Правда истории. Гибель царской семьи

1. Разграбление и изъятие драгоценностей в Екатеринбурге

Одной из целей большевиков при уничтожении Царской Семьи, членов Дома Романовых, как и вообще захвата власти в России, было присваивание национального достояния, частной собственности, имущества для распоряжения ими от имени народа в партийных, революционных и личных целях. И вожделеннейшей мечтой большевистских вождей было овладение сокровищами империи, Романовых, аристократии, предпринимателей, интеллигенции, Церкви, музеев, одним словом, — «золотом» (в прямом и переносном смысле), легко поддающимся реализации и незамедлительному использованию. Золото Царской Семьи и всего царствовавшего более трех веков Дома Романовых явилось важнейшей составной частью «золота партии», впоследствии почти целиком исчезнувшего вместе с огромным количеством бесценных предметов искусства, национальных реликвий.

К июлю 1918 г. большевики, действуя главным образом через ВЧК, другие карательные органы, «грабили награбленное» повсюду. На имущие слои населения налагались контрибуции, повсеместно производились обыски и конфискации. Они сопровождались арестами, пытками, выбиванием признаний о хранимых ценностях. Широко культивировались доносы. Люмпенские, уголовные элементы общества с ликованием восприняли проходившую становление новую систему власти. И их ожидания оправдывались. Возникли не только общие благоприятные условия для ограбления имущих. Создавались и законодательные, официальные возможности для этого. 30 ноября 1917 г. Совнарком в постановлении о реквизиции золота назначил премии тем, кто его «обнаружит», донесет, в сумме одного процента его рыночной цены¹. Доносительство, сыск сочетались со стихией разбоя, ограбления и истребления имущих слоев населения, складов, банков, очагов культуры, музеев, церквей, монастырей. И, естественно, дворцов, прежде всего — бывшего императорского Дома Романовых, Царской Семьи. Как уже отмечалось, 13 июля в Кремле был подготовлен и утвержден декрет СНК «О национализации имущества низложенного российского императора и членов бывшего императорского дома». Опубликован он был лишь 19 июля², очевидно, чтобы не вызвать в стране неизбежных толков о готовящемся кровавом злодеянии. Однако многим и так было ясно, что к чему: декрет опубликован в дни официального одобрения убийства Царской Семьи, извещения об этом общественности, а принят практически накануне этого события...

Каким было содержание декрета?

Первый пункт его гласил: «Всякое имущество, принадлежащее низложенному революцией российскому императору Николаю Александровичу Романову; бывшим императрицам Александре и Марии Федоровнам Романовым и всем членам бывшего российского императорского дома, в чем бы оно ни заключалось и где бы оно ни находилось, не исключая и вкладов в кредитных учреждениях, как в России, так и за границей, объявляется достоянием Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Ни оставления какой-либо доли имущества, ни назначения хотя бы в самых малых размерах пенсиона престарелым представителям Романовых никак не предусматривалось. Как и просто сохранения жизни. Невзирая на то, что среди них были и боевые генералы, офицеры — защитники Отечества, ученые и общественные деятели. В пункте втором разъяснялось, кто относится к императорскому Дому: «все лица, внесенные в родовую книгу бывшего Российского императорского дома: бывший наследник царевич, бывшие великие князья, великие княгини и великие княжны и бывшие князья, княгини и княжны императорской крови». Это более чем расширительное — в одном, и несколько суженное толкование — в другом смысле. Морганатические супруги великих князей удостаивались титулов, входили в Дом Романовых, не принадлежа ему по крови. При отдаленности родственных связей некоторые из Романовых той или иной их ветви выпадали из круга Дома Романовых. В придворном календаре за 1917 г. указано 65 человек, принадлежащих к особам императорской фамилии, в числе которых было лишь 15 великих князей³. Подписавшие же декрет В. И. Ленин и В. Д. Бонч-Бруевич подвели «правовую основу» для лишения имущества (а фактически и жизни) любого родственника бывшего Императора. Были среди разоренных и убитых и люди, не состоящие с Романовыми в кровном родстве, и просто — бывшие придворные и слуги. Декрет содержал угрозы в адрес тех, кто не сообщит в двухнедельный срок сведений об имуществе Романовых. Народ заверяли, что все предназначенные для национализации ценности станут его достоянием — «достоянием... Республики».

Имущество Царской Семьи, даже то, что имелось при ней в ссылке, в целом было огромным. По отчетам П. Д. Хохрякова, лишь со второй ее партией (в мае) из Тобольска в Екатеринбург было перевезено 2700 пудов (более 44 тонн)⁴ багажа. И хотя драгоценности Семьи в массе своей были оставлены, спрятаны в Тобольске, немало их вывезли и в Екатеринбург. При этом следует оговорить, что в Тобольск из Царского Села были увезены только то имущество и драгоценности, которые принадлежали Семье, а не династии в целом. Основная часть драгоценностей Семьи находилась при ней, частью в открытом виде, но в основном — зашитыми в одежде женщин (включая А. С. Демидову), в подушках, остальные — в одежде, хранившейся в кладовых.

Конфискация имущества, а точнее — расхищение ценностей Романовых, как и их сопровождающих, началась задолго до принятия и издания декрета СНК от 19 июля. Причем «изъятие» началось сразу по прибытии членов Семьи в дом Ипатьева. Это выразилось в помещении их имущества в сарае, каретнике, подсобных помещениях с последовавшим затем запретом им доступа туда и опечатыванием, стихийным воровством караульных того, что «плохо лежит»: посуды, приборов и прочего из предметов хозяйственного обихода, а также украшений из комнат, в некоторых случаях прямо на глазах жертв. Но стихийное мародерство, утечка богатств из ДОНа в дома караульных, на рынок, частью в обмен на самогонку, — все это, естественно, не устраивало представителей власти. Все ценности должны были поступать в их руки. Часть украденного у охраны была отнята или найдена припрятанной в укромных местах усадьбы, в саду. Несанкционированное разграбление было пресечено, а сам факт разграбления явился одной из причин замены коменданта А. Д. Авдеева и его помощника А. М. Мошкина (даже кратковременного заключения последнего под стражу) Я. X. Юровским и Г. П. Никулиным; вместе с этим заменили всю внутреннюю охрану. Однако главная причина замены, как мы убедились, заключалась в подготовке физического уничтожения заключенных, что было доверено облчека, ее руководителю, подобранным им лично людям. Драгоценности Семьи, за исключением отдельных предметов (например, двух браслетов Александры Федоровны, которые она не смогла снять; часов⁵), были вложены в ящичек, включены в опись, хранились в комнате бывшей Царской Четы и потом проверялись Юровским. Николай Александрович воспринял это с удовлетворением. 6 июля (23 июня) он записал: «Вчера комендант Ю[ровский] принес ящичек со всеми взятыми драгоценностями, просил проверить содержимое и при нас запечатал его, оставив у нас на хранение»⁶. Манипуляция Юровского с драгоценностями оказала успокаивающее психологическое воздействие на Семью, не подозревавшую, что драгоценности спрятаны и опечатаны не столько от воров, сколько уже от нее самой. Ценности в сундуках, убранных в опечатанные подсобные помещения, брались на карандаш, учитывались, а частью изымались, отправлялись в облисполком. И там, в помещении Волжско-Камского банка, в сундуках и чемоданах И. Л. Татищева, В. А. Долгорукова, А. В. Гендриковой и других лиц из окружения заключенных Романовых рылись «любители ценностей», и не кто-нибудь, а сами местные вожди. Так, в полуопустошенном сундуке Гендриковой оказался документ, адресованный Г. И. Сафарову, впопыхах, очевидно, оброненный им. Исключительно ценными были многие иконы, а для большевиков-атеистов — оклады на них, в первое время мало привлекавшие их внимание. Руководителям области, причастным к убийству, и его участникам не было известно, что драгоценностями, заключенными в ящик (большую шкатулку), и теми, что на руках узников, их количество не исчерпывалось. При тщательном личном обыске заключенных Б. В. Дидковским и другими многие ценности, спрятанные в одежде женщин и подушках А. С. Демидовой, не были обнаружены. До последнего момента тюремщики так и не догадались, что под видом обшитых пуговиц, поясов, похожих на кучерские, скрыты драгоценные камни. Драгоценности имелись также в части одежды и белья, отправленных в склады.

