Помни обо мне

Глава 14

Когда они подъехали к постоялому двору, это капризное, как придворная красавица, существо, шуткою Всеотца, не иначе, запертое в лошадином теле, хотелось по-тихому придушить. Дарьену казалось, что за неполный день дороги он приблизился к познанию абсолютного спокойствия ближе, чем за месяц обучения у мастера Бао. А уж тот, продли мудрейшая Омиками его годы, был горазд на выдумки. Послушным Лютик становился, лишь слыша голос Аланы — это и стало причиной держаться поближе к карете. Одной из причин.

Неспешно ложилась под копыта дорога, звенела мошкара, дышал прохладой лес и тени от деревьев ступенями ложились на истоптанные камни — наследие Хьяльмара Строителя, с жизнеописанием которого Хильдерик в детстве не расставался даже в свободное от уроков время, отмахиваясь от героических деяний более воинственных предков. Тогда Дарьен считал это странным. Тогда страницы батальных хроник пахли славой, а не потом, гноем и дерьмом.

— Война никогда не меняется, Дар, — сказал Хильдерик в ответ на его ироничное замечание о собственной глупости. — И за красивые слова люди почему-то умирают куда охотнее, чем за золото.

Король посмотрел на кольцо с темно-красным камнем, ограненным настолько грубо, что казался, скорее, куском стекла, и добавил:

— А это выгодно.

Еще десять лет назад Дарьен нашел бы десяток аргументов против.

Улыбка вышла кривой, как глиняный черепок.

Голос Аланы, читавшей какую-то сентиментальную историю со смутно знакомыми именами стих, а последовавшая за ним беседа заставила прислушаться. Нахмуриться, когда Эльга принялась оправдывать бездарное правление Хюдваля — точнее, родственников его многочисленных фавориток, которым тот роздал щедрые куски королевских земель — неправильными советами. Крестная же, оставаясь верна себе, спросила, последует ли Эльга ее совету сбрить брови и носить розовый парик.

Дарьен хмыкнул — ему в свое время говорилось о прыжке со стены Цитадели. И нельзя сказать, что идея эта казалась совершенно непривлекательной. Во всяком случае до дня, когда он по собственной глупости чуть не сорвался с того утеса. Эта ошибка могла стоить ему жизни. И, возможно, жизни Гвен. А она еще и солгала ради него, подтвердив, что нашла Дарьена уже раненого. В историю об испугавшейся лошади отец поверил.

— Я бы тоже не созналась, — шепнула она, разбирая гребнем спутавшиеся пряди.

Потом, когда по просьбе короля Гвен разрешили ухаживать за его больным сыном.

А ведь он так и не поблагодарил ее за спасение. Тогда поступок Гвен казался единственно возможным и понадобились годы, чтобы Дарьен понял: это чудо, когда есть кому исправить твою ошибку или заплатить за нее. Но рано или поздно чудеса заканчиваются.

Он посмотрел на внезапно отяжелевшие запястья. Но вместо ржавого браслета кандалов глаза видели только темную кожу перчаток, а нервный звон — всего лишь сбруя недовольно косящего Лютика. Как можно было назвать эту норовистую заразу Лютиком?! Дарьен повел плечами, тряхнул головой и до рези в глазах смотрел на дрожащий солнечный диск. Правду говорил мастер Бао, истинную ценность вещей постигаешь утратив. Из повозки донесся голос Аланы, которая, похоже, опять читала какие-то стихи.

На этот раз интересные, о Парсивале.

А голос у нее красивый. Странно, что он раньше не замечал.

Из кареты я вылетела быстрее ловчего сокола и, пока оседала взбитая каблуками моих сапог красноватая пыль, осмотрела знакомый двор «Зерна малиновки». Судя по благообразной суете, свежей краске вывески и достроенному-таки крылу гостиницы, дела у четы Брасье шли неплохо. Я помогла выйти сестре Марии-Луизе, а когда все бросились к ней за благословением, предложила руку ее надутому высочеству. Эльга глянула на меня, как святая Юнония на прелюбодея, фыркнула и отвернулась.

