Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава V. «ВЕЛИКИЙ КРУПП»

Встреченная с должным благоговейным трепетом Германская империя 1871 года была конгломератом четырех королевств, пяти великих герцогств, шести герцогств, семи княжеств, трех вольных городов и имперской территории Эльзас-Лотарингии, объединенных верховной властью единого германского кайзера или, как стали называть его придворные чипы, «всевысочайшего». Новая империя должна была по идее отличаться более широкими, просвещенными взглядами. Но объединение немцев в одно целое произошло слишком стремительно.

Юнкерство — эта основа нового рейха — сохраняло и в новых условиях свое типично прусское слепое упорство, которое раньше мешало военным заправилам Пруссии понять ценность эссенских пушек, а теперь, как это ни странно, сводило на нет все усилия Круппа, да еще в такой момент, когда, казалось бы, наступил час его торжества. Каждое сражение — от Верта до Парижа — ясно подтверждало, что в период войны крупповская сталь была дороже золота. Эту истину признал весь мир, включая Китай и Сиам. Даже такая отдаленная страна, как Чили, постучалась в дверь Гусштальфабрик, пригласив крупповскую миссию в свою столицу Сант-Яго. Все это было известно конкурентам Эссена: коммивояжерам Армстронга и Шнейдера-Крезо посылались шифрованные депеши с приказом днем и ночью следовать по пятам за агентами Альфреда. Понимали это и более проницательные немцы.

И все же военные специалисты штаба «всевысочайшего» расходились в оценке значения «Фирмы», как теперь в просторечье называлась фирма «Крупп». Подбельски пытался убедить «всевысочайшего», что увеличение начальной скорости снаряда «не имеет особого значения». Продолжая питать непримиримую вражду к Круппу и в послевоенный период, Роон предлагал, чтобы кайзер отдал на слом свои стальные орудия и ввел снова бронзовые пушки.

Альфред наносил ответные удары. Он был уверен, что «французы, сознавая свою отсталость по части артиллерии», энергично возьмутся за быстрое перевооружение; чтобы закрепить победу, Германия должна быть «впереди их». 13 апреля 1871 года, через шесть недель после того, как новое Национальное собрание Франции в Бордо приняло условия мирного договора, Альфред, находясь в Берлине, писал Мольтке:

«...Разрешите почтительнейше сообщить Вам, что я проектирую сооружение испытательного полигона для всех видов орудий, так как, при достигнутой уже степени эффективности стрельбы и возможном ее усовершенствовании в будущем, в стране пока нет соответствующего места, которое годилось бы для такой цели с точки зрения безопасности и удобства наблюдения. Территория его должна быть расположена у железной дороги и вблизи моего предприятия или по крайней мере около административного района Дюссельдорфа».

В ответ Мольтке посоветовал Альфреду обратиться по данному вопросу к «его превосходительству военному министру фон Роону». Писать так было бестактно: фельдмаршал знал о крайне напряженных отношениях между Круппом и Рооном. Тем не менее Крупп «бросил перчатку» Роону, доказывая ему в своем письме от 17 апреля, что «быстрое перевооружение» Германии абсолютно необходимо, и обещая «внести 25 тысяч талеров для покрытия расходов по самым тщательным испытаниям, которые, как можно надеяться, будут проведены между стальными и бронзовыми полевыми орудиями».

Ответное письмо военного министра от 22 апреля привело Альфреда в ярость. В настоящий момент, сообщал Роон, он воздержится «от каких-либо определенных высказываний по поводу предложений» Круппа, хотя он немало удивлен «той легкостью», с какой тот относится «к своим собственным финансовым интересам». На следующий день Альфред обратился с письмом непосредственно к кайзеру. Он повторил свою просьбу об организации «сравнительных испытаний». Крупповская пушка, которая сокрушила Луи-Наполеона, говорил он, уже устарела. Сейчас требуется начальная скорость снаряда в 1700 футов. Альфред готов представить соответствующее орудие на испытание и хочет снабдить армию Вильгельма двумя тысячами таких пушек.

Частным образом Вильгельм был склонен согласиться с Альфредом; кайзер заявил Подбельски, что тот говорит ерунду. Бисмарк тоже соглашался с Круппом, что большую часть контрибуции, полученной победителями, следует истратить на укрепление новой границы для защиты от мстительных французов. Но сейчас было не время грубо нажимать на Роона. В своей области он тоже внес большой вклад в создание новой империи. Проведенная им реорганизация армии сделала возможной молниеносную мобилизацию 1866 и 1870 годов, и весь генералитет прекрасно знал это. Позднее Роона можно будет перехитрить. А пока «пушечному королю» посоветовали набраться терпения. Но терпения Альфреду как раз и не хватало. В течение пяти недель он «стоял лагерем» в Берлине под носом у военного министерства и напоследок в письме к Фойгтс-Ретцу от 1 мая 1871 года поклялся: «Я приложу все усилия к тому, чтобы вооружить Пруссию новейшим оружием, и буду бороться против растущего стремления самых влиятельных людей вернуть в армию бронзовые пушки». Тем не менее Крупп возвратился в Рур, потерпев поражение.

