ПОСЛАНИЕ

Жители Сливена и Котела не могли прийти в себя от столь неожиданного поворота дел. К Стойко Поповичу без конца шли люди, тревожась за судьбу капитана Мамарчева:

— Что ж теперь с ним будет? Сколько его могут продержать под арестом?

Наконец они решили написать генералу Дибичу послание, поведать в нем о тяжкой участи болгар, просить о помиловании капитана.

Это историческое письмо было написано в доме Стойко Поповича достославным и просвещенным котленцем Анастасием Беровичем.

Усевшись по-турецки на рогожке, он спрашивал, очиняя гусиное перо:

— Как ты считаешь, Стойко, по-гречески следует писать или по-болгарски?

Стойко задумался.

— А по-твоему, как должно быть, хаджи Анастасий?

— Я бы написал по-гречески! Сразу схватит суть дела… Надо, чтоб все было сказано мудро, веско…

— Да, но поймет ли его генерал Дибич?

— У него ведь толмачи имеются! — важно заметил Берович. — Они ему и переведут… Греческий язык в подобных случаях более годится.

Стойко все еще колебался. Он чувствовал, что тут что-то не вяжется — болгары, а пишут по-гречески. О какой же свободе они толкуют? О какой независимости? Тоже мне болгары, родного языка стыдятся!

И Стойко Попович твердо сказал:

— Надо писать только по-болгарски, хаджи Анастасий, церковнославянскими буквами… Чтоб, когда посмотрит, генерал сказал: «Наши люди — и говорят по-нашенски, и пишут!»

Берович почесал пером в затылке.

— Ты, пожалуй, прав, Стойко; только я не очень-то владею церковнославянским письмом и боюсь наделать ошибок. Пусть уж лучше я напишу по-гречески, поскольку этот язык мне ближе и понятней. А генерал Дибич пускай найдет себе толмачей, чтоб они ему перевели.

— Ну, коли так — твоя воля!

И Стойко Попович начал сочинять письмо:


Милостивому государю Дибичу, военачальнику русских войск и прочее.

Мы, единородные и единоверные Ваши братья, бедные болгары, с тех пор как попали под тяжкое турецкое иго, сколько мы, несчастные, выстрадали и страдаем каждодневно, того не описать за много дней и во множестве книг…


Хаджи Анастасии строчил своим красивым почерком, а Стойко Попович смотрел перед собой в одну точку и, пока скрипело гусиное перо на белой бумаге, обдумывал следующие фразы:


Сообщаем Вашему сиятельству, что мы лишены всякой возможности исповедовать нашу пречистую веру, строить новые церкви и даже чинить старые…


— Маленько помедленней, а то я не поспеваю за тобой, — сказал Берович, макая гусиное перо в чернильницу и дописывая последнее слово. 

Попович нахмурил брови и стал диктовать медленней:


Жизнь наша ежечасно подвергается опасностям: турки нас режут и убивают, словно диких животных. Столь дорогую нам честь нашу пятнают каждый день басурмане. Они оскверняют наши церкви и святыни. Они насильственно отуречивают наших малолетних детей; эти разбойники грабят нас, разоряют наши дома, наши села, губят нас неслыханными поборами. Но пуще всего мы страдаем во время войны, поскольку землю нашу топчут войска; мы лишаемся скотины, наши посевы и виноградники страдают от потрав, гибнут, а с другой стороны, мы кормим бесчисленные турецкие войска и терпим невероятные жестокости; в особенности же турки лютуют оттого, что несут урон в войне с нашими единоверными русскими братьями. Больше того, побежденные, возвращаясь в Азию и другие места, появляются всюду, сеют страх и ужас среди несчастных болгар, режут, жгут, грабят, угоняют в рабство! Эти звери хотят выместить на нас, несчастных, свою злобу, вызванную тем, что они в сражении с русскими проиграли и обращены в бегство. Такая же страшная участь ждет нас и сейчас.


Хаджи Анастасий остановился и со вздохом посмотрел на исписанный лист.

— Длинно выходит? — спросил Стойко.

— Длинновато, но ничего. Пускай он знает обо всем, что у нас тут творится… И муки наши, и страдания. Может, смилуется. Погоди, я еще раз заострю перо.

Пока хаджи Анастасий старательно очинял перочинным ножиком гусиное перо, Стойко задумчиво глядел в окно. Наконец он снова вернулся к письму:

— А теперь про капитана Мамарчева! Берович опять склонился над бумагой.


…Ввиду этого мы покорнейше просим милостивого государя военачальника Дибича во имя его величества государя Николая освободить нашего брата и соотечественника Георгия С. Мамарчева и позволить нам, несчастным, попытать счастья в это столь благоприятное время освободиться от турок.


