Офицер по вопросам информации

До окраин Флорианы Макс добрался только к полуночи. Ему казалось, что поездка пролетела молниеносно, потому что он был полон воспоминаний о разговоре с Эллиотом.

Этот парень был непонятной личностью, к которой оказались неприменимы привычные мерки. С одной стороны, он был раздражающе уклончив, а с другой — сообщил быстро и недвусмысленно: немцы отказались от плана вторжения, губернатора вот-вот снимут, фельдмаршал Кессельринг приближен к Гитлеру, а Роммель, несмотря на все свои способности, допустил ошибку. Было ли в этой информации то, к чему Эллиот не имел отношения? Что же до намеков, что убийство — дело рук вражеского агента, намеренного посеять семена раздора, что с этим делать? Надо признать, что отношения между британским гарнизоном и мальтийцами сейчас стали более натянутыми, чем раньше, но может ли враг претворить в жизнь такой зловещий план, чтобы и дальше дестабилизировать обстановку? Ходили слухи о жестокостях, совершенных во имя гитлеровского рейха, — и без сомнения, у британцев было несколько своих скелетов в том же шкафу, но могут ли они во имя победы зайти настолько далеко?

Вполне возможно. Война изменяет людей. Она или заставляет их так себя вести, или предлагает удобное освобождение от глубоко скрытых темных импульсов — на эту тему он не один раз говорил с Фредди. Тот приписывал себя к школе дуалистов, утверждавших, что человек одновременно может быть воплощением и зла и добра. Эта точка зрения коренилась в его опыте офицера-медика.

Было известно, что часть пилотов погибали, выпрыгивая из самолетов, потому что вражеские истребители проходили чуть ли не вплотную к их парашютам, и нисходящие потоки воздуха рвали купола. Также было известно (хотя об этом редко говорилось), что гидропланы, четко отмеченные красными крестами, расстреливались вдребезги, когда направлялись подбирать сбитых пилотов в море у Мальты.

И тем не менее, несмотря на все это, в госпиталях царило едва ли не товарищество. Раненые вражеские летчики занимали койки в тех же палатах, что и их противники. И не только — им позволялось принимать посетителей, которые снабжали их сигаретами и другими вещами.

Правда, не все летчики закрывали глаза на такую практику. С точки зрения Ральфа, враг был врагом, и не стоило с ним брататься, хотя он относился к итальянцам с чуть меньшей враждой, чем к немцам. Как поклонник автогонок, он считал, что нация, которая производит «энцо-феррари» и «тацио-нуволари», не может быть такой уж плохой. Он приписывал и осторожность их бомбардировщиков и акробатику летчиков-истребителей плохому уровню развития авиационной промышленности. Они просто реагировали на обстоятельства, пытаясь выкрутиться даже из самой плохой ситуации, как делал бы любой на их месте.

С куда большей неприязнью он относился к немцам. Такое предубеждение сложилось у него как раз перед войной, когда он посетил Германию в составе гребной восьмерки команды Кембриджа. Он счел немецких соперников по регате холодными и высокомерными и буквально одержимыми гимнастикой. И более того, когда британская восьмерка, состоящая из неподдельных любителей, одержала победу, хозяева встретили свое поражение без тени благородства. Этот неприятный опыт остался у Ральфа в памяти. Теперь он всюду видел следы немецкого генерального плана.

Убеждения Вагнера в Gesamtkunstwerk, тотальном воздействии искусства, и концепция «абсолютной идеи» Гегеля, которая включала в себя тотальную философию человеческой культуры, были двумя примерами тевтонской склонности к экстремизму.

Более приемлемой для теории Ральфа, скорее всего, была книга генерала Эриха Людендорфа, опубликованная за несколько лет до вспышки враждебности, которая была броско озаглавлена «Тотальная война».

Макс всегда считал идеи Ральфа столь же опасными и экстремистскими, как и те, которые тот подчеркнуто презирал. Но возможно, у него были здоровые инстинкты. Что значили для врага жизни нескольких невинных мальтийских девушек в той огромной схеме событий, если они служили большой цели? Эта неразборчивость по отношению к островитянам вызвала в прошлом месяце увеличение количества ранений среди гражданских лиц, но в то же время укрепляла решимость народа.

Макс видел логику в этом образе мышления. Она имела смысл. Но одновременно вызывала много вопросов, и не последний из них был таков: почему Эллиот выбрал именно его, чтобы поделиться своей теорией, когда он не проявлял инициативы со своей стороны. Натуре Эллиота было чуждо выбалтывать нечто подобное.

Когда Макс добрался до Порте-дес-Бомбес, он был столь же далек от разрешения этой непонятной ситуации, и его внимание было занято более насущным вопросом. Ждет ли еще его Митци в такой поздний час? Что, если у Лайонела изменились планы и сейчас он мирно почивает в постели рядом с женой. Так уже случилось однажды, когда Митци не смогла сообщить Максу о неожиданном возвращении Лайонела из патрулирования. Войдя в здание, Макс бесшумно поднялся на третий этаж только для того, чтобы обнаружить запертую дверь. Слава богу, что он удержался от искушения постучать. Тем не менее ему пришло в голову, что он никак не смог бы объяснить, что делает здесь в середине ночи.

В этом случае здравый смысл подсказывал, чтобы он оставил мотоцикл у своей квартиры и проделал пешком остаток пути, но как-то ему этого не захотелось. Он доехал прямиком до садов Гастингса, спрятал машину в узкой аллее, прислонив ее к стене.

Как всегда, замок внизу оказал сопротивление натиску ключа. И как всегда, он остановился перевести дыхание на площадке третьего этажа прежде, чем приложить ладонь к дверям квартиры. Она была на цепочке и открылась без сопротивления.

Перед ним возникла призрачная фигура. Это была Митци, и ее голые руки казались еще более бледными на фоне темного белья.

Она молча втянула его внутрь и легко прикрыла за ним дверь.

— Я уже стала думать, что ты не придешь.

Они стояли вплотную друг к другу, как обычно и привыкли стоять. И хотя в холле была полная темнота, она не мешала ему ощущать исходящее от нее тепло.

— Где Лайонел?

— В Гзире. Он переночует в квартире одного из офицеров.

Гзира располагалась на склоне, как раз напротив базы подлодок, и после того, как транспортная инфраструктура на острове была практически уничтожена, флот снял несколько квартир, в которых офицеры могли переночевать.

Макс залез в карман и затем вложил сжатую руку в ее ладони.

— Яйцо? У меня нет слов.

Когда она опустилась перед ним на колени и ее пальцы пробежались по пуговицам его шортов, Макс запротестовал:

— Митци, не надо…

Он слышал, как яйцо покатилось по изразцовому полу.

— Митци… — взмолился он.

— Тс-с-с…

— Я не могу.

— Если память мне не отказывает, ты прекрасно можешь.

Шорты сползли к лодыжкам, и он почувствовал ее длинные пальцы.

— Это неправильно.

— Конечно. В этом-то все и дело.

— Митци… — Он взял ее за голые плечи и, гордый своей решимостью, поднял. — Я не хочу этого.

— Тогда почему ты твердеешь в моих руках?

Неужели она в самом деле считала его таким беспомощным перед лицом ее желания?

Макс уже был готов задать этот вопрос, когда Митци снова опустилась на колени, и все его мысли о сопротивлении улетели, когда он почувствовал теплое объятие ее рта. Его руки инстинктивно легли ей на голову, и он запустил пальцы в ее мягкие волосы.

