Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Глава VI. НОВЫЕ ОРУДИЯ СМЕРТИ

В течение шестнадцати лет, прошедших между падением Парижа и смертью Альфреда Круппа, в мире почти все время шли войны. Не считая восстаний, аннексий, государственных переворотов и политических кризисов, за это время произошло не менее пятнадцати прямых вооруженных столкновений. Германия была единственной великой державой, не принимавшей участия в военных действиях. В условиях мирного Рура Крупп мог изучать фронтовые сводки и извлекать оттуда полезные для своего предприятия уроки. Каждое залитое кровью поле битвы служило для него испытательным полигоном и лучше, чем что-либо иное, способствовало созданию широкой рекламы для его фирмы.

В прейскурант разнообразных крупповских изделий теперь входили полностью укомплектованные тяжелые пушки, легкая горная артиллерия, орудия береговой обороны и огромные гаубицы; все они могли быть снабжены снарядами, изготовленными в новом, предназначенном для этой цели токарном цехе с производственной мощностью тысяча снарядов в день. К середине 1880-х годов Альфред использовал труд уже двадцати тысяч крупповцев.

Владея флотилией судов в Нидерландах и железорудными копями в Испании, а также располагая собственной агентурой в столицах всех больших государств, концерн «Крупп» стал институтом международного значения. Главным образом из рекламных соображений Альфред твердо решил по-прежнему выпускать самые большие в мире слитки своей фирменной литой стали. В 1876 году на Международной выставке в Филадельфии, открытой в ознаменование столетия Соединенных Штатов Америки, Крупп показал гигантский вал для немецкого военного корабля и семь пушек, в том числе 60-тонное чудовище, выпускавшее снаряды весом в полтонны каждый через дуло диаметром 35,5 см. Прошло ровно четверть века с тех пор, как Крупп экспонировал в Лондоне свою маленькую шестифунтовую пушку калибром 6,5 см, что показывает, как стремительно шло развитие промышленной техники в Руре.

Теперь на Круппа работало нечто большее, чем его собственная изобретательность. В его распоряжении все в возрастающих масштабах оказывались ресурсы германского правительства. Каждый успех Круппа теперь расценивался как новый плюмаж в военном уборе Германской империи; каждая его неудача — как удар по тевтонскому престижу. Прошли те времена, когда пруссаки в ответ на пренебрежительное отношение к их национальному достоинству могли выражать свое возмущение лишь беспомощным пожиманием плеч. До 1870 года типичным представителем немецкой нации считался добродушный ученый. И только. Сокрушительная победа над императорской Францией придала прусским триумфаторам зловещую черту — заносчивость. Это были годы, когда кайзеровские солдафоны отвечали кулачными расправами на «дерзость» штатских в Эльзас-Лотарингии и когда даже свои немецкие дамы были обязаны уступать дорогу идущим навстречу им офицерам. В то время и престиж Круппа, способствовавшего своим оружием победе Пруссии, отождествлялся со священным отныне понятием армейской чести и поэтому был неприкосновенен.

В Берлине ожидалось прибытие румынского короля Кароля I. Румыны были недовольны своей артиллерией; вступив в русско-турецкую войну на стороне России, они сильно пострадали при осаде Плевны. Фриц Крупп находился тогда в Берлине, и отец поручил ему встретиться с Каролем. «...Хорошо было бы подготовить почву,— писал Альфред сыну 22 марта 1887 года, — не в отношении пушек, которые мы можем продать в любое время и которые, во всяком случае, будут рекомендованы «всевысочайшим» в Берлине (курсив мой. — У. М.), но если тебе подвернется случай, расскажи ему о наших успехах со стальной броней». Не только Вильгельм, но и Бисмарк, и почитатели Круппа в генеральном штабе с энтузиазмом расхваливали румынскому королю мастерство немецкого оружейника, и результатом этого был огромный заказ из Бухареста.

В 1883 году Германия послала военную миссию в Константинополь. Глава миссии блестящий сорокалетний генерал барон Кольмар фон дер Гольтц получил специальные инструкции «заставить турок покупать пушки у фирмы «Крупп»». Сам Альфред рассматривал немецких дипломатов в Турции как своих уполномоченных. Не известно, действовало ли германское посольство в Турции в интересах Круппа, но Гольтц действовал, причем с поразительным успехом. В июле 1885 года турки внесли большую сумму наличными за 926 гаубиц, полевых пушек и орудий береговой обороны. До тех пор пока долг не был выплачен полностью, весь доход от константинопольских таможен должен был поступать непосредственно в Эссен.

