Подвиг 1969, №3

ГЛАВА 18. ОБЪЕКТ № 73

У капитана Штеттнера тряслись руки.

Я сидел перед ним, пытаясь сосредоточиться, но очень скоро убедился, что это невозможно. Штеттнера охватил такой ужас, что мне было не до раздумий. Едва пробежав начало расшифрованного текста Ротштейна, он сейчас же схватил трубку.

— Пятнадцать, — сказал он телефонистке.

Видимо, он попросил соединить его с лабораторией судебно-медицинской экспертизы, лишь там мог храниться флакон с опасным содержимым.

— Говорит капитан Штеттнер, — сказал он в трубку, с трудом владея собой. — У вас хранится некий объект под номером 73. Вы получили распоряжение открыть его? — Штеттнер пристально смотрел на меня, и я вспомнил, как он волновался, когда к нему в кабинет явился лжеврач из «Феникса», чтобы сделать инъекцию. — Пока нет?.. Так вот, если вы получите подобное распоряжение, предварительно свяжитесь со мной. Содержимое этого флакона весьма опасно. Примите все меры к тому, чтобы флакон был тщательно закрыт и постоянно хранился под замком. Неминуема колоссальная катастрофа, если он будет разбит.

Штеттнер говорил еще несколько минут и все в том же духе, а когда положил на место трубку, на ней можно было видеть следы его потных пальцев. Мне пришлось еще немного подождать, пока он не прочтет сообщение, которое дрожало у него в руках.

— Я ничего не знаю, — заговорил он наконец, — о всяких там бациллах, а вы? — Штеттнер очень напоминал ребенка, который жалобно просит успокоить его и сказать, что ночь пройдет, утром снова выглянет солнышко.

— Не очень много.

Штеттнер растерянно провел рукой по лицу.

— Может быть, доктор Ротштейн был не совсем психически нормален? — спросил он, явно не ожидая, что я отвечу положительно.

— Как можно определить в нашем сумасшедшем мире, кто нормален, а кто нет?

Штеттнера это, конечно, не успокоило, и он сделал новую попытку:

— А как же с... утверждением об... эпидемии? Неужели ее может вызвать содержимое маленького флакона?

— Вполне. Вот, например, ученые Америки, России, Англии, Франции, Японии, Китая и, наверное, других стран сейчас работают над ботулотокси-ном, выводя и убивая соответствующие бациллы для того, чтобы найти основу противоядия. Восемь унций ⁷ этого яда могут отравить население всего земного шара. Для того чтобы бедное человечество могло жить в мире и дружбе, нам всем нужно обладать этим противоядием. Возможно, что Ротштейн также работал в этой области, но это не то, чем он наполнил флакон. Его содержимое состоит из бацилл группы, вызывающей эпидемию чумы.

Раздался звонок телефона, но Штеттнер сейчас же отключил аппарат, чтобы я мог продолжать.

— Существует три формы чумы. При так называемой бубонной чуме распухают лимфатические железы, начинают нагнаиваться и превращаются в черные нарывы. При заболевании септической формой поражается кровь. Первично-легочная чума протекает еще тяжелее и значительно инфекционнее бубонной, от которой в четырнадцатом веке погибло около четверти населения тогдашней Европы; ту вспышку эпидемии англичане называли «черной смертью». В своем сообщении доктор Рот-штейн дает точное научное название ее микроба-возбудителя «Пастеурелла пестис». Этот микроб относится к палочковидным бактериям и может выращиваться в лабораторных условиях в соответствующей питательной среде. Инфекция проникает в легкие воздушно-капельным путем; инкубационный период короток и длится всего от двух до пяти дней, то есть протекает в три раза быстрее, чем при заболевании оспой.

Штеттнера это расстроило еще больше, и он тупо переспросил:

— Как вы сказали, четверть населения Европы? Так много?