Макса всегда удивляло, что Митци испытывала столько удовольствия, беря его в рот. Ее наслаждение было не менее его собственного, если судить по тихим стонам, которые то и дело вырывались у нее.

Откинувшись, она посмотрела на него снизу вверх.

— Ты видишь, это вовсе не так плохо, верно? — Медленно поднявшись, она добавила: — Ты вовсе не должен подражать мне. Я пойму, если ты уйдешь.

С этими словами она пошла по коридору, и смутные очертания ее тела растворились в сумраке.

Мысленно Макс вернулся к Лилиан. Представил, что она стоит перед ним в темноте, ожидая, как он поступит, и все же сбросил шорты, которые сползли к лодыжкам, и оставил их лежать на полу.

Митци уже ждала его в постели. Макс не видел ее, но услышал слабый скрип пружин, когда она сменила положение. Он стянул рубашку и осторожно положил ее на пол, помня, что в каждом нагрудном кармане лежало по два яйца.

— Я должна предупредить тебя, что очень мокрая.

Он стянул походные ботинки вместе с носками и голым лег рядом с ней.

— Я истекала часами, думая о тебе.

Митци любила говорить, и ей нравилось тянуть время. Он знал это, так же как знал, что ее занятия любовью с Лайонелом были торопливы и проходили в полной тишине.

— Ты уверена, что не начнешь без меня?

— В общем-то могла бы, — кокетливо призналась она.

Взяв за запястье, она провела его рукой по своему телу, направляя пальцы Макса себе между ног. Она могла поднять подол ночной рубашки, но предпочла этого не делать, чтобы он сначала почувствовал ее через ткань.

— Ты видишь? Я не врала.

Он медленно ввел в нее палец, насколько позволяло сопротивление влажной ткани. Она потянулась к нему губами, ее язык проник между его губ, повторяя движение пальца.

Кроме того первого раза, когда он зашел в комнату в отеле «Ривьера» и увидел, что она, прикрытая простыней, голой лежит на матрасе на полу, то или иное белье всегда играло роль в их любовных играх. С бельем была связана дрожь от предвкушаемого удовольствия, запах чего-то запретного.

Макс не думал об этом. Он пользовался предлогом, чтобы протянуть их несколько драгоценных мгновений наедине.

Хотя сейчас характерная для Митци неторопливость, похоже, внезапно покинула ее. Мягким движением широко раскинув ноги, она ввела его член в себя.

— Прости, мне нужно было почувствовать, как ты входишь в меня. Хоть на мгновение. Хоть на мгновение…

В этот момент раздались жуткие вопли сирен, возвещавших о налете; звуки были тем более зловещими, что весь день их не было слышно.

— О господи…

Это были не сирены. Насколько он понимал, двести немецких бомбардировщиков приближались к Мальте с указанием стереть с лица земли дом номер восемнадцатой по Уиндмилл-стрит. Ничто не могло сравниться с чувством, когда Митци легла на него.

— Я могу остановиться, если ты хочешь, — поддела она его. — Наверное, мы должны…

Он положил руки ей на бедра и прижал к себе. Она только вздрогнула и чуть изменила положение, чтобы ему было удобнее.

— Боже мой, как мне хорошо с тобой. Еще немного — и будет чересчур.

Его руки легли на ее маленькие крепкие груди; под материей отвердели соски. Она прижала его кисти, удерживая их на месте.

— У нас еще есть время найти убежище, — расслабленно сказала она.

— Я думаю, что уже нашел надежную гавань.

Шутка была полна детской жестокости, но Митци рассмеялась, уловив ее смысл — намек на Лайонела и его подводников. Макс уже знал от нее, как они любят употреблять такие выражения, когда речь заходит о женщинах. Выражения типа «поднять перископ» или «зарядить торпеды» то и дело встречались в их жаргоне.

— Если только баки не взорвутся у тебя слишком рано.

Этого он раньше не слышал, и они захихикали, как два шкодливых школьника.

— Я чувствую, когда ты смеешься, — сказал Макс.

— А когда я делаю вот так?..

Она стала медленно и ритмично двигать бедрами, напоминая, что на деле они не слились воедино, не стали одним существом.

Далекий грохот тяжелой батареи напомнил, что прожекторы нащупали первого из рейдеров.

— Можно не спешить, — шепнула она.

— Скажи это нашим немецким друзьям.

— Пусть они делают что хотят. Мы неприкасаемые.

— Это я и имею в виду.

— Как и я. И если мне суждено умереть, я хочу, чтобы это было вот так, чтобы ты был во мне.

Там он и оставался. И еще долго после того, как стало ясно, что целью была Валлетта, долго после того, как первые бомбы со свистом и грохотом пошли на цель, он продолжал оставаться в ней. И когда небеса грохнули и раскололись, они вместе повернулись на кровати. Жуткий взрыв тряхнул здание, но их тела продолжали содрогаться. И когда налет достиг апогея, они тоже напряглись, словно их отчаянный вызов мог прогнать этот смертельный шторм.

Это они и сделали, и их крики, говорившие об освобождении, слились с рокотом последних бомбардировщиков, уходивших домой на Сицилию, и провожавшими их несколькими последними разрывами.

Влажные и усталые, они долго лежали в объятиях друг друга, наслаждаясь странной тишиной, и едкий запах кордита проникал в комнату через портьеры.

— Это было… ничего подобного я в жизни не испытывал, — признался Макс.

— Земля и под тобой качалась?

Они тихонько засмеялись, поцеловались и теснее прижались друг к другу.

— Я говорила тебе, что они нас не тронут.

— Они были чертовски близко.

На пике рейда чудовищный взрыв потряс здание до самого основания — наверное, мина на парашюте, которую один из расчетов «бофоров» снял до того, как она успела приземлиться.

Снаружи на одной ноте прозвучало сообщение, что «Налет окончен».

— Они вернутся, — сказал Макс.

Теперь они знали развитие событий. Кессельринг всю ночь будет бросать самолеты, меняя цели. Сомнительно, что Валлетту ожидает еще один налет, но исключать такой вероятности не стоило.

— Может быть, тебе стоит уйти, — сказала Митци.

— А может быть, я не хочу. Может, я хочу понять, почему ты меня сюда пригласила.

— Ты знаешь причину. И я знаю, что ты знаешь, потому что Лайонел рассказал мне днем. Он встретился с тобой на базе подлодок.

— Это верно.

— И вы, наверное, весело провели время? Как давно вы знакомы? Три дня? Четыре? Неделю? Дольше?

— Хьюго рассказал мне…

— И ты не подумал поделиться со мной?

— Он упомянул об этом позже, после того как мы с тобой поговорили.

С минуту Митци лежала молча.

— Прости, но выглядит так, словно я последний человек, который услышал, что покидает остров.

— Ты должна радоваться. Дела тут еще долго не улучшатся.

— Александрия звучит как-то мрачновато.

— Ну уж нет.

Ему понравилось время, проведенное в Александрии, хотя его восторженная оценка этого места, видимо, объяснялась тем фактом, что он прибыл прямо из Атбары, пустынного, продуваемого ветрами угла Судана, где провел пару нелегких месяцев на курсах разведки.

— Бар в Виндзорском дворце стоит того, чтобы его навестить, — сказал Макс. — Коктейли у них непревзойденные.

— Господи, прямо блестящее будущее по Бедекеру.

