Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XI. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА И ПОРАЖЕНИЕ

Густав Крупп аккуратно занес в свою черную записную книжечку звонкие слова военного лозунга своих заводов: «Чем сильнее враг, тем больше честь». И честь первой победы Германии в войне 1914 года по праву принадлежит ему — правда, Бельгию никак нельзя было считать сильным врагом, но тем не менее ее быстрое завоевание следует поставить прежде всего в заслугу оружейнику империи. Однако обычаи войны требуют, чтобы почести воздавались сначала тем, кто ведет сражение, а поэтому сине-бело-золотой крест прусского ордена «За военные заслуги» был повешен на бычью шею генерала Людендорфа, обер-квартирмейстера 2-й германской армии. Автомобиль Людендорфа оказался 7 августа 1914 года у цитадели Льежа. Генерал постучал в ворота рукояткой сабли. Бельгийцы их открыли и сдались.

Когда сообщение об этом достигло императорской ставки, Вильгельм пришел в такой восторг, что обнял начальника Большого генерального штаба Гельмута фон Мольтке, племянника прославленного фельдмаршала, и, по словам Мольтке, «горячо расцеловал его». Карьера безвестного покорителя Льежа была сделана.

Однако стремительный взлет Людендорфа был, в сущности, иронией судьбы, поскольку сообщения о капитуляции Льежа оказались сильно преувеличенными. Церемония сдачи 7 августа, собственно, ничего не означала. Кайзер совершенно зря облобызал Мольтке-младшего. Город сдался, но его мощные форты продолжали оказывать сопротивление. Их мужественные защитники задержали наступление 1-й немецкой армии на три дня. А поскольку жесткий план Шлиффена требовал согласованного и одновременного продвижения всех немецких частей в Бельгии, форты Льежа удерживали два миллиона солдат противника. Германским войскам требовались осадные орудия. И тут героическая сага сменяется прозаической повестью о находчивости инженеров, о грубой силе и о пыхтящих солдатах. Передвижение черных колоссальных «Толстых Берт» весом 98 тонн каждая оказалось даже еще более трудной задачей, чем думали немецкие инженеры.

В ночь на 10 августа огромные мортиры в Эссене с помощью кранов, лебедок, воротов, домкратов и ломов взгромоздили на товарные платформы и все составы на железной дороге до Бельгии были загнаны на запасные пути, чтобы дать зеленую улицу «Бертам». На следующую ночь они пересекли бельгийскую границу, но в двадцати милях за ней составы встали как вкопанные: бельгийцы взорвали железнодорожный туннель, который находился в двадцати милях от крепости. Восстановить его не было никакой возможности, и в полночь немцы приступили к выгрузке орудий. Здесь инженерам пришлось гораздо труднее, чем в Эссене, так как в их распоряжении пе было подходящих транспортных средств. Грузовики ломались. Пробовали запрячь кавалерийских лошадей, но упряжь рвалась.

Дальнобойность «Больших Берт» была равна девяти милям, а потому их нужно было провезти всего одиннадцать миль по хорошей дороге, и тем не менее этот адский труд продолжался всю ночь и весь следующий день — крупповские великанши продвигались вперед при помощи грузовиков, лошадей и солдат. К вечеру 12 августа одну из них собрали и установили на огневую позицию; жестокое черное жерло, зияя, смотрело в небо. Двести человек орудийной прислуги хлопотали вокруг, а потом, надев особую, подбитую ватой форму, которая надежно прикрывала все жизненно важные органы, они отошли на триста ярдов и припали к земле. В 18.30 раздалась команда: «Огонь!» Была нажата кнопка электрического выключателя. Бельгийцы в фортах почувствовали, как содрогнулась земля — удар был так силен, что некоторые были готовы поверить, будто разверзлась преисподняя. Из темной пасти мортиры вырвалась первая «Хлопотунья Берта», взвилась на милю вверх, целую минуту неслась по воздуху и поразила цель — форт Понтисс — в самый центр. На тысячу футов ввысь к небесам взметнулся спиральный смерч из бетона, стали, человеческих мышц и костей.

