Пантера, сын Пантеры

Сон на троих

В ту самую первую последнюю ночь спал Эшу, сжимая в левой руке правую руку сестры своей Нарджис, а в левой — правую руку новообретенного брата своего Галиена. И снился им сон.

Будто играют они в пьесе как бы сицилийского кукольного театра, где куклы в половину человеческого роста. Замок называют то ли Монсальват, то ли Корбеник, и восседает за круглым столом на кресле с прямой и высокой готической спинкой Король в роскошных одеяниях из узорной синей с серебром парчи, и лицо его скрыто потоком алого света или золотой крови, что струится по венцу и длинным волосам. Сидят перед ним за столом гости, двое юных рыцарей: темнокудрый сэр Персеваль, сын Островной девы от неведомого отца, и сэр Галахад, рыжекудрый и с нежным девичьим ликом, сын рыцаря Ланселота и дочери Короля, юной дамы Элейн. Посреди же стола стоит чаша с белой лилией по имени Бланшефлер или голубым цветом папоротника по имени Нарджис — всеми оттенками сини и белизны переливаются лепестки, и нельзя угадать, цветок это или дева.

И говорит тихо Персеваль брату своему:

— Видится мне, что некий странный недуг постиг нашего хозяина, но стыдно мне беспокоить его вопросом сколь нескромным, столь и неуместным. Что мыслишь ты?

Не отвечает ему Галахад, а громко произносит, глядя Королю прямо в глаза, затянутые переливчатой пеленой:

— Любезный наш хозяин и сотрапезник! Если мы можем послужить тебе ради твоей славы либо против твоих напастей, то скажи только слово, и совершим мы по нему.

Поднялся тут Король во весь свой немалый рост и ответил:

— Храбрые рыцари! Владею я неким драгоценным копьем, которое некогда пролило кровь более славную, чем моя. И обладает оно таким свойством: не смеет касаться его недостойный, иначе постигнет его болезнь или иное несчастье. Исцелить же рану или иную напасть, причиненную копьем, сможет лишь оно само. Я необдуманно дотронулся до него и поплатился. Вот это копье, смотрите!

И в это мгновение вошла в зал прекрасная дама средних лет, с тонким станом, розовато-белой кожей и волнистыми золотыми волосами без единой нити серебра, покрывшими ее, как мантия; но глаза ее были как две грозовых бездны. Сопровождали ее два юных пажа, а в вытянутых руках дама несла богато расшитое покрывало из прозрачного виссона, в которое было завернуто копье — так, что лишь сине-вороное острие виднелось из-под складок.

— Пусть возьмет копье тот, кто осмелился говорить со мной! — приказал король.

Принял копье в свои руки Персеваль, поднявшись навстречу с поклоном, и тотчас оросилось оно каплями как бы расплавленного янтаря. Чуть дрогнула рука рыцаря, однако удержал он копье, только ткань покрова скользнула ему под ноги. И лишь направил острие на Короля, медля коснуться, как перестала кровь и королевский лик засиял чистым и гордым светом.

— Возьми сие оружие как награду и как твой рыцарский знак, — сказал Король Персевалю. — А ты, кто обещал мне службу, не озабочиваясь мыслью о том, какова она, трудна или легка, почетна или позорна, — продолжал он, обратившись к сэру Галахаду, — тебе я тоже приготовил награду, достойную тебя. Посмотри прямо перед собой!

И увидели рыцари, что поверхность стола сделалась прозрачна и видом как бы горный хрусталь, а в глубине стал виден прямой меч с крестообразной рукоятью.

— Возьми его, смельчак! — сказал король.

Тогда Галахад положил десницу на стол, и расступился кристалл, будто зыблющаяся вода. Обвил свои длинные и тонкие пальцы вокруг рукояти и поднял меч, салютуя собравшимся. С конца лезвия посыпались яркие брызги, а поверхность внизу сомкнулась и потускнела.

— Твое оружие тебя признало, — проговорила на сей раз дама. — С нынешнего дня ты будешь с ним неразлучен и им отмечен, как Король Артур Эскалибуром. Ваше дело, рыцари, найти достойные имена своему новому оружию. Вы будете с ним неразлучны, однако лишь до тех пор, пока не вернетесь сюда, увенчаны многими победами. А тогда… Взгляните на Цветок в Чаше — что можно сделать с ним вашей острой сталью?

