МоделBiblos. Модельный бизнес по-русски

Охотник

В пятнадцать минут десятого зазвонил будильник, как обычно. Я долго выныривал из ватного одеяла и из сна о каком-то старинном приятеле, у которого почему-то родилась тройня в виде маленьких зеленых кожистых крокодильчиков. Я представил, как он прогуливается с ними по Страстному бульвару, а они весело бьют хвостами и разевают из коляски свои щербатые рты. В этот момент солнце брызнуло в балконную дверь, и я проснулся окончательно. В комнате, заставленной книжными полками, было не повернуться. С кровати я мог достать любую книгу с любой полки. На любой вкус. Вместо уборки квартиры я предпочитал стянуть первую попавшуюся и немного полистать ее перед подъемом. Зарядку я не делал никогда, считая неестественные физические упражнения вредными. Тем более что недавно вычитал нечто подобное у Инге Хофман. Так и сказано: «Лень – залог долгой жизни». Я старался много ходить пешком, так что был вполне здоровым.

Но сегодня я не стал читать. Слишком много было запланировано на этот день. Я потянул с пола оставленный там ежедневник, в котором перед сном дописывал план действий на 15 ноября 1995 года.

1. Встретиться с мамой Ксюши Волковой.

2. Купить билеты в Новосибирск.

3. Встретиться и отснять Машу Савичеву.

4. Встретиться с директором агентства из Пензы.

5. Отпечатать фотографии с последней поездки.

6. Созвониться с Парижем и Миланом.

Без машины все это успеть было проблематично, хотя многие считают, что быстрее и легче добираться до центра на метро. Но у меня машины отродясь не было. Не пришло время. Не заработал я еще на личное авто. Меня не тяготили поездки в метрополитене. С детства я любил его. Еще с момента, когда отец прочел мне книжку «Приключения Травки». Я рос не в Москве. Что такое метро, узнал именно из этой книги. Увлекательное путешествие мальчика, заплутавшего в московской подземке, с подробным описанием станций, их архитектурных особенностей и скульптурных композиций и мозаичного убранства, надолго покорило меня и подготовило к встрече с подземным миром, хотя, конечно, такого восторга, как при прочтении книги, ни бронзовый маузер в руках у матроса на Площади Революции, ни мраморный партизан на Таганской, ни потолочная мозаика с планером на Маяковке не вызвали. Может, подрос уже с момента прочтения, а может, действительно фантазии гораздо сильнее жалят, чем объективная реальность. Не зря мне постоянно снятся какие-то чудные сны. Иногда реальные ужасы, иногда просто неприятные события: потеря огромной горсти мелочи в толпе, или коллекции фантиков от жвачки (жевательной резинки, гумы, чуинга́ма), или хрестоматийное «без одежды среди одноклассников или на посольском приеме». Я отношу это просто за счет врожденной впечатлительности, но чем черт не шутит. Говорят, что цветные сны – это признак сумасшествия. А я голову даю на отсечение, что песок в моих снах всегда имеет золотистый оттенок, а сосны – зеленее некуда.

Я потянулся к вполне реальному зеленому полотенцу с изображенными на нем оленями и леопардами, наброшенному на спинку близстоящего стула. Аляповатость полотенца меня не смущала. Напротив, я любил смешение красок, буйство цвета и иногда самые неудобоваримые сочетания. Обернувшись этим травянистым лугом, на котором паслись пока еще ничего не подозревающие олени, я прошествовал в ванную комнату. У меня десятиметровая ванная комната, в которой, по выражению моих бывших однокурсников, можно кататься на велосипеде.

После смерти отца, нелепой, по пьяному делу (я, кстати, пью чрезвычайно редко и не люблю алкоголь – все мои друзья об этом знают и дико потешаются по этому поводу), мама какое-то время оставалась одна, пока не встретила где-то на отдыхе мужчину, промышлявшего цеховым бизнесом и сходившего с ума от азиатской наружности. А мама имела ярко выраженную ориентальную внешность.

