Ловцы троллейбусов

Полные трюмы желудей

Однажды за завтраком Калисфения Викторовна сообщила: — Снился мне сегодня корабль. Полные трюмы желудей. Я полагаю, это к вареникам с вишнями.

— Мама, но ведь сейчас зима, — несмело напомнила ей Вероника.

— Тогда к земляничному киселю, — сказала Калисфения Викторовна.

— Все же трудно себе представить… — по-прежнему неуверенно, нараспев, произнесла Вероника. — Быть может, к желудевому кофе?

— В крайнем случае — к жаркому из кокосов, — как бы стыдясь собственной уступчивости, определила старушка.

После завтрака я по обыкновению устроился в кабинете возле аквариума.

Вошла Вероника. Хорошо еще, «я не успел скомандовать капитану «кругом!» (Его горящие досадой глаза выдавали, как горько он сожалеет, что я не выдал себя и мое разоблачение сорвалось.)

— Дмитрий, — сказала Вероника, — нам нужно поговорить.

Она присела на широкий подлокотник кресла, зябко кутаясь в клетчатый плед.

— Да, — сказал я, поворачиваясь к ней и искоса наблюдая за капитаном, от которого ждал пакости в любой момент.

— Дмитрий, то, что предрекла за завтраком мама, непременно должно осуществиться.

— Очень рад. Никогда еще не пробовал жаркого из кокосов, — искренне признался я.

— Ты не понял, — с досадой прервала меня Вероника. — Ничто не происходит само собой. Тебе надо попытаться… Одним словом, маму нельзя огорчать…

В некотором замешательстве я опустился на второй подлокотник, опасаясь все же, как бы кресло не разломилось пополам. Оно скрипнуло, но выдержало.

— Как-то мама попросила папу привезти из плавания говорящего попугая, — сказала Вероника. — Папа достал, но по дороге попугай улетел с корабля.

— Тогда он купил щегла, — вставил я.

Она оставила мое замечание без внимания.

— Папе пришлось поворачивать судно вспять. Я посмотрел на капитана. Он улыбался хитро и хищно.

Вероника всплакнула.

— Знаешь, еще когда был жив папа, он раздобыл говорящую щуку и настаивал, чтоб я попросила хорошей зарплаты. А я выбрала другое — чтоб она познакомила меня с достойным человеком. Я долго ждала, но в конце концов ты пришел. — Она обмотала мне шею шарфом и застегнула пуговицы пальто. Дала большую хозяйственную сумку. — Иди прямо к директору.

Дул пронизывающий ветер. Я долго стоял перед застекленной витриной, наблюдая, как в мутной глубине гастронома толкутся люди — словно рыбы, открывают и закрывают рты; как растворяются и возникают за прилавком продавцы в белых халатах. Потом замерз и шагнул внутрь. Кафельный пол был чисто вымыт. Явственно пахло свининой и селедкой. В белой эмалированной лохани с обитыми до черноты краями лаково поблескивали крупные бобы почек.

По узенькой грязной лестнице спустился в подвал. Толкнул первую попавшуюся дверь и очутился в маленькой комнатушке. Лампочка без абажура освещала обшарпанные, заляпанные коричневатыми брызгами стены, пол из простых струганых досок, жирный и липкий, в красных воспаленных сгустках запекшейся крови. (На полу лежала освежеванная туша, снежными проталинами белели кости.) Посреди комнаты возвышались две внушительных размеров колоды, основательно иссеченные. В одну был воткнут топор с красиво, как у алебарды, изогнутым лезвием.

Я попятился и попал в закуток, где на электрической плитке стояла сковородка, на сковородке, придавленный камнем, лежал распластанный цыпленок, уже начавший подрумяниваться, шкворчало масло.

Всюду своя жизнь, шептал я, плутая в подвальных закоулках. Через заставленный ящиками коридорчик, мимо прикнопленной к фанерному стенду стенгазеты (она была так засалена, будто в нее заворачивали ветчину) я наконец вышел к двери с надписью: «Директор». Дверь показалась мне знакомой, с тем большей уверенностью я толкнул ее.

Комнатка изгибалась сапогом. Голенище, в котором я очутился, было относительно просторным, несмотря на то, что большую его часть занимал шкафчик (застекленные дверцы завешены бумагой). Загогулинка же, куда я, вытянув шею, заглянул, была узка и куца, канцелярский стол закупоривал ее, будто пробка.

За столом сидел человек в белом, хорошо накрахмаленном халате, голубой сорочке, при галстуке. Он походил скорее на врача, чем на работника торговли.

— Ах, вы теперь здесь, — сказал я.

