Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава X. «ИСТИННЫЙ» КРУПП ГОТОВИТСЯ К ВОЙНЕ

Густав изучил все документы и всю переписку Альфреда даже более досконально, чем сам Фриц, и пришел к выводу, что одним из козырей старого Круппа было его умение разыгрывать драматические сцены. Если самому Густаву недоставало актерского мастерства, то он по крайней мере мог надлежащим образом оформить спектакль. Приближалось столетие со дня рождения «великого Круппа», и новый Крупп собирался придать этому юбилею грандиозный размах. Предстоящие торжества рекламировались как празднование столетнего юбилея фирмы, хотя это не соответствовало фактам: незадачливый прадед Берты основал фирму «Фридрих Крупп» в 1811 году. Однако Густав предпочел как юбилейную дату не 1911, а 1912 год — отчасти из-за своего преклонения перед Альфредом, но еще и потому, что такая отсрочка давала ему лишний год, чтобы упрочить свои позиции.

На бумаге его положение было вполне надежным. Имея в кармане акции Берты, Густав представлял собой как бы двуногое собрание акционеров. Благодаря кайзеру он даже носил семейную фамилию Крупп. Но каким-то образом наружу выплыло его детское ласкательное имя, и за спиной его стали называть Таффи. Его внешне изысканные, неестественно чопорные манеры составляли резкий контраст с развязно самоуверенным поведением его коллег — баронов фабричных труб Тиссена, Стиннеса, Клёкнера, Рейша, Киркдорфа.

Преимуществом Густава было его необычайное трудолюбие. Никто из наблюдавших за тем, как он работает, не мог бы сказать, что его должность в фирме просто синекура. По собственной инициативе он стал главным соглядатаем компании, всюду шныряя и вынюхивая, все ли сполна отрабатывают получаемые от Круппа деньги. В конце каждого дня Густав требовал полного отчета от своего шофера, камердинера и секретаря фрейлейн Крёне. Каждый из них должен был рассказать, как провел день. Кроме того, Густав хотел точно знать, сколько денег они истратили — безразлично, крупповских или своих — и что купили. Этим и ограничивался его разговор с ближайшими сотрудниками; Густав никогда не сказал им ни одного приветливого слова, никогда не поговорил о погоде, даже никогда не пожелал им «весело провести рождество».

В отличие от Альфреда Круппа Густав Крупп не мог воздействовать на рабочих и служащих фирмы непосредственно своим авторитетом: теперь их было слишком много. Оставаясь для большинства из них отвлеченной фигурой, Густав пользовался «кнутом и пряником» из «Общих правил». Крупповцы получили целый ряд дополнительных преимуществ, но одновременно повысились и требования к тем, кто пользовался этими льготами. 30 тысяч крупповцев, живших целыми колониями, располагали теперь самыми благоустроенными жилищами среди рабочих Рурской области. В обмен за построенные для них дома крупповцы шли на отказ от участия в профессиональных союзах и Социал-демократической партии Германии, а также подчинялись наблюдению инспекторов фирмы, которые имели право входить в их дома в любое время дня и ночи с целью убедиться, что установленные Круппом правила поведения и образа жизни строго соблюдаются.

Между 1906 годом, когда Густав был формально назначен председателем совета директоров фирмы, и 1909 годом, когда он фактически принял на себя руководство фирмой, Крупп, к своему удивлению, узнал, что, помимо всего прочего, фирма владела большой долей австралийской черной металлургии, имела концессии на разработку богатых месторождений монацитового песка в княжестве Траванкор в Индии и стала монопольной хозяйкой обширных никелевых разработок в Новой Каледонии через подставную французскую компанию «Сосьетэ дэ мин никелифер». Резервы фирмы «Фридрих Крупп» во всех промышленных странах росли с помощью картелей и джентльменских соглашений. Без ведома Берты финансовый совет фирмы вложил один миллион марок из ее капитала в акции английских фирм, производящих вооружение. Кроме того, и Берта и Шнейдеры владели не меньшим числом акций австро-венгерского завода Шкода, чем любой австрийский инвестор.

В одном только Эссене Круппу принадлежал огромный промышленный комплекс из восемнадцати окутанных дымом заводов. Впервые увидев их, Густав буквально оцепенел. Этот комплекс потреблял больше газа, чем окружающий его Эссен, больше электричества, чем весь Берлин, и представлял собой огромный город в городе, со своей полицией, пожарной охраной и регулировкой уличного движения. Но целые мили мрачных, закопченных зданий, расходящихся по всем направлениям от старого Гуспггальфабрик, затемняли более важную роль фирмы «Фридрих Крупп АГ» как компании-держателя. Эссен был только верхней, видимой частью айсберга. В Западной и Северной Германии компания-держатель контролировала восемь других гигантских сталелитейных предприятий (один лишь Рейнхаузен имел шесть высоченных доменных печей и 15 воздуходувных машин); судостроительная верфь «Германия» в Киле; литейные заводы, угольные шахты, рудники, глиноземные карьеры и известковые каменоломни в отдаленной Силезии, а также три испытательных полигона — в Меппене, Дюльмене и Тангерхютте, причем каждый из них превосходил любое государственное стрельбище в мире. Ежегодно владения Берты вне Эссена давали 2 миллиона тонн угля, 800 тысяч тонн кокса, 100 тысяч тонн железной руды и 800 тысяч тонн чугуна, а в первом годовом отчете Густава указывалось, что на полигонах было расстреляно в опытных целях 48 880 снарядов — количество, достаточное для ведения крупной балканской войны.