Когда 9 декабря 1880 года Альфред посылал своего сына в Санкт-Петербург с инструкцией повидать «его величество царя и царевича, а также великого князя Константина», он не считал нужным напомнить о событиях 1870—1871 годов; все правительства мира слышали эхо тех канонад, и его клиентура включала Швейцарию, Голландию, Португалию, Швецию, Данию, Италию, Россию, Бельгию, Аргентину, Турцию, Бразилию, Китай, Египет, Австро-Венгрию и все Балканские страны, за исключением Сербии. В общей сложности 24 576 крупповских пушек нацелились одна на другую, причем в это число входили и пушки Германии, о чем Альфред, конечно, умалчивал.

* * *

Альфреду Круппу пришлось еще дважды вступить в схватку с прусской военной кастой. Сначала он снова столкнулся лицом к лицу с армейскими рутинерами. Самый влиятельный союзник Альфреда в военной среде Константин фон Фойгтс-Ретц вышел уже в отставку. На посту начальника отдела военного министерства его сменил младший брат — Юлиус фон Фойгтс-Ретц. Как и другим высшим офицерам, ему была известна установка кайзера, что имперскому оружейнику позволено торговать с «дружественными государствами». Но чем больше Юлиус и его коллеги размышляли об этом, тем больше убеждались, что позиция Круппа уязвима. Питомцам военной академии в Лихтерфельде казалось логичным, что меч должен быть обоюдоострым; если Крупп может продавать свой товар за границу, рассуждали они, то почему они не могут покупать то, что им нравится, за границей?

Так старое пугало воскресло вновь. Узнав об этих опасных рассуждениях, Альфред сразу почуял, какую угрозу они представляют для фирмы. Он безгранично верил в свой товар, но на прошлом опыте убедился, что для питомцев Лихтерфельде наилучшее качество орудий — пустой звук. 11 января 1876 года Альфред написал Юлиусу длинное послание, изложив в нем историю своей борьбы с офицерами штаба начиная с первых отвергнутых ими в 1840-х годах стальных стволов и прося молодого человека следовать примеру своего старшего брата.

Не убежденный доводами Круппа, Юлиус предложил ему поставить девять неотшлифованных 15-см пушек и послал аналогичные заявки Армстронгу и Шнейдеру. Директора фирмы считали, что Альфред ведет слишком жесткую линию в отношении Берлина. «Только я имею право поставлять пушки нашему государству», — огрызнулся он. Крупп повторил свои старые угрозы распродать заводы или поймать русского царя на слове и перевести свое предприятие в Россию. Затем Крупп решил обратиться прямо к Вильгельму. 16 марта 1876 года он послал кайзеру копию меморандума, который он безрезультатно подавал Юлиусу, и одновременно направил ему откровенное письмо.

29 марта кайзер принял Альфреда. Аудиенция длилась полчаса. Некий доктор Пипер из числа придворных кайзера вел запись беседы.

Пипера поразил тот факт, что «все время герр Крупп настаивал на «ясности, точности и правдивости». По нашему мнению, гораздо удивительнее то, что беседу вел, в сущности, не кайзер, а его подданный, предъявляя свои требования, заявляя о своем желании навестить императрицу, настаивая на немедленном решении вопроса о вооружении, и получал в ответ от императора только: «Пожалуйста, пожалуйста». Если бы социал-демократ вздумал разговаривать с Вильгельмом таким тоном, он оказался бы в тюрьме; многие были упрятаны туда за значительно меньшие проступки. Императору предлагалось подчиниться требованиям Круппа. И он подчинился. Альфред был вознагражден за прежние обиды сообщением кайзера, что заказы, посланные Армстронгу и Шнейдеру, аннулированы.

5 октября 1876 года Альфред послал свой проект вооружения Германии члену кабинета министров графу фон Флеммингу в Карлсруэ, прося графа оказать ему любезность — «передать прилагаемый проект его величеству кайзеру. Я прибег к Вашему посредничеству, чтобы не привлекать внимания со стороны и не давать повода для досужей болтовни прямым обращением к его величеству». На другой день граф с обратной почтой ответил Круппу: «Его величество милостиво принял Ваше сообщение. Полагаю, что из некоторых слов, высказанных кайзером о Вас и о Вашей выдающейся деятельности, я могу сделать вывод, что Вы и впредь будете пользоваться в отношении Ваших новейших артиллерийских изобретений поддержкой, которую уже получали от кайзера в прошлом».