Она была буряткой. Очень красивой и высокой, что нехарактерно для азиатских женщин. Мне было тогда около четырнадцати лет. Мать говорила потом, что я в штыки принял этого человека. У меня в памяти отложилось совсем другое. А четырнадцать лет – это возраст, когда в принципе уже отдаешь отчет своим даже непроизвольным порывам и чувствам. Мне казалось, что мне понравился этот веселый шумный грузин и я ни словом, ни делом не выразил своего возмущения или осуждения. Мама же восприняла все наоборот и всю жизнь потом попрекала меня, что я смотрел волком на ее «последний шанс» и тем самым заставил ее достаточно прохладно относиться к нему. Все могло бы быть по-другому, сойдись, мол, она с ним сразу, как только познакомились. Но неопределенность тянулась какое-то время, а затем мы все же переехали в Москву, в его шикарную квартиру на улице Горького с четырьмя комнатами и такой вот гигантской ванной. Через пару лет Гурам свалил в Америку. Мать поехала было за ним, в Вене ее не пропустили. С тех пор мы не виделись. Она живет сейчас в маленьком австрийском городке на границе с Германией или Венгрией. Живет своей жизнью, не помышляя вернуться. А я вот остался один в этом жилище. Гурам пытался как-то продать эту квартиру, но, видно, совесть взыграла, и пока я остаюсь здесь, правда, на птичьих правах.

В зеркале отражается мое смуглое лицо, совсем не похожее на профиль птички-невелички. Скорее на хищную чайку. Образ миролюбивой чайки, подхватывающей в воздухе хлеб, брошенный руками сердобольных отдыхающих на набережной Ялты, давно вытеснен из моего сознания образом сильной, сварливой хищной птицы, каменным топором ныряющей за рыбой в темно-синюю глубину, пожирающей яйца в разоренном гнездовье более слабой породы, не брезгующей тухлятиной на берегу. Нет, извините: я не сравниваю свои методы, характер и образ жизни с этой птицей. Просто что-то общее во внешнем облике имеется.

Да, хотел подчеркнуть еще присущую мне и не изжитую способность поражаться новым необычным фактам. Ведь вы не знали, что чайка – хищник, хотя ее и изображают иногда символом чистоты и свободы. Ах, знали? Значит, читали журнал «Наука и жизнь» внимательнее меня в детстве.

А еще в моем детстве были два пухлых, переплетенных за два года каждый тома журнала «Вокруг света» с еще дореволюционной рекламой. Разглядывая их часами, я не мог представить, что когда-нибудь всерьез займусь этой темой. Но так вышло, что, когда в обновленной России появилась нужда в специалистах рекламного дела, пока спохватились и сориентировались самые сметливые и наглые, я уже был тут как тут! Для начала, проштудировав изданных на русском языке Котлера и Огилви (купленных у барыг за немалые деньги, кстати), я подрядился читать лекции по введению в рекламное дело параллельно в нескольких институтах повышения квалификации. Кажется, это были ИПК работников транспорта и легкой промышленности. Кроме того, устроился преподавать на курсах для желающих стать предпринимателем – энергии и деятельных сил было во мне хоть отбавляй. Там судьба столкнула меня с довольно интересными людьми. В дальнейшем они все, преподававшие рядом со мной другие предметы, так же, как и я, познавая большую часть неведомых доселе дисциплин в ходе дискуссий со слушателями этих же курсов, достигли определенных высот в политике и экономике новой России. Будь я менее независим в суждениях и более выборочен в контактах, думаю, многие из них могли сослужить мне и помочь пробиться, но, увы, я не сохранил практически ничего и никого с того времени. Как раз на этот период пришелся отъезд мамы, и я некоторое время, тянувшееся, как оказывается теперь, несколько лет, жил, как в своих снах: муторно и непонятно, но остро чувствуя окружающую меня действительность, просто не реагируя на нее.