При расстреле, докалывании полуживых жертв штыками предметы туалета женщин, подушки Демидовой продырявились, часть драгоценностей вывалилась в комнате казни или при переноске трупов. Поняв, что в одежде жертв имеются драгоценности, палачи, наспех обыскивая трупы, кое-что извлекли. Увидев расхватывание ценностей подчиненными, Юровский потребовал их немедленной сдачи, часть из них была сдана, часть утаена. Драгоценности обнаруживали бойцы оцепления, визовские каратели Ермакова по прибытии грузового автомобиля в район захоронения. Произошло то же, что и в доме Ипатьева: стихийное расхищение драгоценностей и последующее их (конечно, не полное) отнятие чекистами под угрозой суровой расправы. Затем полное раздевание трупов, кроме мальчика Алексея (на нем оставалась только матроска), новое извлечение драгоценностей, складывание их в фуражку Юровского. По словам Юровского, их «набралось около полупуда»⁷. И вновь сказалась спешка: часть драгоценностей оставалась в одежде, которую бросали в костер, или рассыпалась, втаптывалась в землю, глину. Некоторые из них нашли тогда же, другие позднее обнаружили в пепле костра крестьяне ближайшей деревни Коптяки. Лишь некоторая часть ценностей была ими не утаена, а сдана властям. Ценности находили потом и участники следственной группы белых. Драгоценности и прочие предметы опознавались Т. И. Чемодуровым и другими придворными, привлеченными к делу следствием⁸.

Снятые с трупов, извлеченные из одежды, поднятые с пола в комнате расстрела, с почвы у шахты драгоценности были лишь малой частью сокровищ Семьи. Одновременно с казнью, погрузкой тел убитых в «Фиат» производились обыск и изъятие ценностей в комнатах, где содержалась Семья Николая II и другие заключенные. Но искали не только драгоценности. Не меньшее значение имели документальные материалы. Этот обыск производился уполномоченным центра А. Е. Лисицыным и его людьми. Как отмечалось, даже чекисты — члены команды внутренней охраны, не участвовавшие в расстреле, были отправлены в полуподвал, а вход оттуда на второй этаж был закрыт. Охранник Ф. П. Проскуряков, привлеченный для замывания от крови пола и стен в комнатах (нижнего этажа), показывал, что и в это время вход в верхний этаж был еще закрыт⁹. Разумеется, 358 начальствующие лица через парадный, особо охраняемый вход, могли входить и поднимались на второй этаж. К раннему утру, вскоре после увоза трупов, когда чекисты из команды внутренней охраны, в том числе участники расстрела, поднялись на второй этаж, они обнаружили там нечто необычное. В. Н. Нетребин отмечал, что когда он пошел по комнатам, то пришлось шагать «по толстому слою разнообразных вещей», там был «полный хаоса»¹⁰. Кто-то за считанные час-два основательно похозяйничал, производя тщательный обыск.

Обратим внимание на то, что Голощекин и Юровский вскоре уехали. И чекист А. Г. Кабанов, и члены команды внешней охраны (П. С. Медведев, А. А. Якимов, М. И. Летемин, похитивший много вещей, в том числе дневник цесаревича Алексея) говорили о дневниках дочерей и сына Романовых, но никто — о дневниках самих Николая Александровича и Александры Федоровны. Кабанов вспоминал: «Все дочери царя аккуратно вели дневники»¹¹. Ни Нетребин, ни Кабанов, ни кто-либо другой не сказали о дневниках бывших коронованных супругов, где речь шла о приезде в Екатеринбург, заключении в доме Ипатьева, о них — охранниках, о Юровском и т.д. Можно с уверенностью утверждать, что этих дневников охранники не видели, тем более не держали их в руках. Их в помещениях дома уже не было. И еще о дневниках. В ответ на провокационное, сочиненное П. Л. Войковым с помощью И. И. Родзинского письмо от имени «офицера», написанное до 26 июня¹², доверившийся Николай Александрович, на случай освобождения Семьи, подчеркнул необходимость захвата и вывоза как особо ценного имущества дневников и переписки, хранившихся в сарае (каретнике) во дворе усадьбы. «Беспокоился в особенности за номер А № 9 малень. черный ящик и большой черный ящик № 13 Н. А. со старыми письмами и дневниками, конечно, комнаты наполнены ящиками, кроватями и вещами на произвол ворам, которые нас окружают. Все ключи и в отдельности № 9 у командира (имеется в виду комендант. — И. П.)...»¹³.

Информация в письме-ответе Николая Романова о ящике с дневниками и перепиской не представляла для грабителей-охранников никакой ценности. Да ее Войков им и не сообщил, конечно, как не сообщил и о провоцировании Романовых подложными письмами. Но дневники и переписка Николая II представляли огромный интерес для большевистских вождей, в частности в целях составления ими более или менее предметного, «документированного» обвинения его в чем-то антинародном, антиреволюционном. Даже в огромном количестве ящиков, сундуков, чемоданов, наваленных один на другой (быть может, у властей была точная информация, что дневники и переписка не спрятаны где-то в Царском Селе или в Тобольске, а находятся именно в Ипатьевском доме), найти тетради, рукописи, завладеть ими уже не представляло труда. К 16-17 июля информация у Голощекина, Войкова, Белобородова и др. уже имелась, была точной и адресной, вплоть до конкретных номеров ящиков (в группе «Д», «№ 9» и «№ 13»). Все это, видимо, было уже изъято. Среди ящиков, чемоданов, сундуков, вскрывавшихся чекистскими охранниками 17 июля и в последующие дни, ящиков с дневниками и перепиской уже не было (если они еще и находились в ДОНе, то где-то в особом месте, недоступном рядовым). Не увидели охранники и текущих дневников Царской Четы, которые они, очевидно, оставили в «своей» комнате.

Вопрос о дневниках, переписке последней царствующей Семьи Дома Романовых сам по себе значителен и интересен. Его исследование, выяснение обстоятельств и времени доставки этих и других документов Семьи Николая II в Москву открывает дополнительные возможности в решении проблемы взаимоотношений центра и Екатеринбурга, принятия принципиального, исходного распоряжения об убийстве и даже прямого участия центра в его совершении через своих непосредственных представителей. Доказательство того, что интимная переписка и дневники Романовых были изъяты и доставлены из Екатеринбурга в Москву для передачи их Ленину, Свердлову и Дзержинскому, по-видимому, задолго до расстрела, скажем, еще в конце июня, — одно это уже позволяет утверждать, что никакого суда над членами Семьи Николая Романова не мыслилось, в живых их оставлять не намеревались. И действительно, 18 июля, за несколько дней до приезда в Москву Юровского, Никулина и Голощекина (вновь), Свердлов заявил во всеуслышание, для печати (заявление было распространено на другой день), что в «... распоряжении ЦИК находятся сейчас важный материал документы Николая Романова его собственноручные дневники, которые он вел последнего времени дневники его жены детей переписка Романова точка Имеются между прочим письма Григория Распутина Романову его семье точка Все эти материалы будут разобраны опубликованы ближайшее время точка»¹⁴. Вдумчивый и опытнейший следователь Н. А. Соколов по поводу этого заявления написал: «Свердлов лгал, когда так говорил... Дневники и письма царской семьи были при ней в доме Ипатьева. Нет сомнения, для Царя письма к нему Императрицы были самым ценным. Как же можно было раньше убийства взять у него эти письма? Сделать это — раскрыть умысел убийства. Эти письма взяли у Царя, перешагнув через его труп»¹⁵. Следователю не было известно, что при членах Семьи были лишь текущие дневники, старые письма хранились в опечатанном каретнике, куда Николай Александрович не имел доступа. Даже зная большевиков довольно, Соколов не постиг степени их аморальности: они могли взять у живого Николая II, при надобности, все, что им было бы угодно. Они способны были вторгнуться в интимное, влезть в душу человека, да и отнять ее по произволу, у кого угодно и когда угодно.