Все, казалось бы, стало на свои места, как вдруг возникли непредвиденные трудности там, где их никак нельзя было ожидать. Едва успела капитулировавшая армия вручить Круппу свою шпагу, как против него ополчились моряки. Альфред полагал, что всякого рода случайности теперь полностью исключены: концерн может свободно торговать с иностранными военными министерствами, а немецкие генералы и адмиралы вправе покупать оружие только у него. Но одна возможность не была учтена. А что, если проданный им товар окажется недоброкачественным? При скрупулезно требовательном Гроссе такой вариант казался невозможным. Тем не менее это случилось. Военные корабли кайзера находились на маневрах в Северном море, и вдруг — трах-тарарах! Паф! — из орудийных башен вырвались клубы дыма, и палуба вмиг была усеяна мертвыми и ранеными матросами. Из Киля пришла потрясающая весть: взорвались орудия из крупповской стали. Разъяренное морское министерство отказывалось принять хотя бы одну пушку Круппа, если товар не будет сопровождаться надлежащей гарантией. Комиссия в составе опытных инженеров, направленная из Эссена в Киль, вернулась с вытянутыми лицами. Сомнения быть не могло: пушки с дефектом. «Пушечный король» беспокойно ерзал на своем троне. Он тут же настрочил для расклейки в цехах грозные манифесты, в которых требовал самой тщательной проверки качества руды, стальных заготовок и готовых стволов. Присмиревший совет директоров уговаривал его согласиться на гарантии. Ведь достаточно уже того, говорили они, что у фирмы на руках кровь немцев. При таких условиях отказ дать гарантию добросовестной работы выглядели бы как ничем не оправданное зазнайство. Но Альфред всегда отличался чрезмерной заносчивостью. Подчиниться требованиям адмиралтейства, заявил он, невозможно. Это было бы «концом предприятия». Если пойти на уступку в данном случае, то каждый захудалый южноамериканский диктатор или азиатский раджа будет требовать такой же гарантии. Крупп окажется у них в лапах. Это недопустимо. Альфред решил: «Нет!»

И настоял на своем. Берлин приказал военно-морскому флоту смыть кровь с палубы, набрать новых артиллеристов и забыть весь эпизод. Могучая воля Круппа добилась полного торжества: после полувековой борьбы против прусских бюрократов Альфред Крупп из нескладного тощего подростка, перед которым были закрыты все двери, превратился в могущественного «пушечного короля», каждый ультиматум которого, даже самый наглый, покорно принимался. Однако сам Альфред не расценивал свою победу над морским ведомством с этой точки зрения. Уже тот факт, что ему пришлось выслушивать столь возмутительное предложение о гарантии, казался Круппу чудовищным, и он тогда же — 9 декабря 1880 года — писал своему сыну, находившемуся в Санкт-Петербурге, что они должны добиться такого положения, когда повторение столь оскорбительного выпада станет невозможным.

* * *

Как большинство промышленных магнатов XIX века, Альфред был одарен исключительной интуицией к рекламной шумихе. Теперь для задуманных им зрелищ надо было найти подходящую арену. Однако такому промышленнику, как Крупп с его дальнобойными пушками, найти подходящее место было не так-то просто. Альфред не мог демонстрировать свой товар иностранным покупателям на полигоне Тегель, куда военное министерство никого не пускало и где, кроме того, было слишком тесно для новой крупповской артиллерии. Альфреду фактически требовалась свободная территория в десять с половиной миль длиной, с дополнительным участком необитаемого леса в четыре с половиной мили на случай неожиданного перелета снарядов. Такую площадь невозможно было найти в перенаселенной Рейнской области. Странствуя верхом по стране, Альфред однажды натолкнулся на подходящее место в Меппене, близ Оснабрюка (провинция Ганновер). Имелась лишь одна трудность: земля там принадлежала ста двадцати мелким крестьянам.

Из всех помощников Круппа только Вильгельм Гросс разделял нетерпение своего шефа. Ему хотелось поскорее испытать новую пушку Круппа калибром 35,5 см. Достаньте эти участки, сказал Альфред Гроссу, а я достану заказы. И Гросс достал для Альфреда заветную землю в Меппене, подписав 120 отдельных договоров на долгосрочную аренду. Вслед за тем здесь появился Альфред с бригадами своих крупповцев, и вся территория полигона в три мили шириной была обнесена густой проволочной оградой. Расставленные повсюду знаки предупреждали посторонних: «Внимание! Опасная зона!» На полигоне инженеры и знатные посетители Круппа могли находиться в изысканно обставленных, надежно защищенных от снарядов блиндажах, прикрытых сверху броней, с организованными в них специальными буфетами, где подается шампанское потенциальным клиентам фирмы, пока они наблюдают через щели за стрельбой. Меппен не только отвечал всем запросам Круппа, но по своим размерам и оборудованию превосходил все полигоны мира, включая —что особенно бросалось в глаза — полигоны Германской империи. К вящему удовольствию Альфреда, к нему явились с остроконечными касками в руках офицеры Прусской артиллерийской испытательной комиссии и попросили разрешения пользоваться полигоном. Альфред ответил, что они смогут арендовать Меппен в свободное от стрельб время, если таковое будет.

