Победительница

Письмо двадцать первое

Так уже было, Володечка: в конце двадцатых, когда ты связался с Сreation-Destroy78 и пропадал на дни, на целые недели, я металась, не находила в себе места, но одновременно чувствовала себя готовой к любому действию, была, как ни странно, почти оптимистичной. И наоборот, когда в середине тридцатых ты поехал, уже вполне респектабельный, знающий, что тебе нужно, на полугодовой семинар соларо-энергетиков, я не находила себе места, постоянно тебе звонила и ждала твоих звонков, будто вы находились в жерле вулкана, а не на вполне благоустроенной, курортной, самой мирной на земле палестинской территории. Такова извечная суть человека: с доисторических времен для него экстремальное есть нормальное, а нормальное – подозрительно. И даже губительно, как считали ваши лидеры-дистроевцы.

Возможно, время, которое я прожила с Башмаковым, было самое спокойное в моей жизни, но именно тогда мне было почему-то тревожно, страшно, неуютно. У меня были какие-то предчувствия – и они оправдались.

Башмаков не бросил рисование. Но если раньше он всё делал чистосердечно, наивно, от души, то теперь не мог без смеха смотреть на свои творения, будто отношения со мной его переделали настолько, что даже изменили эстетическое отношение к действительности и собственному искусству. Но спрос на его картины был, поэтому он начал прикалываться, он рисовал их левой ногой, только не подумай, Володечка, это не буквально, это метафора – то есть в то время была метафора, а в тридцатые годы самые модные картины были именно у ножных художников. Как ни странно, картины стали получаться живее, с оригинальной палитрой, с некоторым юмором – но тут же упал спрос. Марат Гельман объяснил Башмакову: постмодерн надоел, сейчас вовсю 79 только натуральное. Наив – натуральный. Дебилизм – натуральный. Натурализм – натуральный. А эти подделки всем уже надоели.

И, надо сказать, Константин Константин ничуть не огорчился. Деньги у него и так были, да еще была я, в славе он не нуждался, гениальным художником перестал мечтать стать (да никогда особо и не мечтал), зато появилась у него страсть вывозить меня повсюду и горделиво посматривать по сторонам. Раньше сидел дома, а теперь его поманило на люди, захотелось мной похвастаться. И простодушно радовался, глядя, с каким восхищением на меня все смотрят. Но потом вдруг в один момент помрачнел, увез меня домой и буквально запер. Я лишилась иметь возможность даже поехать на занятия. Решила поговорить с Константином Константином серьезно. А он стал вдруг сразу же грубить, говорить нелепые вещи, что я стремлюсь на волю, чтобы найти кого-то другого, что я только и делаю, что думаю об этом – то есть чтобы сменить его на другого. Я оскорбилась и сказала, что с этой минуты прекращаю с ним отношения. Он закричал, что я не имею права и что он мне платит. Я оскорбилась еще больше и пошла из дома, уверенная, что ничем он меня не остановит. Но Башмаков забежал вперед, упал на колени и стал просить прощения. Сказал, что с завтрашнего дня все будет по-прежнему, а сегодня он просит одну только ночь переночевать с ним – так, как было в последнее время, то есть с контактом.

И мне опять жалко его стало, опять он мне показался неожиданно близким, уже каким-то природненным, будто муж, которому прощаешь многое, за ту сожитность, содушность и сокровность, которая вас объединяет.

Он был очень нежен в эту ночь, ласкался ко мне, двадцатилетней, как малыш к маме, хотя был в два с лишним раза старше меня.

А утром я обнаружила то, что, как выяснилось, он задумал намного раньше. Константин давно решил умереть, но почему-то не хотел, чтобы я видела его мертвым. Заранее заказал металлический гроб. И ночью принял сильный яд, от которого быстро умирают, выволок гроб из тайника, где он хранился, лег в него, закрылся крышкой и заперся изнутри.

Я позвонила куда следует, приехало множество людей. Долго решали, вскрывать гроб или нет. В бумаге, которая лежала сверху и являлась завещанием, кроме всего прочего была просьба не вскрывать, а похоронить как есть, поставив памятник из белого мрамора с надписью «Умер от счастья».

Родерика, которой – единственной – я рассказывала это, не верит мне. У нас с ней, Володечка, сложные отношения. Мне не нравится, что она постоянно врет, да еще и забывает, о чем врет. То она президентская жена, то дочь мегалоруса, чего при ее ста восьми годах быть не может – мегалорусы появились только в сороковых годах. То она актриса воздушного аниме, то участница мираж-шоу, в общем – всё исключительно масштабное, из разряда событий, которые я бы помнила. И я их помню, но не помню Родерику. Она в свою очередь говорит мне, что я рассказываю какие-то фантастические истории. Особенно злится, когда упоминаю вот это вот – надпись на памятнике: «Умер от счастья». Говорит, что представить не может, чтобы человек придумал себе такую смерть, если он конечно не абсурдяк80.

Я не переубеждаю ее. Я понимаю, что история моей жизни может показаться необычной, она и мне самой иногда такой кажется, хотя на самом деле – что в ней сверхъестественного?

Но вообще-то мы с Родерикой общаемся довольно приветливо. Я живу в лучших условиях, в ячейке, я бы рада уступить ей свое место хоть на несколько часов, но этого нельзя делать без разрешения, а разрешения никто не даст. У нас тут, Володечка, с одной стороны всё очень просто устроено, потому что всё свелось к потреблению оставшихся от предыдущей эпохи концентратов, а с другой – всё как-то слишком заформализовано. Функциональные люди, которые всем управляют, постоянно твердят, что они никому ничего не могут запретить, каждый волен делать то, что хочет, – если получит разрешение. Но где получить разрешение на что-либо, никто не знает.

Кстати, в фантастических фильмах столетней давности будущее, то есть теперешнее настоящее, изображали исключительно в серо-ржавой палитре. Люди в драной одежде, каменистая пустыня или пустынная вода. Всё не так. Земля покрыта буйной растительностью, она сейчас очень красива – ослепительно изумрудные холмы, покрытые лишайниками, папоротниковые леса, грибные деревья. Но всё это заражено и не годится в пищу. А вот злаков нет. И настоящих деревьев нет. А сушеные листья папоротников быстро горят и плохо греют...

То, что произошло, вызвало множество слухов. Мне бесконечно звонили журналисты и просто праздные люди с праздными вопросами. Главное – эта волна могла подмочить мою репутацию и поставить под угрозу участие в конкурсе «Мисс мира». Я решила побыть в одиночестве, снять мобильный дом и купить один из самых извилистых и глухих подмосковных маршрутов. Мобильный дом, Володечка, это не просто автомобиль на колесах, не трейлер, это настоящий, довольно большой дом, но передвижной. Когда такие жилища вошли в моду, их движение было хаотичным, без правил – как движение автомобилей в эпоху появления первых экземпляров, но быстро ввели регламентации, иначе всем захотелось бы подкатить на своем доме к Лазурному Берегу или спланировать, если это аэрохаус, на Мальдивские острова. Появились маршрутные карты или, короче говоря, маршруты, по разной цене, разной степени привлекательности. Я помню, что, как ни странно, чуть ли не самими модными были маршруты в Антарктиду: недельное проживание стоило в пересчете на местную валюту пять-шесть тысяч киви-мани, это очень дорого. В маршруте фиксируется, где и как ты будешь передвигаться, где и сколько будешь находиться на стоянке. Отклонения караются штрафами. Но зато гарантируется конфиденциальность81.