Зато потом совершенно случайно я познакомился с одним из первых иностранцев, кто стал наезжать в Москву в поиске моделей для одного миланского агентства. Я оказался единственным знающим английский язык в небольшом магазинчике, где осоловелый итальянец пытался объяснить, что хочет купить икру. Они, иностранцы, вообще помешаны на икре. Считают, что она очень полезна и у них страшно дорога, хотя в своих последующих поездках я убедился, что это не совсем так. Ошалевший оттого, что в России есть люди, способные изъясняться на понятном ему языке, Паоло угостил меня обедом (аттракцион неслыханной щедрости) и в разговоре приоткрыл завесу тайны над миром, именуемым МОДА. Он сетовал на то, что это неблагодарный, заносчивый, похотливый круг людей, попасть в который можно, хотя и с трудом, но выбиться наверх практически нереально. О! ОНИ оберега-а-а-а-ют свой мир, не давая сунуться туда непрошеным гостям, а вновь входящих проверяют на вкус и запах, ощупывая сначала цепкими глазами, а потом не прочь и ручками потрогать. Теми самыми, которые так умело держат карандаш, зарисовывая идеи новых нарядов, пришедшие в порочный мозг между понюшкой кокаина и воспаленным сном. Итальянец сучил ножками, сидя на высоком барном стуле, и прихлебывал кофе, элегантно отставив мизинчик. У меня у самого такая же дурацкая привычка, вызывающая подчас насмешки окружающих, но крайне тяжело поддающаяся искоренению.

– Мне говорил один умный человек, – продолжал развенчивать порочный мир моды Паоло, – ты никогда не достигнешь больших высот в нашем деле… потому что ты не гей.

– А ты не гей? – сорвалось у меня с языка непроизвольно: уж больно манерным казался мне мой новый знакомый, слишком уж артистично он вел свое повествование, закатывая глаза и отчаянно жестикулируя.

Может быть, Паоло не понял моего вопроса. Все же мой английский был несовершенен и это был первый иностранец, с которым я общался натурально, в обычной жизни. Я слово-то это – «гей» – впервые произнес в том разговоре.

А Паоло продолжал болтать, переходя с историй о своей жизни к рассуждениям о природе вещей, половину из которых я не понимал, но кивал и пытался вставить слова, которые знал и мог применять. Мы выпили много вискаря. Я пил его второй раз в жизни, и второй раз потом блевал в туалете после этого адского напитка, отдающего сивухой и какими-то торфяными ароматами, которые столь любят истинные ценители. Английский мой от выпитого не улучшался, подсознание не выталкивало зазубренные когда-то слова, находящиеся в пассиве памяти.

Потом мы долго ехали на такси и искали гостиницу, в которой Паоло остановился. Он забыл название и не мог найти в карманах ключ от номера с визиткой. Куда-то я его в конце концов привез.

На следующий день, протрезвевший и воодушевленный вчерашними заверениями Паоло в вечной дружбе, я встречался с ним в кофейне «Садко» рядом с дискоклубом «Утопия». Мы продолжили разговоры по делу, и Паоло взял меня с собой на кастинг в московское агентство «Парус моделз». Я был поражен шикарным офисом в центре, хотя и не очень большим по размеру. В нем было все, что пленяло воображение: красивая офисная мебель, приветливая секретарша, угощавшая нас чаем, и конечно же множество фотографий девушек, разбросанных тут и там на столах, висящих на стенах, вложенных в громоздящиеся повсюду папки и альбомы. Мы долго перебирали их, слушая торопливые комментарии менеджера, который занимался нами. Видно, очень уж хотелось ему продать своих моделек за кордон. Паоло задавал всякие вопросы, вертел фотографии так и эдак, смотрел их чуть ли не на свет и пробовал чуть ли не на зуб. Под конец мы увидели и живых девушек. Они смущенно переминались с ноги на ногу, надев в соседней комнате короткие юбчонки и туфельки на высоченных каблуках. Параллельно в агентстве происходили какие-то звонки, разборки из-за денег и выдача их прямо при нас, входили-выходили какие-то люди.

Затем мы поехали в другое агентство, где девушек собрали сразу, и каждая подходила со своими фотографиями и пыталась представиться по-английски, что было смешно, так как практически никто ничего не мог сказать, кроме My name is… Директором здесь, в отличие от «Паруса», был парень, а девушки оказались похуже. Не такие ровные, что ли. Встречались и откровенные толстушки небольшого роста, хотя Паоло говорил, что модель должна быть минимум 175–176 сантиметров. Все они были какие-то разномастные, хотя интересные лица и попадались. Зато здесь были какие-то необычные прибамбасы в виде круглого стола, за которым сидели работники агентства и доставали из его центра, разделенного на сектора вращающейся картотеки, папки с фотографиями и композитками – карточками на каждую девушку. Такие же карточки были расположены в висящем при входе в агентство планшете из оргстекла. На каждую модель своя ячейка. Девушки мне нравились не очень. Руководитель еще меньше. «Скользкий тип», – думал я про себя, наблюдая уже знакомую мне по «Парусу» картину: попытку впарить свой «товар» заезжему купцу.

