решился Дед и прямо скривился от того, насколько дурацки прозвучали эти слова.

Девушка печально усмехнулась.

- По-старому. А у тебя? Блин, извини… - Матильда лишь тихонько простонала, увидав, как застыло лицо Деда. Ведь она знала даже слишком много.

Мороз беспомощно потряс головой.

- Не за что извиняться, - сказал он. – Это ведь ничего не меняет.

Он склонился, положил руку ей на плече.

- Послушай, давай уже ничего не будем говорить. Ты была первой, так что я спокойно подожду, пока ты все не выберешь, что там тебе нужно. Прости, я не могу сейчас разговаривать, может когда-нибудь потом…

Он прекрасно знал, что никакого "потом" не будет. А Матильда не согласилась, глядя ему прямо в глаза.

- Ты не понимаешь. Мне все известно. И я иду с тобой. Она мне сказала.

Дед стиснул пальцы на ее плече так сильно, что девушка вскрикнула от боли. Мороз хотел сказать: мол, нет и речи, с возмущением спросить, это что же она себе воображает; даже где-то матюгнуться. Только он все время видел глаза Матильды, холодные и решительные.

- Почему? – спросил он. Вновь ему хотелось только лишь понять.

Несколько секунд Матильда молчала.

Может все потому, что я люблю тебя? – думала она, глядя в стянутое страданием лицо Деда. И всегда любила, с тех самых пор, как ты меня выбрал. И дошло это до меня слишком поздно, только лишь тогда, когда к тебе потянулся некто другой. И забрал. А может потому, что я знаю, как сильно я тебя должна была обижать и ранить… когда-то, раньше. Потому что понимаю, все случившееся было одной громадной ошибкой? В которую ты поверил, до конца и от всего сердца. А может… Может, просто потому, что так оно, блин, и надо?

- Что так оно, блин, и надо, - услышала Матильда свой голос. Рассмеялась. – Назови это как тебе заблагорассудится, солидарностью яичников, к примеру. Ну да, я много чего знаю, - прибавила она, увидав изумление в глазах Мороза.

А потом изумление исчезло. Глаза Деда Мороза вновь были ясными, синими и жесткими. Горящими недобрым блеском.

- Ты хоть понимаешь, во что лезешь? И насколько малы шансы?

Матильда кивнула.

Она знала все. Уже познала истину о том, что на свете существуют не только вредные, непослушные детские сказки, невежливые медвежата, не желающие подавать лапку. Что есть сказки и для взрослых.

Пора подрасти, пришло воспоминание. Когда-то она это уже слышала, от долбанного дядюшки-педофила. Вообще-то дядюшка имел в виду совершенно другую зрелость, но то, что говорил, обретало какой-то смысл. Вот сейчас она и стала взрослой.

На свете существуют пугала и упыри. Имеются чудища, такие же, как и мы, дошло до нее. Ведь она уже знал, что тоже не умрет, с того мгновения, как Дед ее выбрал. Именно тогда пересекла она невидимую границу, обрела этот вот дар. Или же проклятие.

Она никогда не умрет. Ее невозможно убить. Это ведь мы чудовища, подумала Матильда. И вовсе даже не лучшие, чем остальные. Даже не лучше по сравнению с мрачным богом, забытым, разочарованным и взбешенным. В которого люди давным-давно не верят, и по причине этого забирают у него все могущество, всю силу. Который в течение столетий небытия мог лишь мстить собственным приспешникам, потому что только они его еще и боялись. Потому что лишь они одни еще верили.

Мрачный бог был хитроумен. Он ушел в беспамятство, и должен был исчезнуть или вернуться в ту бездну, которая его выплюнула из себя эонв столетий назад. А ему не хотелось. Он нашел способ, как вновь сделаться повелителем жизни, смерти и вечного осуждения среди населения, которое давно в него не верило. Он открыл новые методы того, как из мыслящих существ творить безвольных марионеток. И снова он мог ими играться.

- Знаю, - буркнула девица наконец. – Будет трудно. Поэтому, вместо того, чтобы лить слезы, начнем готовиться.

Дед кивнул, не говоря уже ни слова. Было у него осознание того, что легко никак не будет.

  

Мороз задрал голову, поглядел на зеркальную поверхность стены высоченного небоскреба. В стене весело отражались облака, плывущие по голубенькому небу, прыгали солнечные зайчики.

Матильда встала рядом. Стиснула громадную лапу Деда своей ладошкой в черной митенке, армированной на косточках металлическими плитками. Мороз чувствовал себя не в своей тарелке в длинном, свободном, черном пальто, доходящем чуть ли не до щиколоток. Словно в паршивом кино. Но по-другому он не мог укрыть весь арсенал, который он таскал на себе, и без которого он не мог обойтись. Ему же нужно было пробиться туда, высоко, где в своем номере сидел Он.