Новое осадное орудие Круппа было оружием массового уничтожения людей. До защитников Льежа в бетонированных казематах, которые, как их уверяли, были способны выдержать прямое попадание любого современного снаряда, доносился приближающийся визгливый вой «Хлопотуньи Берты», затем снаряд впивался в железобетон и взрыватель замедленного действия вызывал детонацию тонны взрывчатого вещества. Час за часом длился кошмар, и лабиринт подземных ходов, соединявших разбросанные по тридцатимильному фронту, форты, заполнялся газами, огнем и людьми, которые, по свидетельству одного очевидца, «впадали в истерику и даже сходили с ума от томительного ожидания очередного выстрела».

Через сорок восемь часов все мощные укрепления, оборонявшие Льеж с севера и востока, были превращены в пропитанные кровью руины. Прежде чем капитулировать, один форт вынес сорок пять попаданий — но теперь на поле боя воцарилась короткая пауза. Паутипа фортификационных поясов была разорвана в клочья. И наступило затишье. Затем раздался стук кованых сапог. Немецкая армия двинулась вперед.

16 августа пал последний форт — под грудой обрушившегося кирпича было найдено бездыханное тело генерала, руководившего обороной Льежа, — и дьяволы Круппа, громыхая, двинулись дальше, чтобы положить конец длившимся уже неделю, но уже не столь стратегически важным осадам Намюра, Антверпена и Мобежа. По мере того как в ставку Вильгельма одно за другим поступали подробные донесения о ходе военных действий, он и его союзники стали постепенно сознавать, какую огромную роль в успехах немецкой армии сыграл этот маленький напыщенный штатский из Эссена. Хотя грудь Густава довольно поздно украсилась военными орденами, теперь он уже почти догонял Альфреда и Фрица Круппов. Каждый месяц его коллекция наград пополнялась новой побрякушкой.

В довершение всего Боннский университет решил, что Крупп не просто военный герой. Ученые мужи пришли к выводу, что снаряды «Толстых Берт» способствовали прогрессу человечества, а посему они присвоили ему степень почетного доктора философии.

Когда адмирал Тирпиц в феврале 1915 года, через пять месяцев после Марны, инспектировал верфь «Германия», он иронически прищурился на строящиеся подводные лодки и сказал Круппу: «А знаете, к этой войне они опоздают». Возможно, адмирал хотел сказать, что судьба войны будет решаться во Франции; возможно, он полагал, что уже спущенных на воду подводных лодок окажется более чем достаточно. Но и в том и в другом случаях он ошибся, а если он все-таки имел в виду первое, то его ошибка была поистине колоссальной. Ибо немецким подводным лодкам было суждено сыграть в этой войне очень большую роль, причем такую, какой не предвидел никто.

В дни, когда Тирпиц посетил Киль, Берлин как раз решил противопоставить английской морской мощи ничем не ограниченные действия своих подводных лодок, и вот утром 1 мая того же года капитан-лейтенант Швейгер, рыскавший в крупповской «U-20» у берегов Ирландии, торпедировал лайнер «Лузитания». Утонуло более 1100 человек, в том числе 138 сугубо гражданских американцев. В тот более гуманный век, когда от войны еще ждали рыцарского благородства, преднамеренное потопление пассажирского судна казалось невероятным. Президент США Вудро Вильсон составил протест в таких сильных выражениях, что государственный секретарь Уильям Дженнингс Брайан отказался его подписать. Однако нота все же была отправлена на Вильгельмштрассе — фактически это был ультиматум. В люксембургской штаб-квартире кайзер угрюмо поразмыслил над ней и отозвал свои подлодки, но смысл происшедшего был ясен. Вильсон сделал предупреждение: если швейгеров вновь спустят с цепи, Америка вступит в войну.

* * *

В эти первые месяцы герой Рура, осыпанный звездами за Бельгию, был занят планами аннексий и изучением статистических материалов о запасах сырья. Он с восторгом поддержал программу «Пангерманского союза», разработанную Генрихом Классом [35], который писал, что «Россия должна снова обратить свое лицо к востоку и ее необходимо вернуть к границам эпохи Петра Великого».

В ноябре 1914 года Густав составил для министра иностранных дел Готлиба фон Ягова и «еще некоторых моих друзей в правительстве» памятную записку о целях войны. Убежденный, что «мир можно и должно врагу продиктовать», Крупп отвергал самую идею переговоров. Он твердо верил, что Германская империя представляет собой ось Европы. Вокруг этой оси он хотел консолидировать тевтонскую «Срединную Европу» («Mitteleuropa»), которая включала бы Австро-Венгрию, нейтральные государства Голландии и Швейцарии, а также Скандинавию. Но сначала надо было поставить на колени Францию. Французскую территорию надлежало аннексировать до линии Мозель-Маас. Этот ошеломляющий план подкреплялся доводами, которые имперской ставке казались весьма разумными: «Франция, лишенная значительных запасов железа и угля, перестанет быть экономически опасной на мировом рынке или политически опасной среди великих держав».