В этот вечер мы не напились. Я не могу пить два дня подряд, если в первый перебрал. Такая особенность, очевидно, досталась мне в результате того, что папаша-то мой как раз мог уйти в запой. Гены в данном случае перевернули все наизнанку. Итак, мы не напились и смогли вкратце обсудить итоги дня. Паоло остался доволен своим рейдом по агентствам. Понравилось ему и мое отношение к происходящему. Я подмечал многие вещи, которые непосвященный не заметил бы. Сказывались рекламное прошлое и глаз от бога. К вечеру Паоло предложил мне работать на него.

Так я стал скаутом. Охотником за лицами. Человеком, для которого поиск превращается в образ жизни. Глаза которого постоянно блуждают в надежде увидеть то, ради чего он живет и дышит. А именно: юную девушку, образ которой может возбуждать миллионы людей, пролистывающих иллюстрированные журналы, следящих за показами мод, не гневящихся и не переключающих канал, когда по телевизору, назойливо прервав интересный кинофильм, начинается нескончаемый рекламный блок. Ту, которая может взобраться на самые вершины пирамиды модной жизни и взирать оттуда на копошащихся у подножия людишек, сделавших ее идолом и боготворящих каждый ее шаг, что бы она ни делала теперь, когда превратилась практически в божество.

Я успел принять душ и побриться. Оставшись недовольным тем, что отражало зеркало, отправился на кухню сварганить что-нибудь на завтрак. Я не очень-то любил завтракать. Организм еще не проснулся, несмотря на холодный душ. Он только требовал залить горяченького в желудок. Я поставил желтый чайник с облупившимся носиком на плиту и открыл холодильник. И здесь меня не обрадовало увиденное. Пачка масла, банка лечо, майонез и зеленый горошек, открытый пакет кефира. Было, правда, два яйца да сиротливо плавала в маслянистом море с жестяными берегами шпротина с засохшим хвостиком, который высовывался из банки наподобие китового плавника на детском рисунке. Яиц мне не хотелось. Вчерашние еще не съедены. Залив майонезом остатки горошка, я, недолго думая, накрошил туда хлеба и увенчал шпротинкой. Не очень полезно, зато питательно. Я промокнул хлебом банку и отправил ее в мусорное ведро, пахнувшее подгнившей картошкой. Недавно пришлось выбросить целый пакет – пророс.

Хотя мое детство прошло в условиях тотального дефицита, я не был бережлив к продуктам. Сказать по правде, я никогда не чувствовал особой нехватки провианта. Мы ели сыр и колбасу хорошего качества, по утрам мама варила дефицитную гречку, а в праздники на нашем столе всегда была икра. Только Паоло фанател от черной – я же с детства предпочитал красную. Выручали распространенные в те годы продуктовые заказы и моя пронырливость, позволяющая появляться в отделах самообслуживания даже самых захудалых районных универсамов в тот самый момент, когда из подсобки вывозили контейнер с курами или расфасованные мясные деликатесы. Позже, работая в институтах, я всегда получал продуктовые наборы, где в обязательном порядке рядом с банкой кофе соседствовал сомнительный маргарин, а пакетик лаврового листа дополнял необходимую в хозяйстве пачку дрожжей. Мать прекрасно пекла, хотя готовить не любила, и вынудить ее накрыть стол с приготовленным мясом в горшочках или пирогами можно было только в праздники. В обычные дни мы питались бутербродами и кашами.

Я допил чай и какое-то время еще сидел на табуретке, ловя лицом солнечное тепло сквозь стекло окон. Но надо было двигать. Накинув джинсовую куртку и натянув кроссовки, я выскочил под совсем не летнее солнце. Зимние ботинки еще ждали меня в магазине. Стоял ноябрь. Москва облетала. Черные ветки и сучья тополей тянулись в небо, как исхудавшие руки заключенных Освенцима. Мне надо было быстро попасть на Лубянку, где назначена встреча, и заодно там же попытаться купить билеты в Новосиб в кассах «Аэрофлота».

