Отважный капитан

ДО НОВОГО ТРУБНОГО ЗОВА

Ответ императора пришел на сороковой день. Болгарские посланцы с бьющимися сердцами пошли к генералу Дибичу, чтобы услышать окончательное решение.

— Бедные болгары, — начал Дибич. — Очень сожалею, что не в состоянии вам помочь.

Болгары, глядя на него, онемели.

— Придется вам дожидаться нашего нового прихода. А пока все останется по-прежнему. Его императорское величество не желает ухудшать отношения с Европой, в силу этого нам придется свернуть свои боевые знамена.

Генерал Дибич вздохнул и, помолчав немного, добавил:

— А болгарам, которые не захотят оставаться в Турции, мы предоставим подводы и корабли для переселения в Россию.

Болгары поглядели на генерала вопросительно — для них это было нечто новое, какая-то надежда на спасение, какое-то утешение.

— Однако я вам советую оставаться в своем отечестве, — продолжал генерал. — Разумеется, это мое личное мнение. Переселение в Россию будет для вас делом очень трудным. Пока вы со своими пожитками да с малолетними детьми доберетесь до России, половина вас перемрет… Вам и по морю плыть не в привычку, да и тамошний климат может оказаться неподходящим. А потом, что вы станете делать, когда приедете на место? Лучше оставайтесь в Болгарии. Тут как-никак вы в своем отечестве.

Болгары заплакали.

— Таков мой братский совет вам! А если вы решите переселиться в Россию — воля ваша.

— Ваше сиятельство, — обратился к нему самый старый из состава делегации, — решение императора окончательное?

— Окончательное.

— Нет ли еще какой надежды?

— Я уже сказал. Случись новая война с Турцией, тогда уж встанет вопрос и о вашем освобождении. Сейчас это исключается.

— Ваше сиятельство, а как же нам тут ладить с турками? Они же нас перебьют. Вы должны оставить здесь своего попечителя, который бы нас оберегал, пока мы тронемся в путь.

— Я уже думал об этом, — ответил Дибич. — Мы к вам направим консула, который будет защищать ваши права.

— Благодарим, ваше сиятельство. Мы известим наших соотечественников о решении императора.

Болгары поклонились и покинули главную квартиру Дибича Забалканского.

Уже наступила зима. По голым полям Фракии гуляли студеные ветры. Горные проходы были завалены снегом. Болгарские ходоки с трудом добрались до Сливена, чтобы сообщить горожанам печальную весть.

Однажды утром в Клуцохоре забили в клепало.[39] Сливенцы торопились к церкви — не иначе их ждет какая-то новость!

Церковь, наполовину врытая в землю, едва вмещала всех собравшихся. После литургии Иван Селиминский поднялся на амвон и скорбным, сдавленным голосом сообщил то, что принесли ходоки.

— Братья болгары, — сказал он, — теперь нам остается одно — готовиться к переселению в Россию. Тут нам больше не будет житья. Единственное наше спасение — переселение в Россию: И пока русские войска еще здесь, давайте хорошенько приготовимся, чтоб, как только русские братья тронутся в путь, наши обозы последовали за ними.

Ошарашенные прихожане с изумлением глядели на этого проповедника и не верили своим ушам: переселиться на чужбину, покинуть насиженные места, дома и сады, землю и недвижимость, чтоб скитаться, словно бродяги бездомные, на чужой стороне?

Заметив тревогу горожан, Селиминский торопился рассеять ее.

— Братья христиане! — обратился он к горожанам. — Медлить нам не приходится! Мы должны действовать быстро, не мешкая, иначе будет поздно. К концу великого поста русская армия начнет отход. К тому времени и мы должны быть готовы. Кому дорога жизнь и кто дорожит жизнью своих детей, те пусть идут с нами. А кому жизнь не дорога, тот может оставаться. Турецкий ятаган пощады не знает.

В низкой приземистой церкви воцарилось глубокое уныние. Люди молча слушали слова оратора, и из глаз их текли слезы. Когда оратор замолкал, слышались вздохи. В железных подсвечниках потрескивали догорающие свечи. Замученный и распятый Христос, изображенный на иконе, и тот не казался таким печальным, как эти люди, собравшиеся сюда, чтобы услышать свой приговор.

— Те из вас, у кого есть маленькие дети, должны уже сейчас готовить для них теплую одежду, ибо в России очень холодно. Что касается недвижимости, то ее лучше поскорее продать, так как потом сделать это будет труднее. Кто не успел закончить торговые операции, те, у кого есть свои склады или лавки с хранящимися в них товарами, пусть постараются уладить свои дела как можно скорее. Осмотрите все ваши пожитки, домашнюю утварь и еще лишний раз продумайте, что следует взять с собой. Постарайтесь починить повозки, подкормить скотину — дорога предстоит дальняя. Кто поедет по суше, кто по морю… Надо обо всем позаботиться заранее и быть наготове. Когда наступит наш срок, сказать трудно. Может, после пасхи, а может, и раньше. Надо, чтоб мы могли тронуться в любой час, в любую минуту.

— Иван, — неожиданно подал голос один из сливенских богачей, известный в городе грекофил, водивший дружбу с турками, — а не лучше ли нам послать делегацию к султану и попросить у него прощения?

