Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава XII. В ОБХОД ВЕРСАЛЯ

15 января 1919 года был убит Карл Либкнехт, наиболее непримиримый критик Круппа. Пять месяцев спустя, когда был подписан Версальский договор, фрейкоры начали расправляться с левыми. В каждом городе были тайные склады винтовок и крупповских пулеметов; безжалостные убийцы ждали лишь повода, чтобы применить опыт, приобретенный ими на полях войны. А поскольку каждый из них затаил свои личные обиды, любой день в этой отравленной послевоенной атмосфере мог стать началом шабаша.

Потенциально Эссен представлял собой одно из наиболее огнеопасных мест разбитой империи, поскольку отсутствие заказов на вооружение неизбежно должно было повести к массовым увольнениям рабочих. Сообщения о беспорядках в районе вокзала были настолько тревожными, что на вилле Хюгель вооружили слуг, а швее было приказано сшить красный флаг, дабы было что вывесить на доме, если враждебная толпа ворвется в парк.

Крупп объявил о своем решении: все, кто работал на заводах 1 августа 1914 года, будут по-прежнему получать заработную плату, во что бы это ни обошлось фирме. Остальные же (в одном Эссене их было свыше 70 тысяч человек, и почти половину из них составляли поляки) будут уволены. Члены совета директоров были явно смущены, и Густав поспешил сказать, что да, конечно, он понимает, насколько эти люди опасны. А потому их надо как-то подтолкнуть, чтобы они покинули Рур добровольно. Было объявлено, что все, кто уедет до 18 ноября, получат двухнедельное выходное пособие и бесплатный железнодорожный билет в один конец.

Это принесло желаемые результаты. К назначенному сроку, согласно подсчетам крупповской полиции, по железной дороге уехали 52 тысячи бывших рабочих и еще 18 тысяч человек покинули Эссен пешком.

Оставалось заняться судьбой концерна. Густав спрятал под сукно свой военный лозунг — утверждение «чем сильнее враг, тем больше чести» было теперь более чем неуместно — и дважды за три недели после удаления из Эссена лишних рабочих рук заменял его новым девизом. На первый его натолкнуло сопротивление совета директоров, который предложил ликвидировать фирму. Густав и Берта перерыли все бумаги ее деда. Мандат Густава был бесспорен. Его потомкам надлежало управлять Гусштальфабрик во веки веков. А потому первым заклинанием стало: «Империя Круппа будет существовать вечно!» Это был звучный девиз, — как, впрочем, и предыдущий. За ним последовал другой: «Больше войны не будет». Но требовалось, однако, что-то практичное, и 6 декабря 1918 года Густав придумал наиболее подходящий лозунг: с помощью заводских афиш, каталогов и газетных рекламных объявлений Крупп оповестил немцев: «Мы делаем все!» Это было почти правдой. В тот же день он открыл на первом этаже здания Главного управления выставку образчиков мирной продукции своей фирмы. Заводы, подарившие Европе стотонные чудовища, которые разнесли вдребезги форты Льежа и убивали парижан с расстояния 80 миль, теперь готовились выпускать моторные лодки, кассовые аппараты, арифмометры, кинокамеры, пишущие машинки, столовые приборы, разбрызгиватели, а также оптические и медицинские инструменты.

В июне 1919 года Густав сделал гигантский шаг вперед, добившись того, чего так и не удалось добиться Альфреду,— он заключил соглашение с Государственным управлением железных дорог. За четыре года войны подвижной состав немецких железных дорог понес заметный ущерб. В декабре Крупп выпустил первый из двух тысяч локомотивов. Сборка товарных вагонов уже началась. Однако должны были пройти годы, прежде чем их производство окупилось бы. Тем временем старые испытанные работники один за другим покидали Круппа — Раузенбергер удалился на покой, потому что он больше не мог делать пушки, а Гугенберг ушел, чтобы основать Немецкую национальную народную партию,— и на Эссен надвигалась первая волна беспорядков.