Ксюшина мама, с которой мне надо было обсудить все вопросы по поездке ее дочери в Париж, как всегда, была пунктуальна. Мы встретились прямо в кассах, и я показал ей недавно вышедшую статью о модельном бизнесе в России с нелепыми фотографиями раздетых или, скорее, переодевающихся за кулисами моделек. Снято было так, что представлялось: модели – это совсем некрасивые девушки, а труд их жалок, никчемен и низко оплачивается. Об этом говорилось в статье. Попутно продергивались конкурсы красоты, которые в нашей стране начали плодиться как грибы после дождя.

– Вот поэтому и надо рвать в заграничные агентства.

Я поймал себя на мысли, что не надо бы с мамашей употреблять такие слова, которые могут придать нашему разговору оттенок пренебрежительности и легковесности, не уподобляться автору статьи, который нарисовал модельный мир как детсадовскую группу.

– Там модельный бизнес стоит на другом уровне, конечно. Агентства существуют по много лет, и негативных тенденций гораздо меньше, чем у нас, где все только начинается и поэтому масса непрофессионалов и дилетантов, – продолжил я, тщательно подбирая термины и обороты речи.

С Ксюшей я познакомился в «Макдоналдсе», где она в компании подружек поглощала картошку, что нисколько пока не сказывалось на ее худощавой фигурке. Она вообще выглядела переростком среди сверстниц. Я вручил визитку и рассказал немного о модельном бизнесе, сделав акцент на ее перспективах, под аккомпанемент насмешливых взглядов и прыскающих в ладошки одноклассниц. Потом мы встречались с мамой: она позвонила в этот же вечер, скорее обеспокоенная неожиданным знакомством дочери, чем желая выяснить подробности. По телефону, а потом при встрече я постарался убедить ее, что ничего страшного в этом нет и что лучше быть хорошей профессиональной моделью, чем посредственным врачом или инженером. Через несколько дней после этого я фотографировал Ксюшу в осеннем парке Сокольники. Фотографии получились яркие, сочные, совсем не модельные, как у профессионалок в буках после Парижа и Милана. Совсем другие, но Ксюша на них была очаровательна. После этого мы с мамой всерьез обсуждали перспективы работы девочки за рубежом. Сегодняшняя встреча должна была поставить точки над «i». Скоро, я надеюсь, Ксюша, так же как и эти люди в кассах, получит билет Москва – Париж и улетит навстречу новой жизни. Вернее, новой страницы своей жизни.

Мне тоже предстояло вскоре лететь в Новосибирск на один из конкурсов красоты. Но хотя я в принципе не боялся летать, постоянно испытывал проблемы с предсказаниями будущего, нарывался на мысли о каких-то катаклизмах, катастрофах и просто мелких неурядицах в своей дальнейшей жизни, как бы предвещая нехорошие ситуации. Так в моих фантазиях, непроизвольно появляющихся и исчезающих в потоках сознания, часто возникали картины болезни. Смертельной болезни, приковавшей меня к постели. Или вдруг мне чудилось, что рушится дом, в котором я живу. Я представлял, как оказываюсь на улице, без денег, привычных вещей и не понимаю, куда бежать и что предпринимать. Я не боялся этого. Это не были мучительные подсознательные страхи. Просто на ум приходили различные картины и ситуации: смерть близких родственников, похороны, кладбища, моя собственная кончина – от болезни ли, в аварии. Причем с раскадровкой подробностей вплоть до запахов, шумов и выражения лиц окружающих. Сидя на переднем сиденье в такси, иногда я вдруг, сам того не желая, мысленно заставлял водителя рвануть на красный свет и в следующее мгновение ощутить, как корежится металл под ударом влетающей в нас сбоку машины. Как обсыпает меня лобовым стеклом, крошащимся и рассыпающимся в разные стороны, пока я лечу сквозь него на мостовую, и что остается от моего бренного тела, распластанного на асфальте. Но страшнее всего были даже не видения с летальным исходом, а некие картины моей ущербности, когда я представлял себя ослепшим или обездвиженным в инвалидной коляске. Тогда я просто сходил с ума от чувства, что никогда больше не буду видеть, читать самостоятельно, знакомиться с людьми и смотреть им в глаза. Либо ужасное чувство, когда ты не можешь пошевельнуть ногами, заставить их двигаться, шагать, подчиняться импульсам мозга. Мозг вот он, мыслит, существует, действует, а ноги не слушаются его, беспомощно установлены на ступенечке кресла. Понимая, что мысли материальны и лучше не произносить вслух и не представлять того, что нежелательно к осуществлению, я, тем не менее, не мог заставить свой мозг не вырабатывать эти видения. «Мы – самовзрывающиеся бомбочки!»