Он становился уже несколько стар для такой напряженной борьбы. Альфред чувствовал, и не без основания, что фабриканты оружия, как и армия, имеют право на мирную передышку. Его частная жизнь оставалась по-прежнему неустроенной. В апреле этого года у него не было даже нормальных бытовых удобств. Из-за неудачного выбора им строительного материала (не говоря уже о столь же неудачном исполнении им обязанностей архитектора) вилла Хюгель продолжала оставаться без крыши. Альфред ожидал, что с подписанием мирного договора с Францией возобновятся поставки известняка из Шантильи, но в Париже возникла Коммуна, вслед за тем вспыхнула гражданская война, и каменоломни не действовали до осени. По той же причине Круппам нельзя было попасть в Ниццу; поэтому в середине сентября Альфред повез жену и семнадцатилетнего сына в Англию. Они устроились на зиму в Торки, который понравился Берте, потому что посаженные там средиземноморские пальмы напоминали ей Ривьеру.

Берта Крупп лениво слонялась без дела или сидела в шезлонге на берегу моря. Рьяный ботаник, юный Фриц собирал свои гербарии. Альфред же неустанно бомбардировал Германию письмами. Обилие его торкийской корреспонденции наводит на мысль, что он только этим и занимался. В самом деле, Альфред по-прежнему направлял елейные послания в Берлин, уверяя кронпринца, что «я с утра до вечера любуюсь Вашим портретом». Директорам фирмы он посылал подробные инструкции о том, как надо чистить котлы, предостерегая против «применения руды низкого качества, которая может погубить завод», а также наставления морального характера и некоторые распоряжения относительно строительства виллы.

2 марта 1872 года Альфред писал генералу Фойгтс-Ретцу: «С тех пор как я нахожусь здесь, все мои думы связаны только с постройкой дома в Эссене». Это было неверно. В том же самом письме он просит генерала сообщить ему, «какого успеха Вы и князь Бисмарк добились у кайзера». Голословные утверждения Королевской испытательной комиссии можно быстро опровергнуть, считал он, «поскольку мой эссенский испытательный комитет внимательно разобрался в них и в состоянии незамедлительно ответить на любой вопрос».

* * *

Между тем в Эссене возникли разногласия между советом директоров и техническим отделом фирмы. Этот спор не имел существенного значения, но «пушечному королю» все же пора было возвращаться домой. Кстати, Фойгтс-Ретцу удалось организовать в Тегеле испытания бронзовых и стальных орудий. Круппа ожидало восторженное описание этого события, составленное генералом: «...Недавно было проведено в больших масштабах испытание орудий с самыми блестящими результатами... и благодаря этому разумно мыслящее большинство членов испытательной комиссии высказалось в пользу Вашей пушки, как единственно пригодной для нашей артиллерии». В результате, сообщал генерал, Бисмарк «теперь впрягся в Вашу триумфальную колесницу со всей присущей ему напористостью». Торжествуя, Альфред написал поперек всего листа: «Теперь великий вершитель судеб Германии действует заодно с нами!» — и направил письмо Фойгтс-Ретца членам совета фирмы для ознакомления. Он обещал Берлину поставить тысячу пушек в текущем году и вторую тысячу к концу 1873 года.

В январе русский царь заказал Круппу 500 пушек, оговорив калибр и конструкцию, чтобы орудия могли стать «столь же сокрушительными по своему действию», как прусские, но Альфред распорядился сделать пушки для Санкт-Петербурга «более тяжелыми и поэтому менее маневренными». Если такое указание кажется довольно-таки нечестным по отношению к клиенту, который, в сущности, был гораздо более щедрым, чем Берлин, то здесь следует иметь в виду щекотливое положение Круппа. Проталкивая в Берлине свой контракт, он неоднократно утверждал, что во всех случаях руководствуется только чувством патриотизма.

Круппу предстояло поставлять орудия одновременно Германии и России. Но при существующей производственной мощности Гусштальфабрик было явно не по силам выпускать ежедневно по четыре безупречно сделанных гигантских ствола и выполнять, кроме того, другие обязательства. Поэтому Альфред решил расширить свое предприятие. Тратить на эту цель свой капитал он фактически начал, еще будучи в Англии. Из Торки Альфред дал указание купить контрольный пакет акций у горнорудной компании «Орконсера», которая должна была приступить к разработке оцененных в миллион долларов залежей железной руды около Бильбао, в Испании. Размышляя над проблемой транспортировки этой руды КЗ района Бискайского залива, Крупп решил, что ему нужен свой флот. «Фрахт на английских судах непомерно высок»,— объяснял он в июле члену совета фирмы Эйхгофу, договариваясь о постройке четырех судов с голландскими верфями в Флиссингене и Роттердаме. Эта сделка была только началом его новой экспансионистской лихорадки. В Германии он уплатил сразу за триста шахт и купил предприятия двух своих конкурентов: «Германсхютте» в Нейвиде и «Иоганнесхютте» в Дуйсбурге. Один только завод Иоганнесхютте имел четыре доменные печи, а Крупп купил оба завода по повышенным ценам. Концерн «Крупп» явно шел на большой коммерческий риск.

В новой Германской империи широко распространилось увлечение куплей-продажей. За период между 1871 и 1874 годами немецкая тяжелая индустрия удвоилась, и, хотя никто из промышленников не достигал размаха Альфреда Круппа (он увеличил свой дебет на 32 миллиона марок), фактически каждый, кто располагал какой-то суммой капитала, пускался в рискованные операции. Разжигаемое топливом из французских репараций, пламя азарта разгоралось все ярче и ярче. Даже осторожный Бисмарк тайно, пользуясь услугами своего маклера Блейхрёдера, принимал участие в биржевой игре, правда, на сравнительно скромные суммы. Политика «железа и крови» сменилась лозунгом «Обогащайтесь!». Затем наступил кризис. В сентябре 1873 года французы произвели последний платеж. Вслед за этим началось падение биржевого курса, сопровождавшееся крахом целого ряда венских банков. Биржевый кризис, охватив весь Европейский континент, перекинулся за Атлантический океан и нанес удар Уолл-стриту. 20 сентября нью-йоркская биржа была вынуждена закрыться на десять дней.