Поставив точку, Берович взял из деревянной мисочки щепотку мелкого песку, посыпал им исписанный чернилами лист бумаги, затем покачал его вправо-влево и ссыпал песок обратно в мисочку.

— Теперь давай поставим подписи и скрепим печатью, — сказал Стойко Попович.

Внимательно осмотрев письмо, Стойко Попович поставил внизу свою подпись и личную печать. Поставил свою печать и хаджи Анастасий и тоже расписался.

— Давай теперь отнесем это воеводам, пускай и они поставят свои печати, — предложил Стойко Попович. — А завтра я оседлаю коня и отвезу письмо в Сливен, чтоб и там его подписали, а тогда уж посмотрим, как нам быть дальше.

— Как быть? Отсылать Дибичу, — добавил Берович.

— Известное дело. Только было бы не худо, если бы наше послание отвезла делегация.

— Верно, такие важные послания обычно вручает делегация, — сказал Берович, пряча в дивит[37] свое гусиное перо.

Попович и хаджи Анастасий с чувством удовлетворения вышли на улицу и пошли по домам видных болгар собирать подписи.

К исходу дня весь лист был испещрен подписями. Расписывались кто по-гречески, кто по-церковнославянски. А те из болгар, которые были неграмотны, ставили крестики или отпечатки пальцев. Затем были собраны подписи в Сливене. И только после этого послание отправили Дибичу Забалканскому.

Дибич переместил на зиму свою главную квартиру в Анхиало, на побережье Черного моря. Там он и принял делегацию, доставившую послание. Внимательно выслушав ходоков, он сказал:

— Бедные болгары, где же вы были раньше, до подписания мира? Уполномоченные европейских государств уже разъехались, и теперь мы ничего не можем для вас сделать.[38]

— Милостивый государь, — сказали ходоки, — мы надеемся на ваше благоволение. Иначе мы бы и спрашивать не стали, что нам делать.

— Болгары, сидите пока смирно! Придет и ваш черед. Пока речь идет о Валахии, Молдове и Сербии. А в другой раз и вас коснется.

— Милостивый государь, — возразили болгары, — нам больше невмоготу жить на этой земле! Стоит уйти вашим войскам, как турки начнут резать всех подряд… Ведь, как вы знаете, многие наши болгары тоже воевали против них, а раз так, то турок не пощадит и других.

— Не беспокойтесь, — ответил им Дибич. — Будет издан фирман об амнистии, и никто вас трогать не станет.

— О какой амнистии вы говорите, милостивый государь? Разве турки станут кого слушать? Они всех нас перебьют до последнего. А потому нам лучше сейчас подняться да избавиться от них. Мы сами с оружием в руках завоюем себе свободу! Вы только не препятствуйте нам!

— Болгары, — рассердился Дибич, — сидите смирно, иначе мне придется повернуть пушки, и тогда худо вам будет! У нас с Европой договор: ни один подвластный Турции народ не должен браться за оружие.

Тогда болгары сказали ему в ответ:

— Уж лучше вы, наши единоверные братья, перебейте нас, вместо того чтоб турки убивали нас и бесчестили наших детей…

Сказав эти слова, ходоки склонили головы и долго молчали.

Взволнованный их словами, Дибич тоже долго не мог ничего сказать. Наконец он нарушил молчание:

— Вот что, болгары, я отправлю ваше послание в Россию, государю императору.

Ходоки поклонились.

— Однако, — продолжал Дибич, — вам придется остаться при моей главной квартире и ждать до тех пор, пока я не получу ответ, чтоб знать, как мне с вами поступить.

— Пусть будет так, ваше сиятельство! — ответили болгары и снова поклонились земным поклоном. — А что же теперь станет с нашим соотечественником капитаном Мамарчевым? Безо всякой вины он уже несколько недель находится под арестом. Мы покорнейше просим выпустить его на свободу!

Генерал Дибич вышел из себя:

— От чьего имени вы просите?

— От имени народа, ваше сиятельство.

— Капитан Мамарчев прежде всего наш офицер, а потом уже болгарин.

— Нет, ваше сиятельство, для нас он перво-наперво болгарин! Если он и совершил что-либо, то лишь ради одной Болгарии! Выпустите его, успокойте народ. Ежели он сделает что-нибудь плохое, тогда судите его по всей строгости ваших законов.

— Дайте мне подумать.

Ходоки поклонились и вышли.

На следующий день им сообщили, что капитан Георгий Мамарчев освобожден и находится на пути в свой родной край.

Ходоки очень обрадовались. Начало было неплохое.

Загрузка...