Мой сын Леонид Невзлин

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Детство Лёни и его школьные годы

После рождения Лёни я не работала, но продолжала учиться. Академический отпуск брать не стала, по воскресеньям уходила на учебу и возвращалась только вечером. Всё это время с маленьким Лёней сидела мама, реже папа, иногда и у Бориса было свободное время. Лёня спал всегда хорошо, за исключением разве что самых первых дней. Месяцев в шесть он заболел. Была зима, и у него поднялась очень высокая температура. Этот момент я отчётливо помню. Во время болезни он почти не спал. Не спала и я. Не помню, сколько ночей это продолжалось. Я носила его на руках, пыталась успокоить, а он клал головку мне на плечо и так засыпал. У нас была родственница, детский врач, тётя Ида - Ида Яковлевна Фридман. Она приезжала к нам каждый день и делала маленькому Лёне уколы. Это продолжалось в течение недели. Благодаря ей наш Лёня быстро выздоровел.

После окончания института, в 1961 году, я начала искать работу. Лёне на тот момент было два годика, было решено, что в детский садик мы отдадим его в три, а пока с ним посидит мама. Тем более, что она совсем не была против. В этом же 61-м году я устроилась работать в интернат воспитателем.

В 1965-м Борис закончил институт и получил диплом. Однако при его устройстве на работу случилась неприятная история. Однокурсника Бориса, его хорошего товарища, приняли на работу в СКБ АНН, а Бориса нет, несмотря на то, что они вместе учились, и у них была одна специальность. Когда папа об этом узнал, он был страшно возмущён. Папа пошёл на приём к заместителю министра нефтяной промышленности. Фамилия его была, кажется, Кабанов. Этот самый заместитель министра папу принял и сказал, что, с точки зрения Ждановского райкома партии, в этом СКБ слишком много евреев и возникают «определенные трудности» с распределением. Тем не менее, Кабанов позвонил директору СКБ АНН, и через неделю Борис начал работать. Папа был ярым противником антисемитизма. В 50-е он, например, очень тяжело переживал разбирательства, связанные с антифашистским комитетом, делом врачей, космополитизмом. Переживал, но никогда не позволял себе обсуждать с кем-либо эти вопросы, не хотел никому причинять зла.

Возвращаясь к 1961 году, конечно, нельзя не упомянуть, что в тот год впервые в космос полетел человек - Юрий Гагарин. Я хорошо помню день, когда встречали первого космонавта планеты. Я гуляла с маленьким Лёней, он сидел в коляске. Гуляла по той самой аллее, по которой позднее он будет гулять вместе с моим отцом, своим дедом. На улице было много людей. Все находились в приподнятом настроении, держали транспаранты и размахивали флажками. Потом все стали кричать «ура!» - это показалась вереница машин с Юрием Гагариным. Этот апрельский день впечатался в мою память.

В интернате я проработала почти восемь месяцев, потом там началась какая-то странная реорганизация, и Боря мне сказал, чтобы я уходила. Он как-то очень настоятельно говорил об этом, и я послушалась. Всё лето очень старательно искала работу и устроилась, наконец, в школу. В это время мы всё ещё жили с родителями.

Когда Лёне исполнилось три года, он пошёл в садик. И сразу же начал болеть. Самая неприятная болезнь - это, конечно, ангина. И, как я понимаю, мы тогда так и не смогли её до конца побороть, поэтому и сейчас она то и дело даёт о себе знать.

Лёня как-то даже упрекнул нас, что мы отдали его в детский сад, а не оставили дома. Я ему объяснила, что сейчас другая жизнь, а тогда мы просто не могли не работать. Надо было жить на что-то, другого выхода не было. Единственное, что было хорошо - садик находился прямо в нашем доме.

В 63-м году мы с Борей переехали в кооперативную квартиру на улице Новаторов, которую нам купил папа, но взять с собой маленького Лёню не решились. Мы прекрасно понимали, что не сможем уделять сыну столько внимания, сколько нужно. Было решено оставить Лёню на попечении бабушки и дедушки. Всю рабочую неделю он был у них, а на выходные мы забирали его к себе.