Густав, как дипломат, верил в необходимость сохранять внешнюю благопристойность, и чем более дезорганизованной становилась Германия, с тем большим упорством он делал вид, будто все идет нормально. В тот момент это требовало больших усилий. Во-первых, в Версале его официально заклеймили как военного преступника. Согласно ст. 231 Версальского договора, кайзер, баварский кронпринц Рупрехт, адмиралы Тирпиц и Шеер, Густав Крупп фон Болен унд Гальбах, а также генералы Гинденбург и Людендорф, Макензен и Клук входили в число тех, чьи беззаконные действия до основания потрясли Европу [36]. Крупп не сомневался, что отказ Германии сотрудничать сведет эту статью на нет, и он не ошибся, однако другие неприятные вещи игнорировать было труднее. Востание в Руре [37] оказалось отнюдь не мелочью — оно стало крупнейшим международным событием, и, пока его не удалось подавить, в кабинете Круппа дежурили вооруженные солдаты. И наконец, самой большой неприятностью было демонтирование его заводов.

29 мая 1924 года Союзная контрольная комиссия поселилась номинально в отеле «Эссенерхоф», а практически — в здании Главного управления фирмы. Возглавлявший ее английский полковник Леверетт называл свою задачу чисто наблюдательной. Разрушение крупповских заводов должны были производить немецкие рабочие, оплачиваемые самим Круппом. Леверетт выразил надежду, что они поторопятся, так как дел предстоит много. До своего отъезда он должен убедиться, что Гусшталь-фабрик стал вдвое меньше — эссенская часть его программы предусматривала уничтожение почти одного миллиона Инструментов и 9300 станков общим весом 6 тысяч тонн, а также разрушение 100 тысяч кубических ярдов построек. Затем Леверетту предстояло отправиться в Киль, где, «как кажется», у Круппа есть верфь. Там имелись «какие-то военные суда». Их следовало «пустить на дно, а строящиеся — уничтожить».

Однако полковнику пришлось задержаться. Прежде чем демонтировать завод, сказал он, ему надлежит выполнить требования ст. 168 Версальского договора. Вся готовая военная продукция должна быть передана ему. Он совершенно точно знал, сколько чего имеется в наличии, так как глава союзной миссии в Берлине генерал Нолле передал ему подробный список почти на миллион наименований, составленный французской разведкой и начинавшийся со 159 экспериментальных полевых орудий. Крупповские директора изучили этот список и объяснили Леверетту, что французы преувеличили размеры немецких артиллерийских парков и количество боеприпасов — во всей стране не набралось бы столько орудий и снарядов. Полковник задумался и нашел, как ему показалось, блестящий выход из положения. Приказ есть приказ, заявил он. Уж немцы-то способны это понять! А потому он распорядился, чтобы заводы перед сносом возобновили выпуск оружия на полную мощность. И вновь заработали военные заводы в Эссене, выпуская вооружение — Леверетт отправлял новую продукцию Нолле, который затем ее уничтожал. После этого заводы были закрыты, и началось демонтирование.

Однако, как показали дальнейшие события, это ритуальное сокрушение кирпича и стали не нанесло никакого ущерба промышленному потенциалу фирмы «Крупп». Версальская попытка уничтожить крупповскую угрозу потерпела неудачу не потому, что она осуществлялась слишком жестоко, а потому, что самый подход к задаче был неверен. Промышленная мощь Рура осталась прежней, и не прошло и пяти лет, как добыча угля и выплавка стали достигли уровня июля 1914 года. Более того, уничтожение устаревшего оборудования в конечном счете принесло Круппу только пользу. В отличие от оружейников держав-победительниц Густав вступил в кризисные тридцатые годы, оснастив свои заводы новейшей техникой.

И тем не менее операция, произведенная полковником Левереттом, была унизительна. Крупп отказался присутствовать при этом и увез Берту с детьми в свой замок Блюнбах в австрийских Альпах.

Он был теперь отцом большого семейства: Альфриду исполнилось тринадцать лет, Клаусу — десять, Ирмгард — восемь, Бертольду — шесть, Гаральду — четыре года, а Вальдтраут — несколько месяцев. Два года спустя родился Экберт, завершив новое поколение Круппов. Все они, естественно, были лишены нормального детства — чуть ли не с пеленок им внушалось, что они занимают в Германии особое положение.

