Помни обо мне

Глава 13

На лестнице мы разделились. Дарьен придержал спешащую принцессу, а сестра Мария-Луиза, наоборот, прибавила шаг и поманила меня за собой. Я не хотела смотреть на Дарьена. Точнее, хотела настолько отчаянно, что лишь это уже было лучшей из причин как можно скорее скрыться в ненавистной ему карете. Но Дарьен оставался моим нанимателем, и я все обернулась. Перехватила сосредоточенный взгляд и после подтверждающего кивка поспешила за аббатисой.

Двор встретил нас людской толпой и многоголосьем. И пока сестра Мария-Луиза благословляла всех: и покидающих обитель, и вновь прибывших, и остающихся, Дарьен быстро провел ее высочество к ожидающим подле кареты сестре Жанне и хорошенькой блондинке в зеленом платье. Прервал бурные (слишком бурные, на мой взгляд) объятья девушек, быстро распахнул дверцу, украшенную гербом ордена, и самым бесцеремонным образом запихнул в карету сначала камеристку, а потом и сестру. Но прежде чем скрыться занавеской из синего бархата, ее высочество обернулась и бросила быстрый взгляд на окна монастырской гостиницы — у меня немедленно зачесалось ухо. Я посмотрела туда же, но разобрать хоть что-то за отражающими майское солнце стеклами не смогла.

Мальчишка-конюший в алой, как слезы моего сердца, рубашке вывел обиженно фыркающего Лютика. Его, раз уж меня ждало увлекательнейшее путешествие в карете (святая Интруна, спасибо!), согласился взять под седло Дарьен. Гнедой Ветер достался Кодру, хмурому и седому, словно гребни штормовых волн, мужчине с повязкой на левом глазу и взглядом, какой бывает только у отменных стрелков. Кодр, насвистывающий солдатскую песенку черноусый кучер Ук, Дарьен, изрядно порыжевший, в потертом синем гамбизоне, и я — вот и вся охрана. Мало? Возможно, вези мы королевские подати. А для путешествующих монахинь — в самый раз.

Наконец, толпа рассеялась, и аббатиса, окинув хозяйским взглядом двор, пошла к карете. И пока сестра Жанна заносила в свою табличку последние указания, я лихорадочно думала, как не принять помощь Дарьена, чтобы это не выглядело грубостью. Хвала Интруне, он обошел карету и подал руку девушке в зеленом. Быстро, на грани приличий, я помогла сестре Марии-Луизе сесть в экипаж, запрыгнула следом и задернула приоткрытую принцессой занавеску.

Нужно ли говорить, что ее немедленно отдернули, а в окно высунулся благородный нос. И ставлю серебряный, ее высочество вновь смотрела на гостиницу.

— Сестра Лоретта, пожалуйста, отодвиньтесь.

Я потянулась к синему бархату, но принцесса даже не шелохнулась.

— Сестра Лоретта? — чуть громче, а вдруг не услышали, позвала я.

Да уж, тут и Лютику есть чему поучиться.

Я посмотрела на аббатису, а та на меня. Изучающе.

— Сестра Лоретта, — тон мой был безмятежен, — вы когда-нибудь видели человека, которому в лицо попал арбалетный болт?

От окна принцесса отпрянула с похвальной быстротой.

— Это, — закончила я, аккуратно расправляя занавеску, — очень неприятное зрелище.

Ее высочество открыла рот, и в тот же миг снаружи послышались окрики, возмущенное ржание — кажется, Лютик заподозрил подмену — и карета, наконец, пошла.

Святой Гермий, храни нас в дороге, и тот покров, что обещала, я вышью!

Святая Интруна, прошу…

— Во-первых, — недовольный голос принцессы заставил меня открыть глаза, — низкорожденным запрещено носить оружие, во-вторых, ни один мужчина не посмеет посягнуть на благородную даму, и, в-третьих, ты должна обращаться ко мне ваше королевское высочество.

… даруй мне терпение.

Я улыбнулась самой светской из улыбок, обдумывая ответ со всей возможной тщательностью, но сестра Мария-Луиза меня опередила.