Крупп далеко заглядывал в будущее. Он предвидел возрождение Польши, как «буферного государства», с германизированной полосой между этой Польшей и Германией — «крепким засовом» против притязаний Польши на прусские земли, некогда подчинявшиеся власти Варшавы. Он предвкушал возникновение огромной тевтонской колониальной империи в Центральной Африке («Mittelafrica»), окруженной военно-морскими базами и угольными станциями. Он доказывал: «Если эти задачи будут осуществлены, германская культура и цивилизация возглавят прогресс человечества; во имя достижения такой цели стоит сражаться и побеждать, проливая благородную кровь». Но отделаться одним только пролитием благородной крови было нельзя. Необходимо было навсегда подчинить Бельгию. Густав считал, что и северное побережье Франции тоже, пожалуй, стоило превратить в провинцию рейха и, что еще важнее, владычество в Ла-Мапше должно было принадлежать только кораблям, спущенным с кильских стапелей.

Вопросы сырья, хотя и гораздо более скучные, требовали безотлагательного решения. Маги и волшебники «ИГ Фарбениндустри» творили чудеса с эрзацами, но ничем нельзя было заменить основные руды, в которых нуждались адские котлы Эссена. Густав предвидел эту проблему, и, в частности, именно поэтому он вкладывал такие большие капиталы в иностранные фирмы. Скандинавия верила в свободу предпринимательства, а потому Норвегия и Швеция были по-прежнему открыты для него, и оттуда непрерывным потоком текли редкие сопутствующие материалы, которые обеспечивали наилучшие качества серебристо-серым сплавам в Эссене, Рейнхаузене, Аннене, Киле, Хамме и Магдебурге. Для пущей безопасности на верфи «Германия» было сконструировано уникальное судно, которое могло пренебрегать морской блокадой, установленной союзниками, без риска оскорбить чувствительность Вудро Вильсона. Это была грузовая подводная лодка с грузоподъемностью 800 тонн и радиусом действия, позволявшим ей пересекать Атлантический океан. Лодка эта, названная «Дойчланд», была спущена со стапелей 23 июня 1916 года и немедленно начала доставлять руду и каучук из колоний.

К этому времени крупповская империя настолько преобразилась, что ее призванные на военную службу подданные, приезжая в отпуск, с трудом находили свои дома. В начале войны число служащих и рабочих фирм составляло 82 500 человек, и примерно половина из них была занята в Эссене. Эта цифра сразу выросла до 118 тысяч человек, а затем и до 150 тысяч человек, включая 20 тысяч женщин —они в подавляющем большинстве выполняли деликатную операцию вставки взрывателей. Трудясь в две смены по двенадцать часов — собирая орудия, лафеты и снаряды, изготовляя корабельную броню,— рабочие видели, как вокруг буквально за сутки вырастают заводские корпуса. За первый год войны в одном Эссене было построено и оборудовано 35 больших заводов. В январе 1915 года был закончен проект завода боеприпасов площадью 23 тысячи квадратных ярдов, а в июле он уже выпускал снаряды.

Объем выпускаемой продукции, казалось, достиг невероятных размеров. В первый год войны Эссен поставил армии свыше 900 полевых пушек и 300 легких гаубиц. За второй год — новый завод боеприпасов выпустил почти 8 миллионов снарядов. А на третий год Крупп достиг совсем уже ошеломляющих результатов: каждый месяц с конвейеров сходило 9 миллионов снарядов и 3 тысячи орудий.