— Я просто говорю, что здесь самое плохое место. По крайней мере, ты не будешь каждый день опасаться, что тебя разорвет на куски.

— Лайонел уверен, что Александрия падет.

— Значит, он должен поговорить с Эллиотом.

— Эллиотом? Что он вообще знает?

— Явно больше того, чем хочет показать.

Митци поцеловала его в губы.

— Ты такой нежный и искренний.

Часть его ощетинилась от снисходительного тона Митци, и если он не отреагировал, то лишь потому, что хотел вернуть разговор к ее скорому отбытию по причинам, которые не позволили бы назвать его ни нежным, ни искренним.

— Лайонел сообщил точно, когда он уходит?

— В понедельник. Они все еще заняты ремонтом. Его лодка уйдет последней.

Четыре дня — это пустяки. Он должен шевелиться быстрее.

— Он сказал, что ты еще ненадолго останешься, может, переберешься к Рейндольсам в Сент-Джулиан.

— Ни в коем случае. Офицер из службы морского транспорта на следующий день посадит меня в Калафране на гидроплан.

— И что тогда? Простимся?

— Скорее всего. Но я не могла отбыть, не поговорив с тобой.

— Звучит интригующе.

— О, более того.

Она погрузилась в нервное молчание.

— Митци…

Она взяла его руку и нежно положила себе на живот. Ночная рубашка давно была задрана, и он почувствовал, какой грубой была его рука на нежной коже вокруг пупка.

Он уже был готов заговорить, когда его осенило.

— Я тут кое о чем подумал. — Он повернулся на бок, лицом к ней. — Я ошибаюсь?

— Нет. Это твой.

— Ты уверена?

— Он не может быть его.

— Он был в патрулировании?

— Даже если бы был здесь.

— Не понимаю.

— Все очень просто.

Митци объяснила, что они не раз пытались обзавестись ребенком, но ничего не получалось. Придя к выводу, что в бесплодности их стараний виновата она, Лайонел как раз перед войной отправил ее к врачу в Лондон. Он был не в курсе дела, что она уже дважды посетила специалистов на Харли-стрит, и оба заверили, что она полностью здорова. Третий был точно такого же мнения: у нее все в полном порядке, и за неудачи, скорее всего, отвечает муж. Она до сих пор не могла понять, почему соврала Лайонелу, но сделала это, взяв на себя груз бесплодной жены, чтобы уберечь его от позора.

Так уж получилось, что вскоре началась война, дав им возможность не касаться этой темы. Ни один из них не хотел, чтобы ребенок очутился в этом бушующем мире. Но, похоже, именно это и случилось.

— Прошло мало времени — максимум два месяца, — но он уже живет. Я знаю, что так и есть.

Макс с трудом нашел слова.

— И что ты хочешь делать?

— Я хочу ребенка, Макс.

— От меня? Или вообще ребенка?

— Возможно, это мой единственный шанс.

— Нет, если ты заведешь другого любовника.

— Это нечестно. Я не избегала возможности забеременеть от тебя.

— Значит, осечка?

— Продуманная.

— Продуманная? — усмехнулся он.

— Плохое питание. Оно сказывается на наших менструальных циклах. Если не веришь мне, спроси Лилиан.

Он никогда раньше не слышал, чтобы Митци упоминала имя Лилиан. Фактически он не имел представления, что она знает о существовании Лилиан.

— Судя по тому, что я слышала, ты знаешь ее достаточно хорошо, чтобы спросить, — лукаво добавила она.

— Что это значит?

— Это значит, что перестань изображать передо мной святого. Насколько мне известно, ты встречался с ней в то же время, что и со мной.

— Так вот, этого не было. И я не «встречался» с ней.

— Называй это как хочешь, я не осуждаю тебя, особенно после того, как обошлась с тобой. Знаю, что причинила тебе боль, но я была растеряна.

— А сейчас? — спросил он.

— Сейчас? Сейчас мне хочется, чтобы я не говорила тебе.

— Почему?

— Потому что тебе не стоит знать.

Он молча лежал рядом с ней, впитывая смысл ее слов.

— Я не готова пускать на ветер мою семью, моих друзей и репутацию.

— Ты поймешь, что у тебя нет выбора.

— Нет, если повезет.

— Я серьезно. Я смуглый, Лайонел светлый. Ты тоже. У двух блондинов может появиться только светловолосый ребенок — ты еще помнишь уроки биологии?

— Да, я помню уроки биологии.

— Так что получится, когда ребенок появится на свет с копной черных волос?

— У твоего отца такие же волосы.

— У моего отца?

— Ты как-то показывал мне его фотографию. Если у него такие волосы, то они могут быть и у ребенка.

Он переждал несколько мгновений, прежде чем ответить.

— Господи, да ты в самом деле все продумала, не так ли?

— Конечно, я все обдумала. Это не такая вещь, к которой можно относиться легкомысленно.

Она начала злиться. Как и он.

— Ты знаешь, как я говорю, когда завожусь.

— Я могу хоть что-то сказать по этому поводу?

— Сейчас можешь, но только потому, что я рассказала тебе, хотя не должна была этого делать. И если ты испытываешь ко мне хоть какое-то уважение, согласишься с моими желаниями. А когда ты все обдумаешь, поймешь, что это и твои желания.

— Не рассчитывай на это, — сказал он, спуская ноги с кровати.

Его шорты все еще лежали в прихожей, но он вспомнил о рубашке на полу, лишь когда почувствовал тихий хруст яичной скорлупы под ногами.

— Черт побери! — буркнул он.

Митци неправильно оценила его вспышку.

— Хорошо, я попрошу Лайонела о разводе и выйду за тебя замуж. Это ты хотел услышать?

Он вернулся в поисках своих носков и ботинок.

— Скажи мне, что я ошибаюсь, — настаивала Митци.

Он не мог этого сделать и не сделал. Просто покинул спальню, скомкав одежду и сунув ее под мышку.

О сне не могло быть и речи. Он испытывал лишь какое-то забытье, бесконечную войну между усталостью и бодрствованием с широко открытыми глазами и каждые полчаса тянулся за очередной сигаретой. Он вспоминал свои студенческие дни и узкую подвальную квартирку в Ватерлоо, когда меньше чем девять часов сна заставляли его с трех пополудни счастливо похрапывать на чертежной доске.

Какую он вел тогда простую жизнь. Утром лекция о Пиранезе; затем полдня, отданные вычерчиванию поэтажного плана или виду в разрезе; после трех пинт и куска пирога в «Кингс арм» на Роупел-стрит следовала короткая прогулка до входных дверей. О чем он в то время думал? Должно быть, какие-то мысли его посещали, но сейчас он с трудом мог припомнить их. Да и кроме того, они не могли пролить свет на его нынешнее затруднительное положение, устало размышлял он.

Мысли, которые он лелеял ребенком — убедительный факт, что он был способен на это, — трогали его до глубины души на каком-то первобытном уровне, который не нуждался в словах. Словно линза, через которую он смотрел на мир, раскололась, а затем была торопливо приведена в порядок. Он мог воссоздавать грубые очертания вещей, но это были картины, составленные из фрагментов, из отражений, преломлений и неожиданных ассоциаций — странные чужие пейзажи, в которых прошлое, настоящее и будущее как-то сосуществовали.