— Обращаться ваше королевское высочество Алана станет, не раньше чем я освобожу тебя от обетов. А пока, сестра Лоретта, — аббатиса подчеркнула предпоследнее слово, — я надеюсь, ты вспомнишь, наставления Дарьена. Особенно ту часть, где говорилось о необходимости прислушиваться к рекомендациям сестры Аланы во всех вопросах, касающихся твоей личной безопасности. Или мне развернуть экипаж и написать Его Величеству, что тебе еще рано возвращаться в столицу? Очень жаль, ведь мы как раз успевали к майским торжествам.

Гневное сопение ее высочества утонуло в перестуке копыт, скрипе ворот и стихшем шуме людских голосов — мы наконец-то покинули обитель. Я достала из-за пояса простые деревянные четки и, подстраиваясь под ритм покачивающейся кареты, приготовилась читать сотню “Всеотец стою пред оком твоим”.

— Но разговаривать с ней я не собираюсь! — выпалила ее высочество и надменно вздернула округлый подбородок.

Святая Интруна, спасибо тебе!

Я прикрыла глаза, сосредотачиваясь на молитве и звуках дороги.

Всеотец стою пред оком твоим…

Ко второму повтору тряская тишина начала тяготить Эльгу Лоретту, а к пятнадцатому я уже знала, на майский бал ее высочество наденет платье из синей, нет белой, парчи с юбкой, расшитой золотыми розами, и на каждой будет гореть алмазная капля росы. И золотые же туфельки. И сапфировую парюру Хидегард Милосердной. Она очень сильно попросит, и Хиль, похоже, так в кругу семьи называют Его Величество Хильдерика, разрешит!

…Всеотец взываю к мудрости твоей…

И Дарьен — имя заставило меня сбиться — обязательно будет танцевать с ней. Он, конечно, не любит, но ей обещал. Да, обещал, иначе она бы не согласилась…

Слова молитвы, такие знакомые, повторяемые с раннего детства, вылетели из головы.

В переборе копыт послышался шепот волн и колючий смех ветра. Деревянные бусины холодили пальцы — точь-в-точь камни южной стены, которая уходит корнями в скалу и сердитое море.

Дарьену уже лучше и со дня на день кортеж Его Величества должен повторно — такая честь — посетить Чаячье крыло.

Дарьену уже лучше и со дня на день кортеж Его Величества должен повторно — такая честь — посетить Чаячье крыло. Но пока король объезжает владения южных баронов у нас есть еще немного времени. Для шахмат, книг о старых битвах или далеких странах, башен, псарни, оружейной и площадки, где тренируется замковая стража. Дарьен смотрит, как я расправлюсь с мишенями из подаренного отцом лука. Пробует, мажет, и обещает при следующей встрече обязательно победить. Мы бьемся об заклад — моя ладонь тонет в его и я чувствую, как краснею.

— Я не хочу замуж за Каурига.

На стене прохладно, проказник-ветер треплет подол и широкие рукава платья. Нового. Голубого, словно незабудки. И няня говорит, я в нем прелесть какая хорошенькая.

— Кауриг, — воздух выходит из озябшего носа с легким свистом, — обещал после свадьбы запретить мне ездить верхом. А когда я спросила, почему это плохо, надулся, как жаба. И я так и не поняла. А ты как думаешь, почему?

— Потому что дурак.

Резкий, сердитый даже голос Дарьена заставляет меня повернуть голову. Он хмурится, всматриваясь в синее, как его глаза, море. Я пытаюсь разглядеть, что же вызвало его недовольство, но там только белые барашки волн и тень одинокой чайки.

— Вот и я сказала, что дурак, — соглашаюсь охотно и тут же уточняю — маме. А она сказала, так говорить нельзя. Особенно при… Других.

Язык не повернулся назвать Дарьена посторонним. За прошедший месяц он вытеснил из моего мира всех, кроме родителей и, пожалуй, няни.

— При мне можно, — уверенно говорит он и я верю.

Но все же переспрашиваю, не смея так сразу забыть об указании матери.

— Точно?

— Точно.

Дарьен поворачивается, и я вижу улыбку, мимолетную, словно луч солнца прорвался через заслон по-зимнему серых туч.

— Я попрошу отца, и он скажет твоему отцу, чтобы не выдавал тебя за этого идиота.

Я прирастаю ногами к старым камням.

— Правда?!

— Правда. И когда тебе исполнится шестнадцать, ты приедешь в столицу, — Дарьен решительно кивает собственным мыслям. — Я покажу тебе дельфинов в Полулунном заливе. И пещеру под Цитаделью. Там потолок из сверкающих кристаллов. И они поют, как серебряные колокольчики.

