Помни обо мне

Глава 9

Я сидела в пустом, как мой живот, храме аббатства и вместо чтения назначенных отцом Этьеном покаянных молитв планировала месть. Страшную, вроде тухлой рыбы в постели или крапивы в сапогах. И казалось, опоясанная тройным кольцом горящих свечей статуя Всеотца подмигивает мне единственным глазом, всячески мой замысел одобряя. Хотелось пить. Есть и от всей души пнуть его светлость в колено. Имя, оброненное в разговоре с аббатисой, нехитрые умозаключения, а главное, вечерняя служба, на которую собралась вся обитель, кроме лежачих больных и покойников, объяснили, почему Дарьен, копыто козы святой Хейдрун ему в лоб, согласился на мои условия.

Ее королевское высочество Эльга Лоретта: живое золото кос под прозрачным шелковым покрывалом, скромное, если не присматриваться к ткани, платье с по-детски трогательным кружевным воротничком. Холеные, унизанные кольцами, пальчики перебирают четки из нефрита и янтаря, синие глаза скромно опущены, а красивое лицо все такое одухотворенно-набожное, хоть святую пиши. Вот только когда мимо проковылял калека, принцесса брезгливо придержала юбку.

Дарьен перехватил меня прежде, чем я успела спрятаться в боковой капелле.

— Идемте, я познакомлю вас с… адельфи Лореттой.

Приснопамятная адельфи в этот самый миг смотрела на нас с презрительным любопытством. Он меня совсем дурой считает? Впрочем, у злости на Дарьена было очевидное преимущество: целоваться с ним мне больше не хотелось.

— Буду счастлива познакомиться с адельфи Лореттой, — я выделила два последних слова.

И пусть губы держали приветную улыбку, тон мой был холоден — ненавижу, когда наниматели врут. Думала, он не заметит. Заметил и посмотрел так, словно надеялся узреть на моем лбу огненные письмена, поясняющие причину моего недовольства.

— Что-то случилось?

Ну уж нет, больше я себе в душу лезть не дам.

— Разве? — небрежно переспросила я. И убедившись, что осанка моя идеальна, позволила себе вскрыть чужие карты. — Идемте, Дарьен, не будем заставлять вашу сестру ждать.

Ее высочество удостоила меня надменной улыбкой, но и та истаяла, когда Дарьен, представляя, назвал лишь мое имя.

— Как же родители позволяют вам путешествовать в мужском платье, да еще и со спутником, который вам не родственник?

— Лоретта!

Его светлость и аббатиса проявили удивительное единодушие. Прямо елей на мою пропащую голову. Как ни странно, тон и вопрос принцессы вернули мне равновесие. Это отношение Дарьена ставило в тупик, а презрение от благородных, к этому я привыкла.

— Мои родители мертвы, адельфи, но, полагаю, они посчитали бы характер взаимоотношений с моим спутником достаточной причиной.

Миг я наслаждалась ошеломленным лицом принцессы, после чего спокойно добавила:

— Боюсь, больше я говорить не вправе. А сейчас прошу меня извинить, мне необходимо приступить к покаянию.

И объясняйтесь с вашими женщинами сами, ваша светлость!

Шорох чьих-то шагов растревожил тишину дремлющего храма. Неужели отец Этьен решил проверить, насколько прилежно я каюсь? Женщинам, видите ли, не пристало брать в руки оружие. Женщина — сосуд, предназначенный для чадородия и молитвы. Слышала бы это Хельтруда Освободительница, оттяпавшая у Тевмении Нормань и лишившая Касталию половины флота, то-то посмеялась бы. А вот Дарьен, спорю на золотой, отделается десятью молитвами и, может быть, трехдневным постом. Похоже, лягушек и крапивы маловато будет. Лютика на него натравить?

— Алана.

Помяни волка!

— Вы? — от неожиданности я почти подпрыгнула.

После вечерней службы он не появлялся в храме, а, значит, не исповедался и сейчас должен видеть сытые сны.

— Я, — он присел рядом, улыбнулся, и моя злая решимость поплыла прогорающей свечой, — подумал, что… Вот.

И протянул мне яблоко. Прошлогоднее, но наверняка вкусное. А полумрак храма и голод делали его и вовсе идеальным.

— Где вы его взяли? — я старалась не смотреть на тонкую алую кожицу, но яблоко влекло меня, как маяк заплутавший в бурю корабль.

— Стащил. За ужином.