Однако Крупп считал, что таких периодов не окажется. Теперь, когда он соорудил собственный бесподобный испытательный полигон, он горел нетерпением использовать его до предела. И первой мыслью, пришедшей ему на ум, было вызвать на дуэль Армстронга. Пусть английский и немецкий гиганты станут колесо к колесу и ведут беспрерывный огонь, радостно заявил Альфред Гроссу; приглашенные клиенты будут наблюдать за стрельбой, а затем выписывать свои чеки в миллионах марок. Гросс пришел в ужас. Выходит, что он попусту дурачил всех этих крестьян! Ведь суть плана заключалась именно в том, чтобы приобрести полигон, которого не хватало Армстронгу. Если же англичане станут пользоваться полигоном Круппа, то оба конкурента будут соревноваться в равных условиях. Кроме того, не исключена возможность, что противник одержит верх: благодаря морским контрактам Армстронга производство тяжелых пушек стало его специальностью. Однако на деле получилось так, что Армстронг вообще не заинтересовался предложением Круппа. Альфред послал приглашение через Лонгсдона. Оно было отклонено с благодарностью. Англичане явно заподозрили здесь ловушку. «Опасная зона» Круппа могла оказаться роковой для фабриканта пушек новой секретной конструкции. Альфред был разочарован; он приказал выпустить несколько снарядов из четырнадцатидюймовой пушки на расстояние десять тысяч метров для собственного развлечения и стал размышлять над вопросом, как лучше использовать свою новую игрушку.

Результатом этих размышлений явились его международные показательные стрельбы, военная сенсация конца семидесятых годов. Фактически состоялись две серии стрельб. Первые международные стрельбы происходили в 1878 году; и на них присутствовало 27 артиллерийских офицеров из двенадцати зарубежных стран. Альфред тщательно подготовил программу стрельб. Сначала все иностранные гости приглашались на завод, где их ожидал «большой показ» техники; после ленча в Гартенхаузе они могли освежиться в отеле «Эссенерхоф». Затем — в Меппен! Зажглась заря великого дня, бодрящая и яркая, но Альфред — увы! — не мог сопровождать своих гостей. Он слег в постель, сраженный таинственными желудочными спазмами; роль хозяина взял на себя его сын. Альфреду не следовало волноваться: международные стрельбы имели потрясающий успех. В уютных блиндажах, среди грохота огневых разрывов на полигоне, можно было различить шелест перелистываемых в книге заказов страниц. Очарованные гости увезли с собой столько приятных воспоминаний, что на следующий год, когда Крупп разослал новую пачку приглашений, на них откликнулся уже 81 артиллерийский эксперт из восемнадцати стран. Могло бы прибыть и больше, но Крупп умышленно обошел турок, так как в противном случае не смогли бы присутствовать русские офицеры (а Санкт-Петербург был более крупным заказчиком, чем Константинополь) , и не пригласил — из уважения к Берлину — французов.

Последний жест был единственной уступкой со стороны Альфреда питомцам Прусской военной академии. Делегация генерала Альбедилля[25] была неприятно удивлена, обнаружив численное превосходство английских офицеров (Альфред никогда не оставлял надежды стать поставщиком оружия для Великобритании), и была совсем обескуражена, убедившись, что немецкий язык в Меппене был единственным, на котором не говорили. И гости Круппа, и группы его служащих без умолку тараторили по-итальянски, по-английски и по-французски; пруссаки же вынуждены были стоять безмолвно в стороне в ожидании перевода на свой язык. Тем не менее они остались на полигоне. Для любого человека, обладающего профессиональным интересом к артиллерии, стрельбы 5-8 августа 1879 года были непреодолимым искушением. Крупп показал тогда новинку: 44-см орудие, стрелявшее снарядами весом 2200 фунтов. Оно было укреплено надетой поверх ствола оболочкой из закаленной стали, обмотано стальными прутьями и напоминало собой огромную черную бутылку в оплетке. Гости разной национальности, глядя сквозь щели роскошно обставленных блиндажей, с замиранием сердца следили, как снаряды весом больше тонны каждый проносились над ними в вышине, разрываясь затем вдали, и как при этом содрогалась земля. О точности попадания они могли судить по врученной им программе, в которой было указано, какая именно цель будет поражена во время того или иного вида стрельб. Артиллеристы Круппа работали безупречно. Итальянцы, покупавшие до этого свои тяжелые полевые орудия у Армстронга, забросали сопровождавшего их инженера фирмы вопросами. Тот, быстро отвечая им, попутно восхвалял мужество современных римских легионов. Очарованные приемом, гости из Рима заказали четыре 17-дюймовые пушки для обороны Специи и затем, вернувшись домой, узнали, что ни один мост в Швейцарии пе был достаточно прочен, чтобы выдержать тяжесть этих орудий. Альфред любезно отправил их морем.

