Моря Африки

6. Охотники на акул

Мы совсем не ожидали встретить кого либо в этих суровых пустынных землях, где невозможно найти ни капли воды ни полоски тени, но встав на якорь в проливе между двумя островами, неожиданно заметили самбуку.

Спускаясь от Эритреи в сторону пролива Баб Аль Мандаб, ворота Индийского Океана, примерно на пол пути находятся острова Ханиш, единственное место где можно остановиться. Состоящие из чёрных вулканических скал они тянутся вдоль оси моря. Здесь нет якорных стоянок защищённых от всех ветров. В зависимости от сезона или времени ветер может дуть с севера или с юга, в зависимости от этого нужно выбирать место где бросать якорь, но быть готовым убраться в любой момент, если ветер вдруг вздумает перемениться. Кажущаяся спокойной бухта с изменением ветра может неожиданно превратиться в адский котёл, наполненный волнами.

Мы укрылись в узком коридоре между двумя горами, на чёрных скалах видны потёки лавы извергавшеёся из древних вулканов. На крохотном пляже, вклинившемся между горой и скалами, стоит хижина, построенная из обрезков дерева и сухих веток. За пляжем лагуна, окружённая зелёными кустами и небольшими дюнами светлого песка. В лагуне ослепительно белые фламинго. Они стоят на длинных ногах, периодически погружая головы в воду в поисках пищи. Потом вдруг, словно по какому то неслышимому сигналу, расправив огненно красные крылья, все поднимаются в воздух, и в несколько взмахов перелетают на другой край лагуны, где мы их уже не можем видеть. В тот же момент из за острова на севере появляется самбука раскрашенная в зелёный и голубой цвета. Лодка проходит мимо нас в сторону пляжа с хижиной и бросает якорь.

— Должно быть рыбаки возвращаются в свой лагерь. Пойдём на берег, поприветствуем их.

— Может пойдёшь один? Я ужасно устала.

От островов Dachlak до этого места были три дня встречного ветра, постоянная смена парусов, лавировка, непрерывные вахты, из за оживлённого судового движения. И потом, этой ночью мне досталась последняя вахта, с трёх до шести, которую я больше всего ненавижу. Тебя будят в самый разгар сна и не утешает даже мысль о том, что через три часа, после вахты, можно будет снова вернуться в постель. На рассвете мы взяли курс на остров, потом искали место для стоянки и мне не удалось отдохнуть даже пол часа. Сейчас день уже клонится к вечеру и у меня нет ни малейшего желания спускать тендер на воду, снаряжать его, грести к берегу, начинать утомительный разговор, силясь вспомнить то немногое, что знаю по-арабски, жестикулировать и пытаться понять что хотят сказать собеседники.

— Да ладно. Не будь лентяйкой.

Карло неутомим, всегда готов отправиться в новое место или на рыбалку.

— Вот увидишь, если пойдём поприветствовать их разживёмся рыбкой на ужин.

В самом деле, из за постоянной усталости наша рыболовная снасть уже три дня остаётся намотанной на свою катушку.

Когда мы высадились на берег, рыбаки уже выгрузили плоды своего трудового дня: акулы, только акулы. Штук двадцать рыбин, от двух до трёх метров, неподвижные и уже неопасные, некоторые с разбитой головой, лежали на песке.

— Мне кажется, что на ужин тут ничем не разживешься.

— Бедные твари. Жалко их.

Старший, как нам показалось, из рыбаков идёт нам навстречу. На нём красный шерстяной свитер, кусок ткани завязанный на поясе спускается до бёдер, другой намотан на голове.

Возраст его определить трудно, кожа тёмная и сморщенная но широкая улыбка обнажает неожиданно белые зубы.

— Саламалейкум.

— Алейкумсалам.

— Лиззи… Карло…

— Фетини Али.

После взаимного представления дружба завязана и охотник на акул Фетини широким взмахом руки зовёт нас присоединиться к остальным на берегу.

«Саламалейкум!» — кричат нам рыбаки. «Алейкумсалам!» — отвечаем, глядя как они начинают перетаскивать акул в воду глубиной всего в несколько десятков сантиметров.

Работают по двое. Каждая пара занимается одной акулой. Огромным ножом начинают отрезать плавники и хвосты. Жёсткая акулья кожа скрипит под сточенным лезвием и у меня бегут мурашки по телу, как когда скребут мелом по доске.

После каждого реза рыбаки точат нож о плоские камни, стёртые множеством лезвий, и странно, звук при этом намного мягче.