— В то время — да, около двадцати пяти миллионов. — Я стал думать вслух, как на Нюрнбергском процессе, когда давал показания о Гейнрихе Цоссене. — Да, господин капитан, так много. В наше время только в нацистских лагерях смерти от фашистской чумы погибло около половины этого количества.

Штеттнер промолчал, он думал об Аргентине и объекте № 73.

Я продолжал:

— Естественная сопротивляемость организма легочной чуме сейчас в Латинской Америке довольно невысока — эпидемий там уже давно не было, хотя местные очаги ее зарегистрированы в Бразилии, Перу и Уругвае. Если бы брат доктора Ротштейна в Аргентине вылил содержимое этого флакона на пол переполненного зала кино в Сан-Катарине, семьдесят тысяч бывших нацистов, проживающих там, умерли бы в течение недели.

Штеттнер помолчал, а затем спросил:

— Герр Квиллер... но зачем это было нужно доктору Ротштейну?

— Гитлеровцы убили его жену.

— Ничего не понимаю! Вы опять, должно быть, шутите.

— Хочу надеяться, что никогда и не поймете, так как слишком молоды. Поговорите лучше со своими стариками, они-то должны понимать. За пять лет нацисты уничтожили двенадцать миллионов человек. В судах при рассмотрении дел военных преступников вы можете слышать, как они объясняют причины этого. Очень многих уничтожали лишь за то, что они принадлежали к «низшим» расам. Только и всего, ничего персонального — ни ненависти, видите ли, ни мыслей о возмездии, ни страха. Вот так: лагерь смерти, газовая камера. Понять это действительно трудно, но я лучше разбираюсь в том, какими соображениями руководствовался доктор Ротштейн. Он поклялся отомстить нацистам, и действенность его клятвы определялась , тем, как сильно он любил жену и в какое отчаяние впал после ее смерти.

Штеттнер встал и склонился надо мной — высокий, худой, молодой, все еще пытающийся понять мир, в котором родился и жил.

— Подождите, но как же другие?! Для чумы границ нет! Вначале гибнут жители Сан-Катарины, потом всей Аргентины...

— Да, конечно, пока не установят точного диагноза и не применят всякие сульфаниламидные препараты. Во время самосудов вместе с виновными всегда гибнут невинные, и Ротштейн это понимал.

Штеттнер взглянул на меня ясными, но ничего не выражающими глазами, и я почувствовал, что этот полицейский начинает меня раздражать — он, видимо, не понял смысла моих ответов.

Весь этот день проходил отвратительно, и я чувствовал, что мной овладевает подавленность. Два

дня утомительной работы над расшифровкой сообщения Ротштейна не приблизили меня к «Фениксу». Возможно, сообщение Солли не имело никакого отношения к тому, что он хотел сказать мне. У Ротштейна не было оснований делиться со мной своим намерением уничтожить население города в Южной Америке; он, безусловно, понимал, что я никогда не поддержу такую сумасшедшую затею. Неужели он сошел с ума и не видел опасности гибели населения целого континента, даже разработав для брата сложную, тщательно засекреченную систему прививок от эпидемии для спасения невинных? К выполнению моего задания это никакого отношения не имело. Если Исаак Ротштейн не был сумасшедшим, он немедленно уничтожил бы флакон.

Повторяю, что Солли никогда не сообщил бы мне об этом. Но что же в таком случае он так стремился рассказать мне? Никаких намеков на это в расшифрованном документе не было. В нем содержались лишь подробные указания брату: о том, как следует распространять бациллы, как самому избежать заражения, что нужно делать в течение инкубационного периода, и так далее.

Конечно, у меня по аналогии возникло одно, если можно сказать, параллельное предположение. Я хотел основательно подумать над ним позднее, после того как на меня перестанет воздействовать патологическая боязнь Штеттнера заразиться. Очевидность подобного предположения для меня была ясна; я понял, что Солли хитрил и вел двойную игру.

— Я вам очень признателен, герр Квиллер, — между тем продолжал Штеттнер, — и, разумеется, немедленно доложу расшифрованный текст начальству.