Наша с Борисом жизнь, и моя жизнь в частности, - это жизнь, наполненная работой. Многие знают, что работа в школе - это один сплошной энтузиазм и копеечная зарплата, поэтому я вынуждена была набирать часы, чтобы в итоге хоть что-то получать. Помимо этих набранных часов, я ещё давала частные уроки, ведь всё время нужны были деньги. Мы не бедствовали, но и лишнего себе не позволяли. Жили очень скромно. Пожалуй, как все советские люди в то время. Может быть, я повторюсь, но хочется подчеркнуть - мы жили как все советские люди. Например, пылесос мы купили, как только въехали в нашу кооперативную квартиру, и он у нас очень долго проработал, а вот стиральную машину приобрели только в конце 90-х. До этого бельё отдавали в прачечную, как многие москвичи. Это тем более было удобно, потому что прачечная находилась недалеко от дома.

Из «излишеств» можно разве что вспомнить такую традицию. Мы с друзьями в молодости каждый месяц откладывали небольшую сумму, примерно 10 рублей. Затем сбрасывались и шли в наш любимый ресторан «Центральный» на улице Горького. Занимали целый кабинет и очень приятно проводили время. У нас была устоявшаяся компания - три пары, то есть шесть человек. Маленький Лёня оставался в это время с моей мамой.

Леня вообще был спокойным мальчиком. Его не приходилось укачивать или уговаривать пойти спать. В девять часов вечера он уже лежал в кроватке. Мы говорили ему «спокойной ночи» и уходили, а он засыпал.

Лёню никогда не укладывали спать. Не укладывали в том смысле, что не укачивали и не уговаривали. В девять часов вечера он ложился, а мы уходили в другую комнату или на кухню, где общались и с Марком Исааковичем, и с Евгенией Семеновной, и с нашими прекрасными соседями - Алексеем Павловичем и Елизаветой Николаевной Щербаковыми.

Вот многие рассказывают, что научили своих детей читать в пять лет, в четыре года или даже в три. У нас в семье ничего такого не было. Лёня, как и многие дети, пошёл ровно в год, в это же время заговорил, причём не отдельными словами, а сразу фразами. Читать же он начал не рано, хотя тяга к книгам была. Он садился, перелистывал книги, разглядывал картинки, если они там были. Из газет и журналов обрывал буквы и называл их, это такая буква, это такая. До школы он уже мог читать, но пристрастился к чтению позже.

Когда Лёне пришло время идти в первый класс, мы с Борисом решили, что пора его забрать домой. Это был 1966 год. В сентябре Лёне должно было исполниться семь лет. Я работала тогда в школе, которая находилась у метро «Новые Черёмушки». Мне казалось, что будет правильно, если в первый класс он пойдет в мою школу. Я буду знать, что он рядом, и мне будет спокойно. Правда, ехать надо было на автобусе, с пересадкой. Это, конечно, было не очень просто, но, как говорится, сказано - сделано. И началось. Каждое утро я его будила, одевала, собирала портфель, собиралась сама, и мы ехали в школу. Там мы расставались - я шла на свои уроки, а он - в свой первый класс. Так продолжалось весь учебный год. В конце концов мне пришлось сделать неутешительный вывод, что эксперимент не удался. Получалось так, что после уроков Лёня оставался в группе продлённого дня, дожидался меня, и только после того, как я заканчивала работу, мы уезжали домой. Нашему маленькому первокласснику было тяжело. Этого я, конечно, не учла.

Был ещё и второй аспект. Я поняла на всю жизнь, что никогда нельзя работать в школе, где учится твой ребёнок. Никогда! Видимо, такова человеческая психология. Учителя знали, что мой сын учится в первом классе этой же школы, и каждый день, буквально каждый час, приходили ко мне с претензиями. То Лёня с кем-то переговаривался, то он был невнимательным, то он вертелся, то уронил карандаши. Я не знала, куда спрятаться от его учительницы. Как только она меня видела, она обязательно подходила ко мне и начинала на него жаловаться. Я сама педагог, много лет учила, была классным руководителем, очень хорошо знаю детей и очень хорошо знаю своего сына. Лёня всегда был очень спокойным, прилежным и хорошим школьником.

Одним словом, после первого класса мы его перевели в школу номер 611, которая находилась в десяти минутах ходьбы от нашего дома на улице Новаторов. Это, вероятно, была не самая лучшая школа, но, тем не менее, Лёня в ней проучился до девятого класса.

Сначала это было организовано так. Лёня учится, в школе же, на продлёнке делает уроки, обедает, затем за ним приезжает моя мама, забирает его домой и сидит с ним до моего возвращения. Я приходила с работы раньше Бориса, кроме того, он тогда довольно много времени проводил в командировках. В первые годы Лёню из школы встречала бабушка, а потом всё, что нужно, он делал уже сам, вполне самостоятельно.