Международные стрельбы были блестящим рекламным трюком и, как и предсказывал Гроссу Крупп, окупились с лихвой. Тем не менее Альфред остался недоволен: так любовно осуществленный им проект был отвергнут. Более двух лег он вынашивал свою идею создания «бронепушки». Артиллеристы должны быть ограждены тяжелым стальным щитом. Ствол с помощью шарового шарнирного соединения будет вмонтирован в щит. Первый образец своей бронепушки Альфред показал кайзеру во время посещения им Эссена в 1877 году. Но изобретение Круппа выглядело уж слишком замысловатым, и Вильгельм заколебался. А офицеры императорской свиты изощрялись в насмешках. Альфред с горечью писал 5 ноября 1877 года адвокату Гоозе: «Мольтке покачал головой, заявив, что невозможно будет наблюдать за противником. Юлиус Фойгтс-Ретц уверял, что ни одно живое существо не сможет находиться внутри бронированной камеры из-за страшного грохота при стрельбе», и штаб забраковал пушку как «бессмысленную затею».

Борьба за признание «неподвижного танка» — ибо бронепушка Круппа была, в сущности, прообразом танка — стала последним «крестовым походом» Альфреда. Эта борьба не имела успеха. Уже сама по себе новизна идеи предопределяла провал бронепушки у закоснелых в своем консерватизме штабных специалистов. Кроме того, осуществление идеи на практике во многом зависело от прочности щита, а отливка броневой плиты была единственной металлургической проблемой, которую Круппу так и не удалось разрешить до конца.

В декабре 1873 года Альфред уже мысленно представлял себе эту «броневую заготовку» — толстые болванки ковкого чугуна — и тем не менее заявил: «Я передаю свой замысел и всю кропотливую работу специалистам». Однако такая задача оказалась для них непосильной. Они пытались ее решить, но беспомощно подняли руки вверх. Их ошибка, поучал затем инженеров Альфред, заключалась в том, что плита была слишком тонка; «отливка должна быть такой толщины, чтобы не гнуться, и настолько вязкой, чтобы не ломаться».

Но инженеры Круппа разделяли общее мнение, что изобретатель процесса цементации стали Герман Грузон выпускает на своих верфях плиты гораздо более высокого качества. Хотя в Тегеле в 1868 году крупповские снаряды отскакивали от грузоновской брони, Альфред высмеивал орудийные башни из цементированной стали Грузона, которые были приняты к установке на судах германского военно-морского флота; он называл их «железными горшками» и жаловался кронпринцу, что его, Круппа, «затирают». «Бронепушка, — утверждал Альфред 16 января 1880 года в письме к наследнику престола Фридриху-Вильгельму,— это орудие будущего; наступит время, когда ею будут пользоваться для защиты побережья, устьев рек, крепостей и проливов от вражеского нападения». В конце письма Альфред с присущим ему лицемерием прикрывает свои корыстные мотивы высоконравственными рассуждениями: «Я хочу дать своим людям значительно больше работы — а значит, и хлеба — и мог бы найти у себя место еще трем тысячам человек; по этой именно причине я и добиваюсь признания своей идеи, а отнюдь не из честолюбия или желания получить прибыли».

Однако Крупп не объяснил, каким образом он мог бы использовать труд еще трех тысяч крупповцев, не получая при этом барышей.

Фактически бронированные щиты Альфреда были намного крепче, чем думали его критики. Альфред знал это и рассчитывал доказать свою правоту в Меппене. Существовал только один способ раз и навсегда решить этот вопрос: за бронированным щитом во время обстрела должен находиться человек. Сын Альфреда, члены совета фирмы и даже прусские генералы пришли в ужас. Альфред сухо заметил: «Уже высказывалась мысль, что во время стрельбы внутрь бронированной камеры следует посадить овец или коз. Если бы они могли заодно обслуживать орудия, я не имел бы возражений».