Потом приходит очередь голов, которые отделяют точным движением, кажется нож идёт гораздо легче. Вода начинает окрашиваться в красный цвет, вытекающей из обезглавленных туш жидкостью кирпичного цвета.

Я вхожу в воду вместе с рыбаками чтобы сфотографировать поближе, но вызывающий мурашки скрип ножей и красная вода, пачкающая мне ноги, наводят меня на мысль, что все живые акулы близлежащих морей сейчас соберутся здесь. Поэтому быстро возвращаюсь на сухой чистый пляж.

После голов приходит очередь внутренностей. Из живота акулы выпадает однородная масса заключённая в плёнку похожую на латекс. Её не раздумывая бросают в кусты, изъяв предварительно печень, которую складывают в старую бочку на берегу в нескольких метрах от нас.

— И что они с ней делают? Едят?

— Не знаю. Что там есть ещё внутри?

— Дай посмотрю.

Лучше было не заглядывать, потому что чёрная как вар жидкость, мерзкая даже на вид, источала такое зловоние, что начинал бунтовать желудок.

— Ну и гадость. Ещё немного и меня бы стошнило внутрь.

— Думаю никто бы этого не заметил.

Тем временем рыбаки разделывают туши без костей на два огромных филе на которых делают ножом глубокие надрезы. Потом большие куски акульего мяса, промытые и посыпанные солью, аккуратно раскладывают на солнце на чёрных скалах, подальше от песка.

«Uahed liom…quais.» — высохнут за один день, информирует Фетини. Я даже не сомневаюсь. Мы на лодке тоже сушим рыбу. Нас научил Бруно, яхтсмен одиночка из Венеции, которого мы встретили во время нашей кругосветки на «Vecchietto». Он, когда вылавливал крупную рыбу, разрезал на тонкие полоски всё то, что не съедал сразу и развешивал на нити натянутой между двумя штагами на корме, как бельё на просушку.

Получались полоски сушёной рыбы, закуска на любой случай. Очень вкусно и вносит разнообразие в питание во время длинных переходов. Естественно, после первого недоумения, мы тоже последовали примеру Бруно и стали сушить рыбу на корме. И не только. Мы ещё придумали различные варианты, шпигуем рыбу горошком перца, посыпаем розмариновой солью, если есть, сушим рыбу с карри и красным перцем.

В зависимости от влажности воздуха за два три дня рыбные полоски готовы к употреблению, но здесь, в Красном море дует сухой ветер из пустыни и достаточно солнечного утра чтобы они полностью высохли.

Рыбаки закончили одну акулу и занялись другой, потом следующей. Работают по колено в воде и покрывающие их тряпки мокнут в красного цвета море.

Стайка олуш летает над лагуной концентрическими кругами приглядывая куски рыбы оставшиеся без присмотра, чтобы стащить. Но добыча оказывается слишком тяжёлой для маленькой и лёгкой птички и сделав несколько взмахов крыльями в попытке набрать высоту они вынуждены выпустить её в море.

«Baby, baby..!» кричит Фетини и все собираются вокруг.

Из только что распоротого брюха акулы выпали четыре ещё не рождённых акулёнка. Нож Фетини на этот раз входит без скрипа и умелым движением он извлекает печень у акулят, которую рыбаки тут же съедают сырой, как есть. Мне тоже предлагают. «Lah shukran.» — нет, спасибо. Совсем не тянет попробовать ещё и это, к счастью они не обижаются, только немного удивлены, как можно отказываться от такого лакомства и не теряя времени съедают мою часть.

Сразу после этого из живота ещё одной акулы появляется мешок с жёлтыми яйцами размером с вишню. Совсем как в детстве, когда в деревне я ходила к соседке крестьянке, которая сворачивала шеи курам и потом ощипывала и потрошила их. Я помню, что внутри у них иногда были такие же точно яйца: жёлтые шарики заключённые в прозрачную мембрану, пока ещё без белка и скорлупы.

Наконец всё почищено и приведено в порядок: плавники и хвосты положены сушиться на скалы повыше, солёное акулье мясо пониже, головы и внутренности сложены в дальнем углу пляжа а под бочкой с печенью разведён огонь. Когда всё закончено, Фетини направляется к хижине и жестами зовет нас последовать за ним.

— Sit, sit…Welcome.

Как только мы усаживаемся, он исчезает из нашего поля зрения вместе со своими друзьями.

— Куда они подевались?

— Они моются в море и стирают одежду. — Я вижу их через щели в хижине.