Перед уходом я все же спросил:

— А еще что-нибудь вы нашли в лаборатории... что-нибудь существенное, о чем вы не сказали мне?

— Нет, больше ничего, — удивленно ответил Штеттнер.

— Я оказал вам услугу, господин капитан, и надеюсь на взаимность. Вы даете слово, что нашли только контейнер?

— Да, конечно. Мы взяли еще кое-какие бумаги, но вы уже видели их.

Штеттнер не лгал. Честно говоря, я огорчился — мне не за что было ухватиться.

Я попрощался со Штеттнером и нашел свой «мерседес» там же, где оставил, примерно за километр от комиссии «Зет». Мне казалось, что нацисты не допускают и мысли, что я рискну ездить в столь приметной машине, но теперь, как только им это станет известно, они будут следить за мной издалека, и обнаружить такое наблюдение трудно. Машину я оставил далеко, не сомневаясь, что они наблюдают за зданием комиссии «Зет» и уверены, что я должен буду туда зайти. Направляясь к машине, я не обнаружил слежки, и у меня возникло нехорошее предчувствие. Нацисты предоставляли мне уж слишком большую свободу действий, и меня это тревожило. Переход в наступление оказался более трудным, чем я предполагал, а тут еще пришлось потратить два дня на расшифровку документа Ротштейна, ничего не сообщившего мне о «Фениксе». Состояние у меня было подавленным и могло бы быть еще хуже, если бы не одно обстоятельство, ставшее очевидным в течение дня, — теперь я верил Полю и тому, что он мне сообщил. Немецкий генеральный штаб вновь обладал или мог обладать возможностью начать агрессивную войну. Этот бесспорный вывод логически вытекал из того параллельного предположения, о котором речь шла выше.

На улице уже стемнело, и мостовые блестели от дождя и растаявшего снега. Я решил рискнуть поставить «мерседес» в арендованный мною при гостинице индивидуальный гараж, надеясь, что меня никто не опознает. Если человек «Феникса» все еще дежурит в баре на углу, он, естественно, полагает, что я приеду в БМВ.

Я дождался того, что перед светофором выстроилась очередь машин, проехал некоторое расстояние, а затем пристроился в хвост двум машинам, свернувшим на мою улочку, стараясь держаться как можно ближе к ним. Окна бара запотели, но в стекле одного из них была протерта дырочка, и я, проезжая мимо, отвернулся, а затем с выключенными подфарниками въехал во внутренний двор гостиницы. Он имел форму прямоугольника, и наполовину прикрывавшая его стеклянная крыша тянулась от гостиницы до гаража. Вести наблюдение за тем, что происходило во дворе, можно было только из окон гостиницы или из домика на другой стороне улицы: окна его находились как раз напротив ворот. За мной не велось наблюдения, когда я ставил машину в гараж, но меня могли видеть, когда я въезжал во двор.

Возвратившись в номер, я произвел обычную проверку, но ничего подозрительного не обнаружил. Пока нацисты все еще держались от меня на расстоянии, предоставляя мне свободу действий.

Проведя за размышлениями около часа, я смог ответить на кое-какие вопросы, хотя при этом возникли новые. Я тщательно проанализировал параллельное предположение, возникшее у меня в связи с документом Ротштейна, и решил, что оно остается в силе. После этого я почувствовал себя много лучше и даже составил следующее краткое донесение в резидентуру:

«Дополнение к сообщению № 5. В контейнере, обнаруженном в лаб. Ротштейна, оказался флакон с микробами легочной чумы в сильной концентрации, а также зашифрованное сообщение для брата Ротштейна в Аргентине с подробными указаниями, как вызвать ее эпидемию в Сан-Катарине. Если вам потребуются детали, свяжитесь с капитаном Штеттнером из комиссии «Зет».

Я прилег минут на десять отдохнуть, а потом вспомнил, что чуть не забыл позвонить в «Брюнненбар».