Соколов ошибался, предполагая, что дневники и прочее было отправлено в Москву с Юровским, который выехал туда лишь в ночь на 20 июля, уже после убийства. Да, текущие дневники Николая и Александры Романовых были отправлены, конечно же, после убийства. Но и они к вечеру 18 июля, к заседанию Президиума ВЦИКа, могли лечь на стол его председателю, если какой-то гонец выехал в Москву ночью или утром 17 июля специальным поездом, с грозным документом-предписанием к железнодорожникам отправлять его незамедлительно, вне всякой очереди, как это в подобных случаях делалось. Сорока часов на доставку документов из Екатеринбурга в Москву вполне могло хватить. Такую возможность исключать нельзя. Спецпоездом мог выехать из Екатеринбурга А. Е. Лисицын или кто-то из его помощников. Однако, если говорить о старых дневниках, более правдоподобным будет предположение, что после получения 26 июня от самого Николая Романова сообщения, в каких ящиках хранятся дневники и переписка, они были изъяты и доставлены в Москву еще выехавшим туда Голощекиным. Соколов не доисследовал вопрос о режиме заключенных. Первоначально им с особого разрешения позволяли входить в сарай, к своим сундукам, брать какие-то вещи или просматривать их. Но затем, еще при коменданте Авдееве (примерно в начале июня), доступ к вещам был закрыт. Это отражено в «Книге записей дежурств» и в дневнике Николая II. Он по косвенным данным узнал, что вещи охраной растаскиваются. Конкретно же, какие именно — не знал, ибо не имел возможности проверить¹⁶. Так что старые дневники, переписка могли быть изъяты и в конце июня, и Николай Александрович выявить их отсутствие был не в состоянии. Дневники текущие — да, они до конца были при Романовых, путь овладения ими лежал «через их трупы». Так что заявление Свердлова о дневниках, переписке, материалах, которые «будут разобраны», вполне могло быть правдой. Их привез Голощекин (вряд ли он мог ничего не привезти). Слова же Свердлова о том, что Николай и Александра Романовы вели дневники «до последнего времени» могли означать лишь его информированность и ожидание обязательного получения и этих дневников в ближайшие дни. Свердлов не врал. И вообще факт изъятия у Романовых без их ведома самого ценного — переписки, дневников — задолго до казни может служить лишним доказательством абсолютной ее предрешенности. Охранники похищали все, что попадало под руку, — предметы обихода, столовые наборы, одежду и прочее; коменданты, руководители области собрали все, как они считали, драгоценности, которые были у членов Царской Семьи на себе и при себе, в их комнатах, и заключили эти драгоценности в шкатулку. Потом, после обнаружения на трупах драгоценностей, спрятанных в нательной одежде, стали тщательно осматривать вещи Семьи, находившиеся в комнатах и складских помещениях. С утра 17 июля в доме Ипатьева производилась сортировка и упаковка драгоценностей, документальных материалов и имущества Романовых для отправки в Москву.

Посмотрим, как это делалось. Один из убийц — начальник внешней охраны П. С. Медведев показывал: «...проснулся я часу в 9-м утра и пришел в комендантскую комнату. Здесь уже были председатель областного совета Белобородов, комиссар Голощекин и Иван Андреевич Старков.

Во всех комнатах был полный беспорядок: все вещи разбросаны, чемоданы и сундуки вскрыты: на всех бывших в комендантской комнате столах были разложены груды золотых и серебряных вещей. Тут же лежали и драгоценности, отобранные у Царской семьи перед расстрелом, и бывшие на них золотые вещи — браслеты, кольца, часы.

Драгоценности были уложены в два сундука, принесенных из каретника. Помощник коменданта находился тут же (речь идет о Г. П. Никулине. — И. П.)»¹⁷.

Разводящий А. А. Якимов, заступивший на смену, говорил: «Расставив посты, я вошел в комендантскую... На столе комендантской лежало много разных драгоценностей. Были тут и камни, и серьги, и булавки с камнями, и бусы. Много было украшений. Частью они лежали в шкатулочках. Шкатулочки были все открыты...

Вывоза вещей из дома 17 июля... не было»¹⁸. Это свидетельства лиц, которые, во-первых, в деле сортировки и упаковки имущества не участвовали, во-вторых, появились в ДОНе тогда, когда эта деятельность была в полном разгаре. Обратимся к воспоминаниям чекистов внутренней охраны — В. Н. Нетребина и А. Г. Кабанова. Нетребин: «С наступлением утра мы взялись за упаковку вещей для отправки их в Москву... Один из товарищей, просматривающий нательное белье, предназначающееся для стирки и принадлежащее быв/княг, со смехом тряс таковое. В белье он нашел пояс из черного бархата. Этот пояс был обшит пуговицами, то же из черного бархата, но имеющим что-то в середине твердое, наподобие дерева. Пояс очень походил на кучерский. «Что это Николай в кучера готовился, что-ли ребята!» — сказал товарищ, нашедший пояс. Мы осмотрели пояс и решили его подвергнуть той же участи, что и иконы: «Кидай его вон на Николу Святителя», предложил кто-то из ребят, указывая на вблизи валявшуюся икону Николая Святителя большого размера. "Пусть мол он подпоясывается", продолжал смеяться тот же товарищ. Пояс полетел. Через некоторое время тов., кинувший пояс, снова поднял его и разорвал на одной из пуговиц бархат. Вместо мнимых деревяшек оттуда заблистали бриллианты. Мы все стояли, как вкопанные, пораженные неожиданным раскрытием этих дьявольских хитростей. Этот случай возбудил в нас подозрение ко всему уже пересмотренному и валявшемуся на полу. Мы стали более тщательно относиться к пересмотру вещей и снова рыться в пересмотренном. В результате мы еще нашли несколько мотыльков, вернее что-то подходящее под образ мотыльков... тоже из черного бархата и служило для прикрытия безопасных булавок, которыми б/княжны прикалывали на нижней части спины, снаружи, блузки к юбке. Внутри них было что-то твердое; распоров бархат, я увидел там бриллианты. Из драгоценностей мы еще обнаружили несколько бус. Так что ими мы наполнили пол ящика. Из ценностей мы собрали еще два ящика золотых и серебряных вещей. Закончив работу, я еще, в последний раз, пошел посмотреть по комнатам, шагая по толстому слою разнообразных вещей. В задних комнатах я осмотрел бегло все. Мне показалось, что какая-то особенная тишина стояла в них. Полные хаоса, они стояли как умерщвленные свидетели происшедшего, живо напоминая все пережитое за последние дни. Охваченный какими-то неприятными чувствами, я вышел из них. Облегченные исполнением своей миссии, мы ждали освобождения от своих обязанностей. Однако выяснилось, что мы должны еще пустой дом караулить несколько дней. Что мы и делали. Кажется, если не ошибаюсь, два дня. Нашлась еще работа. В кладовой этого дома находилось несколько десятков сундуков, которые мы и занялись перетаскивать, вскрывая и перекладывая разные вещи, находящиеся в таковых... В сундуках мы не встретили ценностей. Тут была и всячина... Два дня мы перекладывали эти сундуки»¹⁹.

Сходные, но более лаконичные сведения давал много лет спустя и Кабанов: «Когда я... вошел в помещение, ранее занимаемое Николаем Романовым, то там студент горного института разбирал драгоценности династии Романовых — он драгоценные камни складывал в одно место, простые самоцветы в другое. На студенте был бархатный пояс одной из дочерей Николая. Тов. Юровский (мемуарист, по прошествии десятилетий, видимо, перепутал Юровского, занятого захоронением и вернувшегося в город только днем, с Никулиным, оставшимся за коменданта. — И. П.) предложил студенту снять пояс и распороть его. Когда студент это сделал, то оказалось, что вместо пуговиц, были пришиты крупные бриллианты, обшитые бархатом. В бантах, расположенных сзади пояса, также были зашиты крупные бриллианты. После этого стало вполне ясным, что необычные для молодых княгинь деревенские, длинные до пят ситцевые платья, русские сапоги с высокими голенищами и с низкими каблуками, нелепые, как у прежних легковых извозчиков, широкие бархатные пояса, в которых были запрятаны бриллианты колоссальной стоимости, не были бессмысленным маскарадом, а это была тщательная подготовка к побегу...

Все имущество Николая и его семьи хранилось в чемоданах, которые оказались запертыми на внутренние замки, а ключей мы найти не могли, почему чемоданы пришлось вскрыть при помощи ломика. Много верхнего и нижнего платья и обуви Николая Романова и его семьи... много небольших икон»²⁰.

Кроме того, там же Кабанов сообщал о том, что в портфеле Николая Александровича ничего ценного, никаких документов уже не было. К моменту привлечения к основному грабежу чекистов из внутренней охраны, впущенных на второй этаж не сразу, все было уже изъято. Это еще одно доказательство быстрого обыска, просмотра вещей Царской Семьи уже во время ее казни и сразу после нее людьми «человека с черной, как смоль бородой», прибывшего из Москвы, — А. Е. Лисицына.

В первую очередь чекисты-охранники принялись за поиск драгоценностей, и им крупно повезло: драгоценностей оказалось много. Далеко не все они содержались в ящике (шкатулке) с описью и в одежде, в которой жертвы спустились на первый этаж. Примечательно, что к сортировке и упаковке драгоценностей каратели готовились загодя. Этим занимался студент Уральского горного института (по свидетельству Нетребина, этот горняк был в их охране).