– Что? – Глаза Ксюшиной мамы округлились.

Очевидно, я проговорил это вслух. А ведь все это время я продолжал объяснять ей последовательность наших действий по отправке ее дочери в парижское агентство. Делился перспективами и сомнениями, описывал трудности, которые неизбежно возникнут в посольствах, нотариальных конторах, на границах, в чужом городе, наконец, если девочка все же попадет туда.

– Ничего. – Я отвел глаза.

В этот момент мои мысли, несясь как буйволы, уже сминали платок на ее шее, срывали плащ и все, что под ним, разворачивали к себе спиной… губы ловили губы, зарывались в волосы у шеи, шептали что-то невообразимое ей на ухо, а руки действовали, действовали, действовали…

Резкий звон в ушах, нарастающий как в кино перед сценой пробуждения героя или каким-то страшным эпизодом, вернул меня к действительности. Она была ужасна, но распространяться сейчас на эту тему мне бы не хотелось. Тем более делиться с мамой Ксюши своими проблемами. Сейчас мне надо было закончить с ней разговор, купить билет и отправляться дальше. Предстояло переговорить с приехавшим по каким-то делам директором из Пензы и поснимать одну из новеньких девочек. Мне пришлось еще в спешном порядке распрощаться с Ксюшиной мамашей, которой тоже, очевидно, привиделось или показалось что-то. Трудно растить девочку без мужской поддержки и опоры, а Ксюшина мама была матерью-одиночкой. Притом очень симпатичной.

Уже через полчаса я прогуливался у метро «Маяковская», где были назначены встречи с Машей и Петром из Пензы. Петр появился первым. Худощавый и в то же время коренастый (правильнее сказать, наверное, жилистый), с короткой стрижкой, но с длинной челкой поперек наморщенного лба, он казался скорее корреспондентом областной газеты, чем директором сильнейшего в Пензе агентства. Даже сильное агентство в Пензе наверняка стояло на несколько ступеней ниже слабейшего московского. Тем не менее Петр мне понравился. Несмотря на явный дилетантизм в суждениях и наивность. Несмотря на то что в лицах он разбирался, как футболист высшей лиги российского чемпионата в позднем периоде творчества Гаспар Давида Фридриха.

Мы обсудили перспективы взаимодействия. Любой руководитель агентства моделей из регионов мечтает о том, чтобы его девочки куда-то выбились, поучаствовали в каком-то московском действе – шоу, показе, неделе моды. Дальше он вдруг вспоминает, что неплохо бы за все это получать какие-то проценты, агентскую комиссию, вознаграждение, бакшиш. К этому моменту его девочки уже не готовы платить, они привыкают к хорошей жизни в Москве и не собираются делиться даже маленькой толикой с тем, кто дал им такой шанс. Петр находился как раз на таком этапе своей деятельности на посту директора модельного агентства, что моральной отдачи от сознания того, что выводит в люди неблагодарных девчонок, уже не испытывал, а финансовых дивидендов ему никто не предлагал и не собирался предлагать. Все хотели только использовать его возможности и потенциал: девочки, московские агентства, так называемые спонсоры, от которых не дождешься поддержки, а только непомерные требования по знакомству с новыми и новыми кандидатками в модели. Петр излагал все это совершенно спокойно. Судя по всему, он просто по характеру был весьма флегматичным. Меня любое не укладывающееся в мои понятия о справедливости действие клиентов или оппонентов, а также подопечных выводило из себя. Каждая мелочь, будь то задетая рукавом дверная ручка или ударивший на ходу по ноге чей-то портфель, грозила взрывом. Петр же повествовал об обманах и неблагодарностях совершенно спокойно, хотя и явно не собирался с этим мириться. Он приехал в Москву, чтобы на месте попытаться разобраться с тем, куда утекают его кровные деньги и как приструнить зазвездивших моделей, еще недавно клевавших с рук своего благодетеля.