Мог ли Густав улучшить эти показатели? Мог ли оп успокоить седой призрак старого богохульника, создав нечто поистине достойное «великого Круппа»? Он мог и создал. Фирма «Крупп» уже была грандиозна, значит, она должна стать еще величественнее. Однако прежде всего ей нужен внешний декорум. Конечно, вилла Хюгель — прекрасная резиденция для династии Круппов, вернее, станет такой после того, как Густав заново украсит ее темными панелями и заполнит массивной вильгельмовской мебелью. Но разве сам Альфред не говорил, что его работа для пего священна? Размышляя так, Густав решил, что деловой центр фирмы должен быть устроен так же внушительно, как и вилла. И вот в течение трех лет, пока новый Крупп осваивался с обязанностями председателя совета директоров фирмы, оп спроектировал цитадель труда и лично контролировал ее возведение. «Hauptverwaltungsgebaude», то есть здание Главного управления, как его называют до сих пор, представляет собой второе наиболее знаменитое сооружение в крупповской империи и вместе с тем, пожалуй, самое уродливое административное здание во всей Европе.

Засев в этом кошмарном сооружении с его затхлыми запахами, Крупп издавал отсюда приказы о расширении фирмы. Трех стрельбищ было уже недостаточно, он хотел иметь четвертое. Рейнхаузену теперь нужно больше доменных печей. Изучая материалы о русско-японской войне, Густав заметил, что более интенсивный орудийный огонь привел к созданию оборонительных окопов, огражденных колючей проволокой. Со свойственной ему «безупречной» логикой Густав предугадал, что при любом будущем военном столкновении возникнет огромный спрос на колючую проволоку; поэтому в 1911 году он купил самый крупный в Германии проволочный завод Хамма в северо-восточном районе Рура.

Промышленники повсюду приобрели патентные лицензии на изобретение Рудольфа Дизеля. Если кильской верфи предстояло сооружать самую мощную в мире армаду подводных лодок, то Густаву следовало стать крупнейшим в мире фабрикантом дизельных моторов, и он этого добился. Очередным открытием была нержавеющая сталь. Густав счел необходимым иметь лицензию и на это изобретение и в 1912 году получил ее. Все эти мероприятия требовали огромных капиталовложений. Густав не колеблясь объявил подписку на заем в 50 миллионов марок, и публика охотно откликнулась на его инициативу. Дивиденды фирмы «Крупп» с каждым годом становились все выше. В 1911 году прибыль с капитала Берты составляла 10 процентов; в 1912 году — 12 процентов, а в 1913 году достигла 14 процентов, рекордных для Германии. «Ежегодник миллионеров» сообщал, что третьим из числа самых богатых лиц в стране был барон фон Гольдшмидт-Ротшильд, зять последнего в Германии потомка по мужской линии франкфуртского банкирского дома. Гольдшмидт-Ротшильд имел 163 миллиона марок. Князь Хенкель фон Доннерсмарк, имевший 254 миллиона марок, занимал второе место, а Берта Крупп с ее 283 миллионами марок стояла на первом. Ее годовой доход превышал шесть миллионов американских долларов. И вкладчиков в дело Круппа привлекала возможность играть на повышение: спрос на предметы вооружения беспрерывно возрастал.

* * *

Празднование столетия фирмы «Крупп» началось летом 1912 года.

Торжества в самом Эссене были рассчитаны на три дня. Вильгельм II прибыл из Берлина, разодетый в мундир «всевысочайшего военачальника», как он любил величать себя в те дни. Его сопровождали все прусские князья, канцлер фон Бетман-Гольвег, члены правительства и все генералы и адмиралы империи. В семейных хранилищах Круппов есть написанная маслом картина, где изображены все эти высокопоставленные лица, собравшиеся в Мраморном актовом зале Главного управления фирмы.