Совершенно очевидно, что в сложившейся обстановке Альфреду следовало сократить свои расходы. Но в данном случае он действовал как сын своего отца. Вместо сокращения расходов он увеличил свою краткосрочную задолженность (уплатив 900 тысяч марок за одну шахту и 4 миллиона марок за другую). Он был фанатически убежден, что именно теперь наступил самый благоприятный момент, чтобы создать путем скупки максимальные резервы сырья. Kpyпп хотел иметь прочную материальную базу для своего сына, внука и правнука.

На бумаге Альфред был владельцем крупнейшего промышленного объекта в Европе. Однако, когда наступило время для погашения краткосрочной задолженности, выяснилось, что все здание фирмы едва держится, так как, говоря образно, построено на песке. Каждый день откуда-то выплывали огромные суммы по текущим долговым обязательствам. Казалось, возможен только один выход из тяжелого положения — превратить единоличное владение Круппа в собственность акционерной компании. Альфред отверг этот вариант, он твердо заявил: «Мы не имеем и не будем иметь никаких акционеров, ожидающих своих дивидендов». Однако он не мог по своему желанию устранить кредиторов, требующих расчета по обязательствам. Создавался настоящий тупик, начало того кризиса, которому потомки Альфреда в XX веке дали название «кризис основателя фирмы». В тот момент для «основателя» выход был совершенно ясен: он обратится за помощью к кайзеру. Написав Вильгельму в Эмс, Альфред просил его «пожаловать ему аудиенцию», чтобы обсудить «частный вопрос, одно пожелание». Его величество был вежлив, но неотзывчив.

В начале февраля 1872 года, размышляя за письменным столом о знаменательной для него двадцать пятой годовщине единоличного владения «заводом-развалиной», Крупп сочинил наставление и вывесил его на стене Штаммхауза, чтобы все крупповцы могли хорошенько его продумать: «Целью Труда должно быть Всеобщее Благоденствие; тогда Труд — это Благо, тогда Труд — это Молитва». Настроившись на молитвенный лад, Крупп вновь принялся за обработку императора. Он рассматривает свое предприятие, писал Альфред Вильгельму 17 июля 1872 года, «как общенациональную кузницу». Его заводы «в известной степени неотделимы от концепции роста и значения государства и, следовательно, необходимы». Поэтому ставить его в один ряд с теми промышленниками, которые являются «просто ловкими дельцами», было бы вопиющей несправедливостью.

Альфред не допускал даже мысли об отказе императора. Его величество просто не в курсе положения Круппа. Как-то надо заставить его прозреть. Даже в марте следующего года Альфред все еще пытался воздействовать на Вильгельма через канцлера.

Никто не мог хлопнуть дверью громче, чем Бисмарк, и, когда его громовое «nein» («нет») послышалось в Эссене, глава фирмы слег в постель.

Между тем кредиторы Круппа добивались оценки его имущества. Скрепи сердце Альфред разрешил Карлу Мейеру связаться для этой цели с экспертами. Их вердикт еще больше расстроил Круппа. Выяснилось, что стоимость всех его активов — заводов, источников сырья, незавершенной продукции и прочего — была явно завышена. В отчаянии он признавался своему «проконсулу» Софусу Гоозе: «Мне нужно десять миллионов!» Это тоже была неправильная оценка. Фактически ему требовалось 30 миллионов марок. Решительно отвергнув идею коллективного владения, Альфред имел только один выход-обращение к банкирам. Как оказалось, ни один финансовый туз не решался взвалить на свои плечи такое бремя целиком. Это было по средствам лишь группе банкиров, которая под контролем «Заморской торговой компании» Прусского государственного банка собрала нужную сумму наличными деньгами. Однако, прежде чем Альфред мог использовать хотя бы один пфенниг из этой суммы, от него 4 апреля 1874 года потребовали подписать то, что он назвал «позорным документом». В действительности условия кредитования были льготными. Заморская торговая компания только сохраняла за собой право назначить контролера и избрала для этой цели служащего фирмы «Крупп» Карла Мейера. Для Альфреда личность контролера не имела значения. С его точки зрения, 4 апреля было «черным днем» в истории фирмы.

Неудачи, постигшие Круппа в этом деле по его собственной вине, еще больше укрепили в нем недоверие к людям. Он готов был обвинять кого угодно, только не самого себя. В данном случае гнев Альфреда всей тяжестью обрушился на его верных слуг — пятерых членов совета фирмы. На них посыпались бесчисленные обвинительные записки. Потрясенный несправедливостью укоров, Эрнст Эйхгоф не выдержал и умер. Скончался также Генрих Хаасс, который никак не мог оправиться от позора, испытанного им в Париже в качестве представителя Круппа в 1870 году. Софус Гоозе постепенно стал терять интерес к делам фирмы, а Ричард Эйхгоф так возненавидел «господина шефа», что, хотя остался на должности управляющего литейным производством, перестал разговаривать с Альфредом.