Все обратили удивленный взгляд на чорбаджи Нено. В отличие от всех прочих прихожан, стоявших в церкви с непокрытой головой, он восседал на своем персональном троне в бараньей шапке. Только очень знатные горожане и богатеи по исстари существовавшему обычаю пользовались такой привилегией — входили в церковь в шапке. Все прочие мужчины обязаны были снимать головной убор.

— Какую делегацию? — спросил Селиминский с притворным удивлением.

— Делегацию… Вроде той, что посылали к Дибичу. Придет сна к его величеству султану и скажет: аман-заман, прости нас, грешных, что мы вмешались в мурабе[40] прости, больше никогда не станем поднимать голову. А уж те, кто выступал против турка с оружием в руках, пускай пеняют на себя! С какой стати все должны страдать из-за них?

Народ молчал.

— Разве не так? — вопрошал чорбаджи Нено, вставая со своего кресла. — Разве не так?

Народ молчал.

Но вот в притихшей церкви раздался зычный мужской голос:

— Нет, не так, чорбаджи Нено! Ежели ты чувствуешь себя виноватым, ступай себе к султану и валяйся у него в ногах. А мы за собой вины не чувствуем и на поклон к султану не пойдем!

Народ вздрогнул. В глубине церкви, у притвора, стоял капитан Георгий Мамарчев. Глаза его метали молнии. В голосе звучали страшные, угрожающие нотки. Растолкав толпу, он вышел на середину церкви. И так как он отличался высоким ростом и был в офицерской форме, люди сразу его заметили.

— Именно от таких богохульников, как ты, и страдает народ! — ответил взбешенный чорбаджи, видя, что капитан собирается говорить. — Из-за таких вот бездельников да голодранцев и очутились мы в бедственном положении!

— Это не мы богохульники, чорбаджи Нено, — сдержанно продолжал капитан Мамарчев, — а люди вроде тебя, которые ходят на поклон к султану, позорят и бесчестят Христову веру… Только такие, как ты, способны в одно и то же время кланяться и кресту и полумесяцу.

— Капитан Мамарчев, — вмешался растерянный Селиминский, — тут, во храме божьем, не место для полемики.

— Не беспокойся, господин Селиминский, затевать полемику я не намерен. Но раз вы с чорбаджи Нено высказались по волнующему всех вопросу, я тоже хочу сказать свое мнение.

Все притихли, а это означало, что народ сам желал послушать капитана Мамарчева.

— Дорогие соотечественники, — продолжал Георгий Мамарчев, — вы только что выслушали два мнения, вернее, два совета относительно того, как нам выйти из создавшегося тяжелого положения. Иван Селиминский предлагает нам переселение, а чорбаджи Нено советует идти к султану и просить прощения. Я против того и другого. Переселение на чужбину не принесет спасения Болгарии и болгарскому народу, точно так же наши униженные просьбы о помиловании не избавят нас от бед… Мы спасем себя и добьемся свободы и независимости лишь в том случае, если все, как один, поднимемся с оружием в руках и прогоним тирана с нашей земли.

— А кто же это станет воевать вместе с тобой? — нетернеливо вскричал чорбаджи Нено. — Уж не те ли голодранцы, которых ты собрал со всего света.　

— Со мной, чорбаджи Нено, пойдет болгарский народ! И если болгарский народ гол и бос, то не его в этом вина, а турок и вас, чорбаджиев!　

— Зачем же оскорблять человека, капитан? — снова вмешался Селиминский.

— А зачем он оскорбляет весь народ? Я солдат этого народа и не позволю, чтоб всякие самозванные патриоты вроде чорбаджи Нено бросали в него грязью.　

Горожане образовали вокруг Мамарчева плотное кольцо.　

— Я предлагаю, — продолжал он, — собрать всех наших людей — они уже готовы, ждут в горах — и объявить Болгарию независимой. В Тырново мы уже послали гонцов. Там тоже народ готов. Стоит только дать знак, и поднимется восстание.

— Опять начнется кровопролитие, — заметил Селиминский. — А мы стремимся к тому, чтобы пролилось меньше крови.

— В противном же случае ее прольется еще больше, — ответил капитан Мамарчев. — Подумайте только, какие банды кровожадных фанатиков хлынут сюда из Малой Азии, как они начнут мстить.

— Именно поэтому, чтоб спасти народ от истребления, мы и предлагаем переселиться.

— Сколько человек ты этим спасешь?

— Все, кто переселится, будут спасены.

— Ты же не в состоянии переселить всю Болгарию.

— Переселим сколько сможем: Сливен, Котел, Жеравну, Кортен, Ямбол, Стара Загору… Кто ни попросится, всех заберем с собой. Только в этом спасение народа от верной гибели. А когда придет время, когда снова объявят войну, тогда, как заверил Дибич, и Болгарии будет дана свобода. Таково наше мнение. И мы от этого не отступимся!

— Большую ты берешь на себя ответственность, господин Селиминский.

— На тебя ложится еще большая ответственность, капитан.　

Старый священник, стоявший в своем облачении на алтаре,　 отпустил прихожан. Они один за другим выходили из церкви, однако не расходились. Разгоревшийся спор продолжался во дворе. Разделившись на три группы, люди горячились, ругались, каждый доказывал свое… Порой дело доходило чуть ли не до драки.　

И этот спор между жителями города Сливена длился до самой весны.