Накануне

Глава 5 Телефон

На Айвазе, в механической мастерской, митинг шел к концу. Не митинг, собственно: летучая сходка. Потому что по-прежнему бежали трансмиссии всегдашним вздрагивающим бегом, громыхали станки: не останавливая их, сошлись к проходу, к середине цеха рабочие. По теперешнему времени такие летучки часты: неспокойно стало в цехах. Больно сильно жмет разруха: с продовольствием туго, мяса давным-давно нет, хлеба — в обрез, картошки — и той не добудешь. Нет дров, нет керосина, у пустых лавок зря мерзнут в вечных очередях женщины. Все из-за войны, из-за царской политики. Накал поэтому по заводам нынче велик. Старики говорят: не сравнить даже с пятым годом. И чтобы такую вот летучку собрать — довольно кому-нибудь выйти на середину и крикнуть:

— Товарищи!

И мастера в таких случаях уже не заводят скандала, как бывало раньше, а выходят бочком на это время из цеха вон, чтобы не получилось с их стороны пособничества незаконному сборищу. Инструкция дана министерством внутренних дел — вести с рабочими осторожную, ласковую политику, положения отнюдь не обострять и так опять пошли по заводам забастовки, месяц от месяца круче. А мастерам — и за себя приходится особо беречься: чуть что глазом не успеешь моргнуть — на тачке вывезут. Только и следят мастера, чтобы хоть посторонних-то, агитаторов, в мастерских на собраниях не было.

Сегодняшнюю летучку в своем механическом цехе мастер Ефимов проверил: чужих нет. Со стороны в цех зашла только Марина Никольская, фельдшерица заводской амбулатории. Но ей по ее должности свободный пропуск во все цеха: свой заводской человек, притом не рабочий, а служащий, — а служащие, известно, люди хозяйские. Впрочем, для точности доклада начальству, присутствие Никольской Ефимов себе отметил.

Точностью докладов своих Ефимов законно гордился. Не в пример другим мастерам, он каждый раз достоверно излагал, кто и что именно говорил. Ибо, не в пример другим мастерам, он каждый раз незримо, так сказать, присутствовал на летучке: из конторки в цех в стене просверлен был им самолично слуховой ход — просверлен столь искусно, что незнающему нипочем не найти. Если приложить к ходу ухо, — слышно отчетливо.

На сегодняшний день мастер Ефимов допустил, однако, промашку: не сразу прислушался, первое слово, начальное, пропустил: наверно, было короткое. Говорил, уже возражая кому-то, Шиханов, и из возражения было видно, что внесено предложение на девятое января объявить забастовку в память расстрела пятого года.

Кто внес? Ефимов обругал себя крепко и тихо: для доклада ж очень существенно, кто. Ежели б Павлова, слесаря, третьего дня не взяло охранное, можно было бы голову прозакладывать, что именно он. Павлов в таких делах всегда был первый застрельщик: в докладах ефимовских ему всегда было поэтому главное место: за то и взят.

Шиханова мастер слушал сначала лениво. Шиханов говорит неторопливо и в однозвучье, обстоятельно и пространно говорит: степенный человек, числился в рабочей группе Военно-промышленного комитета — стало быть, лучший помощник администрации против всякого расстройства работ. Затем и учредил эту группу председатель комитета господин Гучков, именитейший коммерсант и заводчик. Насчет царя и капиталистов он, конечно, тоже выражается, без этого к рабочему нынче не подойти. Тем более, Шиханов значится социал-демократом, меньшевиком. Но ведь от слова не сбудется. Это только говорится так: бритва скребет, а слово режет. На деле же слово что! Летун!

В октябре — не будь Шиханова, не миновать бы на Айвазе стачки: сумел-таки уговорить. И сейчас тоже — против забастовки девятого ведет доводы… Хоть не слушай.

Ефимов совсем было отодвинулся от хода, передохнуть, но тотчас же снова, насторожившись, вжался ухом в стену:

— Вместо девятого Рабочая группа предлагает однодневную забастовку в день возобновления занятий Государственной думы — в знак приветствия и поддержки.

Бастовать? Рабочая группа? Ефимов в первый момент даже понять не мог: это что же — и Военно-промышленный поворачивает всем прочим вслед. А с войной как же?

Об этом не сказал, кончая долгую свою речь, Шиханов: только Думе похвальное слово. В цеху захлопали довольно дружно, и тотчас заговорил по визгу слышно — токарь из поляков, Покшишевский. Ефимов наморщился. Этот — свистун. Как начнет, так и кончит: "В борьбе обретешь ты право свое". "Долой, долой" — через каждое слово, только звон по мастерской. И о нем Ефимов докладывал, а почему-то охранное не берет.

