Пантера, сын Пантеры

Тихая ужасть 2, или Учение Премудрой Крысы

— Как острят люди, нельзя соединять мышь, крысу и батон в одном семантическом гнезде, — говорила Крыса следующей ночью, — кто-нибудь кого-нибудь ненароком возьмет и сожрет. — Я вон только и умею, что батон жать.

— Клавиатуру? Так ведь и мышь называют.

— Арготизм устарел. Батон теперь — кнопка, а их совокупность — Клава, — уточнила Козя, что также здесь присутствовала вместе со своей подругой.

— В общем, выйти на изнанку рабочего поля у меня еще выходит, — объяснила Крыса, — прочесть иконки и уловить их смысл — тоже. А щелкнуть курсором на ввод — тут не наши, а твои руки нужны, человеческие.

— Куда и что вводить, в эти обводы? — Эшу нагнулся над Крысой, удобно засевшей в вертячем ортопедическом кресле, и пошарил мышью по сияющей пустоте, целясь в одну из рамок. — Я верно делаю?

— По крайней мере похоже, иначе бы нас отсюда напрочь выперло.

— Ага, получилось. Мы обрамились. Дальше что?

— А дальше сядь на мое место, — Крыса подвинулась, уступая ему часть сиденья, потом взгромоздилась ему на колени тяжелым теплым задиком. — Дело не совсем, понимаешь, в наших с тобой пальчиках. Стихи надо туда вводить, а я никаким не обучена.

— Какие стихи?

— Если бы Он был цифровой, тогда какие-то заранее оговоренные, а так — любые. Напиши и еще раз щелкай. Ты много их знаешь?

— Ну… Что значит — любые?

— Лишь бы хорошие и подходили к настроению, так говорят. А комп тебе ужо выдаст в приблизительном соответствии с ними.

— А чего мы хотим, Крыса?

— Того, о чем ты всегда думаешь. Мне-то всё равно, на интерес работаю. Ну?

— Я хотел найти главную Книгу, — решительно сказал Эшу.

— Ого, по мелочам мы не играем. Разве Иосия и дон Пабло не выучили тебя, что это тщета и суета и никогда не приведет тебя ни к чему доброму?

— Может быть, нужно вспомнить все стихи о книгах, которые я когда-либо читал.

— А еще проще — твои стихи. Чтобы представиться.

— Это получится нескромно. Что машина знает обо мне?

— О тебе? В нее загружены все стихи в мире и возможность любых стихов, даже твоих. В виде тончайших настроений, — хмыкнула Ужасть. — И каждая строка, которая чего-нибудь стОит и на чем бы то ни было стоИт, открывает тот путь, что на нее похож. Есть стихи о выборе, есть — о Пантере, о чтении и, конечно, о книгах.

— Я знаю одни такие. Не мои, конечно.

И Эшу торопливо набрал в одной из рамок, которая послушно изменила свои пределы:

— Браво! А теперь щелкай мышью, авось железо не рванет!

И тут перед ними открылось подобие живой картины: поле, через колышущуюся траву были видны извилистые дороги. Ветер был нетороплив, жарок и мощен, как хороший конь. Небо было цвета земли, земля — цвета неба. Внутри живого изумруда легкий туман стелился над озерной водой, мелкие розоватые цветы облачками отражались в вечерней заре.

«Что будет со мной там, снаружи, пока я брожу в виртуальности? — подумал Эшу. — Как притвориться — просто спать или делать вид, что я бодрствую среди вечных рецептурных распечаток, дамской болтовни и сплетен, книжной пыли и мышиных запахов? Ладно, если не думать, то та моя сторона сама за себя постоит».

— Правильно мыслишь. Ведь что делает твое тело в твоих особенных снах? — спросила Крыса, наклонясь над его правым ухом. Почему-то она, слегка уменьшившись, сидела у него на плече, как ангелок или ручное животное Карабаса. — Само о себе заботится. Так что давай действуй!

И он пошел по той тропе, что первая легла ему под ноги.

Эшу наслаждался живым воздухом поля. Тропа привела его к воротам высотой почти до неба, к которым вело широкое, как паперть, крыльцо из плоских известняковых плит. Ступени были по виду природные: так выветрилась порода. Ворота, которым они вели, выкованы были из звенящей бронзы, которая отзывалась на любой порыв ветра. Две птицы, по одной на каждом створе, смотрели на внешнего зрителя и друг на друга: лица были человеческие, у одной грустное, у другой — слегка улыбающееся, но нельзя было с точностью определить, кто из них печалится, а кто смеется над человеческим неразумием.

— Во сне я видел такие врата, — сказал Эшу, — только вокруг ничего не было.

— Не такие, а именно эти, — поправила Крыса.

— Голубиная Книга, — продолжал он зачарованно. — Птицы Сирин и Алконост.

— Обложка, всего-навсего, — Крыса положила свою лапку на его длиннопалую кисть. — Заболоцкий это знал. Щелкни-ка вдругорядь.