Крупп стал искать добровольцев. Неожиданно вызвался молодой майор граф фон Гельдерн, член Венской ассоциации военных наук. После обстрела майор вышел цел и невредим, но это ничего еще не доказало, так как артиллеристы, к возмущению Альфреда, умышленно стреляли мимо цели. Кроме того, сидя за броневым щитом, майор придумал новое возражение против бронепушки. Крупп ответил на прежнюю критику Мольтке тем, что проделал в щите смотровую щель, которая могла закрываться под огнем и открываться потом для наблюдения. Теперь майор заявил, что, по его мнению, противник будет выжидать удобного момента, чтобы стрелять, когда заслонка откроется.

Взбешенный Альфред нанес ответный удар, внеся предложение, которое должно было заткнуть рот всем его оппонентам. Сначала они в самом деле лишились дара речи. Если бы его план был осуществлен до конца, он тоже бы умолк — навеки. Альфред предложил, что он сам будет сидеть за броней, в то время как пушки все большего калибра будут бить по нему. В это время он ежеминутно будет делать записи, которые его переживут, и периодически будет смотреть через смотровую щель — пусть попробуют в него попасть! Чудесно! Обстрел Круппа! Когда пушки в своей яростной оркестровой музыке достигнут крещендо, он умрет смертью героя! На глазах у восьмидесяти с лишним офицеров! Включая всех этих англичан!

Члены совета фирмы осторожно отговорили Альфреда от публичного самоубийства. Все же он подвергся обстрелу. С развевающейся на ветру бородой Крупп твердым шагом проследовал по стрельбищу и исчез в камере бронепушки. В течение нескольких минут снаряды бушевали вокруг него; затем был дан отбой, и Альфред выбрался наружу со специфически «обстрелянным» видом.

В последний день стрельб несколько перепуганных крупповцев были заперты в бронированной камере и подвергнуты жестокому обстрелу. После эксперимента они вылезли, спотыкаясь, на свет божий, временно оглохшие, но в остальном целые и невредимые. Альфред достал карандаш. Иностранные офицеры молча таращили на него глаза. С негодованием он начертал в своей записной книжке: «Заказов нет!»

«Я теперь почти лишь кожа да кости, — писал Альфред Лонгсдону поздней ночью 7 января 1886 года, — остальное — газ. Может случиться, что в один прекрасный день газ благодаря своей легкости и количеству преодолеет вес жалких костей и, если они не удержат меня на земле, я внезапно воспарю ввысь, прямо в небо, в своем земном одеянии. Вероятно, я окажусь первым гостем с такой внешностью в тех краях с момента сотворения мира. Как приятно избавиться от грязного окольного пути через сырую могилу и избежать, огненного чистилища — какое утешение для того, кто верит в загробную жизнь!»

Жена Круппа верила в нее, и во время ее редких приездов домой кощунство Альфреда все сильнее действовало ей на нервы. Супругам становилось все труднее соблюдать внешние приличия, хотя это им и удавалось на глазах у приезжих именитых гостей.

В сущности, Альфред и его жена были в течение тридцати лет чужими друг другу; поэтому, пожалуй, было бы не совсем правильно сказать, что весной 1882 года Берта «его бросила», но все же в тот момент она рассталась с ним навсегда. А то обстоятельство, что она так долго создавала видимость мирной совместной жизни с мужем под одной кровлей, было просто данью социальным условностям XIX века. Каждая их встреча теперь закапчивалась ссорой. Приревновав ее однажды к красивому молодому кучеру, Альфред прогнал несчастного юношу и был неприятно поражен, когда возмущенная Берта тут же уехала. Они расходились во мнении по всем вопросам. Жена могла вынести его упреки, его неистовые вспышки, его ночные блуждания по дому, его нелепое восхищение запахом конского навоза, превращенным им в какой-то фетиш, даже его воинствующий атеизм. Но она не могла перенести его собственнического отношения к их сыну. Альфред отнимал у нее Фрица. Хуже того, сам молодой человек, казалось, чрезвычайно страдал из-за этого. Теперь ему шел уже двадцать восьмой год, он имел шанс стать счастливым, и мать твердо решила отстоять его право на это счастье. Сам Фриц не мог говорить в свою защиту. У него были свои странности, и, кроме того, этот апрель он проводил не дома, а под миндальными деревьями Малаги, поправляясь там после одной из своих частых болезней. Возвратившись с Ривьеры в Эссен, его мать вечером добралась до виллы Хюгель и отправилась прямо к мужу. Фриц хочет жениться, заявила она Альфреду.

Вряд ли можно было выбрать более неудачный момент для такого сообщения. Альфред только что проиграл одному из членов совета партию в домино. Ему страшно не везло, он всегда проигрывал и почти всегда обвинял своего партнера в жульничестве. Повернувшись к жене спиной, Крупп отказался обсуждать этот вопрос. Берта настаивала. Ах, ей нужен окончательный ответ, загремел муж, тогда, пожалуйста, вот он: «Нет!»