Однако Альфрид воспитывался так, словно он был единственным сыном. Его обучали специально нанятые наставники, ему разрешалось обедать с родителями, для него устраивались экскурсии в шахты, и каждую неделю, когда они жили в Руре, его возили в Главное управление знакомиться с ведением дела. Хотя он смотрел, как его брат Клаус делает модели «фоккеров», и ходил кататься на коньках с юным Фрицем фон Бюловом, остальным детям ни на минуту не разрешалось забывать, что они находятся в обществе будущего Круппа. Таким образом, младшее поколение Круппов прекрасно сознавало иерархические различия, существовавшие не только между взрослыми, но и между ними самими.

Круппы и теперь продолжали жить так же, как и в довоенные годы, и все внешние признаки, казалось, свидетельствовали о том, что им чудесным образом удалось избежать последствий войны. Число рабочих на заводах росло с каждым месяцем, и к 1 июля 1921 года на Гусштальфабрик было занято больше людей, чем в начале 1914 года. Зпмой 1920/21 года Густав купил 500 акров под новый завод в Мерзебурге, вблизи наиболее богатых залежей бурого угля в Германии, приобретя заодно и ряд шахт, которые обеспечили фирме резерв угля в 10 миллионов тонн. Это расширение носит довольно таинственный характер. Откуда на него взялись средства? Во всяком случае, не от продажи: производство новой продукции только-только начинало себя оправдывать, а кроме того, хотя паровозы Круппа пользовались спросом, Густав настойчиво добивался безупречного качества, и в результате в год их выпускалось только триста штук, так что приходилось отклонять некоторые заказы. Кое-какую свободную наличность дали закрытие завода в Аннене и ликвидация «Байерише гешютцверке», небольшого мюнхенского филиала, но ее вряд ли могло хватить даже на продолжение работы в Эссене, не говоря уж о Рейнхаузене, Магдебурге, Хамме и Киле. Секрет заключался в том, что процветание Круппа было в основном декорацией. В течение трех лет после перемирия Густав тратил больше, чем получал. Почти любую другую компанию в любой другой стране это обрекло бы на разорение.

Вальтер Ратенау подписал Рапалльский договор — один из наиболее острых политических документов того десятилетия. Этот договор не только включал широкие торговые соглашения, но и являлся первым важным признанием Советской России де-юре, а также аннулировал все военные претензии между этими двумя государствами. Тридцать четыре другие страны — кредиторы России — встревожились, усмотрев во взаимных обязательствах Москвы и Берлина зловещее предзнаменование, а влиятельное крыло правых в Германии пришло в ярость. 24 июня Ратенау был убит выстрелом на улице.

Между Круппом и Советской Россией было заключено соглашение. Россия оказалась единственной иностранной державой, получавшей паровозы из Эссена. В прошлом крупповская фирма всегда обращалась на Восток, если Запад показывал когти.

Судьба династии Крупп была тесно сплетена с судьбой Германии. Фирма могла процветать, только если страна, а главное, ее армия находились бы на подъеме. Было бы сильное агрессивное правительство, а остальное приложится само собой. Некоторые элементы в правительстве Германии питали честолюбивые замыслы, и, сотрудничая с ними, Крупп мог твердо рассчитывать, что они не допустят краха его фирмы. А если их руки твердо сожмут штурвал государства, вместе с ними и эссенская династия вознесется к славе и блеску.

♦ ♦ ♦

В 1923 году Германия задыхалась в тисках стремительно нарастающей инфляции. В июне стоимость марки упала до 100 тысяч за доллар, в июне—до 200 тысяч, а в августе — до 5 миллионов. 23 октября, в день, когда крах достиг наивысшей точки, за один бумажный доллар в банке платили 40 миллиардов марок, а на черном рынке — и все 60 миллиардов. Рабочие Круппа получали заработную плату через день, и для того, чтобы купить булку, рабочему требовалась полная тачка бумажных денег. 10 июня с разрешения правительства начался выпуск «крупповских марок» — купюр достоинством от 100 до 200 тысяч марок. Вид у этих денег был более внушительный, чем у правительственных, и в крупповских лавках их покупательная способность была выше. Они выпускались еще 10 июля, 14 августа, 5 сентября и 31 декабря. К этому времени они остались в Руре единственными денежными знаками, хоть что-то еще стоившими,— это было удобно для тех крупповских рабочих, которые жили ото дня ко дню, но губительно для тех, чья будущая обеспеченность была связана с пенсионными планами фирмы, так как они к этому времени потерпели полное банкротство.