И сейчас разоряется. Ясное дело, рад стараться: и за девятое, и за Государственную думу особо… И про Керенского особо кричит…

Похлопали и ему.

Переждал, послушал опять… Не сразу признал по голосу. Сосипатр Беклемишев, как будто. Верно. Сосипатр и есть… Ефимов насторожился, напряг слух, опять прилип ухом к ходу. До сего времени не было еще случая, чтобы Сосипатр выступал. Парень, прямо сказать, на образец: хотя молодой еще, всего двадцать пять лет, но уже высокой квалификации, приличного заработка, хорошо грамотеи. Притом, из наследственных, так сказать, айвазовцев: и отец и дед до самой смерти на заводе слесарями работали. И политикой будто вовсе не был зашиблен: когда в Рабочую группу выборы шли, его по цеху против Шиханова выставляли: в цеху Сосипатра особо уважают и любят. Отказался, не пошел в группу. И на митингах никогда голоса не подымал.

А сейчас…

А сейчас… прямо слуху своему не поверил Ефимов. Начал Беклемишев будто ладно: против забастовки в день Думы, против того, чтобы "думских звонарей" поддерживать, но дальше — о "кровавом воскресенье", о том, чтобы девятого обязательно бастовать… Да в каких словах… Хоть Павлову в пору…

Ефимовская спина, согнутая, давно уже ныла, но мастер не отгибался от «телефона», ловя каждое слово. Голос Сосипатра, вздрагивавший сначала от непривычки, должно быть, на людях говорить, звучал уже ровно и крепко.

— Девятого, стало быть, бастовать. Но я еще так скажу, товарищи. Одной забастовки, безусловно, мало. Стачка, какая б она ни была, все же дело, так прямо сказать, домашнее: дальше своего квартала, много, района, — не уходит. И получается вроде того, что у себя дома кулаком по столу стучать. По прежнему времени для острастки хозяину, для повышения заработка и иных, домашнего — так скажем — порядка дел, — и стачки, конечно, было достаточно. Но сейчас перед рабочим классом…

У Ефимова быстрым частым дрогом заморгали ресницы. «Классом»? Да он что, социал-демократ? Только от них о "рабочем классе" и слышишь".

— …перед рабочим классом покрупнее задачи: нынче надо крепко, под самый корень брать. Пора от таких забастовок, розничных, вообще, выступлений, переходить к общей организованной борьбе за общие требования. Пора выходить за фабричные стены — на улицу.

"На улицу? — задохся от волнения Ефимов. — Это что ж будет? К чему зовет?"

А Сосипатр продолжал. В цехе тихо стало совсем: никто не шаркнет, не кашлянет.

— На улицу надо выходить, товарищи. В уличных выступлениях соединяться — по районам, по заставам, по всему рабочему городу. Рабочих в Питере — четыреста тысяч. Одних нас, металлистов, без малого тысяч сто шестьдесят… И вся беда в том, что мы еще — вроссыпь, без единства живем… А если мы соединимся, — такая сила будет, товарищи! Прямо скажу необоримая сила. Начнем выступать вместе в общих демонстрациях, под общим кличем, — каждый эту силу почувствует и поймет… И поймет, что одна у рабочих дорога и борьба одна, — и в каждом из нас от этого силы вдесятеро прибавится. Вот с девятого, я предлагаю, так и начнем.

Голос чей-то перебил тонким вскриком:

— На расстрел зовешь? Как в пятом году было.

Ефимов хихикнул тихонечко:

— Гришка старается… Ах, и мастак же, стерва… А ну-кася, Сосипатр, вывернись… Что это… Смеется, никак…

Сосипатр смеялся действительно. И голос — еще звонче.

— Нашел чем пугать. Безусловно, правительство войска выставит. Встретимся… Но нынче, я скажу, солдат не тот, что до войны. И в пятом году не каждая винтовка стреляла, а сейчас… На массовки, у нас же, в лесу, за Айвазом, мало ходит солдат?.. Солдату от войны — еще круче нашего… Нам только б сойтись, только бы встретиться, только б дошло до них правильно, чего мы, рабочие, хотим, за что боремся… В казарму, как в тюрьму, не пробраться живому слову, а на улице рта не зажмешь: услышат! А услышат — побратаемся живо.

— А не побратаемся — сомнем к черту, дьяволу, — задорно отозвался голос, и Ефимов за слуховым ходом своим без ошибки отметил: Никита, первый на заводе гармонист и забияка. — В пятом рабочих поп-провокатор вел аллилуйя, а нынче…

Дальше Ефимов не смог дослушать. В дверь постучали тем особо осторожным, вкрадчивым стуком, каким никогда не стучат рабочие; да и некому из рабочих стучать — все на летучке. Мастер отпер торопливо. И в самом деле; рассыльный из конторы.

Директор спешно требует господина Ефимова.