— Что-то случилось? — спросил Дарьен.

Прежде чем подойти к карете, он кивком указал Кодру на аббатису, которую почтительно, но уверенно брали в кольцо.

— Нет.

Мой взгляд перепрыгнул с оштукатуренной стены таверны, на трагический круп Лютика, которого уводил конюшонок, на белоснежный чепец склонившейся перед сестрой Марией-Луизой женщины и шляпу, которую мял в руках стоящий рядом мужчина.

— Тогда почему Лоретта не выходит?

Я чувствовала его взгляд так отчетливо, будто к щеке поднесли зажженную свечу.

— Об этом лучше спросить у нее. А я, если не возражаете, посмотрю как там Лютик.

Шаг мой — слишком поспешный, чтобы не счесть его попыткой к бегству — остановило тихое хмыкание за идеально прямой, как учила наставница, спиной.

— Да не обижал я вашу нежную фиалку.

Я сжала губы, запирая непрошеную улыбку.

— Как и я вашу, — сказала не оборачиваясь, — но утешать все равно придется. Думаю, — добавила я, прежде чем сделать второй шаг, — в этом помогут королевская комната. И ванна.

— Королевская комната? — вопрос Дарьена задержал меня еще на одно долгое мгновение.

— Его Величество Харольф, — чтобы не поворачиваться я принялась поправлять покров, — останавливался в здесь однажды. Давно. И с тех пор комнату сдают только исключительным гостям втридорога. Статуса ее преосвященства и вашего серебра должно хватить.

— Дарьен? — донесся из кареты измученный голос.

Похоже, фиалке надоело страдать в одиночестве.

Воспользовавшись моментом, я попрощалась коротким кивком и пошла к конюшне.

В королевской комнате «Зерна малиновки» наставница останавливалась, когда путешествовала под видом знатной дамы. В последний раз нашей целью был прием в честь помолвки старшей дочери графа Эрвью, после которого тот проиграл соседу тяжбу за спорный участок леса — суд не принял во внимание изрядно подпорченные мышами векселя. Помилуйте, ну кто же оставляет столь ценные бумаги без присмотра?

Это было хорошее дело. Простое и приятное, пусть даже мне пришлось всю дорогу изображать проворную, но простоватую личную горничную. Главное, наставница тогда чувствовала себя достаточно здоровой. Два предложения руки и сердца на балу — как же она смеялась.

«Он клялся мне в любви, — продолжила она, прокашлявшись и отбрасывая испачканный красным платок, — а сам пялился на изумруды в колье. Клянусь уцелевшим глазом Всеотца, я почти слышала, как этот болван подсчитывает сколько сможет за них выручить!”

На следующий же день она обыграла его в карты. И согласилась простить баснословный по меркам провинции долг, если барон трижды прокукарекает, забравшись в фонтан. Кажется, его до сих пор за глаза называют барон Петух.

“Никогда не оставляй за спиной публично униженного мужчину, Алана. Если, конечно, не собираешься умереть раньше него”.

Нужно обязательно съездить в Сан-Мишель, я уже год не была на ее могиле.

Но стоило переступить порог конюшни, и тяжелые мысли разлетелись семенами одуванчика. Потому что в наших краях проще встретить муриоше*, чем чистокровного исмаэльского рысака. Особенно такого: белого, как чайка на гербе Морфан, достойного нести на своей изящной спине королеву фейри. Ровно таким я вчера, проведывая Лютика, любовалась в конюшне аббатства святой Интруны. Совпадение? Золотой ставлю — нет.

*Муриоше — злобный дух, который превращается в старого осла.

— Помочь?

— Шла бы, — не оборачиваясь, начал рослый чернявый парень, однако рывок и ржание Лютика заставили его посмотреть в мою сторону и резко замолчать.

Аж зубы стукнули.

Пока конюх таращился темные, как переспелые вишни, глаза и пытался отряхнуть солому с расшитого скорее матерью, чем женой жилета, я потрепала Лютика по длинной шее.

— Тяжелый день, да?

