Помни обо мне

Глава 8

Алана не улыбнулась. Даже той светской улыбкой, которые после возвращения ко двору превращали жизнь Дарьена в бесконечное представление театра Но. И, он понял это за короткие дни дороги, были причиной досадного, словно воспалившаяся заноза, раздражения. А Брокадельен совсем ее вымотал: скулы заострились, губы сжала плотно, волос не пройдет, глаза же, затененные полями дорожной шляпы, смотрели настороженно. Даже под прицелом арбалета Алана держалась спокойнее. Дарьен, как и все жители Арморетты вырос не в страхе, нет, освященные милостью Всеотца не боятся злобных демонов-фейри, в разумном опасении перед Брокадельеном. Но за двенадцать лет странствий зло сказочное поблекло перед чудовищами, порожденными изнанкой человеческих душ. А лес?

Хороший лес. Красивый настолько, что Дарьен даже пожалел о своей полной неспособности к изящному выражению чувств. Брокадельен напомнил ему развалины древнего храма, куда он случайно забрел во времена ученичества у мастера Бао. И как выяснилось после, провел там два дня. Саке оказалось крепким, а толстый монах в соломенной шляпе рассказывал такие уморительные истории, особенно та, про распутную вдову и тануки.

— С вами точно все в порядке?

— Да.

Алана вцепилась за поводья, как матрос на швыряемом штормом судне в такелаж, но не остановилась. Даже темпа не сбавила, наоборот, упрямо дернув подбородком, она подняла своего мерина — до чего ж злопамятная скотина, демоны его сожри — в галоп.

Всеотец Вершитель, какая из нее лиса? Невысокая, ловкая, неприметная, но только на первый взгляд, — бакэнеко, кошка-оборотень. Встреться они на Рассветных, он бы ни капли не удивился, заметив под одеждой полосатый хвост.

Ветер заржал, отзываясь на движение хозяина. Стройная колоннада тополей, отделяющая от дороги монастырские поля и виноградники, смазалась, словно живописец провел по ней широкой кистью. Заслышав приближающийся стук копыт, Алана обернулась и с моряцким присвистом дала своему буланому шенкелей.

Даже так?

— Давай, Ветер, — азартно шепнул Дарьен, — поймаем эту кошку.

А ее скотина оказалась не только злопамятной, но и быстрой.

Кастальское аббатство ордена святой Интруны походило, скорее, на крепость. Впрочем, насколько Дарьен помнил историю, были времена, когда высокие, в два человеческих роста, стены обители укрывали от мира не только сестер и живущих при монастыре мирян, но и крестьян близлежащих деревень. А их в округе было множество: плодородная почва, рукав Суатры, мелкий для судов, зато для лодок, орошения и рыбных садков — в самый раз. И пусть земли, на которых стояли все обители, принадлежали короне, десятина, идущая ордену, была щедрой даже в голодные времена. Все искали покровительства Интруны, дарующей руками святых сестер, чудо исцеления. Пять столетий назад только оно уберегло земли и народ Арморетты от Черного Мора, выкосившего соседние страны. Тогда Хюнвар Мудрый, вопреки советам отцов церкви, даровал немногочисленному еще ордену святой Интруны широчайшую автономию и привилегии.

Хильдерик сказал, а Дарьен не видел причин не верить брату, что отменой эдикта Хюнвара королева-регент отблагодарила нынешнего Верховного Прелата за аннулирование отцовского завещания. Через неполную неделю после похорон назначенный покойным королем Харольдом регентский совет был распущен, а Дарьен лишен закрепленного в том же завещании статуса принца крови и выслан из страны.

Двенадцать лет.

Два нарушенных обещания.

И если первое, данное отцу, он еще успеет выполнить, то второе… Второе все еще отзывалось в сердце глухой болью. Когда после возвращения Дарьен впервые столкнулся с постаревшей королевой в коридоре дворца, ему стоило неимоверных усилий не схватить Гизельду за горло. Не встряхнуть, чтобы блеклые, словно рыбьи, глаза расцветил ужас. Сдержался, спасибо трем сотням ступеней. А она сделала вид, что не замечает его. Как в детстве. Только тогда Гизельда срывала на нем зло за отцовскую любовь, сейчас — за любовь брата. Короновавшись, Хильдерик, которого, казалось, всегда интересовали лишь книги, музыка, вздыхания под луной да балет, приструнил матушку. И последний год настоятельно советовал вдовствующей королеве удалиться в монастырь. Дарьен всегда говорил отцу, что малыш Хиль еще всем покажет.

Хлопнуло окошечко, дрогнули и поползли тяжелые ворота, но вместо сестры-привратницы в затененном проеме показался седой мужчина с повязкой на левом глазу, судя по выправке, из военных. Он смерил всадников цепким взглядом, оперся на крепкий посох и махнул головой, мол, проезжайте. Закрывать не стал: сзади приближалась карета.