Восхищенный император слал Густаву поздравительные телеграммы. После Ютландского сражения 1916 года он телеграфировал Круппу, что «нашим успехом мы были обязаны нашим превосходным орудиям и броне, но болев всего разрушительной силе наших снарядов. Посему эта битва — день торжества и заводов Круппа». Исход Ютландского сражения не был таким решающим, как полагал кайзер. Правда, немецкий флот потопил 14 военных кораблей англичан, которые пустили на дно 11 немецких судов и понесли вдвое большие потери в живой силе. Но англичане все-таки сохранили господство на море. Ютландское сражение кончилось вничью, и это объяснилось отчасти тем, что корабли обеих сторон были одеты в одну и ту же броню. Довоенные контракты нельзя было расторгнуть задним числом. Во Франции английские снаряды, которые падали, не разорвавшись, за немецкими линиями, несли на себе крохотный штампик «КР 96/04» — в 1896 году Виккерс взял лицензию на запатентованный еще Фрицем Круппом взрыватель, а в 1904 году это соглашение было возобновлено, с тем чтобы Виккерс отчислял один шиллинг три пенса с каждого снаряда. Во время войны соглашение юридически сохраняло полную силу и обе фирмы учитывали его в своих бухгалтерских книгах: Виккерс — в счетах, помеченных «К», а Густав — под простой формулой, согласно которой Виккерс был должен ему по 60 марок за каждого убитого немецкого солдата.

Несмотря на закон о трудовой повинности, который распространялся на всех трудоспособных немецких мужчин в возрасте от 15 до 60 лет и обязывал здоровых немецких женщин работать на военных заводах, в Германии все-таки не хватало рабочих рук. Осенью 1916 года германский военный губернатор Брюсселя получил приказ, обязывающий бельгийских граждан трудиться на рурских заводах.

Введение этой насильственной трудовой повинности в значительной мере было делом рук Круппа. 27 августа 1916 года Румыния вступила в войну на стороне союзников. На следующий день Гинденбург был назначен начальником Большого генерального штаба, а Людендорф — его генерал-квартирмейстером. Власть этих двух людей была практически безгранична. Возвращаясь через Бельгию после поездки на Западный фронт, Людендорф 8 сентября встретился с Круппом и Карлом Дуйсбергом из «Эльберфельдер фарбенфабрикен» — двумя наиболее влиятельными промышленниками империи. Людендорф так писал об этом свидании: «... я обсудил этот вопрос (военное производство. — У. М.) с г-ном Дуйсбергом и г-ном Круппом фон Болен унд Гальбах. По их мнению, наши запасы сырья позволят увеличить производство, если будет решена проблема рабочих рук». Людендорф решил ее с помощью вышеупомянутого приказа. В результате бароны фабричных труб смогли заверить правительство, что «ресурсы, находящиеся в распоряжении немецкой промышленности, таковы, что она способна на протяжении долгих лет снабжать нашу доблестную армию и верных союзников всем необходимым оружием и боеприпасами». Этот бесцветный тевтонский бюрократический язык производит страшное впечатление. Ведь речь шла не о запасных частях для машин. Они распоряжались судьбами людей.

Смысл заявления рурских баронов сводился к тому, что война идет прекрасно, промышленность в отличном состоянии и так может продолжаться до бесконечности, если только хватит людских ресурсов. Таково было их отношение к насильственной вербовке бельгийских рабочих; в том же тоне они говорили и о собственных солдатах. Однако не следует думать, будто это бездушие было свойственно только кайзеровской Германии. Оно наблюдалось во всех столицах воюющих держав.

* * *

Крупп построил 148 подводных лодок, и Гинденбург с Людендорфом хотели их использовать. В начале 1917 года Вильгельму пришла в голову мысль, которую он счел блестящей. По его приказанию министр иностранных дел Германии послал телеграмму мексиканскому правительству, предлагая Мексике вторгнуться в США и вернуть себе Техас, Нью-Мексико и Аризону. Если американцам придется драться на своем континенте, объяснил кайзер своему двору, они не смогут вступить в войну с центральными державами. Англичане расшифровали телеграмму, которая затем была опубликована во всех американских газетах и вызвала в США бурю негодования, особенно в Техасе. Большой генеральный штаб в Берлине настойчиво требовал действий, и Вильгельм послал за Густавом. Кайзер сказал ему, что основные усилия сейчас надо сосредоточить на строительстве подводных лодок. Крупп поспешил в Киль и предпринял полную реорганизацию верфи «Германия». Через два месяца воды Атлантического океана то и дело закипали белыми бурунами торпед. Президент Вильсон попытался уклониться от неизбежного, вооружив торговые суда, но, когда командиры немецких подводных лодок стали топить суда, возвращающиеся в Америку, он сдался и 6 апреля 1917 года конгресс США объявил Германии войну.