Судя по выражению глаз и исполненному муки ржанию, день у Лютика вышел тяжелее, чем у мучащихся в посмертии грешников.

— Конь с характером, — улыбнулась я конюху, — но меня знает. Я помогу расседлать и почистить.

Парень задумчиво поскреб стриженый затылок.

— А не тяжко будет, сестричка?

— За больными, думаешь, легче ходить?

— И то правда, — губы под полоской усов расплылись в ослепительной, прям погибель девичьих сердец, улыбке. — Помоги. Но не думай, — поспешно добавил парень, когда я, кивнув, потянулась к ремням подпруги, — я в долгу не останусь. Мать сегодня пироги ставила, Сахарные. Любишь?

— Кто ж их не любит?!

— Это ты еще мамкиных не пробовала. У нее такие пироги, из самого Тампля господа едут, чтоб откушать. Даже король, только не этот, этого туточки еще не было, а старый… Я-то сам, конечно, совсем мелким пацаном был, но мать рассказывала, что король…

Я улыбалась, кивала, поддакивала и, не забывая оглаживать щеткой повеселевшего Лютика, словно невзначай задавала невинные на первый взгляд вопросы. Так что когда, пообещав непременно заскочить на кухню таверны за обещанным пирогом, я вышла из пахнущей соломой, навозом и неприятностями конюшни, мне было известно не только как выглядит владелец исмаэльского рысака, но и какую комнату он занял. Осталось выяснить зачем.

Огороженный высоким частоколом двор «Зерна малиновки» дремал, накрывшись, словно парчовым одеялом, золочеными майскими сумерками. Лениво фыркала остывающая кузня, и служанка с двумя тяжелыми ведрами, топая, поднималась по внешней лестнице на галерею второго этажа. Похоже, мое замечание о ванне, Дарьен принял всерьез. Вспомнив, что в спешке оставила сумку в карете, я свернула к длинному навесу и заглянула в прикрытое синим бархатом окно. Пусто. Возможно, какая-то добрая душа позаботилась о моих вещах? Отмахнувшись от постыдного желания спрятаться в манящем полумраке от всего и всех, я выпрямила спину и направилась туда, где за красной дверью метали на стол стаканы с пивом и обсосанные до последней капельки жира косточки жирных каплунов, запускали ложки, а то и пальцы в наваристое рагу из барашка, мазали на нежную мякоть булочек паштеты и предавались прочим, неподобающим моему статусу радостям плоти.

В небольшом заполненном светом и веселым гомоном зале не обнаружилось никого, даже отдаленно похожего на благородного адельфоса лет восемнадцати с темными волосами и родинкой над верхней губой. Зато нашелся Дарьен в компании кучера и Кодра. И судя по их лицам, его история была исключительно смешной. И столь же неприличной. Я еще раз внимательно осмотрела таверну, отмахиваясь от мелькающих перед глазами лиц: пилигримы, тройка военных и подсевший к ним за стол купец, дородная женщина во вдовьем чепце что-то выговаривает парнишке лет тринадцати, дремлет над тарелкой королевский гонец, крестьяне судя по жилетам местные, монах… Похоже, единственным аристократом в этом зале был тот, кто уж никак аристократом не выглядел.

Я позволила себе задержаться в тени и пять ударов сердца любоваться улыбкой, что красила Дарьена куда больше, чем прямой нос и по-королевски длинные волосы. Такой, с непослушными медными вихрами, в синем гамбезоне охранника, он казался обманчиво близким. И на миг, на один болезненный миг, я позволила себе увидеть в герцоге и брате короля мужчину, который мог бы быть моим. Тело отозвалось дрожью, огненной дорожкой поцелуев на взявшейся мурашками коже, горьковатой сладостью на губах и тихим шелестом Брокадельена. А когда подавальщица, выставляя на стол миски с едой, как бы невзначай, задела Дарьена бедром и призывно улыбнулась, в душу мне словно плеснули кипящее масло.

Святая Интруна, неужели я ревную?

Это отрезвило лучше, чем нырок в осеннее море.

Никогда не трать силы на ревность, девочка. Если мужчина твой, это глупо, а если нет — глупо вдвойне.