Просторный гостевой двор аббатства встретил будничной суетой: ржали кони, пел кузнечный молот, спешили завершить дела монахини и помогающие им миряне — святым сестра просто рук не хватило бы, управиться с хозяйством. Рядом с трехэтажным зданием гостиницы грузили дорожную карету, и богато одетая дама что-то говорила девочке в розовом платье.

Алана спешилась первой. Протянула подскочившему мальчонке поводья своего чудовища, вложила в ладонь монетку, а когда тот попытался вернуть, покачала головой.

— Оставь, у моего коня скверный характер, — и повернулась к Дарьену. — Что дальше?

Тот проводил задумчивым взглядом удаляющийся круп Ветра, посмотрел на трехэтажное здание монастырской гостиницы, высокий купол храма Всеотца и ворота внутреннего двора, из которых показались две фигуры в синем облачении. Заметив в руках одной из монахинь высокий посох, Дарьен улыбнулся.

— Поприветствуем аббатису. Похоже, нам сегодня везет.

— Помолюсь, чтобы удача продержалась до столицы. Подождем или попробуем обогнать их?

Рука с зажатой в ней дорожной перчаткой указала на людей, стекающихся к настоятельнице для благословения.

— Подождем. Думаю, мы надолго отвлечем сестру Марию-Луизу.

Аббатиса с ласковой улыбкой погладила кудряшки девочки, стянутые серебряной сеткой.

— Вы знакомы?

— А разве я не говорил? — Дарьен посмотрел на сосредоточенную Алану. — Она моя крестная.

Едва заметный прищур и кивок, словно она оценивала изменившуюся расстановку фигур на шахматной доске.

Устала. Ничего, еще немного и нормальная постель, горячая еда, отдых, от которого даже он не откажется. Совсем разленился на дворцовых перинах!

С нетерпением дождавшись, когда людской поток иссякнет, Дарьен пошел к монахиням.

— Благословите, сестра, — его голос вибрировал от сдерживаемого смеха.

Зеленые, как чистейшие исмаэльские изумруды, глаза аббатисы вспыхнули удивлением. Несколько вдохов она всматривалась в лицо Дарьена, после чего, прошептав: “Хвала Всеотцу”, — протянула руку. Поцелуй кольца закончился пальцами, крепко ухватившими герцогское ухо.

— Крестная!

Замерев в полупоклоне, Дарьен не видел, как улыбнулась Алана и удивленно поправила очки сухопарая монахиня с восковой табличкой в руках.

— Теперь-то ты обо мне вспомнил, — прищурилась аббатиса.

— Я вам писал!

Дарьен попытался одновременно оправдаться и вывернуться из тонких пальцев. Куда там.

— «Жив, здоров, целую ваши руки» — это называется писал? Мужчины…

Аббатиса воздела очи горе, вздохнула и, отпустив многострадальное ухо, протянула руку Алане.

— Ваше преосвященство, — с изящным поклоном та прикоснулась губами к кольцу.

После чего, к немалому удивлению Дарьена, опустилась на колени для полного благословения. Мягкие ладони обхватили лицо девушки, словно чашу на эмблеме ордена. Заглянув в голубые глаза, крестная шептала беззвучную молитву, а ее улыбка стала отражением улыбки коленопреклоненной Аланы.

— Да пребудет с тобой милость святой Интруны, дитя. Как твое имя?

— Алана, ваше преосвященство.

— Сестра Мария-Луиза, — аббатиса отмахнулась от протокольного обращения. — Чего ищешь ты в этом доме, Алана?

— Покоя, — ее голос предательски дрогнул.

— Хорошо, — кивнула аббатиса. — Сестра Жанна, наша гостья займет одну из пустующих келий в восточном крыле.

Высокая монахиня сделала пометку в восковой табличке.

— А ты, — Дарьен почти отшатнулся от изящного пальца, нацеленного ему в грудь, — поживешь в гостинице. Сегодня отдыхай, а завтра я покажу тебе аббатство.

— Завтра у вас инспекция кладовых и беседа с баронессой Валлон, — голос сестры Жанны скрипел, как плохо смазанное тележное колесо.

— Перенести.

— И баронессу?

— Передай Маргарите, — глаза аббатисы хитро блеснули, — я приму ее после исповеди и покаяния. С дотошностью отца Этьена, это займет не меньше двух дней.

— Крестная, — Дарьен успел за мгновение до того, как с тонких губ сестры Жанны слетело новое возражение, — мы не задержимся. Более того, я попросил бы вас как можно скорее подготовить Эльгу к отъезду.

После этих, произнесенных почти шепотом, слов Алана уставилась на зажатую в руках шляпу так, словно пыталась пересчитать все бородки на белом пере, а аббатиса нахмурилась.

— Но меня не предупредили…

— Поэтому брат послал меня.

— Сестра Жанна, — аббатиса задумчиво погладила украшенный резьбой посоха, — поручите нашу гостью кому-то из послушниц. А ты, Дарьен, следуй за мной.

— Я, — Алана подняла голову, полоснув Дарьена коротким злым взглядом, — могу исповедаться?

— Сестра Жанна?