Вначале казалось, будто риск, на который пошли немцы, вполне оправдался. Хотя союзники потопили 50 немецких подводных лодок, в октябре 1917 года подводный флот Германии благодаря Круппу насчитывал 134 лодки, а ущерб, нанесенный судоходству союзников, даже превзошел ожидания немецкого командования. Только в апреле были потоплены суда общим водоизмещением 875 тысяч тонн. Продовольственные рационы в Англии были урезаны и продолжали сокращаться. Правительство делало все, что могло — призывные повестки присылались увечным, душевнобольным, а иногда и покойникам, — но этого было недостаточно. Одно британское судно из четырех пускалось ко дну. Запасов зерна на Британских островах оставалось только на шесть недель. В конце концов адмиралтейство согласилось на меру, предложенную премьер-министром Ллойд-Джорджем,— организовать конвоирование торговых судов. И сразу же это дало блистательные результаты. Одновременно на английских судоверфях усиленно строились эскадренные миноносцы и проектировались глубинные бомбы, что также помогло обуздать «черные сигары» Густава. У англичан осталось еще достаточно транспортных судов, чтобы перебросить через Атлантический океан американские экспедиционные силы так быстро, как этого требовала обстановка.

Почти одновременно с предпринятым Людендорфом весенним наступлением 1918 года немцы приступили к артиллерийскому обстрелу Парижа. Он начался 23 марта, ровно через двое суток после первой атаки, когда артиллеристы заняли только что захваченную часть лаонской линии обороны вблизи Крепи, и закончился после «черного дня 8 августа», когда англичане, сосредоточив под Амьеном почти 500 танков, прорвали немецкие линии и продвинулись вперед на восемь миль. В течение этих 139 дней каждые 20 минут по французской столице выпускалось по снаряду.

Бомбардировка была бессмысленной и больше, чем все другие немецкие зверства, включая и действия подводных лодок, ассоциировалась с именем Круппа. Но вместе с тем это было выдающееся техническое достижение. Это орудие известно всему миру как «Большая Берта», однако между короткоствольной осадной мортирой, которая принесла Германии первую победу в Льеже, и «Парижской пушкой» с длинным сужающимся к дулу стволом, сыгравшей такую эффектную роль в ее последнем наступлении, не было ни малейшего сходства. «Берты» посылали снаряд весом в тонну на девять миль. Вес снаряда «Парижской пушки» был во много раз меньше — от 200 до 230 фунтов, а ее калибр составлял только 21 см, то есть был вдвое меньше, чем у «Берты»-мортиры. Исключительность «Парижской пушке» придавала ее дальнобойность. Вначале она конструировалась, как военно-морское орудие. Осенью 1914 года крупповский конструктор Раузенбергер, работая в Меппене с исходной моделью, усовершенствовал ствол, получив дальнобойность 35 миль. За 41 месяц экспериментов он довел это расстояние до 81 мили. И одновременно добился большей точности, так что, хотя лаонская линия находилась от Парижа в 77 милях, первый снаряд разорвался на площади Республики.

Орудие обслуживали 60 моряков под командованием адмирала. Все они прошли специальную подготовку, так как их 150-тонная чудо-пушка требовала особых забот. Разница в 30 фунтов между снарядами не была случайной. Моряки получили инструкции перед каждым выстрелом предварительно нагревать снаряд в подземной камере, а после каждой серии снимать ствол с цапф и «выпрямлять» его. Каждый выстрел слегка расширял канал ствола. Поэтому продолговатые снаряды были пронумерованы, и каждый следующий был чуть длиннее и толще предыдущего. Калибр не был постоянным. Хотя он официально значился как 8,3 дюйма, на практике он изменялся от 8,2 до 8,4 дюйма. После 65 выстрелов ствол выходил из строя и его надо было менять.

Казалось бы, назначать флаг-офицера к единственной пушке — нелепость, однако этому флаг-офицеру приходилось иметь дело с приборной доской, не уступавшей по величине приборной доске линкора. Каждому выстрелу предшествовали сложные экскурсы в высшую математику. Командир орудия и его штаб внимательно изучали самые последние сведения об атмосферном давлении, влажности, температуре и кривизне земной поверхности. Ни один артиллерийский наблюдатель не мог, конечно, увидеть, что происходит за 80 миль от него, и им приходилось узнавать о промахах и попаданиях из сообщений шпионов в Париже. После команды «огонь!» снаряд по дуге уходил в небо, достигая уже в ионосфере максимальной высоты 26 миль. Результаты попаданий были очень неодинаковы. За 20 недель обстрела французской столицы погибло более тысячи парижан, но выпадали дни, когда агенты сообщали только о нескольких поврежденных карнизах. Особенно внушительные цифры были получены 29 марта, когда снаряд пробил крышу церкви Сен-Жерве и взорвался во время богослужения, убив девяносто одного молящегося и ранив более ста. Но общие результаты вряд ли могли оправдать те 35 тысяч марок, в которые обходился каждый выстрел.