После нудной приветственной речи Густава выступил кайзер. «Всевысочайший» редко заставлял скучать аудиторию. Вторя шовинистическим передовицам газет, он начал свою витиеватую речь с напоминания о том, что Гусштальфабрик появился на свет одновременно с немецким национальным движением. С тех пор, продолжал он, «пушки Круппа гремели на полях сражений, где ковалось единство немецкой нации, и сегодня орудия Круппа вливают энергию в германскую армию и германский военно-морской флот. Корабли, построенные на верфях Круппа, несут германский флаг по всем морям...» В конце выступления, повысив свой гнусавый голос, кайзер призвал слушателей оставаться «верными традициям фирмы в знак уважения к имени Круппа, ради славы германской промышленности и на благо немецкого отечества». Затем, пригладив двумя взмахами здоровой правой руки завитые волосы, кайзер гаркнул во всю мочь: «Дому и фирме Крупп —ура, ура, ура!» Присутствующие вскочили с мест и закричали в ответ: «Да здравствует кайзер и рейх!»

По окончании торжественной части каждому из гостей был преподнесен экземпляр юбилейного издания «Крупп 1812—1912» — огромная книга, где прославлялись заслуги династии и фирмы «Крупп». Второй день был посвящен ознакомлению с выставками, показу техники и длительным банкетам во временном холле, сооруженном для данного случая в южной части усадьбы Хюгель на крутом берегу медленно текущего Рура. Густав решил завершить третий день рыцарским турниром в феодальном духе — не маскарадным представлением, а подлинным турниром. Участники турнира должны были действовать настоящими копьями, способными наносить настоящие раны. Весь предыдущий месяц дюссельдорфская костюмерная мастерская работала в несколько смен, чтобы одеть участников турнира. Сам Крупп имел сделанные по мерке портного, отшлифованные до блеска латы из высокоуглеродистой стали (никто из его противников не смог бы пробить эти доспехи). Берта должна была нарядиться средневековой дамой, администраторы Круппа — вассалами, а избранные крупповцы ландскнехтами.

В те времена не увлекались эстетикой, но все же безвкусица этого представления перешла все допустимые пределы. Казначей фирмы Эрнст Хауке, прочтя сценарий, в ужасе бросился к Круппу. Турниры — анахронизм для истории Круппов, доказывал он. Воины больше не сражаются в седле с копьями, алебардами и шпагами в руках. Если бы они продолжали так сражаться, концерн «Фридрих Крупп» вылетел бы в трубу. Густав стал колебаться, но перестраиваться было поздно: слухи о предстоящем зрелище уже дошли до «всевысочайшего».

Его величество направился в свои апартаменты и выбрал самый яркий мундир, самую блестящую каску, самую острую шашку и наиболее грозный с виду кинжал. На следующий день «всевысочайший» вошел в императорскую ложу вооруженный до зубов. Берта села между ним и рейхсканцлерем, императрица — рядом с Маргой.

В тот момент, когда бригада рабочих уже готова была водрузить Густава в латах на коня, появился запыхавшийся курьер с депешей. В течение двадцати лет инженеры предупреждали управляющих рурскими каменноугольными шахтами о необходимости бороться против угольной пыли, периодически поливая шахты водой. Процент заболевания силикозом — легочной болезнью, которой подвержены шахтеры, был угрожающе высок, и все время росла опасность взрыва рудничного газа. Теперь случилось неизбежное. В Лотрингенской шахте около Бохума произошел взрыв, погибло 110 шахтеров. На трибуне для зрителей возникло замешательство. При данных обстоятельствах, высказали свое мнение советники Вильгельма, веселье здесь могло бы быть неправильно понято подданными его величества. «Всевысочайший» согласился с их мнением и неохотно удалился в императорские покои, чтобы разоружиться и принять более мирный облик. Берта незаметно исчезла с трибуны; мастера-механики освободили Густава от турнирных доспехов, а пятилетний сын Альфрид был снят со своего пони.

Если бы трагический случай с шахтерами не расстроил праздничного турнира Альфрид, несомненно, не ударил бы лицом в грязь. Его обучали верховой езде, как обучают членов королевской семьи,— каждый день по сорок пять минут тренировки под руководством специального инструктора. С того момента, как Альфрид начал себя помнить (и задолго до этого), он был предметом особого внимания окружающих. Перед ним преклонялись в Руре больше, чем перед кронпринцем в Берлине. Крестины Альфрида были событием национального масштаба. На них присутствовали все сановники, которые были ранее на свадьбе Берты, и сам кайзер соизволил стать крестным отцом ребенка. С тех пор всякое, даже самое мелкое сообщение о нем в печати приобретало значение для всего рейха. Самому Альфриду по десять раз в день внушали, что он должен готовиться к такому будущему, какое недоступно для других. Его удел, как и его долг, быть одним из самых ответственных людей в мире.