К драгоценностям, обнаруженным в доме Ипатьева, в том числе на убитых после расстрела, утром было присовокуплено (привезено Голощекиным или Белобородовым?) то, что нашли у места захоронения. Все это, собранное вместе, и видели уже Медведев и Якимов. Перед их глазами было сказочное богатство Семьи Николая II. Но и это, как оказалось, было не все. В одежде даже после тщательного просмотра ее 17 июля и в последующие дни оставались драгоценности, они были обнаружены позднее. В 1934 г. Юровский говорил: «В Перми, где я проводил разборку бывших царских вещей, была снова обнаружена масса ценностей, которые были попрятаны в вещах до черного белья включительно, а добра всякого было не один вагон»²¹.

После просмотра, перетряхивания и сортировки имущество Романовых и их близких укладывалось в сундуки, чемоданы, ящики, тюки и прочее. Однако кое-что из него (в том числе некоторые драгоценности) было похищено в те же дни внутренней и внешней охраной, а также руководителями области и облчека. Многое из похищенного раздавалось приближенным особам последних, некоторым служащим. Этим азартно занимались Голощекин, Белобородов, Войков и др. Многочисленные факты на этот счет отложились в материалах следствия, проведенного в 1918-1919 гг. антибольшевистскими властями. Обнаруживались царские драгоценности у палачей и организаторов казни, близких к ним лиц и при советской власти. Поэтому вряд ли можно согласиться с Г. 3. Иоффе, который пишет: «Нет, Голощекин, Белобородов или Юровский — это не такие люди, которые в июне 1918 г. в пермском милицейском участке делили вещи убитых великого князя Михаила Александровича и его секретаря. Да, они тоже ограбили убитых, забрав ценности, обнаруженные у них, но не для себя лично. Бриллианты и украшения были, кажется, обращены ими на пользу "диктатуры пролетариата"»²². Вот именно: «кажется». Конечно, многое припрятывали и для себя лично и для своих близких. Носил ли украшения из золота с бриллиантами лично Голощекин — данных не имеется. Но то, что он в Екатеринбурге и в Перми распоряжался имуществом Царской Семьи, щедро раздаривал его своим людям, проходит по ряду источников. Близкий к Голощекину коммунист С. Г. Логинов, направленный им и Свердловым в начале 1919 г. в качестве резидента-подпольщика в Екатеринбург, показывал, что раздача производилась «по протекции» его местного лидера. Он буквально экипировал за счет вещей Семьи Романовых большевичку Е. К. Голубеву, медика по образованию, но взятую им в аппарат обкома партии в качестве делопроизводителя, подписывавшую документы и за секретаря. В частности, при поездке в декабре 1918 г. в Москву для встречи с Я. М. Свердловым и получения назначения на должность члена Урало-Сибирского (Сибирского) бюро ЦК РКП(б) Голощекин особо приодел Голубеву и брал ее с собой²³. Есть сведения и о раздаче имущества Романовых Белобородовым, но тоже неизвестно, носил ли он какие-либо из драгоценностей, к примеру, кольца. Что касается Войкова, тот не ограничивался раздачей ценностей, с удовольствием брал их и себе. В. А. Сахаров, один из руководителей облчека, носил на руке кольцо с бирюзой, по имевшейся у него информации, принадлежавшее Анастасии²⁴. Богатства России, драгоценности Романовых шли и за рубеж, на мировую революцию, но как-то очень быстро оказывались у банкиров и проходимцев, прилипали они и к большевистской номенклатуре и ее близким. Насколько выясняется, Юровский был исключением и из награбленного ничего не присвоил.

Итак, уцелевшие от расхищения драгоценности и имущество Царской Семьи, а также их близких были подготовлены к увозу из Екатеринбурга. О том, как, кем, когда и куда это было увезено, существуют многочисленные противоречия в литературе, да и в воспоминаниях. Большую лепту в это внес «первоисточник» — Юровский. В 1934 г. он сообщал: «19-го вечером я уехал в Москву с докладом. Ценности я передал тогда члену Ревсовета III Армии Трифонову их, кажется, Белобородов, Новоселов и еще кто-то схоронили в подвале, в земле какого-то домика рабочего в Лысьве и в 19-м году; когда ехала на Урал комиссия ЦК для организации Советской власти на освобожденном Урале, я тогда тоже ехал сюда на работу; ценности тот же Новоселов, не помню с кем извлекли, а Н. Н. Крестинский, возвращаясь в Москву, увез их туда. Когда в 21-23 годах я работал в Гохране республики, приводя в порядок ценности, я помню, что одна из жемчужных ниток Александры Федоровны была оценена в 600 тысяч золотых рублей»²⁵.

Юровский вряд ли мог запамятовать, как распорядились центральная и уральская власти драгоценностями Царской Семьи, добытыми после ее уничтожения. Автору довелось изучать документы, воспоминания, связанные с формированием большевистского подполья в тылу белых, деятельностью Уралобкома, местных комитетов РКП(б), Урало-Сибирского (Сибирского) бюро ЦК партии и его отделения, занимавшегося в основном Западным, Северным и Средним Уралом²⁶. Во главе всего этого дела стояли И. Н. Смирнов и уральские работники Ш. И. Голощекин и Н. И. Уфимцев. Выясняются вопросы оставления средств для партийного подполья, партизанского движения и масштабной подрывной работы в тылу противника. Во многих городах, пригородах оставлялись денежные средства, оружие, боеприпасы и изредка некая толика драгоценных изделий на случай невозможности использования денежных знаков. Имеются данные и об извлечении их неиспользованной части после изгнания с Урала войск белых. Но данных об «ипатьевской золотой добыче», будто бы спрятанной в Лысьве или в Алапаевске, не встречается. Вероятно, Юровский имел в виду запрятывание части ценностей спецпоезда Ф. Ф. Сыромолотова с охраной во главе с В. П. Матвеевым на Западном Урале. Но они были вывезены еще в июне, то есть задолго до расстрела в Ипатьевском доме и изъятия драгоценностей у Семьи Николая II. Можно предполагать оставление лишь какой-то незначительной части имущества Романовых с последующим его извлечением. В приведенном высказывании Юровского много несоответствий, в частности об Н. Н. Крестинском. Он работал в центральном аппарате, был членом Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б), и его кратковременный приезд на Урал летом 1919 г. преследовал организационно-партийные цели. Вряд ли он занимался извлечением спрятанных сокровищ и их доставкой в Москву. Во всяком случае, данных о сдаче им (или С. А. Новоселовым) ценностей в Москве не имеется. А вот данные о сдаче ценностей в Москве, в Кремле самим Юровским имеются, они документированы. По каким-то соображениям он не счел возможным сказать об этом старым большевикам. Не такие были люди — большевики, чтобы при нормальном для военных условий процессе отступления и эвакуации в 1918 г. где-то прятать сокровища, да еще имея особые указания из центра о конфискуемых у Семьи Романовых ценностях!