Он сразу узнал меня, так что я не стал напоминать о маленьком магазинчике и пропавшей дубовой, с золоченой инкрустацией двери, которая должна была закрыть опущенный до земли оконный проем. Протянул мне деньги.

— Пропажа, как видите, обнаружилась. Возмещаю ваши убытки.

— Не надо, — сказал я. — А вы, значит, при переходе с места на место дверь с собой захватили? Нехорошо, свалили все на Суфлера…

Директор перемахнул через стол таким манером, каким спортсмены прыгают через гимнастического козла, и приземлился передо мной. В новых ботинках я был выше него. Он достал из шкафчика с завешенными стеклами бутылку коньяка.

— Рад встрече с вами. Возьмите хоть это.

— Нет, нет, — резко сказал я.

Он опустил бутылку на стол и протянул мне руку.

— Виталий.

Я с неохотой ее пожал. Тогда он извлек еще две бутылки и поставил их рядом с первой.

— Да честное слово, не надо, — сказал я.

— А что надо? — спросил Директор.

У него была странная манера разговаривать: он все как будто подмигивал, но не явно, а так, что приходилось сомневаться — не ошибаешься ли, — и в конце концов начинало рябить в глазах.

— Ничего мне не надо, — ответил я. поколебавшись все же: бремя жаркого из кокосов и вареников с вишнями тяготило меня.

— А что вы думаете о работе нашего магазина?

— Пахнет селедкой, а в продаже ее нет, — пожаловался я.

— Понял. — Он несколько раз бухнул кулаком в стену.

Через минуту в дверях возник огромных габаритов мужчина. Спутанные вялые волосы падали ему на лоб. Пахло от него пивом и луком.

— Снегуркин, селедку мы получили? — спросил Директор.

— Не успели бочку открыть, — прогундосил тот. Директор вдруг закосил глазом, как бешеная лошадь, и подскочил к Снегуркину.

— Постой, да ты что, опять?

Снегуркин отворачивался, стараясь на Директора не дышать.

Директор подхватил меня под руку и увлек из кабинета в коридорчик. Там мы остановились возле запомнившейся мне промасленной стенной газеты. Один угол ее свернулся наподобие китового уса. Директор этот угол аккуратно расправил, и глазам моим предстала заметка, написанная не синими, как все прочие материалы, а черными чернилами. Она была озаглавлена: «А Снегуркин все тот же».

Затем Директор потащил меня обратно. По дороге я успел заметить: распластанный цыпленок исчез из закутка вместе с плиткой и камнем.

Снегуркин стоял посреди комнаты в скорбно-виноватой позе, которая плохо вязалась с его могучей фигурой.

— А ведь я тебя предупреждал! — еще с порога закричал Директор. — Ты думаешь, я не вижу? Я все вижу. Рассчитываешь, с тобой и на новом месте будут церемониться, как я здесь?

— Спасибо вам, — промычал Снегуркин.

— Ты ведь и сам знаешь, какой из тебя работник.

— Па-а-аршивый.

— То-то и оно. Всё. Не проси. Выгоняю. Снегуркин пустил слезу.

— Нет, не проси. Хотя… — неожиданно отмяк Директор. — Все-таки мужик ты неплохой. Давай на прощание… — Он подошел к шкафчику, достал початую бутылку коньяка, три хрустальные рюмочки. — За твои будущие успехи.

Одну рюмку он подвинул мне.

— Я лучше пойду, — сказал я, и в самом деле направляясь к двери.

— Постойте. Теперь за вас! — провозгласил он. — За то, чтоб все, как вы, нам помогали работать.

Я поспешил домой, но через некоторое время заметил, что за мной едет грузовая машина. В кабине, помимо шофера, сидели Директор и Снегуркин. Я двинулся на них. Машина притормозила.

— Оставьте меня! — крикнул я и кулаком ударил по капоту.

Но едва вошел в квартиру, раздался звонок. На пороге стоял Директор.

— Совершенно правильно поступаете, — сказал он. — И я бы так себя вел.

Как факир, он хлопнул два раза в ладоши. Из лифта выплыли Снегуркин и шофер, оба в белых фартуках, и, потеснив меня, торжественно внесли в прихожую огромную, перетянутую веревками коробку.

— Постойте. — Я сделал попытку их задержать. Не обращая на меня внимания, они проследовали в кухню, положили приношение на стол и, пятясь и кланяясь, удалились. Директор, молитвенно сложив руки лодочкой, тоже исчез в лифте.

Я ухватился за оставленный подарок — не тут-то было, в одиночку я с трудом мог его сдвинуть.

— Вернитесь немедленно! — крикнул я, выбежав на лестницу.

Эхо моего голоса и сбегающих по ступенькам шагов было мне ответом.