Берта, не сказав ни слова, покинула комнату, и не успел Альфред оглянуться, как уже слуга шепотом сообщал ему, что фрау Крупп укладывает не только свой гардероб, но и все то, что принадлежит ей в замке. Альфред быстро поднялся наверх. Действительно, Берта командовала горничными, приказывая им упаковывать чемоданы. Альфред сначала разразился бранью, затем стал упрашивать ее, снова приходил в ярость, угрожал. Она молчала и даже ни разу не взглянула на мужа. Когда последний чемодан был заполнен и унесен, Берта величественно проследовала мимо него к выходу. В отчаянии Альфред закричал в глубокий темный пролет каменной лестницы: «Не валяй дурака! Подумай, Берта, что ты делаешь!»

Это были последние слова, которые Крупп сказал своей жене.

Фриц, вернувшись из Испании, узнал от прислуги все подробности семейной драмы. Отец ничего ему не рассказывал. Он был молчалив, замкнут и погружен в какие-то мрачные размышления. Как всегда, самым неудачным способом Крупп попытался исправить то, что случилось, даже хмуро согласился на брак, дав при этом ясно понять, что, по его мнению, сын сделал самый плохой выбор из всех возможных. Но его согласие не вернуло Берту домой. Альфред злобно приказал превратить ее комнаты на вилле в склад вещей и никогда больше о ней не упоминал.

Ему суждено было прожить еще четыре года. Большую часть этого времени он провел на вилле Хюгель, лежа на спине, зажав в руке огрызок карандаша. Время от времени он совершал прогулки в Дюссельдорф, где безуспешно пытался завязать дружбу с деятелями искусств, включая Франца Листа, возраст которого почти совпадал с его собственным. Старый «пушечный король» был теперь очень одиноким человеком. Из своих сотрудников Крупп доверял только Лонгсдону, но тот находился по другую сторону Ла-Манша. С приездом невестки вилла Хюгель стала для Альфреда, пожалуй, еще более неприятной, чем раньше. Сознание того, что он сам виноват во всех неполадках в доме, служило ему слабым утешением.

В Эссене 20 тысяч крупповцев продолжали работать у печей. При взгляде с холма город напоминал один огромный сарай; эту иллюзию создавали сплошные кровли домов общей площадью почти миллион квадратных ярдов, прикрытые сверху пеленой гонимого ветром мутно-серого дыма. Социал-демократы по-прежнему водились в городе, но уже не причиняли Альфреду особых хлопот. Дела шли хорошо; об этом свидетельствовали доклады приезжавших к нему на виллу администраторов фирмы. Долг банкирам был выплачен. Время от времени Альфред разражался очередным взрывом возмущения: нельзя позволять рабочим устраивать фермы вокруг домов («люди будут работать дома и отдыхать на заводе»), или заводить коз («козы сделали Грецию голой — сглодали там всю зелень»), или делать какие-либо улучшения в своих домах («я не раз замечал маленькие решетчатые беседки... и считаю, что большинство их выглядит безобразно»)! Альфред обвинял администраторов завода в том, что они относятся слишком неуважительно к единоличному владельцу предприятия: их доклады «слишком кратки». Хотя капиталы Круппа оценивались теперь в восемь миллионов марок, в бухгалтерском отчете нельзя было упускать никаких, даже самых ничтожных деталей.

Но все это были пустяки. Основным занятием для Круппа в старости было бесконечное мрачное размышление о новых способах уничтожения людей. В своей деловой карьере в качестве «мирного» промышленника Альфред добился большого успеха и если бы следовал духу своей торговой марки, то и сам он и его потомки вошли бы в историю совсем в другом освещении. А между тем, уединившись в своей вилле, Крупп забыл про оси, рессоры, рельсы и цельнолитые колесные бандажи и обдумывал только перспективы всеобщей европейской войны. «Это было бы, — писал он Лонгсдону 13 апреля 1885 года, — печальным событием», но было бы гораздо печальнее, если бы Англия и Германия (которые, по его мнению, станут союзниками) не имели усовершенствованного оружия. Поэтому Альфред сосредоточил свое внимание на новых проектах в области вооружения. После прискорбной неудачи одной крупповской горной пушки во время испытаний на итальянском полигоне в Винадио Альфред снова обратился к морю. Германия нуждается, решил он, в первоклассном военно-морском флоте, а он как раз тот человек, который может спроектировать и построить такой флот. Некоторые из высказанных Круппом соображений предвосхищали последующие открытия в этой области. Он рекомендовал, например, применение дымовой завесы, «создаваемой быстроходным судном, которое может все время передвигаться с места на место, чтобы вводить в заблуждение врага», а его мысль о «вооруженной канонерке» предвосхитила идею торпедных катеров, появившихся почти на шестьдесят лет позже.