* * *

Идея холодной войны — в те дни ее называли «сухой войной» — целиком захватила односторонне направленный ум Густава. За исключением вопроса о нержавеющей стали и опытов с твердой вольфрамо-углеродистой сталью, он почти не интересовался продукцией мирного назначения. Торговцы оружием во всех странах включились тогда в безудержную гонку, устремляясь к незаметной для них пока пропасти, и Густав Крупп вместе с другими оружейниками — Шнейдером, Шкодой, Мицуи, Виккерсом и Армстронгом, Путиловым, Терни и Апсальдо, Бетхлемом и Дюпоном быстро приближался к этому финишу. Между Круппом и остальными была только та разница, что Крупп вырвался вперед и вел за собой всю стаю хищников. И Берлин надеялся, что оп никому пе уступит первенства. В мае 1914 года лидер социал-демократической фракции в рейхстаге Карл Либкнехт подвел итог этой гонко: «Крупповское предприятие, — говорил он,— это матадор международной промышленности вооружений; он превосходит остальных участников состязания во всех отраслях военного производства». Конечно, раздавались отдельные голоса, осуждавшие гонку вооружений и клеймившие этот «кровавый интернационал торговцев смертью», как Либкнехт называл фабрикантов оружия.

Двадцать лет спустя, когда антимилитаристское движение значительно выросло, в широких кругах общественности привыкли упрощать вопрос о конкуренции между крупнейшими поставщиками оружия. Так, например, любой агрессивный шаг Франции приписывался Шнейдеру, каждое новое проявление милитаризма в «стране восходящего солнца» — Мицуи. На деле же соперничество между ними носило более сложный характер. Фактически все солидные оружейные фирмы, за исключением Круппа, продавали свои акции на мировых биржах, и в результате «перекрестного опыления» инвестиций, обмена патентами и объединения в картели их интересы часто совпадали. Агрессивное поведение кайзера во время марокканского кризиса 1911 года часто приписывалось влиянию Густава Круппа вследствие ошибочного предположения, будто французы и немцы не поладили друг с другом из-за столкновения своих торговых интересов в Марокко и Вильгельм по просьбе Круппа направил туда канонерскую лодку «Пантеру» для устрашения французов. За шесть лет до этого, когда германский кайзер высадился в Танжере и потребовал проведения политики «открытых дверей», он действительно подвергался нажиму со стороны директоров Марги Крупп, использовавших Марокко для демпингового сбыта устаревших пушек и обеспокоенных перспективой тарифных барьеров, которые благоприятствовали бы Шнейдеру.

Однако ко времени авантюрного рейда «Пантеры» в Агадир ситуация изменилась. Теперь Марокко привлекало к себе магнатов стали уже не по соображениям сбыта, а как источник сырья, и, пока Вильгельмштрассе и Кэ д’Орсэ[32] выясняли, кто из них вправе играть марокканскими марионетками, Крупп, Тиссен и Шнейдер объединились в подставной компании «Юнион дэ мин» и договорились разделить железную руду султана на троих. Меньше всего они были заинтересованы в дипломатических осложнениях между Францией и Германией. А эти осложнения возникли по вине ремшейдского промышленника Рейнгарда Маннесмана. Он выплатил марокканцам значительную сумму за концессии по добыче руды и, если бы Марокко стало французским протекторатом, понес бы большой убыток. Маннесман убедил нескольких депутатов рейхстага, что является жертвой, а бряцающий оружием Пангерманский союз доделал остальное. Канонерка отплыла в Агадир. Тогда Англия встала на сторону Франции, пыл Вильгельма остыл, и Марокко стало французским. Шнейдер, не нуждаясь больше в союзниках, вышел из картеля, а все трое немцев — Крупп, Тиссен и Маннесман — остались на бобах.

Однако такие сложные маневры бывали редко. В большинстве отсталых стран торговые агенты, хорошо освоившие старую испытанную тактику подкупа в сочетании с примитивными «силовыми приемами», продолжали добиваться поразительных успехов для своих фирм. Одной из самых больших побед в истории взаимного надувательства был бразильский контракт, выхваченный Круппом из-под (носа Шнейдера. Вначале положение немцев казалось совсем безнадежным. Их соперники имели значительно лучшую продукцию — французскую 75-мм пушку, и люди Круппа знали это. Когда Рио-де-Жанейро назначил первое испытание орудий, эссенские скорострельные пушки даже не прибыли еще в Бразилию, тогда как французские образцы находились уже под усиленной охраной в центре страны. Утром в день опытных стрельб агент Шнейдера получил истерическую депешу от начальника охраны: склад сгорел, стволы непригодны. Оказывается, толпа окружила французский склад и забросала крышу зажженными факелами. Вся батарея была испорчена.