— Я провожу нашу гостью в храм.

— Прекрасно, — кивнула аббатиса. — Дарьен?

— Смиренно следую за вами, крестная.

Он смотрел вслед удаляющейся Алане, в напряженной фигуре которой, он готов был поклясться, читалась обида.

Кабинет, где аббатиса принимала мирских посетителей, был обставлен просто, но в строгих линиях стола, резьбе высокой спинки кресла и кованых узорах на массивном сундуке чувствовались гармония и изящество.

— Мальчик мой, — она порывисто обняла Дарьена, окутывая знакомым с детства ароматом роз, — мой дорогой мальчик…

— Вашими молитвами, крестная, — он взял ее за руки и, набрав полную, словно перед долгим нырком, грудь воздуха, выпалил. — Я слышал о Бране. Мне очень жаль.

Побледневшие губы аббатисы дрогнули, плечи поникли, и только сейчас Дарьен увидел, как сильно она постарела.

— Мальчишки, — вздох ее был тяжелее плиты отцовского саркофага, — вы строите свои мечты из осколков материнских сердец.

Аббатиса с грустью посмотрела на потупившегося Дарьена, а в следующий миг ее глаза полыхнули гневом.

— Они дали ему орден. За взятие Байи. А через полгода сдали крепость Родриго. С тех пор она переходила из рук в руки, сколько, три раза, четыре? Эта война…

Полы монашеского одеяния зашептались с каменными плитами. А ведь когда-то она носила атлас и парчу. Изумруды, стоившие целое состояние. Дарьен помнил камни, похожие на блестящих жуков, запутавшихся в золотой паутине, ласковые руки, запах роз и смех. Как же звонко она смеялась. И часто. Куда чаще мамы.

С идеально ровной спиной аббатиса опустилась в кресло. Рука, утратившая белизну и гладкость лепестка лилии, так, кажется, писал о ней какой-то поэт, указала на гостевой стул.

— Это была глупая, никому не нужная война. Хорошо, что твой брат ее закончил. А теперь, будь добр, объяснить, к чему такая спешка?

— К нам едет принц Рамиро, — Дарьен поерзал на бархатной подушечке, откинулся на спинку и вытянул ноги.

Хорошо. Теперь еще поесть бы.

На строгом, словно образ святой Интруны, лице сестры Марии-Луизы мелькнула знакомая лукавая улыбка. Так, прикрываясь драгоценными веерами, раньше улыбалась Элоиза графиня Бьявиль — одна из изысканнейших дам королевского двора и лучшая подруга его матери.

— Мирный договор в обмен на невесту для проклятого принца? — полированный ноготь трижды стукнул по столешнице. — Рамиро ведь уже двадцать пять и это его третья помолвка.

— Вы удивительно осведомлены о мирских делах, крестная.

— От этого зависит благополучие вверенных мне людей. Странно, что я узнаю об этом только сейчас. Помолвку держат втайне?

— Да, Хильдерик опасается, — Дарьен замолчал, вспоминая формулировку брата, — непредвиденных осложнений.

Ему нужен этот мир и эта свадьба. А еще нужно, словно гимнасту, выполняющему трюк с пиалами, балансировать между искренней заботой о благе страны, жадностью распоясавшихся за годы регентства аристократов и возросшими аппетитами церковников. И Дарьен, как и обещал отцу, поможет брату привести всех в чувство. С превеликим, как говорится, удовольствием.

— Хорошо, мы сможем выехать через, — аббатиса задумчиво прищурилась, — три дня. Я буду рада повидать Хильдерика.

— Мы?!

— Я что-то не заметила с тобой ни кареты, ни слуг. Не считая той девушки, которая на горничную похожа не больше чем ты на жонглера. Подожди, — она подалась вперед и низкий голос стал сахарным, — ты рассчитывал, что Эльга проделает путь до столицы верхом? Без камеристки и багажа?

Подвох Дарьен почувствовал мгновенно, но вот в чем он заключался, не раскусил.

— Да тут неделя всего!

Аббатиса расхохоталась.

— Ох, Дарьен, — она отерла глаза и взялась за колокольчик.

Звон еще дрожал в воздухе, а в комнате уже стояла молоденькая послушница.

— Сестра Агата, — аббатиса пыталась держать на лице строгое выражение, но подрагивающие уголки губ, выдавали, насколько ей все еще весело, — пригласи к нам адельфи Лоретту.

Послушница кивнула и мышкой скрылась за дверью.

— Крестная? — Дарьен вопросительно приподнял бровь.

— Подожди, — она откинулась в кресле, складывая руки поверх белой ткани покрова, — сейчас сам все увидишь. А пока, порадуй старую женщину какой-нибудь пикантной историей.

— Крестная?!

— Давай, давай.

Дарьен вздохнул, вспоминая, с чего там начиналась байка про вдову и тануки. Лучше уж это, чем дворцовые сплетни или, огради Всеотец, модные туалеты. Тряпки и пустословие Дарьен не любил даже больше карет.