С каждым его словом во мне будто загорается маленькое солнце, а под конец уже тяжело дышать и единственное, чего мне хочется — броситься ему на шею и смеяться, пока не заболит горло.

— Обещаешь?

От волнения я приподнимаюсь на цыпочки.

— Обещаю, — он кладет руку мне на голову, проводит по волосам, удерживаемым в почти взрослой прическе шпильками и голубыми шелковыми лентами, а потом вдруг легонько щелкает по носу, — не могу же я позволить малявке обойти себя в стрельбе.

Вот же!..

— Я не малявка! Я будущая…

Громкое “Апчхи!” сводит на нет все мои усилия казаться старше и выше.

— Баронесса, помню, — смеется Дарьен, но мне почему-то совсем не обидно. — Держи, баронесса, — его кафтан укутывает меня почти до колен, — заболеешь еще.

— А ты? — я прижимаюсь плечом к мягкому бархату.

— Я потомок Хлодиона, — он гордо вскидывает подбородок, — мы не боимся холода. Мы, вообще, ничего не боимся.

И словно подтверждая его слова, высокая волна с грохотом ударяет в скалу, а заходящее солнце подсвечивает чеканный профиль и добавляет золотые нити в заплетенную моими руками каштановую косу.

— Сестра Алана?

Голос аббатисы вернул меня в обитую кожей и бархатом шкатулку. Ухо уловило, что к размеренному ритму копыт, щелчкам колес о каменное тело дороги и далекому позвякиванию упряжи добавился птичий гомон. Лес? Так и есть, справа в щели между занавеской и прорезью окна мелькали деревья. Убедившись, что сумка с двумя дополнительными парами ножей по-прежнему лежит на сидении, я спокойно встретила изучающий взгляд зеленых, словно листья клевера, глаз.

— Я вас не разбудила? — невозмутимо поинтересовалась аббатиса.

Вежливость я оценила: ведь несмотря на наше временную принадлежность к одному ордену, по положению сестра Мария-Луиза стояла несравнимо выше, а значит вежливость эта была совершенно необязательной.

— Нет, — я вернула ей нейтральную улыбку.

— В таком случае не согласитесь ли скрасить нашу дорогу чтением?

Вид аббатисы и выбранный ею тон превратили вопрос в предложение, от которых не отказываются. Принцесса смотрела на меня почти с вызовом, а когда я молча повесила на пояс четки и взяла протянутый сестрой Марией-Луизой томик в сафьяновом переплете, довольно прищурилась.

Да, да, Ваше Высочество, Алана помнит свое место.

Злости не было. Давно уже не было. Зачем? Знатные дамы держали себя с женщиной без родового имени как… Как знатные дамы. Как, возможно, на их месте держала бы себя Гвенаэль мап Морфан, доживи она до двадцати четырех и сохрани свой высокий статус. Мысль эта была неприятной, потому я поспешила отвлечься на книгу.

Куртуазная поэзия? Неожиданно.

— Что-то определенное, сестра Мария-Луиза? — смиренно спросила я.

— Начните с «Жимолости».

Судя по тому, как просияла принцесса, развлечение предназначалось для нее. Впрочем, я готова была читать даже «Наставления благочестивым женам» лишь бы не будить воспоминания о Дарьене, а у Марии Французской прекрасный слог.

— Как бы я хотела, — воскликнула принцесса, когда я закончила рассказ о встрече Тристрама и его ненаглядной Исонде, — испытать такую любовь!

Даже в скромном одеянии послушницы она смотрелась красавицей: нежный, словно яблоневый цвет, румянец лег на щеки, глаза небесной синевы сияли, а руки, прижатые к груди были белы и изящны. Возможно, именно такой и была легендарная королева Корнвалиса?

— Разве это не прекрасно? — ее высочество прильнула к аббатисе. — Такие высокие сильные чувства!

Улыбка сестры Марии-Луизы лучилась истинно материнской снисходительностью. Я отвела взгляд и потянулась к окну, за которым послышалось очень знакомое фырканье. Лютик?

— А что вы думаете, сестра Алана?