Самый тяжелый удар был нанесен горстке лояльных рабочих, ставших акционерами фирмы. За год до этого Густав в поисках наличности предложил своим служащим 100 тысяч акций из пакета Берты. Около тридцати человек отдали за эти акции свои сбережения. Когда марка полетела вниз, Густав выкупил проданные акции, платя деньгами, утратившими всякую покупательную способность.

В ноябре Людендорф, который изнывал от безделья в Мюнхене, присоединился к новой национал-социалистской немецкой рабочей партии (НСДАП), когда она попыталась в Мюнхене устроить путч. Хотя эта попытка провалилась, благодаря ей имя Адольфа Гитлера впервые получило известность за пределами Баварии, а название его партии стало так часто фигурировать в газетных заголовках, что быстро сократилось в наци.

В эту зиму 1923/24 года началось послевоенное возрождение фирмы, хотя в то время никто из непосвященных об этом даже не догадывался. Положение в Эссене было из рук вон скверным. После оккупации Рура в 1923 году французская армия, уходя, забрала 21 новый паровоз и 123 товарных вагона и оставила после себя полнейшую дезорганизацию. Когда Густав вышел из тюрьмы, где пробыл 7 месяцев по приговору французского суда за «подстрекательство к бунту», он, поехав в первый раз в свое Главное управление, увидел, как из крупповских лавок выходили грабители, прижимая к груди свою добычу. Ходить по улицам было небезопасно и в дневное время. В центре города разгуливали вооруженные бандиты; грабители проникали даже в здание управления. Зал заседаний был окружен охраной, и в нем, уныло поникнув в кресла, сидели члены совета директоров. Они снова рекомендовали, чтобы Берта продала все свои акции, и снова Густав и слышать об этом не захотел. Он напомнил им, что крупповские резервы включают большие пакеты акций иностранных предприятий. В случае необходимости у них будет на что опереться. А пока он намерен навести порядок в хаосе, возникшем из-за инфляции. При настоящем положении не было никакой возможности узнать, насколько фирма платежеспособна, а потому Густав поручил Хауксу перевести весь бухгалтерский учет на золотой стандарт.

Теперь Крупп начал осуществлять ряд новых проектов. Его лаборатории создали новую сталь, тверже всего, что было известно в истории металлургии. Они истолкли в порошок кобальт и карбид вольфрама, прессовали его при температуре 1600° и хонинговали алмазами. Сталь эта, названная «видна» (от wie Diamant — «как алмаз»), впервые демонстрировалась на Лейпцигской промышленной ярмарке в 1926 году. К 1928 году фирма набрала еще 30 тысяч рабочих, а в следующем мае Густав открыл новый доменный цех в Борбеке, пригороде Эссена. На следующий год инженеры американской компании «Крейслер» пришли к выводу, что крупповская сталь «эндьюро» — лучшая нержавеющая сталь в мире, и рекомендовали ее для покрытия шпиля крейслеровского небоскреба в Нью-Йорке, где она сверкает и по сей день. Другие крупповские инженеры разработали новый метод превращения низкокачественной железной руды в высококачественную сталь. Они назвали этот метод «ренновским процессом» и ввели его на Грузонверк. Это компенсировало фирме послевоенную утрату рудников в Лотарингии и Испании.

В Скандинавии и на Ньюфаундленде были приобретены концессии на рудные разработки. Они обошлись дешево, ибо никакой другой сталепромышленник не мог использовать эти руды, а Круппу они помогли вернуть довоенное первенство.