Он видел себя, орущего во всю мощь своих новорожденных легких, на руках своей умершей матери и в первый раз осознавал логику ее жертвы. Он наблюдал, как все проплывало перед глазами с Митци в роли его матери. Хотя при всем желании не мог вписать себя в эту сцену. Митци внесла ясность в его чувства, и он сомневался, что она передумает. Было легко отказаться от нее, но несколько неблагородно. Он не мог отрицать внезапный приступ страха, когда она проверяла его, уверенная в его реакции, предполагая, что попросит развод у Лайонела и выйдет за него замуж. Это как-то не сочеталось с тем будущим, которое он планировал для себя: архитектор, возводящий город, который хочет оставить свой след в искусстве. В своих мечтах он не мог найти место для ребенка и опороченной бывшей жены морского офицера. О себе он думал меньше всего.

Макс попытался успокоить себя альтернативой. Он мог быть таинственным джентльменом, который наблюдает за футбольным матчем «Кольта» против школы соперников, сдерживая радость, когда его сын, прорвавшись сквозь оборону соперников, на последних секундах игры забил победный гол. Это не сработало. Лайонел вторгся в его фантазии, пристроившись рядом с ним у боковой линии:

— Привет, старина, что привело тебя сюда?

— О, ничего особенного. Вон тот молодой человек с прекрасной фигурой, которого ты всегда считал своим сыном, на самом деле — продукт краткого, но страстного любовного романа, который я имел с твоей дорогой женой во время нашего пребывания на Мальте.

— Признаться, я этого как-то не заметил.

— Без сомнения, дорогой друг, но кто может осуждать тебя. Мы вели себя очень скрытно.

Все сценарии, которые он придумывал, рушились и превращались в абсурд, оставляя его мучительно выбираться из созданного им мира.

Прошлое и настоящее давали больше, чем убежище. Макс сознавал, что к нему приходит какое-то странное ощущение силы от возможности стать отцом. Он чувствовал, что ему предстоит стать примером, освещать путь следующему поколению. Макс понимал, что это сантименты, но, по крайней мере, они давали душевный комфорт.

Минуло пять часов, когда Макс услышал стук в дверь. Сначала он подумал о Митци, но потом вспомнил, что у нее нет ключа от нижней двери. Затем подумал о соседе, молодом скульпторе, который жил этажом ниже, учился в художественной школе на Олд-Бейкери-стрит и зарабатывал себе на жизнь тем, что делал благочестивые скульптуры Богородицы, которые обеспечивали его хлебом с джемом. Но тут он вспомнил, что скульптор давно перебрался к родственникам около Зейтуна, где бомбы падали не с таким убийственным постоянством.

Макс натянул шорты и побрел к входной двери.

— Кто тут? — спросил он.

— Басуттил.

Это имя ничего ему не сказало, пока низкий грубоватый голос не уточнил:

— От Лилиан.

Он отодвинул задвижку и открыл дверь. В темноте оказалось трудно рассмотреть Басуттила, ясно было только, что он невысок ростом, с округлыми плечами и на голове у него что-то странное.

Это была, так сказать, соломенная шляпа. Мятая и в пятнах, она выглядела так, словно ее вытащили из развалин разбомбленного здания. Это стало ясно, когда они оказались на кухне и Макс зажег свечу.

Басуттил оглядел пустое помещение. Трудно было предположить, сколько ему лет, трудно было представить, что у него под шляпой — то ли голый череп, то ли копна волос. Лицо у него было худое, с собачьим выражением, словно кто-то выпустил из него весь воздух. Глаза же по контрасту были блестящие, живые и беспокойные.

— Она не назвала телефон, так что я взял и пришел.

— Вы приятель Лилиан?

Как-то было трудно представить это.

— Я знакомый брата кузена ее дяди.

— Вы полицейский?

Макс очень ясно изложил все Лилиан: это должен быть человек, который знает все хитрости и уловки, человек, обладающий властью. Стоящий перед ним человек вряд ли отвечал этим требованиям. Вряд ли его можно было осуждать за большой карбункул на шее, но для человека, который считался стражем закона, у него был какой-то затрапезный вид.

Басуттил расстегнул свою пыльную куртку, и на поясе блеснул пистолет.

— Центральное управление разведки. Пять лет инспектором.

Макс попытался сделать вид, что он не на шутку удивлен.

— Хотите чаю?

— Единственное, что я хочу.

Это было не совсем правдой. У Макса еще была трехпенсовая шоколадка, которую он держал для особых случаев. Он не был уверен, что случай будет особым, но тем не менее прихватил ее. Гость съел шоколадку еще до того, как вода вскипела.

У Макса были свои контакты в департаменте полиции — люди, с которыми он общался каждый день по поводу числа раненых; и порой ему хотелось рискнуть и пойти в рейд с одним из них. Когда чай вскипел и они сели за стол, он стал чувствовать себя раскованнее.

— Я вижу ваши глаза, — сказал Басуттил. — И я вижу, что они несчастны. Так что прежде, чем стану задавать вопросы, я расскажу вам о Басуттиле. Я родился в 1901 году в небольшом доме рядом с Сидживи. Мой отец выращивал зерно. Кроме того, у него были козы, шесть коз…

О господи, подумал Макс, он сейчас станет называть их по именам.

Басуттил вдруг разразился хохотом, схватив Макса за предплечье. Глубокие морщины пролегли у него в углах рта.

— Ваше лицо! — выдохнул Басуттил. Когда оправился настолько, что рискнул сделать еще глоток чая, он добавил: — Это хорошо для моей работы, когда люди смотрят на меня так, как вы.

Выяснилось, что его работа заключается в том, чтобы смотреть и узнавать. Вряд ли стоило удивляться, что в гарнизоне из двадцати шести тысяч человек было несколько гнилых яблок, но Макс был поражен подлинным размахом разложения. Басуттил не говорил о тех, кто сидел на гауптвахте «за нарушение порядка и дисциплины»; он рассказывал о более серьезных вещах: рэкетирах, грабителях, насильниках и убийцах. По его словам, именно он разоблачил преступников, ответственных за кражу в сентябре пятисот ящиков виски из грузов конвоя. Кроме того, он арестовал капрала, который перерезал горло солдату во время ссоры из-за девушки. Он выложил мрачный перечень других преступлений, совершенных британскими военнослужащими, которые он расследовал, хотя и не всегда успешно.

С одной стороны, Макс чувствовал себя до смешного наивным, жертвой той самой пропаганды, которую он же распространял, с другой стороны, его устраивало такое незнание. Тот факт, что он понятия не имел о подобных вещах, позволял предполагать, что такие люди, как Басуттил, привыкли держать язык за зубами в том, что касалось их работы. Именно это Максу и было нужно от него.

— Возможно ли, что уже идет расследование?

Басуттил покачал головой:

— Я бы знал.

— Разве что за него взялась военная разведка.

— Я бы знал.

Лилиан все подробно рассказала Басуттилу, но ему были нужны детали, подробности, которые он аккуратно записывал в потрепанный блокнот.

Его заинтриговала идея, что убийство могло быть делом рук вражеского агента, но куда больше его заинтересовали подробности встречи в офисе вице-губернатора. Он попросил дать подробное описание внешности всех присутствовавших.

И все-таки самый главный вопрос касался оторванной наплечной нашивки, найденной в руке Кармелы Кассар. Он хотел знать, где можно было бы приобрести такую вещь в случае необходимости ремонта формы. Макс мог дать ему название военного розничного магазина в Валлетте, облюбованного подводниками, потому что Лайонел вечно стонал по поводу «Гристи». Обращало на себя внимание, что орденская колодка Лайонела была в полном порядке с начала года, словно доставка его наград на осажденный остров была куда важнее, чем горючее, оружие и продовольствие.

