Маленький театр

VII Четыре школьника

Жилю очень бы хотелось сдержать обещание, данное Мили, но дни шли, а учиться ему становилось всё труднее. Он умел только читать и писать, и ему пришлось ходить в подготовительный класс вместе с мелюзгой. Разговаривать ему было не с кем, и он одиноко сидел в своём углу, пребывая в каком-то отупении. Из этого дремотного состояния его иногда выводил голос учителя:

— Кастиль, отвечайте!

Жиль вскакивал и что-то мямлил. Объяснения учителя до него не доходили. Ему казалось, что фразы набегают одна за другой, как морские волны. Не успевал он понять первую, как на него обрушивалась вторая, третья, и он отказывался отвечать.

Мили хотела, чтобы он ходил в школу? Вот он и ходит. Что же ей ещё надо? Всё его внимание сосредотачивалось на часах, висевших около доски. Как только стрелка приближалась к шести, он оживал и с последним шестым ударом пулей вылетал на улицу.

Но улица его не интересовала. Он бежал прямо к набережной полюбоваться судами. На набережной пахло тиной, Жиль пробирался к самому берегу и жадно вдыхал запах воды, водорослей и соли — запах причалов.

Как-то вечером он помог в порту грузчику, и тот дал ему за работу два франка. Два франка… Жиль тут же купил себе игрушку — хорошенькую голубую лодочку с двумя вёслами. Он был счастлив. Но вспомнив о Мили и Валентине, который отдавал ей все заработанные деньги, Жиль почувствовал угрызение совести. Как же он мог так поступить? Жиль поднял сравнительно чистый лист бумаги, тщательно завернул в него лодочку. И вечером протянул свёрток Мили.

— Это тебе в подарок, — сказал он.

От изумления глаза Мили стали круглыми. Она развернула свёрток, и брови у неё нахмурились.

— Где ты её взял? — строго спросила она.

— Не взял, а купил, — ответил Жиль.

— На какие деньги?

— На заработанные.

И он рассказал, как было дело. Мили рассердилась. Что за манера шататься по набережным. Сидел бы дома и учил уроки, как Жерве! Так-то он выполняет свои обещания?

— Да, выполняю: я ведь хожу в школу, — упрямо твердил Жиль.

Все уговоры Мили были тщетны. И в дождь и в зной Жиль уныло бродил по набережной.

Как-то июньским днём Жиль обратил внимание на мотороллер, стоявший довольно далеко от него. За рулём сидел белокурый молодой человек, а сзади коренастый паренёк. Его круглое лицо, смеющиеся глаза показались Жилю знакомыми. Да ведь это Люка! Он так и застыл посреди тротуара, глядя вслед удалявшемуся мотороллеру. Он даже не окликнул мальчика. Ну и огорчён был Жерве, когда брат рассказал ему о встрече.

— Как ты мог упустить его? — сказал он с укоризной. — Я бы на твоём месте бежал следом и всё кричал бы, кричал, пока Люка не услышал.

— А зачем? — мрачно возразил Жиль. — Ничем твой Люка мне бы не помог.

— Вот ты какой! Ты видел его на углу улицы Сен-Элуа́ и набережной? Что ж… Завтра схожу туда.

Но как и следовало ожидать, вернулся он ни с чем. Если Люка приехал на мотороллере, наверное, он живёт за городом.

— Жалко, что вы не встретились, — вздохнула Флора.

— Тебе-то что вздыхать? — пробурчал Жиль. — Ты даже в школе не скучаешь.

— Что верно, то верно, — ответила она.

Да, она была истинной дочерью Проспера Кастиля. Даже школа её забавляла. Она старалась понравиться ученикам и учителю. Главное — завоевать публику. Уроки, объяснения учителя — пустяки.

Флора производила странное впечатление на одноклассников: фартук завязан небрежно, волосы всклокочены. Но никто над ней не смеялся. Ведь она так хорошо танцует, так поёт, и живёт, говорят, в автофургоне прямо под открытым небом. А какая проказница! Как-то, когда играли в кошки-мышки, Флора, спасаясь от преследователей, взобралась на верхушку липы.

Ум у неё был живой, она сразу всё схватывала, но неусидчива была на редкость. И двойки сыпались на нее градом.

Школа была для Флоры продолжением весёлого спектакля, где она играла главную роль.

А после уроков её ждал Руан. Но не мокрая набережная и не скучные памятники, а яркие витрины. Флора прижималась носом к стеклу и смотрела. Как хотелось бы купить юбку в красную полоску, золотое колье, балетные туфельки из розового атласа… Оторвать взгляд от этих сокровищ было просто невозможно.

Время летело незаметно, и три дня подряд она забывала зайти в детский сад за Лео. Первые два дня Лео забирал Жерве. А на третий Мили сама забежала в сад, возвращаясь с работы. Половина седьмого… Лео сидит в конце пустого коридора. Он увидел Мили, но даже не тронулся с места. И глаза у него грустные-грустные.