Вопрос остановил меня прежде, чем я приоткрыла занавеску. И задала его не принцесса, нет. Лицо ее высочества выражало искреннее сомнение, в моей способности оценить предмет столь тонкий и возвышенный. А вот взгляд аббатисы был острым, как мои ножи.

— О чем, сестра Мария-Луиза?

— Об истории Тристрама и Исонде, конечно?

Медленно, с достоинством, которое наверняка заслужило бы одобрительную улыбку наставницы, я убрала руку от окна. Выпрямилась и ответила то же, что и семь лет назад. Только тогда глаза, наблюдавшие за мной не менее пристально, были черны, как жемчужины, в несколько рядов обвившие изящную шею.

— Мне жаль Бранжьену, — ответила я спокойно.

— Бранжьену? — удивленный голос аббатисы заглушил фырканье ее высочества. — Служанку королевы? Но почему?

И этот вопрос мне задавали. Только тогда, мне показалось, наставница поняла меня сразу, а объяснения потребовала, дабы убедиться, что мнение свое я могу не только высказать, но и отстоять.

— Госпожа приказала Бранжьене заменить ее на супружеском ложе в первую ночь. Отдать девичество тому, кто не был Бранжьене мужем. Кого она не любила и не хотела.

— Это была ее вина! — принцесса все же не удержалась, забыв, что не собиралась со мной разговаривать. — Бранжьена поднесла Тристраму и Исонде волшебный напиток! Она обязана была защитить свою госпожу, свою королеву. Это ее долг!

Я не вздохнула, хотя вздохнуть хотелось. Горькая ирония, читая это ле в мои тринадцать — Констанца тогда пыталась стать мне подругой и поделилась со мной похожим томиком — я сочувствовала прекрасной Исонде, вынужденной пойти замуж за нелюбимого. Ведь моя собственная помолвка была еще в силе, а тот, о ком плакало сердце — слишком далеко.

Глупая, глупая Гвен.

— А как же долг Исонде? — я посмотрела в глаза ее возмущенного высочества. — Разве она, дав слово, не должна была держать его? Хранить свою честь? Разве Бранжьена толкнула свою госпожу на ложе племянника короля?

— Они полюбили друг друга! — голос принцессы звенел от уже не сдерживаемого чувства. — Любовь выше всего этого!

— Выше долга? Слова? Чести?

— Да! Да! Да! — горячо вскрикнула принцесса, а между бровей сестры Марии-Луиза легла строгая складка. — Хотя, тебе не понять. Только поистине благородная душа способна узреть высший смысл любви!

— Вы правы, сестра Лоретта, — я вспомнила взгляд отца, устремленный на Констанцу в платье алого кайсанского шелка. — Мне не понять, как можно заставлять других платить столь высокую цену за свои ошибки.

Даже когда отца увозили, он все равно смотрел на окна ее спальни. Пустые. Вряд ли он понял, что именно Констанца поставила на подложных письмах печать с баронской короной. В винном беспамятстве, а мачеха заботилась, чтобы отцовский кубок всегда был полон, гербовое кольцо так легко снять. Письма же… После ранения рука отца работала скверно, поэтому подпись его подделать было нетрудно. А после того как на охоте, сняв траур, барон Бру-Калун увидел и назвал своей среднюю дочь барона Гиделя, личные письма он диктовал уже не мне.

— Королевы не ошибаются!

Принцесса вздернула подбородок, а я промолчала, заметив искры гнева в глазах сестры Марии-Луизы. Война, объявленная Касталии королевой-регентом стоила ей сына.

— Мне прискорбно слышать, — бесстрастно произнесла аббатисы, — что ты пренебрегала уроками истории, Лоретта.

Брови ее высочества испуганно приподнялись.

— Полагаю, — продолжила аббатиса, поправляя рукав хабита, — тебе полезно будет вспомнить некоторые не слишком удачные решения твоих предков.

Синие глаза принцессы распахнулись в уже не притворном ужасе.

— И начнем мы, пожалуй, с Хюдваля Тишайшего. Напомни мне, что о нем говорил достопочтенный Эрво в своей «Хронике»?

Да уж, правление Хюдваля Тишайнего, в народе прозванного Скудоумным, да еще и в изложении мэтра Эрво это вам не история Тристрама и Исонде.

В ответ на злой взгляд принцессы я безмятежно улыбнулась и раскрыла так удачно оставшуюся у меня книгу.