Последние поручения

Глава двадцать вторая

Банни открыл дверь и шагнул внутрь, отпихнув ногой в сторону несколько писем, валявшихся на ковре. Затем бросил ключи на боковой столик, поверх аккуратной стопки нераспечатанной корреспонденции, и застыл в недоумении. Он не мог вспомнить ничего подобного. Странным был не тот факт, что письма остались нераспечатанными — обычно он открывал почту, когда кто-нибудь уже барабанил в дверь или гасло электричество, выключенное за неуплату, — но с каких пор он начал аккуратно складывать бумаги в стопку?

Он прошел по коридору в гостиную с хлопающим по бедру пакетом, в котором лежало молоко, пачка быстрозавариваемой лапши и упаковка шоколадного печенья «Хобнобс»[49]. Все в доме выглядело почти так же, как всегда. Уже не в первый раз он задумался о том, чтобы нанять другую уборщицу. С тех пор как у миссис Бирн разболелась спина, он остался фактически без уборки. Поначалу ему казалось невежливым начинать искать кого-то другого, ведь она заверила его, что через неделю будет в полном порядке. Потом еще через неделю и еще, пока незаметно не пролетело полгода, и теперь в его квартире накопилось изрядное количество пыли. Конечно, он мог бы протереть ее и сам. Но так и не протер.

Остановившись посреди комнаты, он огляделся. Что-то было не так. Нет, ничего не пропало и не было сломано, но… помещение выглядело странно — будто кто-то подвинул здесь все на миллиметр или два. Он никогда не увлекался всей этой херней с фэншуем, но атмосфера определенно казалась иной.

Его не было всего несколько часов. Он прогулялся до Либерти, желая немного проветрить голову, затем зашел в «О՚Хэйган» на пару пива, после чего пешком вернулся в Кабру. Прогулка вышла довольно продолжительной — на несколько часов дольше из-за больной ноги, — но ему все равно понравилось ходить. Город его успокаивал. После стольких лет в нем можно было найти некое подобие утешения. Кроме того, он нуждался в физической активности. Эти две причины он назвал бы, если бы кому-то вздумалось спросить, зачем он этим занимался, но была еще и третья: ему больше некуда было идти и нечего делать. Вот и всё. Работа частного детектива его не воодушевляла. Он не испытывал ни малейшего желания таскаться за озабоченными говнюками, пытающимися удовлетворить свою похоть, или доказывать окружающим, что еще может нормально ходить после падения с лестницы. Он был копом — и, очевидно, прирожденным. Когда у него отобрали значок, у него отняли смысл жизни. Конечно, он еще вмешивался там, где не мог не вмешаться, — например, в случае с Конем, — но это было уже не то.

На протяжении всего пути домой его не отпускало чувство, что за ним следят. Он продолжал замечать, что на него поглядывают прохожие. И совершенно уверился в том, что видит мотоциклы чаще, чем обычно. От тревожных мыслей не отвлекали даже попытки Зайаса завязать с ним беседу. Он как мог игнорировал его или старался отмахнуться. Ведь все это исключительно у него в голове. Ему надо просто успокоиться, и тогда все будет хорошо.

Он сделал еще несколько шагов в сторону кухни и опять застыл, в этот раз глядя на полки с коллекцией видеокассет. На них был записан каждый всеирландский чемпионат с восемьдесят второго года и каждый матч, сыгранный командой Корка, начиная с финала в Мюнстере. Он присутствовал на большинстве игр, но всегда платил кому-нибудь из парней своей команды, чтобы тот пришел и снял для него игру — несмотря на то что таймер на видео безбожно врал. Конечно, в наше время подобную технику никто уже не поддерживает. Это устаревшая технология — сродни ему самому. Когда видеоплеер сдох в последний раз, ему пришлось таскать его в три разных места, чтобы найти кого-нибудь, кто сможет починить. И все же хранение своих матчей цифровой коробочке он упорно не доверял. В один прекрасный момент эта штука просто перестанет тебя узнавать — и привет; он как-то читал об этом в одной газете.

Он внимательнее присмотрелся к записям. Они стояли не в том порядке, чего ни разу не случалось прежде. Смешивать футбол и хёрлинг он никогда бы себе не позволил.

Он бросил пакет на пол и стал вытаскивать кассеты наугад. Содержимое коробочек не пропало, но куда делась вся пыль? Кто-то явно трогал его вещи.

Он повернулся и поспешил в холл, а затем вверх по лестнице, ухватив хёрл, стоявший возле двери. Сердце бешено колотилось. Поднимаясь по лестнице, он посмотрел на настенные часы: девять двадцать два. Его часы показывали то же самое время. Кстати, настенные часы всегда отставали. Он ведь так и не починил их, верно? Не очень-то похоже на… Хотя…

Зайас сидел на верхней площадке лестницы и улыбался ему сверху вниз.

— Все в порядке, детектив? Вы что-то бледноваты.

— Заткнул на хер пасть!

Ударив клюшкой по тому месту, где не было никого, Банни угодил ею в перила, отколов от них изрядный кусок. Затем он замедлил дыхание и вошел в спальню. Внутри все выглядело точно так же, каким было в момент ухода. На полу валялись его трусы, всем своим видом умоляя их постирать, а еще лучше — сжечь. Эти трусы повидали даже не лучше годы, а лучшие десятилетия. Кровать стояла незаправленной, как обычно. Одна из дверей шкафа была распахнута. Неужели он оставил ее прямо так? Наверное, да.

— Ну же, — сказал он себе. — Возьми себя в руки!

Он бросил взгляд на дальнюю сторону кровати. Туда, где когда-то спала она.

И тут сердце его чуть не выпрыгнуло из груди.

Фотография исчезла. Та, которая стояла на прикроватной тумбочке…

Он обошел вокруг кровати, сжав хёрл в руках еще крепче.

Пройдя мимо угла кровати, он наконец увидел. Фотография в рамке лежала лицом вниз на полу. Должно быть, просто упала. Он наклонился и поднял ее. Теперь по передней части стекла между ним и Симоной змеилась трещина. Он тяжело опустился на кровать и провел пальцем вверх и вниз по разбитому стеклу. Затем посмотрел на нее, улыбавшуюся ему из прошлого.

Банни сделал глубокий вдох, затем выдохнул и почувствовал, как у него перехватило горло.

— Кажется, я окончательно свихнулся, любимая.

За спиной громко расхохотался мертвец.