Вернувшись утром 19 июля в город с места окончательного захоронения останков своих жертв, Я. X. Юровский незамедлительно занялся подготовкой к отъезду в Москву для отчета перед центром, передачи большевистскому руководству документов и ценностей. Он готовился также к вывозу своей семьи (за исключением старой матери), в Пермь. Поэтому хлопоты его были очень большими. В экипаже с кучером А. К. Елькиным Юровский сновал между своим домом, ДОНом и Американской гостиницей (облчека), где в последнее время проводил большую часть времени. В ДОНе из внутренней охраны во главе с Г. П. Никулиным до конца оставался — чуть ли не единственным — А. Г. Кабанов. Там он ночевал, а днем упаковывал вещи Романовых. Он вспоминал: «Тов. Юровский вечером 18 июля (издержка памяти, на самом деле 19 июля. — И. П.) 1918 г. с небольшим чемоданчиком, в котором были сложены драгоценности Николая Романова, вернее, трудового народа России, выбыл в Москву сдавать эти ценности»²⁷. О том, что Юровский увез драгоценности, свидетельствуют другие чекисты — соратники его по руководству облчека и ликвидации Семьи Романовых: М. А. Медведев (Кудрин), Г. П. Никулин и др.²⁸. Но главным доказательством увоза именно им основной части драгоценностей служат документы о сдаче им таковых, и в очень большом количестве, в комендатуру Кремля. За подписями «Я. Орлова (Юровского)», «коменданта Дома особого назначения», — сдавшего и «Малькова» (П. Д. Малькова) «коменданта Кремля*, — принявшего, значатся 7 длинных списков ценностей (один из них содержит перечень двух групп ценностей — с отдельной нумерацией каждой). Первый список содержит перечень золотых вещей (всего 42); второй, третий и четвертый — серебряных (31 + 34 + 42, то есть всего 107 предметов); пятый под заголовком «Ключ А» — около 90 меховых изделий, костюмов и платьев, сгруппированных по видам в перечне из 34 порядковых номеров; шестой — «Ключ. Ящик № 4» — мужская, отчасти военная, в том числе морская одежда, одеяла, всего 55 вещей за 34 номерами)²⁹; седьмой — «Дорожная сумка Ал. Фед. с золотой монограммой снаружи» — 49 предметов, в основном из женского повседневного обихода, часть из которых была изготовлена из драгоценных металлов, под 31 номером. Всего — около 343 предметов³⁰. Предпосланные двум спискам заголовки «Ключ А» и « Ключ. Ящик № 4» означают шифровку мест (сундуков, чемоданов, ящиков) хранения имущества Царской Семьи, помещавшихся в каретнике дома Ипатьева по видам, частью по принадлежности отдельным членам Семьи. Записи Мальковым и Юровским этих шифров, вероятно, воспроизведены неточно: должно было быть: «Ключ А Ящик № (такой-то)»; «Ключ Б Ящик № (такой-то)». Места (ящики) эти, как можно судить, Юровским были захвачены целиком, в той же упаковке.

Ценность привезенных Юровским в Москву предметов была колоссальной. Особенно по первому — «золотому» списку, в котором значатся часы, цепи, портсигары, рамки, коробочки, пасхальные яйца работы Фаберже, кольца и прочее. Многие из изделий были с алмазами, рубинами и другими драгоценными камнями. Сразу же отметим, что отдельных драгоценных камней вне изделий Юровский не сдавал. А их, зашитых в одежде, было великое множество — многие килограммы. Драгоценные камни должен был везти в Москву кто-то другой. Как и огромное количество одежды, обуви и другого ценного и высококачественного имущества.

Итак, Юровский говорил неправду, что драгоценности были спрятаны на Урале, увезены в Москву не им, а другими и лишь в 1919 г., не ранее лета. В автобиографии, составленной в 1922 г., Юровский писал: «В июле 1918 года специальные поручения по вывозу ценностей с Урала, Пермского и Екатеринбургского Государственных банков»³¹. Довольно ясно сказано: увез драгоценности Царской Семьи. Видимо, не хотел, чтоб возникали вопросы: все ли он доставил в Москву, не «прилипло» ли что-то к рукам его самого и его близких? Между прочим, драгоценные предметы, которые в те июльские дни и позднее видели на партийных активистах Урала и их близких и которые, по описаниям придворных, лиц, сопровождавших Семью в Тобольск и Екатеринбург, были в наличии, в «списках Юровского» не значатся (значит, они оставались у уральских советских функционеров, у грабителей).

Теперь о времени сдачи Юровским всех этих ценностей в Кремль. Приводимые документы за подписями его и Малькова не датированы. Умышленно ли это сделано, по небрежности или по малообразованности бывшего матроса Малькова — факт остается фактом: дата отсутствует. Но это, конечно же, происходило в июле 1918 г., в 20-х числах. Выехал Юровский, сбрив бороду и усы, под фамилией Орлова, в ночь на 20-е июля. Через какое-то время, отъехав на 50 километров до Бисерти, Юровский послал председателю обл-совета телеграмму: «Мною забыт в доме особого назначения бумажник деньгами на столе около двух тысяч прошу передать попутными прислать Трифонову для меня Юровских». Хотя Н. А. Соколов в книге привел фотокопию телеграммы, текст ее воспроизвел явно не точно: выпустил слова «на столе», слова «передать попутными» понял как «первым попутчиком». Авторы так традиционно телеграмму и цитируют, что, однако, общего смысла ее не меняет. Как и то, что телеграмма адресована не персонально «А. Г. Белобородову», а «председателю облсовета». Пожалуй, важнее датирование телеграммы: «20А/Н 2а 40». На первый взгляд отметку можно принять за 20 часов 40 минут, но телеграфист, видимо, отразил часы в «смешанном» обозначении — цифрой с буквенным окончанием. Знак после цифры «2» (цифра —двойка и буква «а») совпадает с написанием телеграфистом буквы «а» в других местах. И он явно не означает ноль — «0», ибо не совпадает по написанию с имеющимся в тексте нолем. Отправление телеграммы из Бисерти почти в 3 часа ночи свидетельствует об отъезде Юровского из Екатеринбурга не 19-го, а уже в начале 20 июля. Приходится об этом писать и потому, что источник может восприниматься (и воспринимается уже) кое-кем неправильно: не зная местонахождения небольшой станции «Бисерть», полагают, что телеграмма послана уже издалека и деньги должны были передать в Перми через Трифонова не Юровскому, а его семье. Повод для такого заключения дал уже Соколов. Он рассуждал: «Почему для доставления денег потребовалось посредничество Трифонова и почему телеграмма кончается словом "Юровских", а не "Юровский"?

Юровский — слишком видная фигура у большевиков. Если бы он эвакуировался в Пермь, где он потом и находился, его адрес был бы в любую минуту известен Белобородову.

19 июля он выехал из Екатеринбурга с женой и детьми. Он их оставлял в Перми, а сам ехал в Москву... Юровский просил Белобородова переслать бумажник чекисту Трифонову; чтобы он передал его жене Юровского»³².

С подписью все могло быть проще: Юровский на станции мог просто продиктовать текст телеграфисту, а тот — неточно расслышать и передать его фамилию (на Урале и в Сибири фамилии с окончанием на «их» были широко распространены). Следует обратить внимание на то, что Юровский просил передать деньги все же ему («Трифонову для меня»). Юровский не только имел в виду остановку в Перми. Он действительно ее там сделал, поселил семью, кое с кем встретился, а затем уж выехал в Москву, и далее двигался безостановочно. Тот факт, что он просил переслать бумажник видному военному работнику В. А. Трифонову, свидетельствует о намерении пробыть в Перми самое короткое время, спешном отъезде в Москву, нерешенности вопроса о месте, адресе поселения эвакуируемой семьи. И еще: Юровский ехал под именем Орлова с секретной миссией, ценнейшим грузом, и ему просто не следовало афишировать свой приезд в Пермь и место остановки, тем более что неизвестно было, с каким человеком могут послать бумажник. Им мог оказаться не вполне «проверенный» коммунист, а то и просто беспартийный. Из всего сказанного можно заключить, что из Перми Юровский мог выехать в Москву вечером 20 или 21 июля и прибыть на место, попасть в Кремль 22-23 июля. Датировать доставку им документов и ценностей в Москву следует этим временем, серединой 20-х чисел июля 1918 г.

Юровский действительно спешил в Москву, сам вез и тогда же сдал там драгоценности. Доказательства того, что именно он увез их из Екатеринбурга, приводились. И чекисты, в том числе видные — М. А. Медведев, Г. П. Никулин, И. И. Родзинский, неизменно указывали, что именно он тогда доставил документы и драгоценности в Москву. Сданные Юровским-Орловым ценности соответствуют по количеству мест и другим характеристикам увезенному им из Екатеринбурга грузу. Кучер А. К. Елькин 27 ноября 1918 г. свидетельствовал: «В последний раз я подал Юровскому лошадь 19 июля к дому Ипатьева. Из дому вышли молодые люди и с помощью старшего красноармейца вынесли и положили ко мне в экипаж семь мест багажа, на одном из них, представлявшем из себя средних размеров чемодан черной кожи, была сургучная печать»³³. Елькин предполагал, что в нем могли быть документы. Сдал Юровский Малькову 6 ящиков и дорожную женскую сумку (все же не чемодан). О седьмой упаковке в виде чемодана речи в документах не идет. Он был сдан в другое место — или непосредственно Я. М. Свердлову или передан ему же и В. И. Ленину через Ф. Э. Дзержинского. Сдавай ценности Юровский не в 1918 г., а действительно год спустя — летом или осенью 1919 г., он назвался бы не комендантом Дома особого назначения, а председателем Екатеринбургской губчека. По приезде в Москву в июле 1918 г.