«Вы шутите?» — хотела спросить я, но, заглянув в синие, даже в темноте, глаза, только вздохнула.

— Вы же понимаете, что нельзя выносить еду из трапезной. А уж тем более подсовывать ее кающейся грешнице.

— Вы устали и голодны, следующая трапеза в полдень, не спать же вам голодной.

Яблоко легло на скамью между нами.

— О, не стоило беспокоиться, — я переплела пальцы и сглотнула наполняющую рот слюну.

Несколько вдохов мы сидели молча, и с каждым следующим становилось все тяжелее не замечать его присутствие. Яблока, конечно. Впрочем, Дарьена не замечать тоже не получалось.

— Это ведь вся ваша епитимья?

— Что это? — мне стоило усилий не повернуться на звук его голоса.

— Всенощное бдение и молитвы?

— И два дня работы в госпитале.

— Два?

Даже не глядя, по одной только интонации я поняла, что он нахмурился.

— Да. Но не волнуйтесь, Дарьен, я приступлю к работе с утра и не задержу вас дольше необходимого.

— Я не понимаю, — он говорил так, словно не слышал моих последних слов, — отец Этьен сказал мне прийти к исповеди после утренней службы и заверил, что епитимья будет необременительной.

Чтоб этому женоненавистнику в чертогах Всеотца кусок в горло не лез!

— Вы мужчина, — я повела плечами, пытаясь стряхнуть кипящее раздражение, — а нам женщинам невместно. Наше оружие — молитва. И после строгой епитимьи я это уж наверняка уясню и десять раз подумаю, прежде чем в живого человека ножом тыкать.

— А вы подумаете?

Святая Интруна, пусть он перестанет улыбаться.

— Нет, — я схватила запретный плод и пожелала отцу Этьену несварения от его напыщенной, желчной святости, — но потом обязательно помолюсь.

От тихого смеха Дарьена в храме, кажется, стало светлее.

— А на меня вы за что злитесь? — неожиданно спросил он.

— Разве я злюсь на вас?

На недоумевающую полуулыбку и чуть приподнятую бровь ушли последние крохи моего самообладания. Он наклонился — я едва удержалась, чтобы не отпрянуть — и долго рассматривал мое лицо в призрачном свете свечей.

— Злитесь. И сильно.

— Нет.

— Обманывать нехорошо, — сказал Дарьен мягко, словно ребенку.

Кожура треснула под моими ногтями и запах яблок поплыл к алтарю, смешиваясь с ароматами фимиама и умирающих свечей.

— Вы? — прошипела я, калеча плод в тщетной попытке держать лицо. — Говорите это мне? После того как упомянутый в контракте объект исключительной ценности оказался принцессой Арморетты?!

Сок пачкал ладонь и одежду, а я перечисляла в голове имена святых, чтобы отвлечься от обиды, накатывающей штормовыми волнами, разом посерьезневшего лица Дарьена и бедного яблока, которого было жалко. До слез. Для меня еще никто не воровал яблок.

— Скажите, — что-то в его голосе не позволил отвести взгляд, — если бы вы с самого начала знали, что нам предстоит везти знатную девушку, то отказались бы? Какой бы ни была награда?

— Не знаю, — под его взглядом сердце ныло, будто в нем поворачивали вертел. — И увы, не узнаю никогда, ведь вы, Дарьен, не дали мне выбора.

Он дернулся, словно я прошила его стрелой.

— Вы всегда можете…

— Не надо, — мои слова были тише дыхания, — вы лишили меня своего доверия, пощадите хотя бы мою гордость. Я выполню наш контракт, Дарьен. Просто мне казалось, — я сглотнула полынно-горькую слюну, — из всех заказчиков вы последний, кто станет играть втемную.

Глупо расстраиваться. Он ведь ничего мне не должен, точнее, должен. Его светлость обязан выполнить условия контракта, и для это я, памятью наставницы клянусь, доставлю принцессу в столицу. Обеспечу, как и обещала, будущее Жовена. А все эти истории о дальних островах и зверях с двумя хвостами, участие почти дружеское, безумную ночь в Брокадельене и яблоко это дурацкое забуду!

Я думала, после моих слов он уйдет. Не ушел. Сидел, смотрел в зыбкую темноту, словно пытался разглядеть там что-то. А я слушала его сердитое дыхание, украдкой посматривала на пальцы, сдавливающие дерево скамьи, и ждала.

Хотя чего мне еще было ждать?