К этому времени Альфред уже окончательно обосновался на вилле Хюгель. Новое поместье было окружено высокой чугунной оградой, и по воскресеньям рабочие со своими семьями, прильнув лицом к прутьям решетки, любовались густыми рощами и весело журчащими ручейками. Трещины в главном корпусе были заделаны, фундамент надежно укреплен; апартаменты кайзера ожидали прибытия высокого гостя. Над ними возвышался флагшток, готовый принять императорский штандарт Вильгельма. На лужайке перед домом находилось еще десять флагштоков. На четырех из них должен был красоваться личный флаг Круппа, рисунок которого пока еще создавался; на шести других будут развеваться флаги тех государств, представителей которых он захочет почтить своим вниманием. Альфред спроектировал специальную ветку до парка Хюгель, чтобы избавить прибывающих к нему в гости монархов от унизительной необходимости выходить из поезда на эссенском вокзале.

Вполне понятно, что здание, созданное из камня и стали, дышало холодом. Размеры виллы были грандиозны. Холл у главного входа, с его пятью огромными люстрами, равнялся почти половине футбольного поля, а длина обеденного стола в банкетном зале составляла 60 футов. Тщательно продуманная Альфредом отопительная система оказалась неудачной. Первую зиму своего пребывания на вилле Хюгель Крупп почти замерзал. А летом было, пожалуй, еще хуже. Накаленная солнцем железная крыша превращала внутренность дома в горячий котел. Вентиляторы не работали, и так как Альфред приказал закрыть навечно все окна, то сам постоянно задыхался от недостатка свежего воздуха.

1 сентября 1877 года, в годовщину седанской победы, кайзер Вильгельм I прибыл в Эссен, чтобы в четвертый раз посетить Гусштальфабрик и впервые остановиться в Хюгеле. Ему сопутствовали целая свита генералов и князей в блестящих остроконечных касках и широко распространившиеся в печати слухи, что «всевысочайший» проверяет состояние своего небольшого капиталовложения в предприятие Круппа. Такие слухи, вполне естественно, раздражали Альфреда, который предпочел бы, чтобы досужая болтовня оказалась правдой, и вынуждали монарха давать в печать через своего министра финансов многократные опровержения. Единственной причиной визита кайзера был его неуемный интерес ко всем деталям военного производства. Его впечатления о неуклюже раскинувшемся на холме крупповском замке до нас не дошли, зато известно, что он был в восторге от подарка Круппа в виде двух отполированных до блеска пушек, предназначенных для императорской яхты «Гогенцоллерн». В свою очередь кайзер преподнес Альфреду свой портрет в натуральную величину в знак вечной благодарности за вклад «пушечного короля» в победу Пруссии семь лет назад.

Несмотря на отрицательное отношение Альфреда к живописи, вилла Хюгель исподволь загромождалась произведениями разных мастеров кисти.

Иностранные монархи не проявляли любопытства к финансовым делам Круппа; их гораздо больше интересовали данные о дальнобойности орудий и начальной скорости снаряда, и с момента поражения Франции каждый глава государства, отличавшийся воинственным духом, как правило, либо обменивался с Круппом подарками, либо выбивал медаль в его честь. Исключениями из общего правила были в Европе только английская королева Виктория и президент Франции Мак-Магон, которые поощряли свою военную промышленность, а на другом континенте — президенты США. Альфреду следовало бы найти какой-то способ выразить свою благодарность США, так как с помощью американских заказов он быстро погашал свой огромный долг. Он не видел Томаса Проссера с 1851 года, но корреспонденция между Нью-Йорком и Эссеном, связанная с заключенным ими в Лондоне контрактом, с каждым месяцем становилась все обширнее. Из первого рекламного объявления Проссера от имени Альфреда («Для всякого рода дорожных инструментов — таких, как стамеска, клещи, кернер и прочее, — джентльмены всегда предпочитают крупповскую сталь») вырос мощный трансатлантический бизнес. Теперь эту сталь рекламировали уже клиенты Проссера: железнодорожная компания «Канейдиен Пасифик рэйлуэй» заявляла своим пассажирам, что «в целях обеспечения вашей безопасности, на всех линиях компании «КПР» применяются бандажи колес только из крупповской тигельной стали».

Железные дороги «Нью-Хейвен», «Сентрал рэйлроуд оф Джорджиа», «Чикаго — Берлингтон — Куинси», «Эри — Луисвилл — Нашвилл», «Мичиган сентрал», «Чикаго — Норсвестерн», «Бостон — Мэйн», «Филадельфиа — Рединг» также снабжали свои вагоны цельнолитыми бандажами колес Альфреда. Почти все железные дороги США пользовались крупповскими рельсами. Спустя несколько лет после визита кайзера в Эссен молодой американский железнодорожный магнат некто Э. Г. Гарриман дал фирме «Крупп» заказ сразу на 25 тысяч тонн 80-фунтовых рельсов для компании «Саузерн Пасифик рэйлуэй», что составляло ее годовую потребность в этом виде изделий. В 1874 году, когда Альфред вел мучительные для него переговоры с прусскими банкирами, Эссен отгрузил 175 тысяч тонн рельсов из Гамбурга в порты восточного побережья США. Книги заказов Проссера в Нью-Джерси показывают, что телеграммы с заявками на рельсы и бандажи колес отправлялись в Рур почти ежедневно. Годовой объем этих заказов в денежном выражении достигал суммы в несколько миллионов долларов.