Юровский долго находился и работал там, был заведующим районными ЧК Москвы, членом коллегии МЧК, в 1919 г. — заместителем заведующего административным отделом Московского совета. На Урал вновь выехал и вступил в должность председателя Екатеринбургской губчека только в конце лета 1919 г.³⁴. Не лишними будут и личностные источниковые сведения. В 1968 г. дочь Юровского — Р. Я. Юровская, в прошлом одна из руководителей комсомола на Урале, затем в стране в целом, приезжала в Свердловск. Мне довелось провести с ней значительное время, организовывать встречи со студентами, ее соученицами по 2-й женской гимназии. Она твердо помнила и утверждала, что в ночь на 20 июля в составе семьи вместе с отцом выехала из Екатеринбурга в Пермь, там оставалась, а отец с «царским золотом» уехал дальше — в Москву. Наконец, сдавай Юровский драгоценности в конце 1919 г. или в 1920 г., их принял бы от него не П. Д. Мальков, а кто-то другой, потому что этот кремлевский охранник уже отправился на фронтовую комиссарскую, а позднее —хозяйственную работу. Из вышесказанного вытекает несколько выводов.

1. Я. Х. Юровский был тем самым «срочным курьером», посылку с которым «документов о заговоре» уральские руководители в утренней телеграмме 17-го июля в Москву предполагали, а в разговоре с Я. М. Свердловым 20 июля подтвердили, что он (Юровский) «вчера выехал к вам... с интересующими вас документами»³⁵. Как видно, к 17 июля центр среди прочих документов особо интересовали не только подложные письма, состряпанные П. Л. Войковым от имени «офицера», но и, разумеется, — ответы на них Николая II, попавшегося в ловушку. Они-то были подлинными и особо ценными при выстраивании обвинения его в участии в заговоре! Часто задаются вопросом: знал ли центр, что «письма офицера» подложные? Надо полагать, знал, вероятно, еще из сообщения Голощекина. Во всяком случае, узнал позднее: опубликованные в «Известиях» выдержки из писем были тщательно отредактированы, языковые и смысловые несоответствия устранены. Это было аналитически продемонстрировано Г. Т. Рябовым³⁶. Юровский, вопреки утверждению уральских руководителей, выехал все же не 19, а 20 июля, ибо не уложился в срок со сборами. Но, надо полагать, его отправки в Москве ждали даже ранее, чем 19 июля. Помешали неудачи с первым захоронением и перезахоронением, потребовавшие двух дополнительных суток, когда Юровский из-за непригодности к этому делу Ермакова оказался самым нужным организатором-исполнителем.

2. Курьером и человеком, доставлявшим в Москву спешно требовавшиеся кремлевским вождям документы, не был Голощекин. Он вообще в те дни в Москву не выезжал. Голощекин свое дело уже сделал и до роли курьера, доставщика информации и ценностей лично «не опускался». М. К. Дитерихс ошибочно пришел к твердому выводу, что речь как о курьере шла о Голощекине, и в своей книге во всех случаях написал, что в Москву, причем 19 июля, уехал именно он. В одном случае Дитерихс писал: «После совершения преступления. 19 июля вечером, Исаак Голощекин поехал в специальном вагоне-салоне в Москву, причем вез с собой в салоне три тяжелых не по объему, простых ящика, в которых, по его словам, были "образцы снарядов для Путиловского завода"»³⁷; в другом: «Исаак Голощекин выехал из Екатеринбурга в отдельном вагоне-салоне поздно вечером 19 июля и направился прямо в Москву Он ехал тем самым специальным курьером. о котором Белобородов сообщал Янкелю Свердлову в разговоре по прямому проводу и который вез "документы", интересовавшие Янкеля Свердлова. Он вез с собой в салоне три очень тяжелых, не по объему; ящика»³⁸. И т.д.

Дитерихса, владевшего следственными материалами, но далеко не вполне разобравшеюся в них, в рассматриваемом случае сбили с толку появившиеся в зарубежной печати вымыслы насчет «отрубленных голов», доставки их в Москву Голощекиным, демонстрации головы Николая II собранию советских вождей и т.д. О том, что версия с «отрубленными головами» бытует и в современной российской литературе, речь уже шла. Здесь следует подчеркнуть, что сама процедура их отделения и доставки в Москву приписывается именно Голощекину. Доказывая, что Голощекин не выезжал в Москву ни 19, ни 20 июля, ни вообще в числе первых живых вестников о казни Романовых, мы тем самым попутно опровергаем курьезные суждения о «головах», например И. Г. Непеина: «Уже давно не секрет, что по приказу Шаи Исаковича Голощекина у трупов... были отделены головы, но что стало с ними дальше, оставалось тайной для нас, тайной, которую западный читатель знал достаточно хорошо»³⁹. Приведенные высказывания Дитерихса Непеин и другие авторы без обиняков выдают за выводы всей следственной группы, следствия вообще. Подчеркну, что Соколов считает курьером Юровского и не дает ни малейшего повода для рассмотрения в качестве такового другого человека, в том числе Голощекина. Наоборот, он предметно показывает присутствие и конкретные действия 19 июля и в последующие дни Голощекина в Екатеринбурге. Он указывает и на публичное выступление Голощекина 20 июля⁴⁰. Но у O. A. Платонова мы читаем: «Следственной комиссии белых удалось также установить, что 19 июля 1918 года Шая Голощекин выехал в Москву в отдельном салон-вагоне. С ним было три "тяжелых не по объему ящика"». и т.д.⁴¹. Все это досадные примеры повальной практики выдергивания отдельных мест из книг Дитерихса, Соколова или каких-то показаний следствию без изучения их во всей совокупности, без критической проверки другими источниками. Еще раз следует подчеркнуть, что, полагая с 19 июля Голощекина находящимся в отъезде, Дитерихс и вслед за ним — историки и писатели считают авторами телеграмм из Екатеринбурга в Москву и т.д. не Голощекина, а Белобородова. Голощекин в 20-х числах занимался эвакуацией Екатеринбурга, прежде всего военных учреждений. Он в это время, как показываюсь, занимался вопросом о восстановлении на командном посту Р. И. Берзина, военными вопросами вообще. Чекисты, в том числе М. А. Медведев, И. И. Родзинский не давали сведений об отъезде Голощекина в те дни в Москву. Горничная Американской гостиницы, то есть помещения облчека, Ф. А. Дедюхина в феврале 1919 г. показывала, что Голощекин там, в отведенном ему № 10, бывал, «но жил он в нем лишь последние 10 дней перед эвакуацией»⁴². Он значится в числе эвакуировавшихся в Пермь по документам⁴³. В числе политических заключенных, которыми занималась облчека, увезенных 20 июля из Екатеринбурга в Пермь, был С. Н. Смирнов. Он потом говорил Н. А. Соколову о том, что Голощекин как «главное лицо» в сопровождении «комиссаров» дважды приходил в пермскую тюрьму для решения вопроса о последовавших расстрелах⁴⁴. К сожалению, конкретное время этих посещений не зафиксировано. Возможно, это происходило сразу же вскоре после прибытия заключенных. То есть создается впечатление, что Голощекин уезжал в Москву примерно в конце июля, а возможно, в тот момент вообще оставался на Урале. Приходится пока придерживаться общепринятой точки зрения, что и он уезжал тогда по делу Царской Семьи, но ясно, что это не могло быть сразу после ее убийства и захоронения. Вопрос требует доисследования.