Я уезжала из дома без двадцати или без пятнадцати минут восемь, а возвращалась примерно к пяти часам дня. И разве можно сказать, что я по-настоящему отдыхала? Нет, конечно. Работа учительницы такова, что она продолжается и дома: надо проверить тетради, подготовить план завтрашней работы, подготовиться к новым занятиям.

Борис приходил домой после меня, часов в семь. Мы оба, конечно, уставали, но было бы несправедливо с моей стороны сказать, что Боря не помогал мне по дому. Помогал! И делал это с удовольствием. Он и пылесосил, и убирал, и мыл посуду. Дело в том, что суббота для Бориса была выходным днём. В то время как я работала, а Лёня был в школе, Боря занимался домашними делами.

И Лёня уже в свои одиннадцать-двенадцать лет был нашим помощником. Он помогал во всём: и убрать в квартире, и помыть посуду, и сложить вещи, а к четырнадцати годам стал настоящим моим советчиком. Вот мы, к примеру, решили купить стенку для книг, или диван поменять, или что-то новое приобрести для ванной комнаты - я обязательно советовалась с Лёней. Мы вместе ходили по магазинам. Борис ведь чаще всего отсутствовал - был или на работе, или в командировках.

Боря действительно много времени проводил в командировках - такая у него была работа. Он уезжал по нескольку раз в течение года на две-три недели, мог уехать и на месяц. Признаюсь, я была этим не очень довольна. Ведь мы оставались с Лёней вдвоём. В такие периоды я за Бориса беспокоилась. Просто мне хотелось, чтобы мой муж был рядом.

Самое главное, что в эти дни Лёня мне очень помогал. Так мы вместе поменяли стулья в нашей квартире, купили цветной телевизор «Рубин». У нас была большая бутылка из-под шампанского, куда мы собирали деньги на все эти покупки. Самое интересное, что Лёня ничего для себя не просил. Он понимал, что нам нелегко. Мы, конечно, покупали ему все самые необходимые вещи: брюки, рубашки, костюмы. Помню, как купили ему костюм на выпускной вечер.

Впрочем, однажды он попросил у нас денег. Мой папа, Марк Исаакович, в своё время окончил курсы английского языка и немного говорил по-английски. Он был глубоко убеждён, что знание иностранного языка Лёне просто необходимо. Этот язык, говорил папа, ему пригодится. И папа решил нанять учителя английского языка. Что и сделал. Он сам платил за уроки. Те занятия больше напоминали забавную детскую игру, а не фундаментальные занятия. Тем не менее, именно эти уроки и возникшая тогда любовь к английскому привели к тому, что Лёня, можно сказать, всю жизнь занимается языком. Он учил английский в школе, до седьмого класса занимался с репетитором, а потом сказал нам:

- Дайте мне денег, пожалуйста, я хочу пойти на курсы английского языка.

У него тогда уже была достаточно хорошая база. Денег мы ему, конечно же, дали. Он записался на эти курсы и, так как он знал язык лучше всех ребят, то он окончил их за полтора года вместо положенных двух. Я считаю, что у него очень хороший уровень. Лёня может со мной не согласиться, но я уверена, что в освоении английского языка ему очень многое дали именно эти курсы.

Так что начало, положенное папой, дало результаты. У них с Лёней были, конечно, свои особые отношения: их интеллектуальные беседы, их разговоры. Папа каждую свободную минуту старался быть рядом с внуком, и это оставило очень большой след в жизни Лёни.

Борис Невзлин

У маленького нашего Лёни были очень теплые и нежные отношения с бабушкой. А с Марком Исааковичем, с любимым дедом, были другие -интеллектуальные. Марк Исаакович общался с четырёх-пятилетним Лёней как со взрослым и разговаривал с ним на всевозможные темы: и про фотографию, и про книги, и про другие увлечения, которые могут быть у человека. Лёня его всегда внимательно слушал.