По указанию Альфреда торговой маркой концерна «Крупп» стали три сцепленных между собой кольца, символизирующих бандажи колес. В XX веке тысячи европейцев привыкли считать, что на торговой эмблеме Круппа изображены дула трех пушек, но 7 июня 1875 года, когда Лонгсдон впервые зарегистрировал марку фирмы в английском журнале торговых марок («Трейд марке мэгэзин»), ни у кого даже не возникло такой мысли. Хотя пушки Круппа составляли все возраставшую часть его экспозиций на больших международных выставках тех лет — в Сиднее, Мельбурне, Амстердаме, Берлине и Дюссельдорфе, — фирма «Крупп» продолжала славиться своей железнодорожной продукцией.

В течение десятилетия, последовавшего за вступлением кайзера Вильгельма I на престол, в Эссене занимались главным образом экспериментами в области технологии производства, организационными и административными делами, некоторыми внутриполитическими проблемами и, к огорчению Альфреда, вопросами финансирования нового металлургического процесса. В 1875 году в связи с изобретением Сидни Гилкриста Томаса произошел большой сдвиг в области сталелитейного производства. Изобретение Томаса, запатентованное два года спустя, известно теперь как «основной бессемеровский процесс». С помощью основной доломитовой футеровки бессемеровского конвертера и присадки извести новый процесс уничтожал «рокового врага» Генри Бессемера — фосфор, освобождая чугун от этой вредной для литья примеси и выбрасывая ее наружу в виде шлака. Вначале Крупп был встревожен появлением нового процесса. Он только что вложил большой капитал в Испании, чтобы приобрести там свободные от фосфора руды. Фактически оказалось, что его испанские руды действительно несколько обесценились, но «томасовский процесс» дал ему нечто гораздо более ценное — возможность использовать богатые залежи фосфоресцирующей руды в Эльзасе и Лотарингии, которые благодаря «железному канцлеру» принадлежали теперь Германии. Говоря словами одного из биографов Томаса, «за Эльзас-Лотарингию стоило драться».

Затруднения Круппа в области управления делами концерна отпали в 1879 году с назначением председателем совета фирмы Ганса Йенке — коренастого, крепко сколоченного человека с моржовыми усами. Альфреду он понравился потому, что хорошо ездил верхом. Йенке имел еще другую, более важную рекомендацию: он прибыл в Эссен из правительственных кругов и до этого занимал ответственный пост в казначействе рейха. В течение последующих двадцати трех лет Йенке руководил деятельностью фирмы на международных рынках, действуя как представитель главы концерна и консультируясь с ним только по жизненно важным для фирмы вопросам торговой политики. Его появление на предприятии Круппа положило начало регулярному обмену персоналом между правительством и фирмой «Крупп»; с этого момента предложения Круппа значительно легче получали благоприятное разрешение в Берлине. В то же время Альфред — самый крупный промышленник рейха — полностью поддерживал Бисмарка. Он делал бы это в любом случае в силу своих политических убеждений, но преданный кайзеру состав совета фирмы гарантировал ему вдобавок искреннюю поддержку со стороны его директоров.

Хотел ли этого «пушечный король» или нет, но он прочно увяз во внутренней политике рейха. За каждым шагом Альфреда внимательно следили в верхах, расценивая его по тому влиянию, которое он оказывал на избирателей.

С довоенного времени в империи сохранились три партии: консервативная, прогрессивная и партия национал-либералов. Теперь недовольная новыми порядками католическая партия (партия Центра) стала четвертой, а еще более оппозиционно настроенные социал-демократы — пятой партией Германской империи. Именно этой пятой партии было суждено отравить последние годы жизни «великого Круппа», как называли теперь Альфреда. «Великий Крупп» смотрел на социал-демократию вначале с пренебрежением. Но когда социал-демократическая партия призвала к забастовке всех шахтеров Германии и стачка охватила также шахты Круппа в Граф-Вейсте, социал-демократы внезапно перестали быть для него только забавными чудаками. Он тут же составил приказы, предупреждавшие рабочих, что «ни сейчас, ни когда-либо потом» бывший стачечник «не будет принят на наш завод, какую бы нехватку рабочей силы мы ни испытывали». Альфред хотел, чтобы все ясно поняли, что он имеет в виду «стачки во всех областях производства... Я намерен действовать беспощадно, так как вижу, что другого возможного пути нет... То, что не гнется, должно быть сломано».

Чтобы истребить «дьявольские плевелы», Альфред составил один из самых многозначительных документов за все четыре века существования династии Круппов. Он назвал свое произведение «Generalregulativ» — («Общие правила»), датировав их 9 сентября 1872 года. Выпущенные спустя три месяца после забастовки шахтеров, «Общие правила» состояли из семидесяти двух статей и были подписаны Альфредом как единоличным владельцем фирмы. Затем их вручили персонально каждому рабочему. Почти целое столетие «Общие правила» оставались основным законом фирмы «Крупп». С полным правом можно считать их также образцом для всей германской промышленности. В то время Альфред Крупп был занят больше всего вопросом борьбы с профсоюзами. В «Общих правилах» излагались права и обязанности каждого крупповца, причем главный упор делался на обязательства рабочего перед фирмой.

Начальнику цеха предоставлялось право требовать от каждого рабочего «полной и безраздельной энергии», и от всех рабочих фирма ожидала проявления «пунктуальности», «лояльности», любви к «установленному порядку» и отказа от «любых предвзятых мнений». На тот случай, если кто-то поймет неправильно последний пункт, имелось дополнительное уточнение, что «отказ от работы» или «подстрекательство к этому других» повлечет за собой то, что виновный «никогда не станет больше членом концерна». Более того, «никто из принимавших ранее участие в беспорядках такого рода где бы то ни было не может получить работу на предприятиях фирмы». Короче говоря, на заводах фирмы «Крупп» был гласно заведен «черный список».