Басуттил дал понять Максу, что время работает против них и что шансы на успех невелики.

— Вы должны были раньше встретиться с Басуттилом.

— Есть куча вещей, которыми мне приходится заниматься, — оправдался Макс. — Послушайте, я не знаю, сказала ли вам Лилиан, но платить я не могу.

Тень разочарования омрачила торжественное выражение лица Басуттила.

— И вы? — спросил он. — Вы делаете это за деньги?

Макс не услышит о нем двадцать четыре часа, объяснил Басуттил. Все это время он может спокойно заниматься своими делами. Посоветовал не вступать в контакт с Лилиан, но и не запретил.

Уходя, он повернулся от дверей.

— Есть одна вещь, которую вы можете для меня сделать. «Спитфайры» — они скоро прибудут?

— «Спитфайры»?

— Вы же офицер информационного отдела, не так ли?

— Поверьте мне, это ничего не значит.

Басуттил встретил отказ вежливым поклоном и пошел вниз по лестнице.

— Два дня! — крикнул Макс в темноту.

— Два дня?

— Девятого. И их будет много. Больше шестидесяти.

— Ох-х-х! — донесся снизу возглас Басуттила. — Ох-х-х, это здорово!

— Посмотрим.

— Нет, это они посмотрят. Через два дня они увидят.

И когда он заторопился вниз по каменным ступеням, у него появилась легкость в походке.

После ухода Басуттила Макс занялся своими делами, погрузившись в многочисленные встречи. Вообще-то он считал их едва ли не потерей времени. Мертвое дерево давно было вырезано из корпуса подгнивающего корабля, который он унаследовал. Мужчины (и женщины) его штата работали безупречно, их профессионализм и преданность делу были вне критики. Кроме того, они посылали запросы, участвовали в совершенно бессмысленных совещаниях, и у них оставалось мало времени для ланча. Отвлекаться они не могли. А вот он мог. Все что угодно — лишь бы отвлечься от мыслей о Митци и той новости, которой она ошеломила его.

Незадолго до полудня он вернулся в офис и с удивлением увидел Фредди, сидящего на мягком стуле у окна; тот крутил в руках чашку с чаем.

— Очень хороший, — сказал Фредди, поднимая ее.

— Мария держит лучшие сорта для гостей. Нам мало что достается.

— Я думаю, нам лучше поговорить наедине.

— Прошлой ночью я не сомкнул глаз.

— Он левша.

Макс не был уверен, правильно ли расслышал.

— Он… что?

— Левша. — Фредди подался вперед. — Я должен был понять это раньше. Но идея пришла мне в голову только вчера, когда я оперировал. Рана на шее Кармелы была с правой стороны, ее правой, что означает — он действовал левой рукой.

Макс восстановил в памяти длинный разрез, который поразил ей сонную артерию. Этот образ мог прийти ему в голову значительно раньше.

— Или он стоял позади нее.

— Возможно, — согласился Фредди. — Но сомнительно.

Встав, он взял нож из слоновой кости со стола Макса, чтобы подкрепить свою точку зрения. Сонная артерия находится глубоко в мышцах шеи. Чтобы проникнуть на такую глубину, нужно определенное усилие, не говоря уж о точности, что требует необходимости оказаться позади жертвы. Это была убедительная демонстрация, хотя и страшноватая.

— Да, он левша, — согласился Макс, забирая нож для вскрытия писем.

— Сколько левшей ты знаешь?

— Немного. Мы в явном меньшинстве.

— Вот именно. Это значительно сужает поле поиска.

Макс закурил.

— А я думал, ты не хочешь больше заниматься этой историей.

— Я тоже. Выяснилось, что я ошибался.

Фредди подошел к окну, быстро выглянул из него и повернулся:

— Я много передумал в последнее время. Меня не волнует, что со мной сделают. Это будет потеря для них, если меня пошлют на перевязки. — Он помедлил, и во взгляде его мелькнула нерешительность. — Или, может быть, с меня хватит всего этого, и я надеюсь, что именно так они и поступят.

— Ты знаешь, что это неправда.

— Неужели? Я устал, Макс. Я слишком много времени провел здесь, слишком много видел — хватит на целую жизнь. Ты и не догадываешься, как я провожу дни.

— Могу представить.

— Нет, не можешь. Вчера у нас кончился морфин. И только спустя несколько часов какое-то количество доставили из Сент-Патрика, но какие стояли крики и стоны — словно они горели живьем. — Он помолчал. — Хотя я узнал кое-что новое. Силу внушения. Ты можешь ввести человеку физиологический раствор, но если скажешь, что это морфин, его тело поверит тебе.

— Эффект плацебо.

— Я был поражен.

Макс пожал плечами:

— Я этим тоже занимаюсь — рассказываю им, что все отлично, и надеюсь, что они мне верят.

Фредди слабо улыбнулся:

— Да, предполагаю, что так и есть.

Максу и раньше доводилось видеть Фредди в упадке чувств, но прежде не приходилось слышать, чтобы тот признавался в этом. Его тихое, без жалоб, умение восстанавливать силы всегда выделяло его из всех остальных. Пока Ральф поносил некомпетентность своего начальства, а Хьюго стонал по поводу постоянных ошибок артиллеристов, Фредди непрерывно продолжал заниматься мрачным делом, штопая людей и возвращая их обратно к жизни.

— Может, Эллиот был прав. Вероятно, в глубине души я моралист.

При других обстоятельствах Макс попытался бы поддержать друга, призвать к здравому смыслу. Но верх взяло эгоистическое желание обрести партнера. Это хорошо — иметь Фредди на борту. Взяв трубку одного из телефонов на столе, он попросил Марию ни с кем его не соединять.

Фредди был неподдельно поражен скоростью развития событий и отнюдь не так скептичен, как Макс, относительно гипотезы Эллиота, что убийство могло быть делом рук кого-то, кто хотел бы возложить на англичан вину в этом преступлении, какого-то шпиона в их рядах или мальтийской «пятой колонны».

— Полагаю, это возможно. И догадываюсь, как это могло быть. Он мог вложить наплечную нашивку ей в руку.

— Или они. Это другое предположение Эллиота.

— Ты рассказал Эллиоту о том детективе?

— Басуттиле? Нет, и не собираюсь этого делать, пока мы не поймем, на какой стороне забора он сидит.

Не в первый раз за этот день Джозеф Басуттил бегал в поисках убежища. Мало того что сам бег давал о себе знать — откровенное напоминание, как быстро тело с возрастом подводит его — все, что ему наконец удалось найти, — был какой-то мрачный душный туннель, вырубленный в скале. Он терпеть не мог замкнутые пространства.

К счастью, это убежище было просторнее многих. По крайней мере, ему не придется провести следующий час стоя, стиснутым незнакомыми людьми, как анчоусы в банке. Туннель был широким и, судя по ряду парафиновых ламп, свисавших с потолка, тянулся далеко под Валлеттой. Стены с обеих сторон центрального прохода топорщились металлическими упорами и деревянными лежаками на них. Тут и там в стенах были выдолблены ниши, некоторые маленькие, а другие такие просторные, что могли дать приют целой компании родственников. Где это было возможно, висели задернутые занавеси, чтобы создать некое подобие уединения.

Запах, как всегда, был убийственный, от него перехватывало горло — зловонный коктейль парафинового дыма, чеснока, пота и других человеческих выделений.