После отчаянных телеграмм в Ле-Крезо оттуда была отправлена вторая партия орудий, но, когда корабль с грузом достиг бразильского порта, где пушки надо было перегружать на речные пароходы, выяснилось, что накануне кто-то щедро одарил деньгами местных капитанов и они отказались принять груз на том основании, что 75-мм снаряды взрываются и значит опасны. На следующий день одна из газет в Рио-де-Жанейро сообщила под огромными кричащими заголовками, что в бразильский штат Амазонка вторглись перуанские войска. Специальный корреспондент этой газеты, носивший удивительно не латиноамериканскую фамилию фон Рестсоф, утверждал, что войска Перу вооружены пушками Шнейдера. Рио, предупреждал он, должен немедленно приобрести современное оружие. Начавшиеся вечером враждебные демонстрации вокруг французского посольства помешали проводить какие-либо разумные переговоры, а на следующий день пришло сообщение из Рура, что целый артиллерийский парк Круппа уже отгружен и плывет в Бразилию. Его купили сразу же, заочно. Когда пушки прибыли на берег, оркестр заиграл «Германия превыше всего», капитан фон Рестсоф стал в положение «смирно», а возмущенный представитель Шнейдера удалился.

Как и все европейцы, Густав был озабочен событиями на Балканах, но по причинам особого свойства. Других тревожило беспрерывное состояние войны в Европе. Крупп не возражал против этого: он любил хорошую схватку. Но его беспокоил самый ход событий. Хотя каждая из сражавшихся армий вооружалась различным оружием, полученным из Шеффилда, Ле-Крезо и Эссена, однако для поставок тяжелых орудий имелись определенные сферы влияния. Например, греческие и болгарские пушки изготовлялись Шнейдером, а артиллерия Оттоманской империи отливалась Круппом. И надо же, чтобы эти болваны турки все время проигрывали сражения! Осенью 1912 года они, в сущности, свели на нет блестящую репутацию Круппа, созданную еще под Седаном. Отступая перед греками, сербами и болгарами, войска султана получили основательную встряску в ряде пунктов: Кирк-Килисе, Куманово, Люле-Бургасе и Монастире (Витола). Это обстоятельство компрометировало Густава, и когда в начале второй Балканской войны он узнал, что Румыния примкнула к Турции, то почувствовал огромное облегчение: румыны были хорошие солдаты и клиенты Круппа. После разгрома болгар румынскими войсками в Главном управлении фирмы возникло всеобщее ликование. Конечно, при всяком удачном попадании крупповских снарядов Эссен не упускал случая оповестить о своем успехе весь мир.

Постепенно европейцы начали ощущать силу древнего тевтонского духа и убеждаться в том, что легко доставшиеся немцам победы в войне 1870 года вскружили Берлину голову. Чем больше новое немецкое поколение думало о битвах тех дней, тем сильнее утверждалось в мысли, что германская кровь ценнее крови других народов, что немецкие солдаты непобедимы и что, если какой-либо соперник окажется несговорчивым, они повторят подвиги своих отцов. Эта воинственность немцев, олицетворяемая их императором, начала оказывать глубокое влияние на соседние страны. Ни одна из них не осталась вне ее воздействия; Англия была наименее легковерной, и все же в первом десятилетии XX века у англичан сложилось мнение, что рано или поздно им придется сражаться против немцев.

Для внешних наблюдателей Германская империя казалась монолитной, кайзер самоуверенным, его офицеры агрессивно настроенными, а единственной функцией Эссена было, по-видимому, служить арсеналом Германии. Особое положение фирмы «Крупп» как «национального института» было важно для нее, и, безусловно, руководство концерна старалось поддерживать это впечатление. Тем не менее оно было неверным. В 1911 году старый Гусштальфабрик продал свою пятидесятитысячную пушку. Из всех изготовленных на заводе орудий свыше половины было поставлено за пределы Германии пятидесяти двум правительствам в Европе, Южной Америке, Азии и Африке. Когда тесные связи с германским правительством были для нее выгодны, фирма, конечно, поддерживала их. Начиная с 1903 года крупповские коммивояжеры регулярно сообщали полученные ими разведывательные данные в ближайшее германское посольство. В ответ они, естественно, ожидали поддержки со стороны немецких дипломатов. Но в действительности фирма была международным институтом. Ее торговые представители, или, как Густав любил называть их, «полномочные послы фирмы «Крупп», были обычно гражданами тех государств, где они действовали, и почти всегда обладали там большими связями. «Полномочный посол» Круппа в Вене был другом Ротшильдов; нью-йоркский «посол» — родственником Джона Пирпойнта Моргана; копенгагенский «посол» — будущий датский военный министр; брюссельский — зять военного министра Бельгии; пекинский — племянник исполняющего обязанности главы государства Юань Ши-кая, а римский — Марио Креста — председатель итальянской торговой палаты.