Линия не подслушивалась, и в баре мне сообщили, что герра Квиллера просили позвонить до полуночи по телефону «Вильмерсдорф 38-39-01».

Уже после второго звонка Инга взяла трубку. Ее телефон тоже не подслушивался.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Сейчас лучше.

— Мне сообщили, что ты просила позвонить...

— Да. Приходи ко мне — нам нужно встретиться.

— Слишком опасно, Инга. Все может повториться сначала.

— Никакой опасности нет. Ты должен прийти как можно скорее. Поверь, что у меня есть кое-что важное для тебя.

Передо мной стоял выбор — согласиться с ее утверждением об отсутствии опасности или остаться при своем мнении.

— Хорошо, я буду у тебя минут через пятнадцать.

Разумеется, это было рискованно, хотя, возможно, я ошибался в оценке положения. Я вышел из гостиницы, опустил в ближайший почтовый ящик донесение в резидентуру, а потом взял такси. Пока мне не хотелось рекламировать, что я располагаю очень быстроходным «мерседесом» — эта машина еще могла пригодиться для того, чтобы унести меня от опасности.

Я не обнаружил наблюдения за подъездом дома, где жила Инга. Вестибюль, лифт и коридор верхнего этажа были безлюдны. Я нажал звонок.

Инга была в ярко-красной тунике и таких же брюках. Она взглянула на меня, и мне показалось, что этот цвет отразился у нее в глазах, Я впервые видел ее в таком ярком одеянии.

— Познакомьтесь, Хельмут Браун, — сказала она.

Это был низенький человек с влажными глазами, чуть опущенными веками и маленьким, как у котенка, тупым носиком. Его руки неподвижно висели; держался он уверенно, но Инга очень нервничала и за первые полминуты раза два взглянула на столик из черного дерева.

— А ведь они убеждены, что я работаю на них, — сообщил он с застенчивой улыбкой.

Должен признать, что я оказался захваченным врасплох и поэтому чувствовал себя неважно. Мы всегда стараемся заранее оценить обстановку, в которой придется действовать. Прошло уже двадцать минут после моего телефонного разговора с Ингой, а я все еще не понимал, что значил ярко-красный цвет ее костюма, присутствие какого-то Брауна и лежащая на столике черная папка. Мне приходилось ориентироваться по ходу беседы, а я, так же как и мои коллеги, терпеть не мог этого.

— На них? — переспросил я, поскольку это могли быть кто угодно — комиссия «Зет», какой-нибудь любовник Инги и так далее. Во всяком случае, я уже точно знал, что на нашу разведку он не работает — в его первой фразе не было ни одного кодового слова.

— Для «Феникса», — уточнил он, продолжая улыбаться.

Он явно пришел сюда для деловой беседы и, взяв со стола папку, с развязным поклоном протянул мне:

— Это для вас, герр Квиллер.

Инга опустилась на черную кушетку, и в моем сознании почему-то сразу возник образ пламени на углях. Прежде чем открыть папку, я взглянул на Ингу — она сидела, рассматривая свои руки. Палка была небольшой, тоненькой, и на первом же листе я увидел слово «Шпрунгбертт», то есть «Трамплин».

— Вы хотите, чтобы я сейчас же просмотрел это?

— Мы полагаем, что не следует терять времени, — ответил он, и я сообразил, что мой новый знакомый говорит с баварским акцентом.

Они оба не спускали с меня глаз, пока я перелистывал документы. Уже на второй странице оказался список фамилий высокопоставленных генералов и офицеров немецкого генерального штаба. Далее шел перечень воинских частей, находящихся в состоянии готовности для участия в операции, затем характеристика всей операции в целом с подробной разработкой деталей предварительных мероприятий и направления основных ударов. Тщательно отобранные смешанные пехотные, военно-морские и военно-воздушные части должны были начать военные действия сразу же после одновременной передачи пятью международными телеграфными агентствами ложного сообщения о том, что в результате ошибки во время очередного ядерного испытания в Сахаре облака радиоактивной пыли движутся через Средиземное море на Европу. После объявления тревоги немедленно наносились удары по Гибралтару, Алжиру, Ливии, Кипру и Сицилии, причем в операциях должны были участвовать также подразделения армии Франко и батальоны, сформированные мафией в Южной Италии. Главные державы мира будут поставлены перед свершившимся фактом. Все это должно было стать началом новой войны в ядерном веке.