Те, чьи дома разрушило бомбежкой, теперь нашли здесь место постоянного обитания. Их было легко заметить: они чувствовали себя хозяевами, глядя на новоприбывших, столпившихся у входа. Часть постоянных обитателей махали им, чтобы они шли в глубь туннеля, и приветствовала их. Другие вели себя более сдержанно или были слишком усталыми, чтобы как-то реагировать. Снаружи началась бомбежка. Ее сопровождал тихий шепот молитв.

Джозеф пробрался в дальний конец туннеля, не обращая внимания на давление заплесневелых стен и усмиряя страх, который всегда жил в нем. Вокруг носились маленькие дети, занятые своими играми. Старуха с четками в руках бормотала молитву перед облупившейся статуей Богородицы. Женщины возились со сковородками на фыркающих примусах. Такими мы стали, подумал он, вот во что они нас превратили: раса пещерных жителей.

Он поймал себя на том, что смотрит на симпатичную миниатюрную женщину, которая, сидя на кровати, читала книгу двоим своим детям. Девочка свернулась комочком на тощем матрасе, положив голову на колени матери. Мальчик со скучающим видом сидел на полу; ему хотелось успеть всюду. Джозеф подумал, какая у них может быть история. Женщина поймала его взгляд и жестом пригласила в их мир. Он помедлил. Что за женщина может так пригласить незнакомца, когда ее муж отсутствует? Женщина, которая потеряла мужа, пришло ему в голову. Но она кивнула на постель рядом, и возможность расслабить ноги взяла верх.

— Ты выглядишь усталым.

— Я в самом деле устал.

— Тогда отдохни.

Мальчик недоверчиво уставился на него.

— Спасибо.

Джозеф скинул обувь и лег на постель. Пока продолжался налет, он ничего не мог выяснить снаружи. Почему бы не отдохнуть немного? Кроме того, утром дела шли быстро, так почему не воспользоваться возможностью остановиться и обдумать ситуацию.

Первым делом он решил посетить «Синий попугай». Заведение пользовалось репутацией одного из самых фешенебельных танц-залов, хотя в тусклом свете дня трудно было понять почему. Это место выглядело обшарпанным и грязным, да и его владелец — не лучше. Его нервная реакция на визит инспектора из разведотдела позволяла предполагать, что он в чем-то виновен, хотя и не обязательно в убийстве. Сейчас во многих подобных местах господствовал черный рынок выпивки.

Джозеф полагал, что его стоит порасспросить о Кармеле. Ее трагическая смерть потрясла всех. Она была прекрасной девушкой, на первых порах скромной, но яркой и способной к учебе. Ее заработки неуклонно росли за те пять месяцев, что она тут работала, она даже дважды получила по полкроны комиссионных за то, что уговорила клиентов купить по бутылке шампанского.

Джозеф решил не торопить события. Он знал, что появится позже, ближе к полуночи, когда заведение оживет. Настоящие вопросы могут подождать, пока остальные девушки заняты работой. Ему надо было поговорить именно с ними, потому что интуиция подсказывала ему, что убийца нацелился на Кармелу здесь, именно в этом помещении, а это означало, что кто-то видел его. Перед уходом он спросил, надежно ли охраняет полиция дверь «Только для офицеров». Так и было.

Майор Чедвик сообщил ему только имена двух других девушек, смерть которых вызывала подозрения, но в узком мирке Потрохов ему не потребовалось много времени, чтобы выяснить, где они работали. «Грязный Дик» и «Джон Буль» — оба заведения размещались в дальней части Потрохов, где узкая улица резко поворачивала к нижней оконечности Валлетты. Их расположение имело значение, потому что давало понять — это заведения низшего ранга, обслуживающие «рядовых и прочих». Деревянная вывеска, прибитая к потрепанной двери с висячим замком, гласила, что «Грязный Дик» закрыт на ремонт. Это было забавно; трех верхних этажей не существовало, и вместо них высилась груда камней, щебня и поломанных досок.

«Джон Буль», стоящий почти напротив, уцелел. Бар располагался в подвале, ступени вели прямо с улицы к утопленной в стене двери. Отсюда другие ступени спускались в мрачноватый сумрак. Заведение было гораздо больше, чем казалось с улицы, — лабиринт низких коридоров и глубоких альковов, сливавшийся с подвалами двух соседних домов. Бар и танцплощадка были в задней части помещения, которое даже в этот час освещалось лишь парафиновыми светильниками.

Потребовалось несколько секунд, чтобы глаза Джозефа привыкли к этому зрелищу. Бармен занимался стаканами, не проявляя никакого интереса к паре, сидящей у стойки. Девушкам, сгрудившимся у соседнего столика, тоже ничего не требовалось. Они перешептывались между собой.

Человек у стойки был британским ремонтником. Он, обмякнув, сидел на стуле понурив голову и тихо всхлипывал. Его спутница, мальтийская девушка с выцветшими светлыми волосами, обнимала его плечи. Она что-то шептала ему, какие-то утешительные слова, но то и дело скучающе закатывала глаза, веселя подруг, собравшихся у столика. Они, в свою очередь, с трудом сдерживали хихиканье.

Интуиция подсказывала Джозефу, что надо взять солдата за руку и вывести его из этой пещеры гарпий, но эти действия не соответствовали его миссии. Девушки за столом, когда он подошел, встретили его с неприкрытым равнодушием. Даже самый скромный британский служащий имел около двадцати шиллингов в неделю, которые мог потратить, что было значительно больше, чем мог себе позволить средний мальтиец.

Они слегка вскинулись, когда он спросил: «Как насчет выпить?»

Джозеф отлично знал, что не стоит заказывать выпивку самому; их комиссионные зависели от заказа. Самую молодую послали к стойке, и Джозеф убедился, что ему пододвинули стул. Он немедленно обратил внимание на самую старшую, пучеглазую девицу в грязной белой юбке. Стоит одержать верх над матерью-наседкой — и остальные последуют за ней.

— Что у него за история? — спросил он, кивнув в сторону всхлипывающего мужчины.

— Он потерял жену.

Голос у нее был хриплый от выпивки и сигарет.

— Я тоже.

— Так почему ты не плачешь?

— Ты не видела мою жену.

Он знал, что одержал над ними верх, когда они расхохотались.

— А где твое обручальное кольцо? — спросила мать-наседка, лучше разбирающаяся в таких вещах.

— Продал, чтобы бедные сиротки из Святого Иосифа могли поесть.

Это снова развеселило их, хотя они быстро погрустнели, когда он вспомнил Мари Фарруджиа. Несколько девушек перекрестились при упоминании покойной подруги. Джозеф и дальше вел свою игру. Он сказал, что был дядей Мари и сейчас здесь по некоей щекотливой причине. Речь идет о паре серебряных сережек, подаренных Мари одним из ее поклонников как раз перед смертью. Семья считает, что сережки должны быть возвращены тому британскому служащему, но беда в том, что они не знают, кто он такой.

Это известие вызвало бурное обсуждение за столом. Судя по количеству прозвучавших имен, Мари пользовалась популярностью у клиентов «Грязного Дика».

— Я думаю, что он мог быть подводником, — предложил свою версию Джозеф, но она была встречена пожатием плеч и холодными лицами. — Может даже, и офицер, разве что она соврала.

— Обычно они не заходили сюда, но все же как-то зашли.

— Специально переоделись.

— Они знали, где можно хорошо провести время.