Я очень хорошо помню, как папа ходил гулять с Лёней, когда тот был ещё маленьким. Обычно это происходило в выходные. Папа в эти дни не работал, он очень любил эти прогулки. Гулять с дедом любил и Лёня. Это для них обоих был целый ритуал, который неукоснительно соблюдался. У нас на Ленинском проспекте была такая широкая аллея, заросшая с обеих сторон деревьями и кустарниками. Вот по этой аллее они и гуляли. Это была довольно забавная картинка. Неторопливо, заложив руки за спину, вышагивал папа. Рядом, пытаясь не отставать, но тоже заложив руки за спину, шёл Лёня. Помню, как все прохожие с улыбкой на них оглядывались, а они ни на кого не обращали внимания. Гуляли и разговаривали.

И любовь к книгам привил ему дедушка. Именно мой папа сделал для этого очень многое. У нас дома была хорошая библиотека, которую он с любовью и со знанием дела собирал. Обширное собрание русской литературы, подборка иностранных авторов и, конечно, детские книжки. Мы с Борей, несомненно, тоже сыграли свою роль. То, что я - учительница русского языка и литературы, может быть, и не имело решающего значения, потому что и без того я глубоко убеждена, что русская литература - великая литература. Начиная с Державина и Ломоносова. Я никогда не говорила Лёне что читать и что не читать. В доме были книги, много книг, и никаких запретов у нас не было. И я помню, что он читал с увлечением и большим интересом. Моим самым любимым писателем был и остается Толстой. Именно Толстой. Один только его роман «Война и мир» дал толчок новым веяниям в литературе, новому пониманию истории и человеческих взаимоотношений. Толстой, конечно же, великий писатель.

Лёниной же любимой книжкой в детстве были «Грузинские народные сказки». Он читал и перечитывал её многие годы. Я не помню, когда и при каких обстоятельствах Лёня её потерял, но знаю, что он всегда сожалел об этой потере. И до сих пор то и дело о ней вспоминает.

Кажется, Лёне было почти четырнадцать лет, когда мы с ним вдвоём поехали в Ленинград. Поехали на неделю, или дней на десять, не помню. Жили у друзей и каждый день гуляли по городу. Побывали в Петергофе, в Павловске, в Ораниенбауме - одним словом, знакомились с достопримечательностями как самые настоящие туристы.

Во время одной такой прогулки Лёня вдруг остановился и предложил зайти в Музей зоологии. Я, конечно же, согласилась. Мы вошли, ходили по залам, рассматривали экспонаты - чучела всевозможных животных. И тут Лёня стал мне рассказывать обо всех этих животных, рассказывать так подробно и с таким знанием дела, что я просто потеряла дар речи. Я была искренне потрясена, что он так глубоко знает зоологию. Тогда я совершенно неожиданно для себя открыла собственного сына с другой стороны. И эта сторона его жизни была мне совершенно не знакома.

Я, действительно, была потрясена и даже немного растеряна. Я увидела своего сына неожиданно взрослым, умным и образованным. И, может быть, тогда я стала задумываться над тем, что, наверное, всё же не всегда получалось уделить Лёне столько времени, сколько нужно, сколько необходимо, сколько важно. Я долго не могла успокоиться. Наверное, всё же надо было так выстроить свою жизнь, чтобы как можно больше времени уделять его развитию.

Правда, не все Лёнины увлечения становились для меня приятными сюрпризами. Он, например, любил радиотехнику: что-то паял, мастерил, собирал - я в этом ничего не понимаю. Из-за радиотехники он почти забросил занятия в школе, но всё же вовремя спохватился и в десятом классе всё наверстал.

Относительно недавно Лёня меня упрекнул, что мы его ни в какие кружки не записывали и не водили, и спортом он не занимался. Признаюсь, мне было очень обидно. Может быть, все это правильно, но дело в том, что тогда это не так было широко распространено. В школе были какие-то кружки, по-моему, не очень интересные, поэтому они и не привлекали моё внимание. Единственным солидным детским учреждением был Дом пионеров, или как он тогда назывался - Дворец пионеров на Ленинских горах. Там, конечно же, была интересная жизнь, но у нас не было возможности его туда возить, а маме было бы уже тяжело.

И хочу признаться, не было у нас тогда этих мыслей. Не думали об этом. Во-первых, я была с утра до вечера в школе, во-вторых, ещё подрабатывала частными уроками, да и Боря возвращался слишком поздно. Я никуда не рвалась и мне не нужна была карьера, но я очень любила свою работу, любила учеников. Одним словом, я занималась своим делом. Вела театральный кружок, хотя, можно сказать, не много в этом понимала. Мы ставили отрывки из пьес Н.В.Гоголя, А.П.Чехова, разные литературно-музыкальные композиции, посвящённые знаменательным датам и творчеству русских поэтов. И ребятам это нравилось.