Тут он заметил, что механическая мышь, какая-то странная, без хвоста и со светящимся брюшком, так и осталась в его правой руке. И щелчком открыл створки, которые подались с мелодичным колокольным звоном. Оттуда хлынул свет — это был тот световой колодец, что и в зале Дома, но как бы более проницаемый и склонный к превращениям.

— Свет есть очаг, книга есть дверь за очагом. Всегдашний ключ — стихи, — забормотала Крыса. — Вспоминай же!

— Стихи тоже вводить надо. А ни иконок, ни пустых рамок я никаких не вижу. Если прямо по столбу щелкнуть? Кто-то говорил, что в нем сокрыты все книги и все книжные истины, так пусть сам выбирает, что ему надо.

— Отчего ж не попробовать, — вздохнула Крыса. — Хотя, с другой стороны, самый короткий путь к смерти — не всегда самый увлекательный. Может быть, еще что-нибудь выдумаешь?

— Вроде есть подходящие стихи. Только я не у самого поэта прочел, а в сказке моей любимой. Не к случаю, наверное.

— Все равно валяй.

— Как? Клавиатуры нет.

— А ты голосом.

— Ладно, авось не рванет, как вы говорите.

И начал:

— Вот это и в самом деле алгоритм! — воскликнула Пресвятая Крыса, услышав четырехчастное стихотворение пророка, который, не любя символы, то есть иконы и заместители реальности, свято верил в мощь первозданного Слова. — Ты смотри, все куда-то пошло-поехало.

В самом деле, курсор оптической мыши пробежал по изнанке переплета солнечным зайцем и как бы сам лег на световую колонну белым лунным серпом. К удивлению обоих, раздался тихий аккорд, и на экране появились три значка: копье с едва видным навершием, прямой тонкий меч и плоская чаша. Фигуры не стояли на месте, танцевали, накладываясь друг на друга: копье пронзало чашу, чаша становилась гардой клинка, шпага скрещиваясь, сливалась с копьем.

— произнесла Крыса ведомые ей стихи Закарии.

— Удивительные знаки, — говорила тем временем Крыса. — Копье бога Луга, майский шест с колесом наверху и лентами, атрибут дня Бельтану и Вальпургиевой ночи — тонкий, узкий и гибкий. Меч бога Нуаду, то же меч, взятый из хвоста дракона, от корней дерева, деревянный меч — прекраснейшее орудие для того, чтобы учиться неубиению. Его обладатель не любит пускать его в ход, но при случае тем вернее дарит смерть. Чаша Дагды, древний рог изобилия, Грааль, кашкуль дервиша, этого добронравного и возвышенного пьянчужки, наполняемый пищей для души и вином благодати.

— Рассказывали тебе, мой дружок Эшу, о твоем рождении? — продолжала Крыса. — Тебя ведь было трое. Ты трижды вызревал — в лоне матери, в ларце и в сырой земле у корней старой яблони. Трижды рождался: из плоти, как человек, из древесины, как книга, из земли, как семя. Ты только треть целого, как это ни поразит тебя.

— И что мне делать с этим чудом? — спросил Эшу.

— Может быть, попытаться найти недостачу? — предположила она, вильнув своим хвостом.

О Дом! Широкогорлая баклажка в ажурном каменном плетении амфитеатров и балюстрад, променадов и галерей! Пузатая бутыль, наполненная лучшим в мире вином! Он довлел над равниной Библа с весомостью кулака, выброшенного на смятую скатерть в качестве последнего аргумента.

Однако внутри него столб света, как и прежде, поглощался экранами и рассеивался, мало не доходя до пола, хотя отдаленные книги невидимо наполнялись им, как окутанные паутиной бутылки в винном погребе — духом материнской бочки, чье содержимое некогда уже было разлито по ним.

И снова Эшу сидел за экраном, но уже вчетвером: Крыса на коленях, исполняя вместе с ним этюд на клавиатуре в четыре руки, Кракозябра за левым плечом, овца по кличке Козя — у правого, а в то же самое время или в иное — неважно. Благодаря выдающемуся четырехтактному стиху он получил относительную свободу передвижений и теперь пользовался ею привычно и с некоторой скукой. Значки были ясны, пути проходимы, хотя то и дело спутывались, как плохо смотанная пряжа, или вели в разные места, но файлы либо вовсе не хотели открываться, либо разворачивались в какую-то невнятицу.

— Козюбра, это ты фокусы устраиваешь?

— Нет, это нам открываются разные философско-религиозные концепции, — пояснила Крыса. — Разные виртуальные взгляды на реальность, а то и разные реальности, скрываемые или раскрываемые одним и тем же понятием. Как говорят, войдешь в экран — получишь ложь, прочтешь книгу — найдешь правду. Или наоборот. Тысяча разновидностей вранья, тысяча ликов истины, и всё это одно и то же, если вдуматься.

— Друзья, а если попробовать ввести тот стих о выборе по куплетам? — вслух подумала Кракозябра. — Не умрем же, в самом деле, если остались живы. Эшу, ты не прочтешь первую строфу в отдельности от прочих?

И Эшу медленно прочел название первого своего большого Сна.