Если вы ведете дела с пятьюдесятью двумя иностранными правительствами и одновременно продаете 24 тысячи полевых орудий вашей собственной стране, то совершенно очевидно, что вы увязли в политике так глубоко, как это только возможно для неофициального лица. Густав, подобно Альфреду, гонялся сразу за двумя зайцами. Он продолжал заключать одну за другой сделки, явно угрожающие безопасности Германии. Правда, открытие секрета снарядных взрывателей фирме «Виккерс» было не на его совести. Вряд ли можно было упрекнуть его и за передачу США патента на раздвижной хоботовый лафет для полевых орудий, хотя использование этого патента значительно увеличит маневренность американской армии под Сен-Мийелем и в Аргоннах[33], способствуя тем самым поражению кайзеровских войск. Круппу не могло даже в голову прийти, что Вашингтон и Берлин окажутся в состоянии войны, когда маленькому Альфриду не исполнится еще и десяти лет. С другой стороны, Густав имел все основания относиться подозрительно к Санкт-Петербургу. С 1907 года Россия, Франция и Англия объединились в Антанте. Противниками Антанты были три государства Тройственного союза: Австро-Венгрия, Италия и Германия. Тем не менее Крупп не жалел денег на взятки, делая все возможное, чтобы вытеснить конкурентов и стать главным целителем морального духа царской армии, удрученной недавними победами японцев. Каждый ствол, который он отгружал на Восток, увеличивал роковое окружение Германии, и тем не менее он посылал все, что русские соглашались купить. За их рубли он давал им доброкачественные товары; когда войска Гинденбурга захватили русские крепости в Польше, то обнаружили, что опи были вооружены самыми последними моделями гаубиц Круппа.

В 1906 году граф Фердинанд фон Цеппелин начал производить в Фридрихсхафене дирижабли для Германии. Три года спустя Крупп взбудоражил Международную выставку во Франкфурте-на-Майне, экспонировав там «антицеппелиновские» орудия, которые затем нарасхват раскупались тремя наиболее заинтересованными в них державами — Францией, Англией и Россией. В том же самом году первый лорд адмиралтейства Англии Реджиналд Маккена произвел еще большую сенсацию в палате общин. Уже четвертый год между Германией и Великобританией шло острое соперничество в деле пополнения военно-морского флота дредноутами, а теперь Маккена информировал парламент, что верфи Круппа в Киле готовы поставлять Англии ежегодно по восемь таких кораблей. Правда, сделка провалилась. Крупп хватил через край, и тут впервые Тирпиц, Армстронг и Виккерс оказались союзниками. Зато Круппу удалось сохранить два вида цен на судовую броню: с Берлина он брал почти вдвое дороже, чем с Вашингтона. Карл Либкнехт огласил эти цифры в рейхстаге. Тирпиц подтвердил их правильность. Пораженный кайзер спросил старшего директора совета фирмы Рётгера, почему так происходит, и получил лаконичный ответ, что Густав и его директора действуют как душеприказчики покойного Фрица Круппа. Ответ был дан ледяным тоном и никаких последствий не вызвал.

В 1912 году Крупп перешел в своих действиях ту границу, которая для любой другой компании в любой другой стране означала бы полный крах. Появились неопровержимые доказательства, что агенты Эссена похитили из папок военного министерства свыше тысячи документов. Несколько прусских юнкеров были пойманы с поличным — так сказать, «с вареньем Круппа на усах». В то же самое время было обнаружено, что крупповские деньги способствовали организации антигерманских выпадов во французской прессе с целью «подогреть» Берлин и создать новый выгодный бизнес в Германии.

Сведения обо всем этом попали прежде всего к депутату рейхстага Карлу Либкнехту (возможно, потому, что его враждебное отношение к оси Берлин — Хюгель было всем хорошо известно), они были присланы в простом конверте, без обратного адреса. Отправитель так и не был найден, а сообщение было передано Либкнехтом военному министру фон Херингену. По заданию министра полиция начала перлюстрацию входящей и исходящей почты дома номер 19 на Фоссштрассе, где находилось столичное представительство Круппа. Контроль обнаружил, что секретарь крупповской конторы Брандт систематически давал большие взятки людям в мундирах; восемь военно-морских офицеров получили 50 тысяч марок, а один артиллерийский офицер — 13 тысяч. Взамен Крупп имел поистине бесценную информацию: спецификации каждого вида германского оружия, секретные чертежи и проекты, рассматриваемые в министерстве, военные планы и переписку со всеми другими фирмами, производившими предметы вооружения. Располагая такой информацией, Крупп мог воздействовать на руководящих военных деятелей. Каждый шаг генералов и адмиралов был ему заранее известен. Передачей некоторых выборочно взятых сведений из этой информации можно было разжигать в Париже весьма выгодную для фирмы военную истерию, что как раз и практиковалось. Полиция арестовала одновременно тех, кто давал, и тех, кто получал взятки, и произвела обыск в доме № 19 на Фоссштрассе, где полицейские узнали, что 700 украденных документов находилось в эссенском сейфе одного бывшего служащего Круппа.