— Очень хорошо провести.

— Если хотите, мы вам покажем, — сказала одна из девушек помоложе, хрупкое создание, которая в свое время должна была стать симпатичной.

Теперь они теряли интерес к своему гостю и лишь поддразнивали его. Он сделал последнее усилие вытянуть из них имя. Когда у него ничего не получилось, он извинился и оставил их заниматься своей выпивкой.

Мать-наседка поймала его около выхода.

— Скажи мне вот что — если ты дядя Мари, почему тебя не было на ее похоронах?

Она застала его врасплох.

— Ты коп?

— Да.

— Что все это значит?

— К тебе это не имеет никакого отношения.

— А могло бы.

— Ты что-то знаешь?

— Я знаю, что у меня племянник в тюрьме.

Ах вот в чем дело.

— За что его посадили?

— За грабеж.

Джозеф презирал грабителей.

— Кто-то может сказать, что тюрьма — самое подходящее место для грабителей.

— Кто-то может сказать, что она вообще не место для восемнадцатилетнего парнишки, который связался с плохой компанией и получил хороший урок.

Джозеф позволил молчанию продлиться еще немного.

— Это зависит от того, что ты можешь дать.

— Хочешь получить имя?

— Может быть, — сказал он, стараясь сдерживаться.

Она быстро глянула через плечо.

— У нее был какой-то мужчина. Я никогда не встречала его… Мари попросила меня не рассказывать о ее «особом друге» — так она его называла. И еще сказала, что он офицер на подлодке.

Джозеф почувствовал, как у него участился пульс.

— Продолжай.

— Вот так это было.

— Его звали?..

— Кен.

— Кен?

— Так она сказала.

— Без фамилии?

— Просто Кен.

Вполне возможно, что она врала. За столом он спрашивал, как звали офицера-подводника, а теперь она запросто называет его. Он в упор уставился в ее покрасневшие глаза. Он гордился своей способностью видеть ложь в глазах человека. Обстреливать его стремительными вопросами — это тоже помогало.

— Она никогда не описывала его тебе?

— Говорила только, что он высокий и симпатичный.

— Если они встречались не здесь, где могли видеться?

— Да мало ли где…

— Какого рода отношения у них были?

— Какого рода?..

— Ты знаешь, что я имею в виду. Требовали ли они уединения? Они куда-нибудь ходили?

— Она упоминала квартиру. Но не говорила, где она. Теперь она была взволнованна. И уже сожалела о своем решении поговорить с ним.

— Хорошо, — уже мягче сказал он. — Спасибо.

— А мой племянник…

— Если я смогу проверить, то вернусь и встречусь с тобой.

— Он еще ребенок и не должен быть в таком месте.

— Нет, должен. Но это не значит, что я не помогу.

Когда Лилиан пришла к нему домой в Нашшаре и рассказала историю о погибшей девушке и о том, как ее прикрывают, он согласился встретиться с майором Чедвиком лишь из доброго к ней отношения и личного знакомства. Насколько он понимал, на словах история эта выглядела слишком нелепой и несообразной… или слишком горячей, чтобы к ней прикасаться. Этот майор заставил его взглянуть на вещи по-другому. Дело было не в том, что он слишком много рассказывал о своих действиях. Джозефа тронула тихая убежденность этого человека. Если кто-то и играл с огнем, то это был майор Чедвик. То, что офицер в его положении готов отбросить все ради принципа, обязывало его самого взяться за эту долгую, тяжелую работу.

Он решил помочь, подчинившись какому-то внутреннему толчку, не веря, что ему удастся достичь прогресса за несколько коротких дней. И тем не менее в его распоряжении уже было имя: Кен. Он снова и снова крутил его в голове, проверяя звучание. Не слишком ли многого он хочет, спрашивая, настоящее ли имя убийца назвал Мари? Может быть. Но лучше оставаться скептиком, сказал он себе, когда лежал на матрасе, а мать вслух читала двоим своим детям историю о маленькой Красной Шапочке. Читала она хорошо, бегло и с выражением…

Он проснулся рывком, почувствовав чью-то руку на своем плече. Женщина не сопротивлялась и не отпрянула, позволив ему сориентироваться в полутьме, к которой его глаза медленно привыкали.

— Прости, — сказал Джозеф, выпуская ее запястье.

Он заметил, что, пока спал, его куртка сползла, открыв пистолет на поясе.

— Я надеюсь, они не испугались.

Он имел в виду ее детей, которых сейчас не было рядом.

— Зачем ты носишь оружие?

— Я полицейский.

— А где твоя форма?

— Я детектив.

Он сбросил ноги с кровати и потянулся за обувью.

— Как долго я спал?

— Часа два, может, чуть больше. Тут легко теряется представление о времени.

— Такая тут жизнь, — сказал он.

— Это не может длиться вечно. Прилетает много «спитфайров».

У нее были большие понимающие глаза и прямой взгляд.

— Можешь ли ты хранить тайну?

— Почти все время, — ответила она с намеком на улыбку.

— Они будут здесь послезавтра. Их будет больше, чем в последний раз, больше шестидесяти.

У нее блеснули зубы, когда она улыбнулась.

— Не могу поверить.

Джозеф протянул руку:

— Спорю на шиллинг.

— У меня нет шиллинга.

— Тогда заплатишь долг в рассрочку.

— Хорошо, — помолчав, сказала она, — но не могу обещать, что предложу тебе такие же благородные условия.

Они ударили по рукам, дав понять, что у них еще будет повод увидеться.

Когда он собрался уходить, женщина сказала:

— Хорошо бы тебе приложить питьевой соды на эту штуку.

Она имела в виду карбункул у него на шее.

— Питьевую соду? Вот уж не знал.

— Теперь будешь знать.

— А где мне ее найти?

— Вряд ли найдешь. Она закончилась несколько месяцев назад.

— Но все равно спасибо за совет.

— Не стоит благодарности.

Выйдя на слепящий солнечный свет, Джозеф остановился, чтобы до предела наполнить легкие свежим воздухом и взбодриться. Он чувствовал, что сон придал ему силы — или это было что-то еще, чего уже давно не ощущал? И он даже не спросил, как ее зовут. Да, в отношениях с женщинами он стал безнадежен.

Джозеф часто думал о том, как пришла к нему эта одинокая жизнь: маленький домик в Нашшаре, унаследованный от отца, который должен был перейти к его старшему брату Карлу, если бы тот не посвятил себя Господу, презрев все земные блага. В Карле была несокрушимая вера в способность человека ответить на все вызовы, которые предлагает ему Всемогущий; вот он, Джозеф, со своим библейским именем, безжалостно преследует тех, кто не придерживается меры.

Он привык полностью отдаваться своей работе, привык служить цели, которой себя посвятил, хотя сейчас уже не был так уверен в правильности выбора. Всегда находились готовые занять его место, и тем не менее он не мог уступить. Этим и объяснялась та странная половинчатость жизни, которую он вел.

Странно, что случайная встреча в бомбоубежище могла бросить вызов его усталому смирению. Он улыбнулся, вспоминая слова той женщины, веселые и дерзкие. «Не могу обещать, что предложу тебе такие же благородные условия».

Симпатичная женщина и к тому же забавная, думал он, открывая дверь в магазин военного обмундирования «Гристи».