— Простите, — сказал он, и я перестала дышать. — Я не могу открыть вам всего, я связан клятвой, но с этого мгновения обещаю, где это возможно, говорить правду. Мне нужна ваша помощь, Алана.

Я смотрела на него, как жители Кессона на скалу, которая, повинуясь желанию святого Кинана, просто сорвалась с места и уплыла.

— Помощь? Но ведь у нас контракт.

— Да к екаям, — он осекся, нервно провел ладонью по волосам, и мое сердце прыгнуло в горло.

Я помнила этот жест. Вот только откуда?

— Я обещал брату, — Дарьен отпустил многострадальную спинку храмовой скамьи, — доставить Эльгу в столицу. Быстро, по-тихому, невредимой и, — он нахмурился, подбирая слова, — нетронутой.

От удивления у меня вытянулось лицо.

— Это важно, очень важно. Для всех. И без вас, — он хмыкнул, словно признавая поражение, — мне не справиться. Вы нужны мне, Алана.

Что?! Кажется, я краснею. Медленно, предательски и хорошо, что в соборе темно, а кожа у меня смуглая от природы.

— То есть, семь демонов…

— Не надо, Дарьен, — я вогнала зубы в яблочный бок.

Сладкое. И наверняка утром я пожалею.

— Рассказывайте, — сказала прежде, чем отхватить второй кусок. — Как мы будем везти ее высочество?

Точно пожалею.

Но сейчас яблоко, которое я съела полностью, не оставив ни семечка, и улыбка, осветившая лицо Дарьена, того стоили.

На завтрак, подаваемый в аббатстве после полуденной службы, я прибежала из госпиталя. На обманки в виде воды и даже подогретого вина с травами, которое я тайком отхлебнула, живот уже не велся. Мне грезились блинчики, пироги с зайчатиной, сладкие пирожные или на худой конец ячменная каша с салом.

Длинные столы в просторной, залитой солнцем трапезной уже заставили нехитрой утварью, и сейчас женщины наполняли деревянные тарелки кашей, клали рядом вареные яйца, сыр и промытые в кипятке овощи. Лили в глиняные стаканы сидр и помогали всем поскорее рассесться. Монахиня на хорах уже открыла книгу Всеотца, чтобы сопроводить трапезу душеспасительным чтением. Осматривая скамьи в поисках свободного места, я наткнулась на взгляд аббатисы и, повинуясь приглашающему жесту, побрела к столу, за которым собрался цвет местного общества, включая, разумеется, Дарьена и принцессу.

— Алана? — удивлению в его голосе я была обязана наряду.

Сменить дорожную одежду на синее монашеское платье-хабит и белый чепец меня заставила безраздельно царившая в госпитале сестра Юстиния. По ее неоспоримому мнению, простоволосая женщина в штанах будила в больных греховные мысли. Я не возражала, а после того как одного из них вырвало, была ей даже благодарна.

— Вам идет, — язвительно прощебетала ее высочество, — может, задумаетесь о духовной стезе? Это куда достойнее, чем… Фу, почему у меня каша пресная?!

— Потому что вчера ты жаловалась на мед и орехи, — тон аббатисы был безмятежен, как воды озера Вивиан в безветренный день.

Скала, а не женщина. Уважаю.

— А сегодня я хочу с медом!

— Вот, — Дарьен подвинул свою тарелку, за что заработал строгий взгляд аббатисы.

Сказать она ничего не успела — дребезжащий голос монахини понес по залу слово Всеотца. И если ночью я не знала, как отношусь к перспективе ехать в столицу вместе с сестрой Марией-Луизой, то сейчас я была готова молить всех святых, чтоб она не передумала.

Монастырская еда — это, конечно, не высокая кухня, но каша была горячей, сытной и после нескольких дней дороги, а особенно душеспасительного голодания, — восхитительно вкусной. Пока принцесса недовольно возила ложкой в миске, я смела свою порцию и, аккуратно рассматривая собравшихся за столом аббатисы, перехватила взгляд Дарьена. Подмигнув, он накрыл ладонью яблоко и медленно потянул со стола.

Совершенно невозможный человек!

Когда трапеза закончилась, я встала, чтобы немедленно вернуться в госпиталь, но Дарьен задержал меня тихим: «Останьтесь». Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я собирала грязную посуду и краем глаза наблюдала за аббатисой, которая, изящно спровадила из-за стола всех, кроме принцессы и Дарьена. Последними удалились невероятно довольный собой отец Этьен, и резкая, как северные ветра, сестра Жанна с неизменной восковой табличкой в неожиданно музыкальных руках. Сестра Мария-Луиза кивком отослала молчаливую женщину во вдовьем чепце, и требовательно посмотрела на Дарьена.