Я ущипнула себя, вложив в пальцы поднятые словами наставницы стыд и ледяную злость.

Не ты ли, Алана, недавно бросала высокопарные речи о чести и долге? А сама почти забыла о деле, от которого зависит судьба Жовена. И ради чего?

Кровь прилила к щекам, а дыхание от разъедающего душу гнева стало вязким, как смола. Но упрямо я втягивала ноздрями горячий воздух, не чувствуя запахов, не обращая внимания на косящихся служанок, пока на десятом вдохе, не разжала вонзившиеся в ткань и плоть пальцы. Поправив одеяние и натянув лицо сестры Юстинии, я шагнула к столу.

— Что-то случилось? — в голосе моментально заметившего меня Дарьена мелькнуло беспокойство.

— Все в порядке. Просто сестра Мария-Луиза просила вас за…

Он поднялся раньше, чем я закончила. Коротко кивнул мужчинам и, не задавая вопросов, последовал за мной.

— И все же что-то случилось, — сказал Дарьен, когда мы вышли из таверны.

Я замедлила шаг и, пусть двор в этот час был пустынен, очень тихо спросила:

— Вы, случайно, не заметили в обители исмаэльского рысака?

— Вы про белого трехлетку? — немедленно уточнил Дарьен и после моего кивка хмыкнул. — Его было трудно не заметить.

— А с его хозяином, — продолжила я, останавливаясь под лестницей, — молодым аристократом, на вид не больше двадцати, темные волосы, светлые глаза, родинка над верхней губой, случаем, не знакомы?

Окна таверны давали достаточно света, чтобы увидеть, как сошлись над переносицей густые брови.

— Имени не знаете? — спросил Дарьен мгновение спустя.

— Конюху он не представился, а с хозяином, — я заколебалась, но решила, что ставки достаточно высоки для небольшой откровенности, — с эном Брасье я предпочла бы по возможности не встречаться.

— Почему?

Простой вопрос заставил меня поднять взгляд. Во взявших толику ночного неба глазах Дарьена, мерцало беспокойство, и я проглотила вертевшуюся на языке колкость.

— Не хочу нести дурные вести об одном человеке, — круглый и суетливый эн Брасье с блестевшей, словно новенький медный черпак, лысиной, благоговел перед наставницей. Впрочем, не он один. — Так вам знаком владелец белого рысака?

Похоже, мое объяснение удовлетворило Дарьена, потому что вместо дальнейших вопросов он кивнул и сказал просто:

— Увы, не припоминаю. Неужели, решили сменить своего…

Он недоговорил. Улыбка, приподнявшая правый уголок губ, исчезла.

— Вы сказали, — осторожно, словно приближаясь к дикому кабану, начал Дарьен, — он не представился конюху. Здешнему конюху?

Я кивнула. Дарьен выругался.

— Возможно, это совпадение…

— Бросьте, Алана, вы сами в это не верите.

Раздумывая, он запустил пальцы в волосы, а я отвела взгляд. И руки в рукава спрятала, дабы не искушаться.

Хвала Интруне, думал он недолго.

— Я поговорю с хозяином, — решительно сказал Дарьен.

— Гостиницы или коня?

— Обоими.

Идея была неудачной. Нет, эн Брасье, как любой законопослушный подданный, окажет содействие королевскому интенданту, а владелец рысака, кем бы он ни был, вряд ли сможет тягаться в знатности с герцогом Катваллон. Но подобная прямолинейность казалась мне грубой, а Дарьен — достаточно умным, чтобы раз за разом прислушиваться к моим словам.

— А может, — я решила рискнуть, — понаблюдаем? За конем и, если соседняя комната свободна, за хозяином?

— Осторожничаете? Почему?

Издевки в его словах не было. Только улыбка и неизменно удивляющее меня уважение. И, как всегда, он действительно ждал ответа на свой вопрос.

“Встретить мужчину, который способен увидеть в женщине равную, — большая удача, девочка. За всю жизнь мне повезло лишь дважды”.