В конце августа 1918 года Людендорф вызвал к себе Круппа и других крупнейших предпринимателей — Дуй-сберга, Стиннеса и Баллина, подвел их к своей карте и показал им, насколько непоправимым стало положение. Он высказал пожелание, чтобы промышленники тут же отправились к кайзеру и открыли ему глаза на реальную ситуацию. Выйдя от Людендорфа, они все посмотрели на Густава, как на своего признанного вожака. Но Крупп не мог открыть глаза Вильгельму, потому что его собственные глаза были крепко зажмурены. Вместо этого он благосклонно выслушал императорских прихлебателей, которые, подойдя к четырем магнатам, объяснили им, что генерал Людендорф настроен неоправданно пессимистично, что на фронте вот-вот начнется перелом и что император никогда им не простит, если они явятся к нему пророчить поражение. Густав одобрительно кивнул, остальные пожали плечами, и депутация тут же потихоньку разошлась.

Безусловно, из здания Главного управления фирмы в Эссене открывался менее мрачный вид, чем из Большого генерального штаба Людендорфа в Берлине. Сюда непрерывно продолжали поступать заказы на военное снаряжение. Орудия и снаряды, как и прежде, безостановочно сходили с конвейеров. Верфь «Германия» приступила к массовому выпуску подводных лодок; несмотря на все меры, принимавшиеся английским флотом, в море еще никогда за время войны не выходило одновременно столько немецких подводных лодок. После «траурного дня» амьенского прорыва Берлин прислал срочный заказ на 85 танков. Армии требовались броневики и зенитные орудия — у конструкторов уже были готовы чертежи. Ежечасно Гусштальфабрик выпускал 4 тысячи снарядов и каждые 45 минут новенькую, с иголочки пушку, а восторженные сообщения из Меппена давали все основания полагать, что три новых орудия (тяжелая, но обладающая чрезвычайно большой подвижностью гаубица, а также четырех- и шестидюймовая полевые пушки) настолько превосходят все, чем располагают артиллерийские парки союзников, что с их помощью, несомненно, удастся прорвать Западный фронт.

Конечно, приятнее было думать об успехах, чем о неудачах, и Густав думал и тратил много времени на штудирование отчетов своего казначея Хаукса. О, это было упоительное чтение! С августа 1914 года его концерн расплатился за строительство всех новых предприятий и тем пе менее получил колоссальную общую прибыль в 432 миллиона марок, хотя впоследствии Крупп любил повторять, «что с первых дней войны главным принципом стало то, что владельцы предприятий пе хотели зарабатывать никаких денег на войне». Разумеется, эта прибыль (за исключением капитала, секвестрованного в Голландии, который был окружен такой глубокой тайной, что члены совета директоров не говорили о нем даже между собой) оставалась только на бумаге. А победа союзников превратила бы эту бумагу в бросовую. Более того, если Людендорф был прав, Круппу грозило пе только банкротство: дипломаты из нейтральных стран присылали все новые сообщения о заведенном союзниками официальном списке военных преступников, и, к негодованию Густава, он значился там одним из первых. И еще эта возмутительная статья во влиятельной «Литтелс ливинг эйдж» от 4 мая 1918 года. Она попала в Рур осенью того же года через Скандинавию, и один из директоров фирмы, владевший английским языком, пролистывая газету, наткнулся на редакционную статью, в которой говорилось, что эссенский пушечный король несет за войну не меньшую ответственность, чем сам император.

Конечно, все это была работа Мюлона. Он только что опубликовал свой дневник под невероятным заголовком: «Европейский вандал. Разоблачение внутреннего механизма германского стремления к мировому господству и его ведущие к варварству последствия». Автор — Вильгельм Мюлон, один из бывших директоров концерна «Крупп». Неслыханная гнусность! Но Густав знал англичан — они, конечно, слишком разумны, чтобы поверить такой слюнявой чепухе. С ними можно иметь дело. Несомненно, они возмущены и оскорблены не меньше его самого. И все-таки было страшновато читать в «Литтелс ливинг эйдж», что «судьбы страны и фирмы сплетены воедино и, если Германия падет, Крупп и его концерн падут вместе с ней».