Иностранцу может показаться странным, что «Общие правила» Альфреда считались в то время — да и до сих пор считаются в Эссене — либеральными. Возможно, это произошло потому, что в них впервые немецкая фирма излагала свои обязанности по отношению к сотрудникам. Крупповцы могли претендовать на «медицинское обслуживание, фонд пособий... пенсионное обеспечение, больницы и дома для престарелых», а также (хотя это будет введено в действие не раньше 1877 года) на крупповскую «систему страхования жизни». Конечно, человек, уволенный с работы, лишался всего, включая пенсию.

Несмотря на постоянные утверждения Альфреда, что как предприниматель он стоит «вне политики», «Общие правила» были политическим документом. Альфред послал кайзеру один экземпляр правил, который сохранился в семейных архивах Круппа; на титульном листе решительным, острым почерком Альфреда сделана надпись: «Предназначено в первую очередь для защиты интересов завода и его процветания. Кроме того, полезно для предотвращения социалистических заблуждений». Среди тех, кто понял смысл этой надписи, был канцлер Вильгельма. Параллель между «правилами» Альфреда и социальным законодательством Бисмарка 1883, 1884 и 1889 годов не вызывает сомнений. Выпустив в 1911 году Имперский кодекс страхования рабочих, германское правительство вынуждено было распространить на всех трудящихся права, которые «великий Крупп» дал своим рабочим почти четыре десятилетия назад, а на следующий год кайзер Вильгельм II заявил в Эссене, что «железного канцлера» подтолкнул к социальным мероприятиям Крупп. Отголоски «Общих правил» будут слышны и в «третьей империи».

Процесс закабаления рабочих во имя призрачных материальных благ протекал не так уж гладко. Социал-демократическая партия Германии продолжала быть жизненной, объединяющей трудовые массы силой. Рур с его огромным притоком людей из самых отдаленных концов империи, а также из-за границы был особенно уязвим для агитаторов, которые разъясняли рабочим, что «промышленный феодализм» не является «единственным способом покончить с их затруднениями», как утверждают капиталисты. Альфред, встревоженный (несмотря на принятые им предупредительные меры) создавшейся обстановкой, заявил совету фирмы, что он одобряет «проверку благонадежности». 24 февраля 1870 года он приказал установить «постоянное тайное наблюдение за настроениями наших рабочих, так чтобы мы не смогли упустить начальный момент какого-либо брожения где бы то ни было; я вынужден требовать, чтобы даже самый способный и умелый рабочий или мастер, намеревающийся возражать против чего-либо или принадлежащий к одному из этих профсоюзов, был уволен в наикратчайший срок независимо от того, можно ли обойтись без него или нет».

Первое донесение осведомителей фирмы потрясло Круппа. Гусштальфабрик стал «рассадником социал-демократов». С тех пор в комплексе страхов Альфреда все шире разрастался призрак красного движения.

Много позже, в письме к сыну от 16 января 1885 года, он выразил желание: «Хотелось бы, чтобы какой-то высокоталантливый человек начал контрреволюцию для избранной части немецкого народа — с летучими отрядами и трудовыми батальонами молодежи!»

Эти случайно сказанные Альфредом слова, отразившие его заветное желание, запомнились многим и были впоследствии подхвачены нацистами.

В последней четверти XIX века рурские промышленные бароны, убедившись, что они необходимы для военной мощи Второй империи, выдвинули свои собственные условия сосуществования с Берлином. Претензии Альфреда были огромны и все же удовлетворялись полностью. О точном размере его вклада в последовавшую затем кампанию гонений на Социал-демократическую партию Германии можно только догадываться. Очевидно, он высказывал Берлину определенные взгляды, затем проводилась соответствующая акция. Поскольку «всевысочайший» и его канцлер разделяли взгляды Круппа, какие-то меры против социалистов были бы приняты при любых условиях. Но несомненно, что размах репрессий во многом зависел от «великого Круппа». Он был самым влиятельным промышленником в империи, самым близким к «всевысочайшему» лицом и самым злобным противником социал-демократов.

Как мизантроп Крупп не доверял избирателям и хотел, чтобы всеобщее избирательное право для мужчин было урезано. «У людей, не имеющих собственности, нужно отнять избирательное право»,— говорил Альфред.

То, что Крупп по своим убеждениям превратился в законченного тирана,—бесспорный факт. Даже в юности он обращался с крупповцами как с личной собственностью. С возрастом Крупп становился все более беспощадным. При всей жестокости «исключительного закона против социалистов», введенного Бисмарком, он был только пародией на деспотизм, царивший на вилле Хюгель и на Гусштальфабрик. Альфред приближался уже к своему семидесятилетию. С наступающей старостью черты безрассудства в его характере ширились и углублялись. Теперь он на долгое время укрывался от общества, сносясь с нужными ему лицами только при помощи карандаша.