Деревянная стойка полностью перегораживала пространство магазина, а на обитых фетром стендах, закрывавших стены позади нее, была пришпилена радуга шляп, беретов, эмблем и пуговиц. Застекленные некогда шкафы, стоявшие вдоль боковых стен, потеряли все стекла и теперь стояли пустые. За стойкой франтоватый мужчина с козлиной бородкой и в пенсне ругал продавщицу, которая спутала золотую тесьму. Когда вошел Джозеф, на лице его появилась растерянная улыбка.

— Чем могу вам помочь?

Джозеф показал свой значок и потребовал предъявить ему конторскую книгу. Управляющий неохотно ее протянул.

Конторская книга вряд ли фиксировала все покупки с начала месяца. За последние две недели тут не было записей о продаже наплечной нашивки подводника — с того дня, когда Кармела Кассар была найдена мертвой на улице, сжимая такую нашивку в руке. И что в этом удивительного? Солдатам, морякам и летчикам на острове было о чем думать, кроме исправности своей формы. Вряд ли поспешил это сделать и Кен, если предположить, что таково его подлинное имя, что именно он убил Мари Фарруджиа прежде, чем отправился убивать двух других девушек, и что мать-наседка не очень спешила даже ради своего племянника…

— Вы закончили? — осведомился управляющий.

Джозеф, бросив на него взгляд, заставил заткнуться, раздраженный тем, что его отвлекли, раздраженный обилием связанных с этим делом предположений, а также фактов и свидетельств, которые стоило принимать во внимание.

Он принялся листать конторскую книгу в обратном порядке — апрель, март, февраль, январь…

— У вас есть линейка?

— Линейка?

Не дожидаясь указаний, продавщица вынула ее из ящика и протянула Джозефу.

— Спасибо, — улыбнулся Джозеф, беря ее. С помощью линейки он быстро и аккуратно вырвал нужные ему страницы из конторской книги.

Управляющий был ошеломлен этим кощунственным действием.

— Не волнуйтесь, вы получите их обратно.

~~~

Тацит связался с ним в обычное время.

За последние несколько дней он не получал и не запрашивал сообщений, поэтому его аппаратура оставалась в деревянном ящике. Он мог представить себе раздражение Тацита, но ему никак не удавалось представить себе облик человека с этим кодовым именем. Он колебался между скромным характером, который легко недооценить, и более яркой личностью, похожей на Лутца Кеттельмана: высокий, раскованный, вежливый и симпатичный. Ему нравились темные лошадки, потому что он и сам был одной из них.

Послание вызвало улыбку на его губах. В первый раз Тацит обратился к нему по-английски.

«Молчание не всегда золото. Тацит».

Он ввел в машину ответ, пробежав глазами текст, прежде чем отправить его.

«А слова не всегда дешевы. Вергилий».

Выпад устроил его: обыграв ту же самую пословицу, он намекнул, что впредь за информацию неплохо бы платить и подороже. Он был выше мелких обид, особенно теперь, когда его планы шли своим чередом, но это не значило, что он откажется наказать их за то, что они попытались смешать его планы.

Прошло какое-то время, прежде чем он получил ответ от них. Он успел прочитать пару глав из своей книги. Поступившее требование было достаточно предсказуемо. Они хотели знать все, что он выяснил о дополнительных силах «спитфайров», направляющихся на остров. Есть ли у него точная дата прилета? Какое-то представление о количестве? Какие приготовления заметны на аэродромах? Как предполагается распределить самолеты? Короче, учли ли они свои ошибки за последнее время, и если да, то какие новые меры принимаются?

Он подумал, а не дезинформировать ли их? Эта идея развеселила его. Например, сообщить, что завтра с первыми лучами рассвета прилетают сто двадцать «Спитфайров-Марк-V». Это заставит Тацита рвать волосы на голове, если вообще у него они остались. Он представлял себе Тацита лысоватым на макушке.

Но как-никак он был хорошим парнем и отвечал на вопросы так точно, насколько возможно. Он даже подкинул дополнительный бонус, сообщив, что сегодня вечером стоит понаблюдать за базой гидропланов в бухте Калафрана. Хорошо рассчитанный по времени рейд может одним камнем убить двух птичек — уходящего губернатора и того, кто его заменит.

Когда все было сделано, он спрятал аппарат и прошел в гостиную. Там он налил большой стакан виски и включил граммофон. Сидя со стаканом в одной руке и сигаретой в другой, он обратился мыслями к Максу — симпатичному неисправимому Максу, который разрывается между двумя столь разными женщинами.

Беспокоила ли его эта ситуация, имел ли он о ней полное представление? Это была банальная головоломка, сошедшая прямо со страниц «Айвенго» или «Даниеля Деронды»: молодой человек, чье сердце разрывается между белокурым созданием близкого к нему вида и созданием смуглым и экзотическим. Сэр Вальтер Скотт и Джордж Эллиот оба предпочли бросить еврейку на пути их героев. Макс, похоже, не на шутку влюбился в мальтийку смешанной крови. Он знал, что Макс влюблен, потому что наблюдал за ним и издали, и вблизи, а язык тела был безошибочен.

Макс проявил себя весьма способным лицемером в отношениях с Митци. Даже когда наблюдал за немой игрой их губ с другого конца переполненной комнаты, а они думали, что не привлекают ничьего внимания, он мало что мог уловить из их личной истории. Почти ничего в их поведении не выдавало их. Ты должен был точно знать, что происходит, дабы увидеть это.

Он налил себе еще виски и вытащил блокнот из потайного места. Будь он другим человеком, мог бы проявить свою естественную симпатию к Максу. Даже хотел бы это сделать, будь такая возможность. Но об этом не могло быть и речи. Это стало очевидно, едва он начал писать.

Изображения потеряли свой глянец, как мокрая глина, затвердевшая на солнце. Потрескавшиеся и ущербные, эти маленькие изображения не вызывали желания заниматься ими. Он сдвинул их в сторону; хореография последнего акта должна быть предельно хороша. Наступающие дни будут бурными и непредсказуемыми. Он не мог точно назвать час, когда в небе появятся новые «спитфайры», или когда «Стойкий» уйдет в Александрию, или когда многочисленным игрокам, включая и его самого, придется погрузиться в неизбежный хаос.

Его размышления прервал нарастающий вой сирен. Очередной налет, третий за ночь. Он закурил сигарету, испытывая раздражение оттого, что это вмешательство вынудило его прервать нить мысли. Потушив свечу, он подошел к окну и раздвинул портьеры. Сине-белые пальцы прожекторов шарили по небу, упираясь в низкий полог облаков, наличие которых помогало немцам. Издалека он услышал рокочущий грохот приближающихся «юнкерсов», которых пока не было видно. Судя по звукам, их немного, всего несколько. Причина этого стала ясна несколько секунд спустя.

Они сотнями выпадали из облаков, оживая, — белые факелы на парашютах, фосфоресцируя, медленно опускались к земле, освещая облака снизу. Летели как рой светляков, превращая ночь в день, и под ними, обнаженной, лежала волнистая мозаика мальтийского пейзажа.

Он и раньше видел подобное зрелище, но никогда еще оно не разворачивалось с таким впечатляющим размахом. Он смотрел на него, пока не вспомнил, что это только безобидная прелюдия к разрушительному концерту взрывчатки. Уже появились другие бомбардировщики, которые несли в себе смерть, и воздух дрожал от угрожающего рева их моторов.

Открытие пришло к нему, когда прожекторы сошлись в одной точке первой волны самолетов, пробивших облака: это конец, неожиданный финал, при котором могут присутствовать Макс и Лилиан.