3. Юровский, незамедлительно выехавший в Москву, вез с собой туда сравнительно небольшой груз ценностей, и именно тот, который вместе с документами предназначался только для конечных получателей. Но для отправки из Екатеринбурга готовилось несколько вагонов с имуществом, в том числе с частью драгоценностей. Имеющееся разночтение, когда и кем это было сделано, должно и может быть устранено. Наиболее распространенную версию об отправке всего имущества и ценностей одновременно с Я. X. Юровским и Г. П. Никулиным, их совместной поездке в Москву⁴⁵ следует решительно отбросить. Совокупность подлинных источников свидетельствует о том, что с отправкой Никулина не спешили. Он не был тем самым «срочным курьером» и доставщиком не только драгоценностей, но и документов. Отправка Никулина планировалась на вечер 20 июля. Он руководил упаковкой, погрузкой имущества. Охранник М. И. Летемин показывал: «В течение 18, 19, 20 и 21 числа июля как из помещений, занимаемых царской семьей, так и из кладовых и амбаров, увозили на автомобиле царские вещи. Увозом вещей распоряжались два молодых человека — помощники Юровского; вещи увозили на вокзал...»⁴⁶ Летемин, много наворовавший в доме Ипатьева и взявший там во обличение себя неубитую собачку, остался в городе и был арестован белыми в первые же дни их прихода⁴⁷; его показания с фактической точки зрения особо ценны — они наиболее свежи (от 7 августа и 9 ноября 1918 г.). По некоторым сведениям, 20 июля были увезены последние вещи. Летемин же говорил, что часть их оставалась и далее. Он, между прочим, указывает, что на заключительном этапе вещами занимался и А. Н. Жилинский, ведавший в облисполкоме снабжением. Летемин говорил, что и в самом конце, при снятии караула, «часть вещей, представлявших небольшую ценность, просто валялась в разных местах без всякого призора на дворе, на полу в комнатах и в амбаре»⁴⁸. Для нас ценны указания Летемина и на то, что погрузкой и вывозом имущества на станцию занимались два молодых человека — помощники Юровского. Официальным помощником Юровского, а какое-то время после его отъезда фактически комендантом Ипатьевского дома, являлся Никулин — человек действительно молодой (родился в 1884 г.). Под вторым имеется в виду, очевидно, Кабанов, который во внутреннем карауле являлся начальником пулеметной команды, как бы заместителем (помощником) Никулина, наиболее «заслуженным» чекистом в ряду других. И сам А. Г. Кабанов отмечал, что все время оставался в ДОНе и после отъезда Юровского занимался упаковкой вещей. От него же мы узнаем, что далее упаковкой и увозом груза в Пермь руководил именно Г. П. Никулин, что с собой он взял чекистов все той же внутренней охраны. А. Г. Кабанов писал: «К вечеру 19 июля (мемуарист вновь ошибся на сутки, на сей раз назад; следует — 20 июля. — И. П.) мы закончили погрузку в товарный вагон всего имущества царя и его семьи, и наш поезд особого назначения в составе одного товарного вагона направился в Пермь.

Когда мы прибыли в Пермь, товарищ Никулин занялся сдачей имущества царя, а я пошел в общежитие»⁴⁹.

Будь Юровский еще в Перми, он наверняка встретил бы поезд с грузом ценностей, а Никулин стал бы действовать через него. 21-22 июля Юровского в Перми уже не было.

Итак, Г. П. Никулин выехал из Екатеринбурга почти на сутки позднее Я. X. Юровского. Он вывозил все то ценное из имущества Романовых и, возможно, их придворных, что еще не было расхищено в Екатеринбурге. Никулину был выдан для беспрепятственного провоза партии груза специальный мандат, который он сохранил:

«20 июля 1918 г.

Рабоче-Крестьянское правительство Российской Федеративной Республики Советов Уральский областной Совет Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов Президиум

Выдано товарищу Никулину Г. П. в том, что он командируется Уральским Советом для охраны груза специального назначения, находящегося в двух вагонах, следующих в Пермь. Все железнодорожные организации, городские и военные власти должны оказывать товарищу Никулину полное содействие.

Порядок и место выгрузки известно товарищу Никулину согласно имеющимся у него инструкциям.

Председатель областного Совета Урала

А. Белобородов»⁵⁰.

Как видно, вагонов с грузом было два. Кабанов был неточен. Конечно, не исключено, что в одном из двух, скажем в пассажирском вагоне, размещался Никулин с охраной и вагон не был полностью загружен. Неверны и некоторые сохранившиеся в материалах следствия заявления отдельных свидетелей об отправке из Екатеринбурга царского имущества в трех вагонах⁵¹.

Имущество в Перми было сдано, в дальнейшем частично отправлено в Москву, частично растащено партийным активом Уральской области, Пермской губернии и «иже с ними». Никулин же через несколько дней выехал из Перми в Москву. По свидетельствам и воспоминаниям самого Никулина, его отъезд в Москву, как до того и Юровского, был обставлен конспиративно. Он был одет крестьянином-мешочником, драгоценности были сложены в мешок из грязного рубища⁵². Он вез, видимо, преимущественно бриллианты и другие драгоценные камни, ибо Юровский сдавал лишь целые (неповрежденные) ювелирные изделия, из которых камни не были извлечены. Куда и кому он сдал их в Москве — неизвестно. Скорее всего в ВЧК еще на вокзале.

Читатель по различным, в основном косвенным источникам наслышан не только о растранжиривании ленинско-сталинским руководством за бесценок на международном рынке художественных ценностей страны, раздаче их авантюристам разного рода на дело мировой революции, но и о том, что масса из них просто уничтожалась. Широчайшее распространение получила практика выковыривания драгоценных камней из золотых ювелирных изделий, а сами они, как и оклады с икон, сминались, прессовались и переплавлялись в слитки. Ювелирные изделия, в том числе редчайшие, не имевшие цены, исчезали, вновь превращались в сырье, правда, само по себе дорогое. Пример такого вандализма можно привести все из той же истории отношения к сокровищам Царской Семьи уральского руководства. Это относится к той части ценностей, которая после отъезда в Москву Юровского и Никулина оставалась еще в Перми. 18 августа 1918 г. Уральской областной коллегией финансов был составлен акт о переплавке части золотых и серебряных изделий Семьи Николая II, хранившихся в двух чемоданах: «Серебряные изделия весом 1 пуд, б фунтов, 71 золотник и золотые — весом 1 фунт, 21 золотник и 84 доли переплавить и стоимость зачислить в доход казны»⁵³. Вот так легко и просто! В слитках удобно хранить!

Данный факт заставляет еще больше сомневаться в правдивости утверждения Юровского, что драгоценные изделия Царской Семьи хранились на Урале, прятались ив Москву доставлялись лишь летом 1919 г., после изгнания белых. Таким образом, драгоценности, привезенные Романовыми из Тобольска в Екатеринбург открыто, и те, которые были запрятаны в одежде, были изъяты, отчасти расхищены, но большей частью тогда же увезены Юровским и Никулиным в Пермь и в Москву. Оставлена в Перми, на Урале при отступлении оттуда красных могла быть лишь самая небольшая их часть, скажем те, которые, как только что говорилось, были переплавлены и, возможно, потом все же переправлялись в Москву (или содержались в Перми, а по ее эвакуации — в Вятке, расходовались на месте). Вспомним еще, что часть драгоценностей, не собранных, рассыпавшихся при раздевании трупов у шахты, оказалась в кострищах, была втоптана в глину; несколько предметов, топазовые бусы, фрагменты золотых украшений и т.п. были найдены в результате раскопок группы А. Н. Авдонина в 1998-2000 гг. Екатеринбургская часть сокровищ Семьи Романовых на поверку была очень велика. Но все же наиболее объемной и ценной была та, что оставалась в тайниках Тобольска и его района.

2. О судьбе тобольских сокровищ Царской Семьи

Из немалого количества ценностей, привезенных Семьей Николая II в 1917 г. в Тобольск, основная часть осталась там и после перемещении Семьи в Екатеринбург. И речь идет не о доставленных в Тобольск, в бывший губернаторский дом, старинной мебели, коврах, картинах, сервизах, иных столовых предметах, а о драгоценностях. О тобольских царских сокровищах существует большая литература, хотя многое и до сих пор остается не проясненным. Автор не намерен говорить обо всем этом подробно, ибо тема очень широкая, специальная, а лишь кратко представить, каким образом большевистские власти, чекисты выходили на тобольские сокровища.