Рабочие и служащие Круппа испытывали на себе в полной мере его деспотические причуды. В одном из своих странных писем, начинавшихся обращением: «Дорогой завод!», Альфред предложил, чтобы все крупповцы носили форменную одежду со знаками различия по годам службы, с шевронами для мастеров и погонами для инженерного состава. К письму были приложены эскизы этой формы. Пять членов совета фирмы, изучая их, поняли, что будут выглядеть, как швейцары в «Эссенерхофе» — новой гостинице Альфреда для приезжих коммерсантов. Йенке дипломатично указал владельцу фирмы, что пропитанный сажей воздух завода делает золотые нашивки непрактичными, и Альфред (который, по всей вероятности, сам оделся бы в мундир фельдмаршала) отказался от своего проекта. Тем не менее он никогда не оставлял своих попыток диктовать другим, как надо одеваться. На дверях покоев для его гостей красовались объявления, указывавшие положенную форму одежды. Его вкусы всегда отставали от моды. Заметив, что горничные в Хюгеле носят черные чулки — а это был, несомненно, разумный выбор цвета, ибо заводской дым достигал холма, — Альфред резко отчитал их; в дни его молодости служанки всегда носили белые чулки, и у него в доме должны носить только белые.

На заводе он был одержим одной мыслью — как повысить дисциплину и производительность труда. Штрафы взыскивались за все: за медлительность, дерзость, за накопление долгов в потребительской лавке и за проступки, которые в других местах относились бы к юрисдикции городских властей. Крупповских охранников было больше, чем полицейских в Эссене. Лица, хотевшие покинуть свое рабочее место на несколько минут, даже по естественной надобности, должны были получить письменное разрешение от мастера. И все же Крупп не был вполне удовлетворен. Всю свою жизнь он мечтал о «порядке», но, как ему казалось, никогда не мог его достигнуть.

От каждого рабочего и служащего требовали принесения присяги на верность фирме, хотя Альфред мало верил в ее действенность. У него по-прежнему существовали «секретные цехи» (где людей в буквальном смысле слова запирали на все время смены), но и в этом случае он понимал, что любой рабочий на складе руды или сварщик, который возьмет расчет, может унести с собой самые важные технические секреты фирмы. Однажды мастер, работавший на одном из новых, усовершенствованных томасовских конвертеров, уволился с завода и поступил на работу в Дортмунде. Крупп преследовал его на новом месте и даже уговаривал местную полицию арестовать мастера.

Предоставляя своим работникам квартиры, школы, лечебницы и питание, Крупп считал себя вправе распоряжаться их нерабочим временем и вмешиваться в их частную жизнь. Всего удивительнее, что большинство из них соглашались с такой точкой зрения или, во всяком случае, не проявляли признаков недовольства. Нет, например, никаких данных, что Альфред вызвал негодование или насмешки своим приказом «Людям моего завода», который по любому критерию был самым поразительным из всех издававшихся им приказов. По зрелом размышлении, говорил в нем Крупп, он пришел к выводу, что к числу рабочих мест каждого преданного фирме работника относится также и его брачное ложе. Как он сам, будучи единоличным владельцем фирмы, приобретает источники сырья в таком количестве, чтобы их хватило для поддержания династии Круппов и фирмы на девяносто девять лет, так и всякий сознательный крупповец должен стараться полностью обеспечить государство верноподданными и дать своему заводу особый, нужный ему сорт людей.

* * *

Когда после бессмысленного покушения на жизнь кайзера, совершенного 11 мая 1878 года анархистом Эмилем Гёделем, Бисмарк распустил рейхстаг, надеясь обеспечить в новом его составе подавляющее большинство мест для консервативной (националистической) партии, Крупп согласился стать кандидатом в депутаты рейхстага от этой партии. С его стороны это был огромный просчет. С притоком поляков и южных немцев Эссен стал городом, где преобладало католическое население. Соперником Круппа на выборах оказался Герхард Штотцель — кандидат партии Центра. Добродушный, общительный по натуре человек, бывший слесарь-сборщик, а затем токарь на заводе Круппа, ставший позже редактором местной газеты «Эссенер блеттер», он пользовался большой популярностью. Если учесть, что против Круппа выступали сообща и социалисты, и центристы, то результаты голосования были для Альфреда на редкость хороши: когда к вечеру 28 июля подвели итоги, оказалось, что Штотцель получил большинство менее чем в тысячу голосов при общем количестве их 27 тысяч. Но Круппу возможность поражения даже не приходила в голову.

Директора завода пытались успокоить шефа, утверждая, что только что в беседе с рабочими выяснили истинную причину его неудачи: крупповцы, привыкнув видеть имя владельца фирмы напечатанным повсюду, не поняли, что появление его на избирательном бюллетене означает выдвижение кандидатуры Круппа в депутаты рейхстага; они приняли его за официальный штамп на бланке. Объяснение звучало наивно, но могло быть и правильным: Альфред ведь не вел никакой предвыборной кампании, всецело полагаясь на своих крупповцев. Однако он не рискнул подвергнуться повторному унижению и, когда консерваторы предложили ему снова попытать счастья на очередных выборах, сразу же отказался. Крупп сообщил местному руководству консервативной партии в лице редактора партийного органа Бедекера, что подобная возможность исключена. Альфред подчеркивал, что, будучи «очень благодарен за оказанную честь», он не имеет «ни навыка, ни сил, ни времени заниматься какими бы то ни было общественными делами».

Крупп говорил неправду. Старый властолюбец был весь поглощен политикой. Его силы и время были заняты самым близким его сердцу вопросом —- программой Бисмарка, связанной с планами перевооружения Германии. Канцлер оказывал давление на рейхстаг, требуя довести численность армии мирного времени до 400 тысяч человек. Рейхстаг с ним согласился. Затем Бисмарк предложил, чтобы сумма бюджетных ассигнований военному министерству не определялась, как это принято, ежегодно, а была утверждена раз и навсегда. Депутаты отказались пойти на это. Тогда Бисмарк предложил в виде компромисса семилетние ассигнования, и это предложение вызвало в стране острые политические разногласия.