— Никак не уговорю его войти ко мне в комнату, — сказала консьержка. — Видно, он очень на вас обиделся!

Мили стала оправдываться: она работает, а сестрёнка вечно забывает взглянуть на часы.

— Что верно, то верно. Девчонка ещё ни разу не пришла вовремя. А малыш у вас упрямый. Иногда слова от него не добьёшься.

— Да, он не из болтливых.

— Что и говорить. Целыми днями рта не открывает! Посмотрели бы вы его в столовой: стоит как истукан, молчит и ничего не ест.

— Ничего не ест? — ужаснулась Мили.

— Сухарик, кусочек сыра или яблоко — вот и всё. Да он просто объявляет забастовку, — рассмеялась консьержка. — И я вот что вам посоветую: подержите пока мальчика дома. Тем более, у нас было три случая ветрянки, а если будут ещё, садик закроют!

Мили схватила мальчугана на руки и бегом побежала домой. Оказывается, её Лео ничего не ест. И к тому же в садике ветрянка! А вдруг он уже заразился?

Мили была так встревожена, что даже забыла отчитать Флору за легкомыслие. На следующий день, в воскресенье, она повела Лео в дежурную аптеку. Никаких симптомов ветрянки фармацевт не нашёл, однако сказал, что ребёнок бледен и ему было бы полезно переменить обстановку.

Возвратясь домой, Мили почувствовала страшную усталость, присела на табуретку. Задумалась. Лео не вернётся в детский сад, это ясно, но ведь смотреть за ним некому. Вот если б отвезти его в деревню!

И Мили как во сне увидела дом Маметты, сад, густую траву во дворе… А может быть, Маметта возмёт Лео на некоторое время?

«Напишу-ка ей письмо, — решила Мили. — Но я не знаю ни её фамилии, ни адреса. Придётся написать так: «Андели. Маметте, кормилице, дом возле леса». Право же, письмо дойдёт!»

Ответ пришёл с обратной почтой. Маметта соглашалась взять Лео и просила всего сто пятьдесят франков в месяц. Это было по-дружески — всего сто пятьдесят франков! Правда, сумма эта составляла больше трети заработка Мили!..

А как быть с Жилем и Флорой, как жить в этом противном Руане — ведь они совсем от рук отбились. Все эти тревожные мысли измучили Мили, она решила посоветоваться с Валентином. Он стал для неё надёжной опорой и рассуждал всегда здраво.

Валентин взглянул на старшую сестру: какой у неё удручённый вид.

— Право, не знаю, как нам быть, — сказал он задумчиво, — Жиля надо пристроить к делу. В школе он почти не учится, бредит морем. Ах, если бы ему удалось снова увидеть море!.. Послушай, вот что мне пришло в голову, — вдруг прервал он себя, — эта толстая блондинка, мамина знакомая… Госпожа Де… не могу вспомнить её фамилию.

— Мадам Дезобе́р? — живо отозвалась Мили.

Она совсем о ней забыла. Это подруга матери. Она вышла замуж за коммерсанта из Трувиля и уехала из Гонфлера. Госпожа Дезобер приезжала на похороны, плакала, просила папу непременно сообщить, если понадобится её помощь.

— Неплохая мысль, — пробормотала Мили. — Может, она согласится взять Жиля и Флору? Посмотрим, что она нам ответит.

Но письмо от мадам Дезобер не облегчило положения. Она соглашалась принять на некоторое время девочку, а о мальчике и слышать не хотела. Вот вам и цена обещаний.

Мили была так уязвлена, что чуть было не отказалась, если бы не Флора. Девочка очень обрадовалась, узнав, что её приглашают в Трувиль.

— Ну что ж…. Придётся принять приглашение. Пусть едет одна, — сказал Валентин сестре. — Здесь ей делать нечего…

В конце июля Флора уехала, взяв картонку, служившую ей чемоданом, с красным платьем, сшитым для «Школы смеха». Она была в восторге от путешествия, но всё же обливалась слезами в минуту расставания.

Но её слёзы как летний дождь. Мили хорошо знала свою Флору. И, возвращаясь с вокзала, она снова стала раздумывать о судьбе Жиля. Непутёвый мальчишка ничуть не огорчился, что его не пригласили в Трувиль.

«Нужно будет ещё раз всё обсудить с Валентином, — решила Мили. — И поговорить с папой». Да как ей раньше не пришло в голову: сначала посоветоваться с отцом, а потом уже что-то решать.

На следующий день вечером она побежала в больницу. Безразличие, с которым господин Кастиль принял все семейные новости, даже как-то успокоило её.

— Ну и хорошо… ну и хорошо, — повторял он. — А у меня вот новый сосед, вот его койка, рядом! А вишен ты мне принесла? — Его болезнь затягивалась, и его ничего не интересовало, кроме того, что происходило в четырёх стенах белой палаты.

Мили ласково улыбнулась ему и подавила вздох — она так и не решилась поговорить с ним о Жиле.