Дед пожал ладонь девушки в ответ. И решительным шагом направился к огромным стеклянным дверям с логотипом концерна. Мрачный древний бог сделался олигархом. Ну это естественно, успел еще подумать Дед Мороз.

Первые шаги застучали по гранитному блестящему полу. За ними следующие, быстрые и мелкие. Матильда уже отбегала в сторону, когда Мороз распахивал полы пальто. Следующий стук каблука заглушил щелчок перезаряжаемого ружья. Время, как всегда оно и бывает, остановилось.

Портье вытягивает руку. Ошибка, вместо того, чтобы сразу достать волыну, он, похоже, пытается нажать тревожную кнопку. А ведь похож на разумного мужика, вроде как бывший спецназовец, мелькает мысль. Дед всегда имел наметанный взгляд на такие вещи.

Поправка, портье выглядел как спецназовец. Потому что голова его взрывается, потому что в нее попал заряд крупной дроби. У второго нет таких дурацких идей, он подбрасывает калашникова, и парень даже хорош, невозможно было даже заметить, где он прятал оружие.

Да, он неплох, вот только медлителен. На мраморной стене появляются кратеры прострелов, воздух плотнеет от пыли. Дед слышит скоростной, ввинчивающийся в уши треск М-16. Кровь брызгами летит из груди охранника. Короткий десантный калашников захлебывается очередью, когда уже мертвый палец судорожно сжимает спусковой крючок.

Какое-то движение слева, неудобно, нужно стрелять с полуоборота. Басовый грохот помпового ружья, перезарядка на автомате. Пустая, дымящаяся гильза еще крутится в воздухе, фигура в синей униформе сползает по стене, пятная светлый в жилках мрамор. И последующий грохот, выстрел без участия сознания, достаточно глазу уловить движение. Включая сюда время на идиотские размышления. Все это осуществляется без участия мозга. Того дерьма, что плещет между ушами. Дед завершает мысль, видя очередного типа, который недоуменно всматривается в отстреленное предплечье. И даже находит время на неудовольствие. Целиться можно было и получше.

Забава постепенно завершается, похоже, народ стряхнул с себя изумление. Сухой треск М-16 теперь меняется бубнящими, отмеренными очередями хеклера. Матильда тоже не играется в перезарядку.

Вот теперь уже необходимо перескакивать от одного столба к другому, прикрывать друг друга огнем, чтобы добраться до лифтов. Обломки мрамора летают в воздухе, парят, словно в замедленном кино. Брошенный дробовик падает на пол, но еще до того, как он свалится, у Деда в обеих руках уже ингрэмы[58]. Под ботинками хрустят пустые гильзы и обломки.

Ингрэм выплевывает полную обойму в полторы секунды, к тому же, чертовски не прицельно. Это только в плохих фильмах можно достойно шествовать, и стрелять, и стрелять, и стрелять… Зато он незаменим, когда противника необходимо оглушить, покрыть плотным огнем, прижать к укрытию. Так оно происходит и сейчас, шестьдесят четыре пули выбивают искры из гранитного покрытия. Можно подскочить, опереться о металлическую дверь лифта. Матильда лапает наощупь, никак не может попасть в кнопку.

И тут ее ранили.

Целая очередь пошла прямиков в центр пуленепробиваемого жилета. И одна пуля в плечо, там где заканчиваются кевларовые плитки, где имеется лишь тонкая лента. Энергия попадания развернула девушку словно куклу, бросила на стену. Матильда медленно сползла на пол, на светлом мраморе остались темные потеки.

Дверь широко разъехалась. Дед схватил девушку, затащил ее вовнутрь. И упал на пол, прикрыл собственным телом, когда поток пуль прострочил листовой металл. Лифт тронулся.

Мороз видел, как Матильда пытается захватить воздух, как она давится, как на губах лопаются кровавые пузырьки. Пули из ручного пулемета не преодолели кевлар и керамические плитки, но поломанные силой удара ребра пробили легкие. Он хотел глянуть в глаза, затуманенные болью, но думал только об одном. На сколько этажей они поднялись? И успеют ли до того, как кто-то хладнокровно подумает. И отключит лифты.

Вдох, глубокий и раздирающий до боли. Дед опустился на колени сдирая с себя длинное пальто. Мороз вытащил пистолет, свой глок. Кроме него ничего не осталось. Ну, почти ничего.

- Оставь меня, - шепнула Матильда. Слова Дед узнал, скорее, по шевелению губ, чем услышал.

Мороз медленно кивнул, глядя в расширенные зрачки. Он знал, что оставит. В противном случае – все пойдет понапрасну.

Зазвучал гонг, продырявленные пулями алюминиевые двери со скрежетом раздвинулись. Он прибыл на место, успел.

  

Дед мог уже перестать спешить. Было ясно, что этот его ожидает, позволив, чтобы Мороз добрался сюда.