Альфред не желал расставаться со своими чертежами, хотя врачи советовали ему отложить карандаш в сторону; после целой жизни, проведенной в воображаемых болезнях, он теперь действительно начал сдавать. Осенью 1884 года Дюссельдорф готовился принять Бисмарка. Канцлер хотел остановиться в Эссене, но Крупп признался, что не способен встретить князя на вокзале или сопровождать его на заводе, так как чувствует себя плохо.

Крупп думал и о том, что ожидает его за гробом. Существует ли там что-нибудь? Крупп сомневался. Впрочем, можно ведь и ошибаться. Если так, он готов представить книги со своими отчетами «на ревизию господу богу» и, конечно, не собирается идти на компромисс в отношении своих принципов, «торгуясь с богом из-за какого-нибудь второстепенного места в раю». Это было бы «недостойно мужчины». Альфред все же предпочитал бить кувалдой по своей наковальне до самого конца. Поэтому, хотя он и отметил 1 марта 1887 года, что «мне запрещают работать», но не подчинился указаниям врача, оправдывая свое неповиновение тем, что «успех может принести мне только пользу». К его сожалению, новые успехи доставались теперь другим. Четыре недели спустя Альфред узнал, что американский инженер-электротехник по имени Хирам Максим изобрел пулемет, который использовал при стрельбе свою собственную отдачу, автоматически выбрасывая пустые гильзы и снова самозаряжаясь из специальной ленты.

13 июля 1887 года врач осмотрел своего исхудавшего пациента в одной из похожих на каменную пещеру спален верхнего этажа виллы Хюгель и нашел его состояние без изменений. Успокоенный Фриц отправился в деловую поездку. На следующий день у 75-летнего «пушечного короля» произошел сердечный приступ, и он упал на руки камердинера. Наступило внезапное удушье. В Париже, где в это время праздновался день взятия Бастилии, весть о смерти Круппа вызвала всеобщее ликование. Столичная пресса со злорадством сообщала, что Крупп украл процесс производства литой стали у Бессемера, что в последние годы жизни Альфреда все его пушки «выходили из строя и взрывались» и что он процветал только потому, что подлинными владельцами фирмы были Бисмарк и прусская королевская семья. Но парижские газеты были исключением. В большинстве других заграничных газет имя Круппа ставилось наравне с именами канцлера Бисмарка и императора Вильгельма; Альфреда Круппа называли одним из главных организаторов победы 1871 года и основателей германской империи.

Конечно, лишь очень немногие страны были вправе критиковать деятельность Альфреда, ведь он вооружал 46 государств. В Хюгеле хранились бриллиантовое кольцо — подарок русского великого князя Михаила Михайловича, массивная золотая табакерка, присланная австрийским императором Францем-Иосифом, и старинная, сделанная две тысячи лет назад ваза от Ли Хун-чжана. Альфред Крупп в большей степени, чем кто-либо другой, подготовил почву той страшной трагедии, которой суждено было разыграться в 1914 году. В знак благодарности за его «заслуги» правительства Германии и зарубежных стран наградили его сорока четырьмя военными медалями, звездами и крестами. Сюда входят многочисленные ордена Испании, Бельгии, Италии, Румынии, Австрии, России, Турции и Бразилии. Швеция наградила Круппа орденом Вазы; Япония — орденом Восходящего солнца, а Греция прислала ему командорский крест ордена Спасителя.

Крупп заранее подробно спланировал свои похороны, и Эссен выполнил все его указания до последних мелочей. В течение трех дней останки Круппа покоились в главном зале виллы Хюгель. Вечером на третий день его усохшее тело повезли в направлении завода длинной дорогой, по краям которой были развешаны большие черные флаги и стояли двенадцать тысяч крупповцев, высоко поднявших пылающие факелы. Погребальная процессия ненадолго остановилась у коттеджа, из которого когда-то было вынесено на кладбище тело его разорившегося отца. Восстановленный Штаммхауз выглядел почти таким же, каким был в утро похорон Фридриха Круппа шестьдесят лет назад, когда сам Альфред вышел из этого дома худым испуганным подростком. Затем пушечный лафет, на котором стоял гроб, двинулся на фамильный участок кладбища Кеттвиг Гате, расположенный у остатков средневековой городской стены. Там Йенке произнес панегирик Альфреду Круппу, назвав его образцом «пламенного патриота, готового на любую жертву для блага отечества».