Я не собирался открывать ему глаза на порочность этого мира. Хочешь работать со мной – давай работать. Мне нужно только, чтобы ты собирал раз в месяц новых девчонок, приходящих к тебе на обучение в модельную школу, записывал их на видео и отсылал мне кассету в Москву с проводником поезда. Дальше я буду вызывать перспективных сюда, делать им фотки и рассылать по агентствам на Запад. Работать в Москве за копейки девчонки не будут. То есть я им не дам этого делать. Отснял на фото, обмерил грудь – талию – бедра, рост, проверил знание английского и отправил обратно. Таким образом, они не будут теряться в первый же месяц в Москве, встретив временного спонсора или бойфренда, или перебегать в другое агентство в поисках лучшей жизни. Человек ищет, где лучше, не догадываясь подчас, что лучше не там, где нас нет, а просто плохо там, где мы есть.

Петр не перебивал. Он вообще производил впечатление очень рассудительного менеджера. Только потом я понял, что все же он был недалек. И основной его проблемой было то, что, собирая девчонок по всей Пензе и окрестным городкам и селам, он в первую очередь думал о том, как бы переспать с большей частью из них. Таким образом, вступая в конфликт с желанием заработать на предмете своего вожделения, Петр сам обрезал себе возможности финансового контроля над упархивающими от него модельками. Они совершенно справедливо считали, что больше ничего не должны бывшему боссу.

Все это я выяснил не сразу, но Петра никто за язык не тянул. Более того, он не сказал мне об этом напрямую. Просто по каким-то фактам и недомолвкам я представил себе эту картину вполне отчетливо. Благо прекрасно осознаю, кто и зачем идет в модельный бизнес, открывает агентства, становится скаутом. Сам такой. Но главное – не то, зачем мы приходим в этот бизнес, а как, с каким пониманием и отношением к женскому полу мы его осуществляем. Я никогда не позволю себе напрягать девушку, подставить ее, заставить делать что-либо, пользуясь какой-то эфемерной властью и играя на ее заветных чувствах, желании добиться признания, увидеть себя на обложке молодежного журнала или плохенькой газетки, размещающей в каждом номере пошлейшие фотографии «модель недели». А ведь есть и такие. «Он пробивает сейчас мои фотографии в „Молоток“…» «Он обещал опубликовать меня в „SPEED INFO“…» «Мой портрет появится на страницах „COOL Girl“…» Сколько раз я слышал от разных девушек подобные фразы о тех или иных фотографах или так называемых продюсерах! Они строят из себя всемогущих. Пользуются своим правом видеть девушку в чем мать родила во время съемки и пытаются перенести это право на жизнь после фотосессии.

Маша Савичева появилась, как всегда, неожиданно. Сколько я ее знаю, она всегда выныривает как из-под земли. А знаю я Машу Савичеву с первых дней своих попыток стать лучшим скаутом России.

Петр тоже живо прореагировал на Машино «хелллоооу».

– Вы модель? – спросил он насупившись.

– Стараюсь, – улыбалась Маша.

– А я – директор агентства.

Петр пытался завладеть Машиным вниманием с помощью обычной тактики, ссылаясь на свои сильные позиции в модельной иерархии, где директор стоит выше скаута, хотя, по сути, основную работу делают скауты и агенты модели. Если агент работает на агентство, сидит в офисе и занимается трудоустройством модели, то он называется букером. Агентство тоже может называть себя агентом той или иной модели. Директор же просто администрирует процессы, обеспечивает жизнедеятельность агентства. Его можно заменить на другого не менее толкового менеджера, а вот настоящего хорошего скаута днем с огнем не сыскать. Это от бога! Но в нашей стране, где сильна еще отрыжка коммунистических времен, руководитель часто воспринимается чуть ли не богом, а сотрудники, добывающие славу и деньги для компании, черная кость.

Маша, однако же, не велась, удивленно хмуря бровки и стреляя глазками по сторонам и на нас с Петром. Люди обтекали нашу троицу. Многие были уже в пальто, и им было не до нас. Они торопились по делам, хотя время от времени кто-то толкал явно специально, а кто-то бросал неодобрительные взгляды. Под сводами Концертного зала имени Чайковского было сумеречно, а на площади у памятника Маяковскому резвилось ноябрьское солнце.