В течение пятнадцати минут, пока я читал бумаги, никто не произнес ни слова. Я положил папку на столик и заметил:

— Но здесь нет даты и часа начала всей операции.

— Я не обратил внимания, — с огорченным видом ответил Хельмут Браун. — Мне будет очень трудно узнать это. Я и так очень рисковал, добывая папку.

Инга, внимательно наблюдавшая за мной, снова принялась разглядывать свои ногти. На ее лице я лишь мог прочесть, что все это ее очень тревожило. Лицо Брауна выражало обиду.

— В Сахаре сейчас действительно работает испытательная группа, — задумчиво заметил я, — но никто не знает, когда там будет взорвана бомба.

— Мы можем предполагать, герр Квиллер, что это вопрос нескольких дней.

Я подошел к Брауну и спросил:

— С какой целью вы достали эту папку и что заставило вас решиться показать ее мне?

Все еще не поднимая рук и смотря мне прямо в глаза, Браун ответил:

— Я друг Инги, и она знает, что я борюсь с «Фениксом». Она рассказала мне о вас. Я хотел сделать что-нибудь конкретное, и после многих лет пассивного сопротивления нацистам такая возможность представилась. Сам я ничего с этой папкой сделать не могу, а вы можете, и поэтому я принес ее вам.

Инга насторожилась и что-то прошептала, Браун взглянул вначале на нее, потом подбежал к двери и, наклонившись, прислушался.

Шестьдесят секунд могут тянуться очень долго, а молчание продолжалось больше; Браун все еще стоял у двери, прислушиваясь. Инга быда рядом со мной, но я на нее не смотрел, а пытался разобраться в том, что же тут происходило.

Перед людьми моей профессии иногда встает исключительно сильный соблазн рискнуть и все поставить на одну карту. Именно в таком состоянии я сейчас находился. Однако мы никогда не рискуем вслепую. Перед тем как принять решение и пойти на риск, тем более значительный, мы должны быть хоть в чем-то уверены или твердо что-то знать. Сейчас же дело обстояло так.

Я теперь знал, почему за «Брюннен-баром» не велось наблюдения в тот вечер, когда Октобер бйл у Инги. Теперь я знал, почему был убит Солли. Я понял, почему Инга была сегодня в красном. Я понял также, почему так легко и просто мне дали ознакомиться с документами о подготовке операции «Трамплин».

И все же человек иногда в результате недостаточного обдумывания делает выводы, которые ему кажутся бесспорными. Бывает и так, что факты, имеющиеся в нашем распоряжении, настолько идеально подходят друг к другу, что мы отбрасываем некоторые детали, так как считаем, что они нарушают общую картину или вообще являются лишними. Вот поэтому так трудно сделать решительную ставку, и ясно, что такой риск должен быть тщательно рассчитан.

Браун выпрямился и от двери подошел к нам.

— Я очень легко пугаюсь, — шепотом сообщил он, — но ничего не могу с собой поделать. Я мог бы действовать более эффективно, если бы так не боялся.

— Ничего, у вас и сейчас получается неплохо,— ответил я, показывая взглядом на папку.

Это, видимо, ободрило его, и он спросил:

— Вы передадите это своим?

— Да, как только получу подтверждение. Начальство требует, чтобы мы проверяли информацию сразу после получения ее от первичного источника. Содержание этой информации таково, что времени у нас в обрез.

— Да, но как же вы получите такое подтверждение?

— Отправлюсь в центр «Феникса». Теперь мне известно, что он находится в доме у Грюневальд-ского моста.

Уголком глаза я заметил, как вздрогнула Инга.