Кроме того, я ходила со своим классом в походы по Подмосковью, на два-три дня с палатками и вечерними кострами. Это были хорошие вечера, с разговорами, с одной или двумя гитарами, песнями - лирическими и бардовскими. Лёня и Борис почти всегда были со мной и моим классом.

Может быть, я не всегда уделяла Лёне столько времени, сколько хотелось бы, но, мне кажется, он меня понимал. Работа была для меня очень важным делом. Профессии учителя, педагогике, работе с учениками, школьному образованию я посвятила всю свою жизнь. И Лёня видел, как мы с отцом работаем, как каждый из нас увлечён своим делом и какими уставшими приходим мы с работы. И, я надеюсь, что такие качества, как трудолюбие, умение отдавать любимому делу всего себя, все свои способности перешли к нему не только от моего папы, Марка Исааковича, но и от нас. Тем не менее, произошло то, что должно было произойти в такой ситуации - Лёня стал самостоятельным.

Что еще сказать про Лёнины школьные годы? Я уже упоминала, что мы с Борей называли Лёню «футболистом», потому что он очень активно толкался в период моей беременности. Так вот, наш «футболист» до девятого класса был маленького роста - стоял в классе вторым с конца. А после летних каникул так вымахал, что оказался уже в начале, был вторым по росту - 185 сантиметров.

Не помню, чтобы в школе была девочка, которая ему бы нравилась. Впрочем, была одна девочка, которая жила в соседнем доме. С её родителями я знакома не была. Очень была милая, темноволосая, с красивыми глазами. Еврейка. Кажется, у неё на щеках даже был румянец. Мне очень хотелось, чтобы он с ней дружил. Ведь у него никогда не было дружбы с девочками, хотя он учился уже в старших классах. Звали эту девочку Рита. Да, точно Рита. И она была влюблена в Лёню.

Когда Лёня учился уже в 7-м или 8-м классе, я стала думать об его высшем образовании. И так как школа, в которой он тогда учился, мне не очень нравилась, я решила перевести его в другую. Класс, правда, был у него очень хороший - хорошие ребята, умные, воспитанные, из интеллигентных семей, но вот учителя были не на высоте. Рядом с нашим домом располагалась еще одна школа с хорошим педагогическим составом. Директором там работала Нина Марковна, подруга моей хорошей знакомой. Одним словом, я подключила все связи, и Нина Марковна согласилась взять Лёню в свою школу. Было это, когда Лёня уже учился в девятом классе. Это была хорошая школа, а вот дети оказались хуже, чем те, с которыми он учился раньше.

Кроме того, надо было думать, куда поступать. И мы стали размышлять. Лёня очень хотел на биофак или на медицинский, но мы с отцом постарались ему внушить, что ни в МГУ, ни в медицинский он не поступит. Конечно же, мы имели в виду пятый пункт, графу «национальность». И почему бы не пойти по стопам отца и не поступать в Губкинский? Это такой же интересный ВУЗ, как и все остальные.

Я работала в то время в спецшколе с углублённым изучением английского языка. Почти все родители учеников были достаточно известными людьми, и они мне рассказали, что есть готовые списки. Эти списки кладутся экзаменаторам на стол, в них напротив определенных фамилий стоит знак плюс, значит, человека надо взять, или минус, значит, человек не поступит. Прорваться через этот фильтр было нельзя. Тем более, что мы - и я, и Боря - прекрасно знали, что национальность имеет значение. Большое значение. Лёня, конечно, мог попробовать свои силы на экзаменах в МГУ или медицинский. По времени экзамены там начинались раньше и, не поступив, можно было спокойно успеть в другой институт. С другой стороны, было понятно, что такой опыт будет травмой. Я Лёне откровенно об этом сказала. Ему такой опыт был совсем не нужен. Лёня всегда был мальчиком чувствительным, эмоциональным. Мы беспокоились за него. Папа стал объяснять, что в Институте имени Губкина открылись две новые кафедры - автоматизированных систем управления и прикладной математики. Уже спустя много лет Лёня всё же меня упрекнул, мол, я же мог поехать в провинцию и там поступить в медицинский. Я признаюсь - у нас этого и в мыслях не было, я узнавала, и мне сказали, что в провинции было то же самое.