Власти имели в руках все: документы, признания обвиняемых, расписки в получении взяток, но в течение семи месяцев ничего не предпринимали. В прессе не появилось ни одного слова, и все арестованные, включая Брандта, были освобождены. Этого Либкнехт не мог уже перенести. 18 апреля 1913 года он вышел на трибуну рейхстага и сообщил депутатам, что «прославленная фирма «Крупп» систематически пользуется своим капиталом, чтобы толкать старших и младших прусских чиновников на разглашение военных секретов». Он сел на свое место в обстановке полного замешательства. Военный министр Херингер усилил общее смятение, признав, что Либкнехт правильно охарактеризовал методы Круппа, и заявил, что он, министр, хочет выразить со своей стороны «полное неодобрение такой политики». Правда, он тут же добавил: «Нет, однако, никаких доказательств, что совет директоров фирмы в Эссене принимал в этом участие».

Затем в дело вмешался кайзер. Десять лет назад он прикрыл своим именем похождения Фрица Круппа, а теперь дал понять, что намерен защищать Густава. В то время как над Берлином гремел гром взаимных упреков и оправданий, Вильгельм пригласил Круппа к себе в Потсдамский дворец и приколол ему на грудь прусский орден «Красного орла» с дубовыми листьями.

Но, конечно, теперь уже нельзя было замять скандал. Консервативная берлинская пресса — газеты «Германия», «Тагеблат», «Фоссише-цайтунг» и старая бисмарковская «Норд-дойче альгемайне цайтунг» — присоединились к социал-демократической газете «Форвертс», требуя наказать виновных. После этого кайзеру пришлось отступить и предоставить суду расправляться с вновь арестованными правонарушителями по своему усмотрению.

На суде сенсация продолжала расти. Альфред Гугенберг занял свидетельское место и заявил, что он не может предъявить протоколы заседаний правления фирмы «Крупп», так как никто их не вел. Присутствующие в зале суда, те, кто знал Густава, громко рассмеялись. В конце концов судья установил тот факт, что за период в шесть с половиной лет секретарь берлинской конторы Круппа Брандт получил путем подкупа полторы тысячи документов, половина которых была предъявлена суду обвинением как вещественные доказательства. В конце октября 1913 года был вынесен приговор. Все офицеры, получавшие взятки, были уволены из армии и подверглись тюремному заключению сроком на шесть месяцев. Брандт был осужден сроком на четыре месяца; директор военно-торгового отдела фирмы «Крупп» Эккиус был приговорен к штрафу в 1200 марок.

Как это ни удивительно, волнение, длившееся более года, не коснулось Круппа. Процесс не повредил ему, потому что главное командование армии нуждалось в нем для предстоящих западных операций — быстрого наступления через невысокие холмы и долины в северо-западный угол Европейского континента.

Граф Шлиффен, автор «Великого плана» Германской империи, внушал руководимым им офицерам генерального штаба в Берлине, что они должны образовать «дверь-турпикет», пройдя через которую северная и южная группировки немецких войск объединятся вокруг главного пункта и сокрушат французов. В плане Шлиффена было несколько основных положений, в частности вторжение в нейтральную Бельгию и развертывание мощного правого фланга. Даже на смертном одре в 1913 году фельдмаршал напоминал: «Правый фланг должен быть крепким...» Однако растущее значение Эссена как кузницы германского оружия изменило заветный план Шлиффена в двух отношениях. Первое изменение сводилось к усилению левого фланга за счет правого. Слишком сильный нажим на противника справа делал бы уязвимым немецкий левый фланг: «дверь-турникет» могла открыться не в ту сторону, в какую надо. Как в дальнейшем объяснил Людендорф в своей книге «Ведение войны и политика», в план пришлось внести кое-какие «технические поправки»; Герман фон Куль [34] откровенно заявлял, что «нельзя ни в коем случае позволить противнику дойти до Рейна; ибо тогда наш... промышленный район подвергнется явной угрозе...»

Второе изменение устраняло основной просчет плана. Рур заслуживал защиты, ибо без вклада Круппа план вторжения мог потерпеть неудачу. «Когда вы вступите во Францию, — говорил Шлиффен,— пусть крайний солдат справа касается Ла-Манша рукавом». Это указание предполагало, что немцы, бесспорно, достигнут Ла-Манша. А между тем на пути их в Бельгию стояла преграда — самая мощная крепость Европы — город Льеж. Расположенный на стратегически важной возвышенности над широкой рекой Маас, Льеж был опоясан в 1880-х годах тридцатимильным кольцом фортов, защищенных рвами, соединенных подземными переходами и вооруженных 8,4-дюймовыми (210-мм орудиями, которые в перерывах между стрельбой исчезали в непроницаемых башнях. Учитывая это препятствие, немцы сформировали особую маасскую армию — шесть бригад, вооруженных секретным оружием, которому предстояло посеять панику и ужас. Это была толстая тупоносая крупповская мортира, по своей мощности превосходившая любую пушку в мире, короче говоря 16,8-дюймовая (420-мм) «Толстая Берта». Каждая из «Берт» обслуживалась двумястами специально обученных артиллеристов и посылала свои сокрушающие любую броню снаряды замедленного действия («Хлопотуньи Берты») на расстояние девять миль. Начальная скорость ее снаряда в пять раз превышала скорость экспресса, весящего 250 тонн и двигающегося со скоростью 62 мили в час.