Составители Версальского договора ничего подобного не предвидели. Французский промышленник Шнейдер считал, что возвращение Лотарингии обеспечит главенство Франции. Но после оккупации Рура 1923 года Париж утратил воинственность и только пожимал плечами в ответ на предупреждения, что наковальня Германии начинает все более и более грозно походить на кузницу оружия, которое уже дважды за последние полвека опустошало Францию. С другой стороны, Веймарская республика поддерживала Густава и других баронов фабричных труб в их сложной стратегии, которая опиралась на правительственные субсидии, на более передовую крупповскую технологию и на прямое нарушение взятых на себя обязательств.

Занявшись новыми рудами, немцы создали производство дорогих сталей, которое поглощало весь уголь Рурского бассейна. Лишившись этого угля, французские заводы начали отставать. В надежде восстановить равновесие они предложили организовать картель. Учрежденный в 1926 году в Люксембурге Международный стальной концерн на бумаге выглядел безупречно. На практике же он закрепил французское отставание. Каждая из стран-членов (Франция, Англия, Бельгия, Люксембург, Австрия, Чехословакия и Германия) соглашалась положить конец «губительной конкуренции, строго придерживаясь ежегодной квоты». Немцы, подписав договор, бдительно следили, чтобы остальные партнеры тщательно соблюдали все условия, а затем сами стали их нарушать. Это было прямое мошенничество. Соглашение предусматривало штраф за такие нарушения. Сначала бароны фабричных труб платили без возражений. Затем они начали грозить, что выйдут из картеля, если им не снизят штрафы и не повысят квоты. К этому времени других участников уже поразил тот своеобразный паралич, который в тридцатых годах был типичен для всех жертв тевтонской наглости. И они только наблюдали сложа руки, как грохочущий Рур превышает свою квоту на четыре миллиона тонн стали в год. Тех, кто вслух задавал недоуменные вопросы, для чего, собственно, предназначается такое количество стали, упрекали в разжигании военных настроений.

Крупп поднимал большую шумиху вокруг «видиа», «эндьюро» и своих бесспорно отличных паровозов. Однако значительную часть времени он посвящал совсем другим делам, и именно они дают ответ на загадку, каким образом ему удалось удержаться на ногах, несмотря на жестокие условия Версальского договора. Лишившись главного источника своих доходов, Густав взялся за финансовые операции. Одно время он занимался только голландским гульденом; используя в качестве обеспечения часть капитала, припрятанного в голландских банках, он получил из этой страны сумму, эквивалентную 100 миллионам марок. Затем, в 1925 году, в жилы его предприятий была влита большая доза свежей крови из США. Это был заем в 10 миллионов долларов, однако Крупп не выразил по его поводу особого восторга. Скорее наоборот. По немецким законам на заводах Круппа должны были быть расклеены объявления, что они считаются заложенными, пока заем не будет выплачен. Густав созвал собрание всех своих служащих и заявил им: «Надеюсь, каждый из вас приложит все усилия, чтобы эти проклятые бумажонки были сорваны как можно скорее!»

Объявления были сняты уже через два года, хотя усилия мелких крупповских служащих были тут ни при чем. Зимой 1926/27 года Густав добился двух важных побед. Во-первых, был улажен его спор с Виккерсом. В июле 1921 года он предъявил Виккерсу иск, требуя 260 тысяч фунтов стерлингов за использование крупповских патентов во время войны. При сложившихся обстоятельствах это представлялось ему вполне разумным. В переводе на язык войны это означало, что англичане выпустили по немцам 4160 тысяч снарядов, из которых каждый второй убил одного немецкого солдата. Виккерс не пожелал платить. Тогда Крупп передал дело в смешанный англо-германский арбитражный суд, рассмотревший его в 1924 году. Вполне понятно, что архивы Круппа не содержат почти никаких упоминаний об этом деликатном деле, но в документах Виккерса мы находим следующее: «После нескольких переносов окончательное слушание дела было отложено без указания срока. Затем в августе 1926 года был достигнут компромисс и Виккерс выплатил Круппу 40 тысяч фунтов стерлингов, после чего в октябре того же года арбитражный суд прекратил дело».