Постепенно правительство убедилось, что списывать со счета Социал-демократическую партию Германии было преждевременно. Введенный в империи «исключительный закон против социалистов» не помешал потенциальным его жертвам быстро воссоздать подпольные силы, за которыми пошло 550 тысяч избирателей; и теперь их число приближалось уже к одному миллиону. Они хотели иметь рейхстаг, который сверг бы Бисмарка, и к ним присоединились члены партии Центра, которые не забыли и не простили Бисмарку его «Культур-кампфа» *.

К ужасу Круппа, большой ценитель пива и острой шутки, весельчак Штотцель на этот раз точно следовал программе католической партии. В прошлом он искусно лавировал по вопросу о «Силлабусе» папы Пия IX[23] [24]. Теперь же он выступал с речами по всему Эссену, разоблачая вооружение. Действовать подобным образом — все равно что нападать на судостроение в Гамбурге или на производство фарфора в Дрездене. Такого человека надо было убрать, и, чтобы покончить с ним, Альфред лично выбрал кандидата националистов. Конкурентом Штотцеля, как информировал Бедекера «великий Крупп», станет собственный сын Альфреда — Фриц.

На этот раз уже не будет путаницы со штампами на бланках. Имя Фридриха Альфреда Круппа не было напечатано ни на чем, кроме его свидетельства о рождении и протоколов фирмы. Более того, «пушечный король» решил развернуть мощную предвыборную кампанию в его пользу.

Были разработаны тщательные планы по уничтожению противника, включая самые грубые формы запугивания работников Гусштальфабрик. Не все из них оказались практически осуществимыми. Альфред потребовал, чтобы каждый мастер прислал ему список всех своих подчиненных, где против каждой фамилии были бы указаны политические взгляды рабочего. Большинство крупповцев хитроумно заявили, что не имеют твердых политических убеждений, и затея Круппа таким образом провалилась. Но он все же выяснил то, что хотел. Пользуясь тем, что муниципальный совет находился под его контролем, Альфред обеспечил нужную ему процедуру голосования. Самые преданные из числа его подчиненных были назначены помощниками контролера по выборам. Под предлогом «упрощения» процедуры они ввели, попросту говоря, меченые бюллетени, отпечатанные на бумаге разного цвета и формата. Эти бюллетени давали полную возможность проследить, за кого голосуют тепли иные избиратели. Однако что-то здесь не сработало. Возможно, людей оттолкнули угрозы Альфреда; может быть, их не сумел привлечь на свою сторону его сын Фриц, которому недоставало внушительных манер отца. Во всяком случае, в то время, как Бисмарк побеждал в масштабе всей страны, его приспешник в Эссене терпел поражение от наседавшего на него Штотцеля.

«Пушечный король» и на этот раз провалился. Вся эта избирательная канитель — мошенничество, объявил Крупп, дьявольский заговор, чтобы ошельмовать его фамилию! Прекрасно! Теперь, заявил он совету директоров, противник узнает, каков его характер. Йенке устало спросил, что он намерен сделать. «Взорвать завод!» — рявкнул Альфред. Председатель совета пробормотал, что это будет плохо выглядеть в годовом отчете. Как представитель банкиров, Мейер был вынужден протестовать. Раздался вопрос: «Как вы взорвете шахту?» Альфред на мгновение умолк. Затем снова заговорил: «Я все распродам! Я рассчитаюсь со всеми преданными мне работниками так, что они будут довольны; никто из них не потеряет ни пфеннига, если я уйду от дел!» Распродать все можно, согласился Йенке, но почему делать это именно сейчас, когда консерваторы обеспечили себе прекрасное, надежное большинство в Берлине? Бисмарк добьется своих семилетних ассигнований, и фирма получит огромные заказы. Альфред, не проронив ни слова, гордо проследовал к выходу, оставив поле боя за членами совета.

Но Крупп еще не покончил с Социал-демократической партией Германии. В номере берлинского отеля он набросал новый приказ для своего вконец задерганного совета фирмы. Он потребовал, чтобы все социал-демократы были уволены без предупреждения, а в цехах расклеены объявления, оповещающие об этом факте. «Следующий раз, проходя по заводу, — говорилось в приказе Круппа,— я хочу чувствовать себя там как дома; я предпочту увидеть завод пустым, чем найти там какого-нибудь субъекта с змеиным ядом в душе, каким является каждый социал-демократ». Дальше следовали подробные инструкции. Инспектора должны осматривать каждую мусорную корзину в цехах и каждое мусорное ведро в домах; всякий, кто читал литературу, критикующую администрацию завода или правительство, должен быть уволен. Никакие объяснения не должны приниматься и действительно не принимались в расчет. Был уволен пожилой вахтер, прослуживший на заводе тридцать три года, а также рабочий, которому хозяйка снимаемой им комнаты завернула завтрак в «запрещенную» газету. Воодушевленный такими успехами, Альфред приказал нанять еще одного инспектора для просмотра бумажного мусора и «использованной туалетной бумаги» — в поисках «подрывных» заметок.

В семейной хронике отмечается: «В это десятилетие великих перемен Крупп заметно постарел». О судьбе безвестного «инспектора туалетной бумаги» не говорится ни слова.