После установления в стране власти большевиков сначала в центре, а затем и на периферии, с марта-апреля 1918 г., Семье Романовых, заключенной в Тобольске, становилось все более ясно, что их шансы на освобождение и спасение резко уменьшились, предстоит перевод в другое место, предполагалось — в Москву. Вырисовывалась и реальная угроза нападения на губернаторский дом, убийства членов Семьи и разграбления ее имущества. С помощью ближайших помощников, посредников, прежде всего Е. С. Кобылинского, оберегавшего Семью, сблизившегося с нею, имевшего возможность беспрепятственного выноса имущества, драгоценности стали интенсивно укрывать в целом ряде надежных мест посредством привлеченных к этому нескольких местных жителей, монахинь Ивановского (Иоанно-Введенского) женского монастыря⁵⁴. Тайна хранения оберегалась строжайшим образом. Причастных к ней лиц понуждала к этому не только христианская, человеческая совесть, но и вера в то, что большевизм, пора разграбления государственных и личных богатств — явление преходящее и сменится властью закона. Некоторые надеялись и на возрождение монархии, возвращение к власти Романовых. Таким образом, в Тобольске и его районе весной 1918 г. оказались спрятанными значительные ценности. Можно предположить, что из советских руководителей кто-то мог лишь догадываться об их существовании. Многие после расстрела Царской Семьи в Екатеринбурге, изъятия имевшихся при ней ценностей, в том числе обнаруженных на убитых женщинах, сочли, что это все, ничего иного нет. К тому же Тобольск более года находился под властью белых. Но еще при них, а затем при большевиках стали просачиваться слухи о тобольских царских кладах. Проникнуть в их тайну удалось не сразу. К началу 1920-х гг. спецорганы смогли получить сведения о некоторых спрятанных ценностях и найти их. Уральские, в том числе тобольские, чекисты в основном через аресты и допросы монахинь Ивановского монастыря вышли на хранившиеся в монастыре некоторые предметы. Бывший местный чекистский деятель С. В. Малецкий, работавший позднее в Москве, в декабре 1931 г. писал на Урал одному из своих коллег, Юринсу: «В 1922-24 г. в бытность мою в Тобольске велась разработка бывшего Ивановского монастыря (он от Тобольска, кажется, 7-8 км), было обнаружено много спрятанного (замурованного в могилах, в колокольнях, в стенах монастыря) имущества, среди которого было много имущества, принадлежащего царской семье (белье, посуда, переписка Распутина и т.п.). Все это было обнаружено с помощью монашек, среди которых был антагонизм, что помогало ГПУ. Причем было установлено, что есть спрятанное ожерелье царицы, его прятала бывшая игуменья Дружинина, она умерла при аресте, и еще знала одна схимница, очень старая, больше никто. Все это было проверено...»⁵⁵ Фразой «умер при аресте» обычно прикрывалась смерть в результате допросов «с пристрастием», т.е. с применением пыток. Игуменья погибла, но никаких сведений так и не дала. А именно она была главной хранительницей ценностей, основные данные о них были сосредоточены у нее в руках.

С конца 1920-х годов из центра на Урал, в Тобольск, начали поступать указания местным работникам разыскивать людей из бывшего окружения Романовых и связанных с ними горожан-тобольцев. Часть из них продолжала жить в Тобольске, иные (из не уехавших за границу) скрывались по всей стране. Источниками информации являлись также допрошенные, подвергнутые пыткам священнослужители и особенно те, кто окружал Царскую Семью в период ее пребывания в этом городе. В дальнейшем, к началу 1930-х годов, как видно из документов, спецорганам удалось склонить кого-то из арестованных к сотрудничеству. Об этом, в частности, свидетельствует факт вызова из Китая полковника Е. С. Кобылинского и его жены К. М. Битнер (Кобылинской) письмом этого «сотрудника». Кобылинский вскоре после ареста погиб.

Аресты, допросы, пытки продолжались: была вновь арестована выпущенная после гибели мужа К. М. Кобылинская, а также особо доверенные лица Царской Четы: А. П. Кирпичников, супруги К. И. и А. В. Печекос, бывший предприниматель В. М. Корнилов и другие. В 1930 г. заключили под стражу и семью священника Благовещенской церкви А. П. Васильева (к тому времени уже умершего), служившего для Царской Семьи в Тобольске.

Таким образом, данные о местах хранения части ценностей спецорганами были получены⁵⁶. Представление обо всем этом во многом дает «Спецзаписка» руководящих работников спецорганов Урала Решетова и Самойлова, составленная в конце 1933 г. и направленная заместителю председателя ОГПУ Г. Г. Ягоде. Сравнительно небольшой по объему документ концентрирует основные результаты поиска. Приведу его полностью: «В результате длительного розыска 20-го ноября с. г. в городе Тобольске изъяты ценности царской семьи. Эти ценности, во время пребывания царской семьи в г. Тобольске были переданы на хранение камердинером царской семьи Чемодуровым игуменье тобольского Ивановского монастыря Дружининой. Последняя незадолго до смерти передала их своей помощнице — благочинной Марфе Ужинцевой, которая прятала эти ценности в монастыре в колодце, на монастырском кладбище, в могилках и ряде других мест. В 1924-25 году Ужинцева собиралась бросить ценности в реку Иртыш, но была отговорена от этого б[ывшим] тобольским рыбопромышленником Корниловым В. М., которому и сдала ценности на временное хранение.

15 октября с. г. Ужинцева призналась в хранении ею ценностей царской семьи и указала место их хранения. В указанном первоначально Ужинцевой месте ценностей не оказалось. Тогда был доставлен в Тобольск Корнилов В. М. Он указал действительное место хранения ценностей. По указанию Корнилова ценности были изъяты (ценности в двух стеклянных банках, вставленных в деревянные кадушки, были зарыты в подполье, в квартире Корнилова).

Среди изъятых ценностей имеются: 1) брошь бриллиантовая в 100 карат, 2) три шпильки головные с бриллиантами в 44 и 36 карат, 3) полумесяц с бриллиантами до 70 карат (по некоторым сведениям, этот полумесяц был подарен царю турецким султаном), 4) диадемы царских дочерей и царицы и друг[ие].

Всего изъято ценностей по предварительной оценке наших экспертов на сумму в три миллиона двести семьдесят тысяч шестьсот девяносто три золотых рубля (3.270.693 руб.)»⁵⁷. Из составленного списка всех изъятых у Корниловых драгоценностей, самых разнообразных, видно, что их насчитывалось более двухсот (201)⁵⁸. По некоторым данным, в доме Корниловых в дальнейшем были найдены и другие ценные вещи. Драгоценные изделия передавались семьям Печекосов и Васильевых, члены которых переезжали в разные города, в частности в Омск. Часть их была спрятана в старообрядческом ските Святого Дмитрия в 200 верстах от Тобольска. Допросы позволили удостовериться в этом, но ценности были спрятаны настолько тщательно (возможно, вплоть до погружения в воды Иртыша), что так и не были найдены. Ценные предметы передавались для хранения и другим лицам, включая одного из организаторов их сокрытия полковника Е. С. Кобылинского. Все или почти все люди, арестовывавшиеся по делу о сокровищах Царской семьи в Тобольске, погибли⁵⁹. Специфической чертой «тобольских» ценностей, в отличие от обнаруженных на телах убитых членов Царской Семьи и в подушке А. С. Демидовой, было то, что они состояли из цельных ювелирных изделий. Екатеринбургские же, исключая хранившиеся в шкатулке браслеты, кольца, часы, представляли собой алмазы и другие драгоценные камни. И, возможно, они по количеству и стоимости не шли ни в какое сравнение с ценными предметами, найденными и исчезнувшими или до сих пор покоящимися в не установленных тайниках на Тобольщине.

Поиски романовских сокровищ, увезенных Семьей Николая II в место ссылки, официально были прекращены накануне Великой Отечественной войны — 8 февраля 1941 г., когда дело о них было сдано в архив⁶⁰. Но спецорганы и потом эпизодически к ним возвращались⁶¹.

Обнаружение драгоценных изделий, за исключением похищенных самими чекистами (а этим они стали заниматься уже с июльских дней в доме Ипатьева), отражалось в актах. Найденное переправлялось в Москву и там сдавалось в спецорганы. Первые партии, как было показано, Я. X. Юровским были сданы в Алмазный фонд, заведование которым вскоре было именно ему и поручено. В докладе В. И. Ленину он живописал, как все беззастенчиво разворовывалось. Принимались драгоценности из Тобольска, видимо, не только Алмазным фондом. Где ныне все эти сокровища, ювелирные изделия, широко известные в свое время при Императорском дворе и в России, многие из которых просто бесценны, — неизвестно. Писатель, в прошлом видный работник МВД СССР, инициатор поиска останков жертв Ипатьевского дома Г. Т. Рябов утверждает, что не обнаружил никаких следов этих драгоценностей (имея в виду в основном изъятые в Екатеринбурге) в двух хранилищах, где по законам они могли бы находиться: в Гохране и Алмазном фонде (из прежнего имущества Романовых «довелось обнаружить мне карманные часы Николая II, которые были при нем»⁶²). Главным каналом исчезновения ценностей было, видимо, даже не прямое расхищение, а организованная руководством страны через посредников их распродажа на западном рынке по бросовым ценам (чаще всего они превращались уже в слитки золота, в отдельные от оправы бриллианты и прочее), чтобы добыть средства «на индустриализацию страны», так в технологическом и экономическом отношениях и оставшейся отсталой, или на «мировую пролетарскую революцию».

Таковы основные данные о сокровищах Царской Семьи, спрятанных ее доверенными лицами в Тобольске и его районе, и их судьбе. Однако эта тема еще требует серьезного изучения и дополнительного исторического исследования.