Ничего не скажешь — это действительно был компромисс! Виккерс утверждал, что англичане выпустили по немцам только 640 тысяч снарядов. В переводе на язык войны столь небольшой расход снарядов означал четырех убитых на каждый выстрел. Цифра нелепая, но побежденным выбирать не приходится, а в двадцатых годах 40 тысяч английских фунтов стерлингов весьма и весьма устраивали фирму Круппа.

Но приятнее всего был заем в 60 миллионов золотых марок, предоставленный немецкими банками,— именно благодаря ему казначей фирмы Хауке смог расплатиться с «проклятыми янки». И в довершение Крупп безвозмездно получил от Берлина 7 миллионов марок в возмещение убытков, причиненных ему французами — впрочем, тут мы вторгаемся в несколько иную область. Определить точно, сколько именно денег передал Берлин Эссену за 15 лет, прошедшие между падением монархии и возникновением «третьей империи», вообще невозможно, так как и дающие и получатель вели параллельно несколько серий бухгалтерских книг. Например, согласно свободному балансу Хаукса за 1924/25 финансовый год, фирма «Крупп» понесла убытки в 59 миллионов марок. Дефицит за год варьировался от примерно одного миллиона марок в Репнхаузене до 17 миллионов марок в Киле. Однако эти цифры отнюдь не отражают истинного положения, так как в них не включены прибыли от некоторых незаконных операций за границей и непрерывный приток средств из фондов правительства, которое пополняло их за счет налогоплательщиков. Эти субсидии Круппу по общей оценке составляют сумму, во всяком случае превышающую 300 миллионов, и, возможно, намного. Только огромные суммы могли в течение такого срока поддерживать существование его бездействующих военных заводов.

Однако сохранившиеся документы содержат о них лишь отрывочные сведения. Например, два высказывания бывших рейхсканцлеров: запись в дневнике Штреземана от 6 июня 1925 года «... кроме того, мы должны изыскать 50 миллионов марок для Круппа», и письмо Карла Иосифа Вирта Круппу от 9 августа 1940 года. Вирт писал Густаву, вспоминая «с большим удовлетворением 1920—1923 годы, когда нам совместно с (крупповским. — У. М.) директором доктором Видфельдтом удалось заложить новый фундамент для технического развития немецкого оружия при помощи Вашей великой фирмы. Г-н рейхспрезидент фон Гинденбург... был об этом осведомлен. Оп также отнесся к этому весьма положительно, хотя широкая публика по-прежнему пребывает в неведении. Эти строки я оставлю в моем архиве, где храню... письмо доктора Видфельдта от 1921 года, в котором говорится, что Ваша глубокоуважаемая фирма но моей инициативе как рейхсканцлера и министра финансов может в течение» десяти лет рассчитывать на поддержку правительства, намеренного ассигновать значительные суммы для сохранения технического превосходства немецкого оружия».

Вирт предупреждал, что он пишет обо всем этом «частным образом и конфиденциально», поскольку правительство «третьего рейха» дало указание «ничего не опубликовывать о проведенных ранее приготовлениях для возрождения национальной свободы». Тем не менее он добавляет: «События тех дней живы в наших сердцах». В сердце Густава они, несомненно, были живы. И он не видел никаких оснований умалчивать об этом. В то лето, когда Крупп получил письмо Вирта, он уже твердо верил, что Германия добьется реванша за ноябрьскую катастрофу 1918 года, вызванную «преступным предательством», и ему суждено доживать свои дни в Европе, подчиненной «новому порядку» Гитлера. Вот почему Густав самодовольно хранил изложение фактов о тайном перевооружении Германии, которое оп проводил после перемирия 1918 года. Его бумаги, захваченные американскими войсками в апреле 1945 года, свидетельствуют о незаурядном таланте ведения международных интриг.

Хотя он не указал сумм веймарских субсидий, но обо всем остальном он писал очень откровенно, не опуская и таких подробностей, какие в двадцатых годах вызвали бы большую тревогу у правительств различных стран. Вместе с некоторыми военными документами, также попавшими в руки американцев, эти бумаги Круппа показывают, до какой степени он предвосхитил политику Гитлера. Творцы Версальского договора считали, что они лишили Германию средств агрессии. Это были пустые иллюзии. А пока они предавались им. Густав «ковал новый немецкий меч».