— Я слушаю.

— Крестная, — начал он с хитрым прищуром, — в обители ведь найдутся запасные одежды для послушниц?

Я обратилась в слух, сохраняя на лице выражение совершенной незаинтересованности. Ее высочество любовалась перстнем на мизинце левой руки. Знатное колечко. Знаю места, где она лишилась бы его очень быстро. Скорее всего, вместе с пальцем. Обсуждая накануне дорогу в столицу, я настаивала на необходимости подобрать принцессе одежду попроще.

— Разумеется, — кивнула аббатиса, — но зачем тебе?

— Переодеть Алану и Лоретту. Вам же положено сопровождение или, не знаю, секретари? А я поеду с охраной. Так мы привлечем меньше внимания.

И лицо довольное, словно горшок с золотом у фейри выдурил. Хотя план, признаться, неплох.

Размышляла аббатиса недолго.

— Я отдам распоряжения.

После ее слов, принцесса стала пунцовой. И рот открыла. Закрыла, опять открыла, и я всерьез задумалась, не постучать ли ее высочество по спине.

Веселая предстоит дорога, надеюсь, наставница в чертогах Всеотца посмеется от души.

— В-в-вы шутите? — потрясенно пробормотала ее высочество, когда к ней, наконец-то, вернулся дар речи.

— А по-моему, это прекрасная идея, дорогая, — довольно улыбнулась аббатиса. — Синий чудесно оттенит твои глаза.

— Пожалуйста, — принцесса припечатала на Дарьена взглядом раненого олененка, — брат, не заставляй меня.

— Это ненадолго, белек, а наряды твои потом доставят.

В прекрасных очах блеснула слезинка. И еще одна. Розовые губы дрогнули.

— Это ужасно, — горько всхлипнула принцесса и выбежала из трапезной.

— Ваше преосвященство, — я проводила взглядом последовавшего за сестрой Дарьена, — мы могли бы поговорить?

— Сестра Мария-Луиза, — устало вздохнула аббатиса, и, кажется, не моя забывчивости была тому причиной.

— Сестра Мария-Луиза, его светлость, — при посторонних я решила не звать Дарьена по имени, — попросил придумать ему маскировку.

— У вас действительно контракт?

От пронзительного взгляда аббатисы почти захотелось пасть на колени и от души покаяться.

— Да.

Она должна увидеть во мне союзника, иначе принцессу до столицы мы не довезем. Да мы из обители не выедем!

— Моему крестнику угрожает опасность?

Красивое даже сейчас — а еще десять лет назад она наверняка была ослепительна — лицо дрогнуло. Одна из женщин в госпитале проболталась, что на войне сестра Мария-Луиза потеряла единственного сына. Я задумалась над ответом: приукрашивать ситуацию было бы глупо. Впрочем, как и зря пугать аббатису рассказом о награде за голову Дарьена.

— Дороги опасны, — вздохнула я. — Не знаю, почему адельфи Лоретта не может путешествовать открыто, но если так, идея его светлости очень удачная.

И, да, говорить правду, но не всю — умение в моем деле незаменимое. Особенно на исповеди. А Всеотец в мудрости своей и так все видит. Сестра Мария-Луиза кивнула и, поманив меня за собой, пошла к выходу из трапезной.

— Скажите, Алана, за что вы несете покаяние?

Я могла не отвечать, но я ответила.

— Убила мужчину, который собирался меня изнасиловать.

Пять шагов мы проделали в задумчивом молчании.

— Так что с маскировкой? — в голосе сестры Марии-Луизы мелькнула искра любопытства.

— Возможно, нос его светлости…

— Перелом старый, — судя по уверенному ответу, об этом она уже думала, — лучше не рисковать.

— Жаль, — совершенно искренне сказала я. — В таком случае насколько велики ваши запасы коры дерева хан?

Аббатиса остановилась, повернулась и удивленно на меня посмотрела.

— Кора дерева хан? Вы уверены?

— Его светлость, хотел использовать накладные усы, — сестра Мария-Луиза вздрогнула, — или бороду, — и выразительно вздохнула.

Мы переглянулись, я развела руками, всем своим видом демонстрируя, что рада бы предложить другой вариант, но, увы.

— Похоже, это действительно меньшее зло. Идемте, Алана, вы получите все необходимое.