— Не показывай что смотришь. Они, должно быть, стесняются когда женщина видит их во время купания.

— Они меня не могут видеть из за веток, и потом, они так стыдливы, что моются одетыми.

Через некоторое время рыбаки помытые и переодетые идут молиться на площадке за хижиной. Площадка ограничена белыми раковинами и ориентирована на северо-восток. Это их мечеть. День закончился и они благодарят Аллаха за то, что они есть, за то, что он дал им жизнь и конечно же за хорошую добычу. Хорошая добыча для них это, в основном, акульи плавники и хвосты. По этой причине акулы варварски истребляются по всему Красному морю и большей части Индийского океана. Плавники стоят двадцать четыре доллара за дюжину. Через длинную цепочку посредников из этого затерянного в Красном море места они попадут в Сингапур, откуда, соответствующим образом обработанные и упакованные отправятся на столы, радовать китайцев и японцев.

На других островах, здесь, в Красном море, нам довелось бродить по пляжам на протяжении нескольких километров заваленным разлагающимися акульими тушами. И у них были отрезаны только плавники и хвосты, остальное брошено гнить под солнцем. Сами рыбаки жили среди этой гнили и смрада на открытых всем ветрам берегах. У них не было сил даже построить хижину. В промежутках между выходами в море они ночевали прямо на земле, под сшитыми мешком циновками, которые днём защищали их от солнца а ночью от холода.

Здесь, у Фетини, совсем иначе. Всё убрано и упорядочено, пляж чист от отбросов, которые сложены в дальнем углу на радость олушам и хищным птицам. В море тоже ничего не должно оставаться, могут прийти акулы. Акулье мясо не выбрасывается а сушится. Конечно, оно не принесёт того дохода что плавники и хвосты, но на рынке в Мока его купят эритрейские коммерсанты или сауды на корм скоту.

Через некоторое время монотонное бормотание молитвы закончилось. Готовое кануть в море солнце уже окрасило небо в красный цвет и воспламенило скалы из чёрной лавы.

Рыбаки зашли в хижину и усаживаются рядом с нами, расстилают на песке циновки и одеяла, чтобы нам было удобнее.

Фетини самый старый из группы и остальные, почти ещё мальчики, почитают его как старосту.

— Carlo! Fethini…akhul.. — восклицает наш друг.

— Лиззи. Поняла? Он приглашает нас на ужин. Постарайся выразить им признательность.

— Нет! Прошу тебя! Эту чёрную мерзость я не хочу…И кроме того, мы отнимем пищу у них, которые вкалывали весь день. Придумай что-нибудь, давай. — вот вся признательность, которую я могла выразить.

Но это совсем не просто. На слабые протесты Карло, Фетини отвечает смехом и жестами, словно отправляя пищу в рот щепотью. Он уже решил за нас. Кажется все рады, такое событие — двое гостей иностранцев, пусть даже порции будут меньше.

Довольны все кроме меня. При одной только мысли о бочке с печенью меня одолевает ужас. Я уже знаю, придётся попробовать по крайней мере пару кусочков, отказаться будет невозможно.

Парень, по виду самый младший, остался снаружи хижины готовить ужин. Выхожу составить ему компанию. Парнишка копается в песке, разгребает его немного и поднимет полузасыпанную доску. «Tandoor» — говорит он показывая на картон и куски мешковины покрывающие закопанную в песок бочку. Внизу, на дне, краснеют угли а сверху пекутся две хороших рыбины. Парень сует руку по локоть в бочку, переворачивает рыбу. Запах очень аппетитный. Прежде чем закрыть бочку, Али делает две лепёшки из теста, которое он держит в жестяном тазике, расплющивает их ладонями и прилепляет к вертикальным стенкам бочки, чтобы они пеклись подальше от углей. Потом накрывает всё и присыпает песком.

Я приятно удивлена. В нескольких метрах на другом костерке, разведённом прямо на песке и укрытом от ветра картонной загородкой, стоят кастрюли, одна с рисом, другая с красноватым бульоном в котором варятся куски рыбы.

— Akul? — Еда? Я спрашиваю с деланным безразличием, показывая на кастрюли.

— Aiua, akul — отвечает он блестя глазами и белозубой улыбкой.

— Точно? А печень? — я показываю на бочку стоящую на огне.

Наверное я его озадачила, потому что он, с озабоченным выражением лица бежит посмотреть внутрь.

— Сейчас его стошнит. — подумалось мне.

Но видимо тошнота его не берёт. «Lah akul…feluka» — Алим показывает на лодку и её киль.