Похоже, наставница, в этом мне удалось вас обойти.

— Это очень глупая ошибка, Дарьен, а в некоторых, — я сделала паузу, подбирая слово, — профессиях дураки долго не живут.

Несколько мгновений он всматривался в окружающую нас темноту, словно она могла открыться драгоценной шкатулкой и явить ответы на все наши заданные и незаданные вопросы.

— Хорошо, — кивнул он с невероятно довольной улыбкой, — устроим засаду.

Святая Интруна, ему это что, нравится?!

Служанка, топтавшаяся у двери королевского номера, была мне незнакома. Но одного взгляда на раздувающиеся ноздри и недовольно поджатые губы хватило, чтобы понять.

— Молодая госпожа, — я протянула ей мелкую монету, — уже искупалась?

И при виде полыхнувших злостью глаз добавила еще две.

— Сказали вода слишком горячая. И молока потребовали теплого. С лавандовым медом. А у нас нетуть лавандового!

Служанка проворно спрятала медяки, и простое крестьянское лицо смягчилось.

— Скажи на кухне, — заговорщицки прошептала я, — чтоб в молоко с медом соли добавили, только самую малую малость, — сойдет за лавандовый.

Девица окинула меня цепким, хитроватым взглядом.

— А ты при них, что ли?

Я вздохнула.

— Аббатиса — очень понимающая женщина, — одобрительно закивала служанка, вытирая о передник большие распаренные руки, — а молодая, ох врэдная!

Я вздохнула опять. Только тише и трагичнее.

— А еще Интрунина сестра… Ладно, побегу я.

Я проводила взглядом спину удаляющейся девицы и, когда она была уже на середине лестницы, распахнула дверь:

— Вечер добрый.

Стоящая у окна принцесса подскочила переполошенным зайцем и (мне не показалось?) поспешно спрятала что-то в рукав хабита.

— Неслыханно! — синие глаза полыхнули гневом. — А если бы я была не одета?

— Алана, — донесся до меня недовольный голос аббатисы, — вам стоило постучать.

— Прошу прощения, сестра Мария-Луиза, — я не сводила глаз с ее раскрасневшегося высочества, — я забылась. Скажите, пожалуйста, вы не видели мою сумку?

— Рядом со шкафом.

Шкаф оказался все тем же: темный дуб, резные птицы и массивные металлические накладки. Впрочем, со времени моего последнего визита в комнате сменили разве что занавески, покрывала да балдахин над широкой кроватью. Я смотрела на кресло, в котором наставница любила читать, окно, которое открывала для нее каждое утро, столик, лишенный знакомых флаконов и баночек, и, кажется, чувствовала тонкий аромат вербены. Я скучала по нему. По ней. Скучала, как Гвен по матери.

Сумка нашлась у стены.

— Вам стоит быть внимательнее к своим вещам, — аббатиса вышла из примыкающей комнаты, откуда, я это точно знала, окна видно не было.

— Непременно, сестра Мария-Луиза.

Я повернулась так, чтобы не упускать из виду принцессу и якобы зарылась в сумку.

— Вы случаем не знаете, где Дарьен?

В ровном голосе аббатисы не было и намека на издевку.

— Мужчины ужинают в таверне, — ответила я спокойно.

— Хорошо, — кивнула сестра Мария-Луиза, с достоинством опускаясь в кресло.

Принцесса недоумевающе посмотрела на аббатису. Потом на меня и вновь на аббатису.

— И это все?! — в ее голосе прозвучала почти детская обида. — Вы больше ничего не скажете? Тогда почему мне вы запретили выходить?

Я поджала губы, пряча улыбку.

— Потому что ты моя подопечная, — невозмутимо произнесла аббатиса. — Кажется, мы уже это обсудили.

Принцесса вздернула подбородок и демонстративно фыркнула.

— Лоретта, ты…

Но стук в дверь не дал ей закончить.

Воспользовавшись тем, что аббатиса отвлеклась, на служанок и принесенный ими ужин, принцесса приподняла крышку дорожного сундука, а я спрятала в рукаве один из своих флакончиков.