С момента назначения Густава председателем совета директоров фирмы в Эссене начали проводить эксперименты с «Толстой Бертой». Изготовить мортиру, способную прорвать оборону Льежа, было сравнительно легко; вся трудность заключалась в том, чтобы создать такую мортиру, которую можно было бы передвигать. Первый образец пришлось перевозить двумя частями, и каждую из них вез отдельный паровоз. Из-за колоссальной отдачи мортиры из нее нельзя было стрелять, не укрепив ее предварительно в цементе, а это означало, что передвигать ее можно было, только взорвав цемент. Для более оперативного использования артиллерии и ведения добавочного огня армия выбрала орудие меньшего калибра (хотя тоже огромное) — 350-мм мортиру Шкода. Между тем главный инженер Круппа по артиллерийской части Фриц Раузенбергер несколько лет подряд работал над расчленением своей чудовищной «Берты» на две секции, которые могли бы быть поставлены на колесные лафеты. В начале 1914 года Вильгельм наблюдал испытания этой новой, более подвижной модели и ушел сияющий.

К осени 1914 года ожидались дальнейшие усовершенствования, и на первое октября был назначен второй раунд стрелковых испытаний в Меппене. Однако испытания так и не были проведены, потому что летом этого года мир обезумел. Раздавшийся вслед за убийством австрийского эрцгерцога гром орудийной канонады прокатился по всему Европейскому континенту. Предоставив Австро-Венгрии полную свободу действий в отношении Сербии, его величество сообщил Густаву, что «объявит войну сразу же, как только Россия начнет мобилизацию». Крупп поддакивал «всевысочайшему», заверяя его, что артиллерия противника слаба по качеству и ассортименту, тогда как германская артиллерия «никогда не была в лучшем состоянии, чем теперь». В два часа дня 1 августа в Главное управление фирмы «Крупп» пришла официальная депеша из Берлина. Она содержала только две буквы: «Д. К.» — «Drohende Kriegsgefahr» («Непосредственная угроза войны»). В четыре часа дня была объявлена мобилизация, а в семь часов вечера Германия объявила войну России. В течение суток Германия и Австро-Венгрия начали наступление против своих соседей. Соседи быстро выступили им навстречу. Прежде чем был завершен раскол воюющих государств на две группировки — центральные державы и союзники, 57 стран объявили друг другу войну.

Густаву казалось бесспорным, что новая война будет во всем аналогична франко-прусской, и сам он как бы следовал по стопам «Альфреда великого». Подобно деду Берты, он имел наилучшие в мире пушки (новая партия из ста восьмидесяти полевых орудий, заказанных Бразилией, была спешно переадресована к бельгийской границе), а Вильгельм II, подобно Вильгельму I, командовал самыми отборными войсками Европы.

Два миллиона резервистов уже прибывали в намеченные для них призывные пункты, получая там винтовки Маузера, каски с серыми полотняными чехлами и новую форму защитного цвета, заменившую в 1910 году прусские синие мундиры. Поезда, мобилизационное расписание которых Густав лично прокорректировал и нашел безупречным, везли солдат на сборные пункты близ границы с минимальными задержками.

Сто социал-демократических депутатов, представлявших теперь самую сильную фракцию рейхстага, единодушно проголосовали в поддержку военных ассигнований. Отвечая на их «ура» в честь «кайзера, народа и страны», его величество радостно воскликнул: «Я не вижу больше партий, остались одни немцы!»

Небосклон Густава в отличие от горизонта Вильгельма не был вполне безоблачным. Трудности Круппа заключались в том, что даже на этой ранней предвоенной стадии, прежде чем прозвучал хотя бы один выстрел, его уже клеймили за границей как военного преступника. Накануне объявления Англией войны Германии Герберт Уэллс писал: «В основе всего этого зла, которое вылилось наконец в мировую катастрофу, лежит круппизм — эта мрачная гигантская торговля орудиями смерти».

В довершение всего один из директоров Круппа по имени Вильгельм Мюлон «спятил с ума». Способный молодой адвокат, Мюлон служил в фирме сначала как личный секретарь Густава, а затем, с 1911 года, как член совета директоров его фирмы. В тот момент, когда его величество объявил мобилизацию, Мюлон исчез из Эссена. К полному изумлению своего хозяина, он очутился в Швейцарии, где объявил о своем уходе из правления фирмы, разоблачил военные приготовления рейха и сообщил прессе, что «еще за шесть месяцев до августа (1914 года.— Ред.) Крупп получил из Берлина секретную информацию о предстоящей войне».