Бог Мрака сидел за громадным письменным столом, мелкий и незаметный, так себе, седеющий пожилой мужчина с очаровывающей улыбкой. Как будто бы он приветствовал контрагента одного из лучших, которых удостаивают чести личной встречи.

Дед остановился посреди огромного, словно теннисный корт кабинета. Он всего лишь хотел поглядеть в глаза маленькому человечку, а точнее – демону в людском теле. Увидеть, что в них скрывается. Вот как выглядят глаза кого-то такого, кто… Поглядел. И не увидел в них ничего. Глаза были самые обыкновенные.

Но ждать чего-либо не было смысла. Мороз поднял глок, тщательно прицелился, точно в лоб, над очками в тонкой золотой оправе. Нажал спусковой крючок. Раз, второй. И еще раз.

Пистолет подпрыгивал в ладони под действием отдачи, изображение ничем не примечательной фигуры заколебалось, свет странным образом преломлялся. И тишина.

Еще звенело в ушах от выстрелов, как раздался смех. Тихий и культурный, вовсе не демонический.

- Предполагаю, что пули были освящены? – Бог Мрака с давным-давно позабытым именем поднял одну из деформированных, еще горячих пуль, что валялись на столешнице. – Огромная ошибка. Ты слишком начитался Нила Геймана. Так там ведь было про американских богов, придурок.

Он покачал головой и издевательски скривился.

- Ты даже глупее, чем я думал. Здесь я был еще до того, как построили пирамиды. Еще до того, как галилейский приблуда вообще появился. До того, как кто-либо о нем услышал. Его я не боюсь. Такие номера не для меня.

Он засмеялся, уже громче, в его голосе появились скрежещущие ноты.

- Выматывайся! – коротко приказал он. – Это самое худшее, что я мог для тебя выдумать. Я не убью тебя, самому придется, если бессмертие тебе надоест. А пока же у тебя имеется время на то, чтобы копаться в памяти.

Дед молчал.

- А ты твердый. – В голосе бога с забытым именем, теперь владельца огромного консорциума, можно было расслышать неохотное уважение. – Ничего ты не добьешься. Это я позволил тебе добраться сюда, время от времени нужно и развлечься. Охрана тоже нуждается в тренировке и верификации. Нет, нет, меня не спровоцируешь. Самое большее, вызову охрану, они нашлепают тебе задницу и выбросят за двери. Выбирай.

Лицо Деда искривила злость, он сделал движение, словно желал броситься на сидящую за столом мелкую фигурку. Но тут же мускулистое тело запало само в себя, руки разочарованно опустились. Дед Мороз повернулся к выходу, сделал первый, неуверенный шаг. Вдогонку ему раздался глумливый смех.

Нет, этот бог не был всеведущим. И зря он насмехался над галилеянином. Он не заметил улыбки на лице Деда, когда тот нащупал освященную ручную гранату и, шепча стихи из Книг Вооружения, вытащил святую чеку.

Яйцеобразный рифленый предмет раз или два подскочил на ковре и покатился под самый стол. Дед щучкой прыгнул за громадную мраморную статую. Раз ты не боишься, еще успел подумать он, так на кой черт тебе охрана? А потом уже только считал. До трех.

  

И на этом, в принципе, эту историю можно было бы и закончить. Вспышкой, грохотом, языками пламени, что вырвались из окон небоскреба в Санкт-Петербурге, осколками зеркального стекла, посыпавшимися с этажа. Воплями сирен пожарников и патрульных милицейских машин. Впоследствии никто уже не видел ни Деда Мороза, ни странной девушки, которая желала, чтобы ее называли Матильдой.

Более того, с тех пор никто не видел некоего олигарха, который, как поговаривали ранее, собирался даже во власть податься. Ничего удивительного, что вскоре от него не осталось и слуха. Володя он же тоже не с груши упал.

Можно было бы и закончить. Только ничего не заканчивается так просто. И так легко.

Некий агент по недвижимости запомнил мускулистого, седеющего уже клиента с рукой на повязке, удивительно привередливого, которому ни один из предложенных домов так и не пришелся по вкусу. Что-то наверняка могли бы сказать пассажиры шикарного лайнера. Должны были они обратить внимание на эту странную пару: молодую девушку с осунувшимся лицом и мужчину в возрасте, который всегда очень заботливо выводил ее к лежакам на прогулочной палубе и старательно окутывал пледом. Потом садился рядом и брал ее за руку. Так они и сидели, глядя в безграничный океан, иногда шепча себе что-то на ухо, но чаще всего – просто молчали.

Более того, вскоре перестало скисать молоко. То ли все коровы получили сертификат ISO, то ли кто-то наконец-то вывел всех душков и домовых.

В штате Мэйн вновь видели Элвиса.

Вместе с летним дождем из туч падали маленькие зеленые лягушки, правда – все так же – лежала где-то далеко, а дети получали подарки.

Понятное дело, на Новый Год.