– Маша сама скоро станет директором агентства, – пришел я на помощь девушке, явно не понимающей, как ей себя вести и как воспринимать странного провинциального человека, называющего себя директором модельного агентства.

Теперь пришла очередь Петра не понимать.

– Вот надоест мне скаутировать и фотографировать – и открою агентство. Всех за пояс заткну! – Я продолжал развивать тему и почти поверил в сказанное. А действительно, чем черт не шутит. – А Машуню поставлю директором, чтобы девок стращала и деньги зарабатывала!

– А меня букером, замерять грудь и талию, – заржал Петр, наконец-то врубившись, что мы веселимся, и поддержав игру.

– Тебя нельзя к моделям подпускать, – не выдержала Маша, – перепортишь всех!

Теперь смеялись все мы хором. Как будто были знакомы много лет, как будто не было между нами барьеров и противоречий. А они были, и в этом нам скоро предстояло убедиться. Но этот день завершался как нельзя лучше. Мы попрощались с Петром и прогулялись до сада «Эрмитаж», в запустении и унынии которого провели около часа, выбирая натуру и снимая Машу в соблазнительных позах, несмотря на то что одета она была как капуста. На самом деле эти фотографии не были нужны нам для дела, просто и я и Машка любили работать с камерой. Не считаясь с делами – конечно, если не было чего-то неотложного, – я готов был фотографировать дни напролет. Просто не мог себе этого позволить, поэтому в основном снимал новеньких для отправки по агентствам и еще – если находились платные девочки, которые мечтали стать моделями и знали, что лучше Охотника им никто не сделает первый тест.

Самое смешное, что именно на Маше Савичевой я учился наводить резкость и выставлять выдержку. Она была знакомой Паоло. Они обменялись телефонами еще в его первый приезд в Москву, встретившись в одном из агентств. Поэтому, когда он приехал и познакомился со мной, мы не могли не столкнуться в один из вечеров. К тому моменту у Маши уже не оставалось надежд, что итальяшка поможет ей уехать за границу. Маша была сантиметра на три ниже, чем требовалось. А внешние данные не позволяли ей конкурировать с теми, кто, несмотря на невысокий рост, котировался на Западе. Дело в том, что даже с ростом 170 см можно стать звездой подиума. Просто надо оказаться в нужном месте в нужное время и еще обладать каким-то невидимым необъяснимым внешним и внутренним достоинством именно тогда, когда кто-то из узкого круга способных продвинуть по карьерной лестнице может обратить на тебя внимание.

Паоло мог только показывать материал в итальянское агентство, но решений не принимал. Он мог вывезти девушку с собой по собственной инициативе, запудрив ей мозги обещаниями, но в результате ее не взяли бы в агентство, мотивируя низким ростом или еще чем-то. Рисковать Паоло не хотел, тем более что, как я понял, Маша достаточно давно уже водила его за нос. Со временем Паоло вообще куда-то пропал. Те связи и знания, которые я получил, общаясь с ним во время его приездов в Москву, дали мне возможность завязать кое-какие контакты и начать напрямую работать с некоторыми зарубежными агентствами.

Особых успехов я, правда, пока не добился, но упрямо шел к своей цели. Попутно осваивал купленную недавно камеру «CANON», пришедшую на смену моему старенькому «Зениту», становясь весьма неплохим фотографом, совершенствовал английский, пополнял базу данных региональных агентств, встречаясь с директорами на различных конкурсах.

Маша была готова продолжать съемку. Я же окончательно продрог и отправился прямиком домой, чтобы успеть позвонить в несколько агентств, благо разница во времени с Миланом и Парижем составляла два часа, и, когда у нас народ тянулся с работы к тапочкам и телевизору, в Европе еще вовсю шли переговоры и созвоны с клиентами. По этой причине я откладывал звонки иностранцам, и еще потому, что к вечеру чувствовал какое-то воодушевление, если день был насыщен событиями и многое удалось, успелось совершить. Сегодняшний был как раз из таких. Я с удовлетворением провел переговоры с миланским «Why not» и парижским «Crystal» и завалился на диван, врубив на полную мощность «Secret messages» ELO.

Мы – самовзрывающиеся бомбочки.