♦ ♦ ♦

Тем временем неминуемая катастрофа с каждым днем надвигалась все ближе. Местные сражения одно за другим стирали с военных карт весенние достижения Людендорфа. Немцев теснили по всему фронту, и Фош разрабатывал «арпеджио» наступлений, на «линию Гинденбурга». «Все должны атаковать, когда могут, так сильно, как могут, и так долго, как могут», — сказал он. И еще «Здание начинает трещать. Все — в бой!»

В Германии все, кого слушал кайзер, уговаривали его кончать войну, пока еще возможно, приняв любые условия. На третий день решительного наступления союзников Гинденбург потребовал, чтобы переговоры о мире были начаты «немедленно». Но Вильгельм не мог или не хотел согласиться: он цеплялся за корону и за несбыточные надежды, а катастрофа быстро надвигалась.

27 октября 1918 года Людендорф ушел в отставку, и его преемником стал генерал Вильгельм фон Тренер. 3 ноября в Киле восстали моряки военного флота, отказавшиеся выполнить приказ выйти в море, чтобы сокрушить англичан или погибнуть. Четыре дня спустя началась революция в Мюнхене, и принц Макс Баденский, новый канцлер, сообщил Вильгельму, что монархию может еще спасти только его немедленное отречение от престола.

В Берлине была провозглашена республика. 10 ноября 1918 года Гинденбург и Тренер сообщили императору, что не могут больше гарантировать верность армии. Только это наконец подействовало на Вильгельма, и он бежал в Голландию...

На другой день в пять часов утра представители Германии подписали в Компьенском лесу условия перемирия, продиктованные Фошем. Огонь должен был быть прекращен шесть часов спустя. Генералы могут торговаться из-за формулировок, но солдаты знали, что это не просто перемирие. Это был конец войны — конец всех войн на земле, как им казалось, и, как повсюду многозначительно подчеркивали авторы газетных передовиц, он наступил в одиннадцать часов одиннадцатого дня одиннадцатого месяца.

Однако на сей раз все же оказались правы генералы: перемирие было долгим, но миром ему так и не суждено было стать, об этом свидетельствовали многие признаки—их надо было только уметь верно истолковать. Кончилась целая эпоха. Дверь истории захлопнулась за принцами, монархами, раззолоченными маршалами и вымуштрованными маленькими регулярными армиями.

Настроение в Германии было разное. Уже начались поиски козлов отпущения, которые очень скоро завершились тем, что гражданские лица, подписавшие условия перемирия, были окрещены «ноябрьскими преступниками». Несколько месяцев спустя Людендорф и Гинденбург, армии которых были разгромлены во Франции, создали миф, проливший целительный бальзам на воспаленное воображение нации. Обедая как-то в Берлине с главой английской военной миссии, Людендорф пожаловался, что Большой генеральный штаб никогда не находил настоящей поддержки у штатских в тылу. «Вы хотите сказать, генерал, что вам нанесли удар в спину?» — весьма удачно спросил англичанин. Людендорф даже вздрогнул. «Нанесли удар в спину? Вот именно! — подтвердил он взволнованно. — Нам нанесли удар в спину!» Когда Гинденбургу передали этот разговор, он, забыв о том, как сам в панике требовал немедленного заключения мира, сообщил стране и глазом не моргнув, что, «по очень точному выражению английского генерала, немецкой армии был нанесен удар в спину».

Истинное отношение каждого немца к происходившему можно определить по его реакции на ноябрьскую катастрофу. Поведение Густава Круппа в те дни тоже говорит о многом. Вильгельм бежал, убедившись, что он больше не может быть кайзером, а Крупп впал в прострацию, едва Берлин аннулировал все контракты и прекратил все выплаты концерну. Этот крах произошел 8 ноября.

Густав решил закрыть заводы — рабочие, заступавшие на смену утром 9 ноября, остановились перед запертыми воротами. Прессы, маховики, приводные ремни, паровые молоты застыли в неподвижности. Впервые на памяти самых дряхлых старожилов Эссена на Гусштальфабрик наступило безмолвие.