Осторожно, еле касаясь, провел сэр Галахад лезвием меча по короткому стеблю. Крепко держа ясеневое древко обеими руками, погрузил сэр Персеваль копье в разомкнутые лепестки. Цветок взволновался, расплескался, как вода, и тут же собрался в огромный бутон.

— Вы сотворили не те знаки! — рассмеялась дама, и вот это уже не дама, а мудрый старец с бородой, не менее длинной, чем ее распущенные волосы: только глаза те же, бездонные. — Прощайте теперь до урочного времени и помните!

Тут кончился один сон, и трое поднялись в новый.

На пестрой лужайке посреди цветов величиной с блюдце, бабочек размером с цветок и птиц росточком с толстого шмеля, которые прошивали пространство со скоростью шальной пули, стояла зеленая школьная парта. Прилежные поколения учеников оставили на ней свой след в виде лиловых гроздий, подобных винограду, многоцветных граффити и роскошного резного барельефа. На парте лежали две тетрадки и стояла чернильница-непроливайка старинного образца, наиболее вероятный источник упомянутой лиловости. За партой сидели двое мальчишек: один с выбившимися из-под полосатого колпачка светлыми патлами и длиннейшим носом, острым, как копье, другой — черноволосый, черноглазый и грустный, во всем белом и длинном. В руке грустный мальчик сжимал перо, такое пышное и изогнутое, будто он снял его со своей широкополой шляпы. На ними обоими нависал пышный силуэт в голубеньком кринолине до колен, в голубых кудряшках и с тонюсенькой талией. Глаза были тоже голубые, а носик, губки и голосок — тоже тонкие. То была девочка, а, может быть, кукла, как были марионетками оба мальчика.

— Негодный Буратино! — говорила она сердито. — Опять вы в чернильницу нос умакнули, а им только кляксы на бумагу ставить.

— На дерево тоже удобно, — пробурчал тот.

— Вот посмотрите на Пьеро — на урок со своими перьями приходит. И как следует чинеными, — продолжала она невозмутимо.

— Угу, — согласился Буратино. — Они у него вместо ножика или, на худой конец, стрелы годятся. Я как-то пробовал. Вот писать ими — одно мучение: прошлый раз утоплую муху из чернила подцепил.

— А в позапрошлый была живая мышка, такая хорошенькая, прямо черный тюльпан, — прошептал Пьеро.

— Мышь? Ай, гадкие мальчики, я сейчас упаду в обморок!

На ярко-синее небо набежали, заплясали, сталкиваясь и выбивая из себя искры. Из-за дальней кулисы выбежал лев — был он ростом с котенка, но страшен. На спине у него сидела совершенно нагая всадница, небрежно касаясь рукой его пышной гривы. Торопливо выползла черепаха Тортила — почему-то из той же чернильницы, что явно не было предусмотрено в сценарии, — зажав в беззубой пасти ключик, больше смахивающий на отмычку: с одной стороны — уйма стерженьков и выступов, с другой — традиционный ажурный трилистник.

— Вот, Буратино, — прошамкала она, — найди огонь с котлом Дагды на нем, проткни их копьем Луга, и за ними будет замочная скважина. Этим вот ключом отвори потихоньку калитку и войди в тихий сад точно тень, как говорится. Хотя что уж там будет — запамятовала по старости. Прошлый раз вроде юные пионеры присутствовали.

— Какие пионеры, Фенимора Купера? — возопил Буратино. — Спятили все!

Тут темношкурые небесные барашки, разбежавшись, с грохотом столкнулись лбами; в ацетоновом свете развесистой молнии явился сам грозный Карабас-Барнабас, имеющий полный человеческий рост, верхом на коне Зингаро, и крыса Шушара сидела у него на плече, а роскошная седая борода ниспадала до самых копыт.

— Куклы вы все, — произнес он веско, — и людьми только притворяетесь. Кукловод у вас один на троих, вот бы поискали от делать нечего, друзья. А ну, прочь отсюда!

Тут и этот сон истек и истончился. К кровати подошла Баба Анна и толкнула в бок среднего внука.

— Эшу, — громогласно прошептала она, — держи, это вечный пропуск в главный компьютерный зал, ну и в Зал Статуй, да и в Зал Кошек сразу. О нем никто не знал и не помнил — я его еще из моего Сирра привезла.

На этом все трое окончательно проснулись.