— Что?…Ты хочешь сказать что… — и тут я вспоминаю сколько раз видела рыбаков, которые мазали лодки снаружи и изнутри какой то липкой, вонючей бурдой. Мы никак не могли понять, что это было. Много раз, садясь в пирогу или лодку побольше, я обнаруживала, что брюки безнадёжно испачканы чем то тёмным и липким. Вероятно это служит для защиты дерева. И каждый раз, когда мы спрашивали, что это такое, владельцы лодок изображали рыбу и показывали на живот. Мне это казалось очень странным и в подробности я предпочитала не вдаваться. А в следующий раз опять пачкала одежду и прилипала к очередной лодке.

Наконец я поняла, это что-то вроде защитной краски которую делают из печени акул (и, возможно, других рыб), кипятят её и оставляют тухнуть. Однако более приятным открытием было меню нашего ужина.

В хижину возвращаюсь бегом, обрадовать Карло. Там, в прохладной тени Фетини рассказывает о своей работе. Он и его ребята пришли из Мока, это на Йеменском берегу, отсюда пятьдесят пять миль на восток. Они приходят сюда на самбуке загрузив в неё бочки с водой и бензином, несколько мешков риса, муки, немного сахара, немного чая и табака.

Каждый день выходят в море, проверяют сети поставленные накануне, вытаскивают акул, чинят сети и сова их ставят. Потом возвращаются в свой лагерь, разделывают рыбу, молятся, кушают и ложатся спать. На рассвете следующего дня всё начинается сначала, и так на протяжении полутора — двух месяцев, пока не закончится вода и бензин. Тогда они загружают в самбуку пустые бочки, мешки с плавниками и сушёным акульим мясом и возвращаются в Мока. Там продают товар китайским и арабским торговцам, снова закупают провизию и горючее и побыв немного с семьёй, опять возвращаются на этот островок.

Рыбаки говорят только на арабском, но наш маленький словарь, сформировавшийся за месяцы проведённые в Красном море, и главное, универсальный язык жестов, позволяет нам понимать основной смысл рассказа Фетини и рассказать ему о нашем путешествии на лодке, о нашей стране, о странах где мы побывали и куда собираемся.

Снаружи свистит Алим, мой друг повар, это значит что еда готова. Кто-то вышел помочь ему и кастрюли с рисом и красным супом, печёную на углях рыбу и лепешки заносят и ставят в центре на циновке.

Все едят руками. Из хлеба делают шарики и макают их в красный суп, отламывают кусочки рыбы и набивают рот рисом. Хлеб горячий и хрустящий, хотя сторона которая была прилеплена к бочке — чёрная.

Руками у них получается очень ловко, вернее только одной, правой рукой, пачкая только кончики пальцев. Левая рука расслабленно опирается на ногу. Мы же то и дело по очереди попадаем в неловкое положение, пытая воспользоваться левой рукой (серьёзное оскорбление: левая предназначена для других целей) и продолжаем обжигать пальцы супом.

Он очень вкусно пахнет, но в нём столько красного перца, что у меня начинает течь нос и я уже не знаю, какой рукой его вытирать.

Рыбаки не очень обижаются на наше поведение, наоборот, кажется это их забавляет. Все болтают и шутят. Фетини отправляет в рот большие жмени пищи, но роняет половину на циновки, когда пытается одновременно разговаривать.

Ужин действительно хорош. После трёх дней утомительного плавания лучшего мы и пожелать не могли.

Когда рыба, рис и суп закончились, Алим покрошил оставшийся хлеб в чашку, добавил масла из подозрительной банки и горсть сахара и все дружно начали мешать руками смесь хлеба, масла и сахара, пока она не превратилась желтоватую массу. Потом облизали руки испачканные сахаром и все принялись за десерт, делая из него шарики.

В суматохе мне удалось избежать дегустации, хоть Карло и продолжал утверждать, что это очень вкусно.

Когда последний кристаллик сахара был слизан, Алим забрал циновку, служившую скатертью и пошёл выбивать её подальше от хижины, потом принёс бачок с морской водой, помыть руки и термос с чаем. Мне досталась самая лучшая чашка, крышка от термоса, который наверное когда-то был белым. Появились банки из под масла, Карло досталось донышко от бутылки, оригинальный цвет которой даже трудно предположить.

Чай очень горячий и сладкий, ароматизированный имбирём и корицей. Его запах облагораживал посуду, в которой был подан и казалось, что пьёшь из чашек тончайшего фарфора.