Правда истории. Гибель царской семьи

1. Последние приготовления и точное время цареубийства

В соответствии с решением большевистского партийного руководства Урала, принятым поздно вечером 14 июля на заседании, которое в дальнейшем официально стало выдаваться за заседание президиума (или даже исполкома) облсовета, ускоренно завершилась подготовка к уничтожению Царской Семьи и других лиц, содержащихся вместе с нею в доме Ипатьева. В самом ДОНе этой подготовкой была занята чекистская команда внутренней охраны во главе с комендантом и его помощником. В дом с инспекцией и для отдачи распоряжений приходили руководители области Ш. И. Голощекин и А. Г. Белобородов, а по некоторым свидетельствам — также Г. И. Сафаров и П. Л. Войков¹. Приходил туда и уполномоченный Москвы А. Е. Лисицын². Несмотря на строгую засекреченность подготовки и действий внутренней охраны, приближение развязки почувствовала и внешняя охрана, только вечером 16-го, около 10 часов, предупрежденная о том, что ночью в доме будут выстрелы, чтобы это не вызывало тревоги. Возможно, утечка информации шла и от ее начальника П. С. Медведева, намеченного в палачи и вовлеченного в подготовку к убийству. Подготовка завершилась, вероятно, уже 16-го, ранее крайнего намеченного срока «не позднее 18 июля». Утром этого дня, а по некоторым данным днем или даже вечером (вполне возможно, дважды), в ДОН приходили Голощекин и Белобородов. Я. X. Юровскому было отдано распоряжение о казни предстоящей ночью, оговорено, что будет дано и дополнительное указание в виде пароля и т.д., то есть ожидался последний сигнал — приказ.

Обратимся к изложению всех обстоятельств этого Юровским в трех известных нам документах, частично уже цитировавшихся, рассмотрим их в сопоставлении, тем более что в них содержатся противоречия. В его «Записке» М. Н. Покровскому от 1920 г. читаем: «16.7 была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Р-ых (Романовых)... 16-го в шесть часов вечера Филипп Г-н (Голощекин) предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов должна была приехать машина для отвоза трупов... Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только в 1/2 второго... Разбудили Боткина, а он всех остальных»³. В его воспоминаниях от 1922 г. сказано: «16 июля 1918 года часа в два днем ко мне в дом приехал товарищ Филипп и передал постановление Исполнительного комитета о том, чтобы казнить Николая... Ночью приедет товарищ, который скажет пароль «трубочист» и которому нужно отдать трупы, которые он похоронит и ликвидирует дело... В половине второго постучали. Это приехал «трубочист». Я пошел в помещение, разбудил доктора Боткина и сказал ему, что необходимо всем спешно одеться, так как в городе неспокойно и я вынужден их перевести в более безопасное место»⁴. В докладе 1934 г. сказано: «15-го июля утром приехал Филипп и сказал, что завтра надо дело ликвидировать... было сказано, что Николая мы казним и официально объявим, а что касается семьи, тут, может быть, будет объявлено, но как, когда и каким порядком, об этом пока никто не знает. Значит все требовало сугубой осторожности, возможно меньше людей, причем абсолютно надежных.

15-го же я приступил к подготовке, 16-го утром я отправил под предлогом свидания с приехавшим в Свердловск дядей мальчика-поваренка Седнева...

Только в половине второго явился грузовик, время лишнего ожидания не могло уже не содействовать некоторой тревожности, ожидания вообще, а главное, ночи-то короткие. Только по прибытии или после телефонных звонков, что выехали, я пошел будить арестованных»⁵.

В последнем случае описание момента и обстоятельств подготовки убийства Юровским дано несколько подробнее, чем в предыдущих. Представляется, что оно более достоверно и с фактической точки зрения в том смысле, что Голощекин непременно должен был встретиться с ним утром 15 июля, после того как накануне поздно вечером на заседании группы руководителей было принято решение, ибо, по заявлению Юровского, он на заседании не присутствовал. Голощекину надо было готовить все незамедлительно. Очевидно, он (с Белобородовым) приходил в ДОН и 16-го, как говорится в двух других документах, и именно утром, как отмечено в одном из них и как показывали охранники. Голощекин и некоторые другие руководители, как значится в ряде документов, пришли в ДОН и ночью, к моменту расстрела. Об этом будет далее рассказано обстоятельней. Заведующий гаражом исполкома облсовета П. А. Леонов на следствии показывал, что по приказу начальства к зданию ЧК его шофером Никифоровым «поздно вечером» 16 июля «был подан грузовой автомобиль», названного шофера «прогнали» и заменили другим — чекистским. Автомобиль был в полном порядке⁶. Прибытие автомобиля, в частности его «опоздание», вовсе не было связано с его неисправностью или нерасторопностью шофера (им стал опытный водитель-злоказовец С. И. Люханов). Грузовик заранее был подогнан к зданию облчека — Американской гостинице, что в двух кварталах от ДОНа. Приехать оттуда — минутное дело. Машина была нужна прежде всего к моменту совершения акта убийства: будучи заведенной, она призвана была заглушить выстрелы в доме и затем уж послужить транспортным средством для увоза трупов. Вопрос о пароле, звонках — сравнительно частный. Первоначально, вероятно, думалось, что казнь пройдет вовремя, «гладко» — по плану и кому-либо из руководителей области не придется при этом присутствовать. Порученцу (шоферу-чекисту или, скорей всего, намечавшемуся и в палачи, и в руководители захоронения трупов П. 3. Ермакову) будет назван пароль, и после его передачи Юровскому, может быть подкрепленной телефонным звонком, все следовало начать. Но произошла довольно длительная задержка последнего сигнала — приказа из высшей инстанции, из Кремля. Вот здесь-то и зарыта собака; завязка центрального узла объясняется не только задержкой какой-то машины, «волнением» Юровского (Голощекин и другие, вероятно, волновались не меньше). Множество авторов уже годы ломают копья вокруг начальных слов «Записки» Юровского о телеграмме на условном языке, да еще и из Перми. Начали высказываться мотивированные предположения и просто домыслы о приказе Р. И. Берзина или другого лица, будто бы находившегося в этом городе и имевшего распорядительные полномочия Кремля. Но сам Юровский в 1922 и 1934 гг. уже не упоминает Пермь. Он говорит о принятии решения именно в «центре». В первом случае — воспоминания 1922 г. — Юровский совершенно недвусмысленно указывает на решение вопроса, получение приказа именно оттуда, ожидание его и за недели, и за часы до совершившейся казни. В воспоминаниях сказано, что «...пока не было никакого определенного решения из центра по этому вопросу (выше речь шла о «расстреле». — И. П.)», комендант проводил лишь предварительную подготовительную работу по повышению дисциплины в охране и пр. Об этом стало известно читателю с момента публикации документа в журнале «Источник» в 1993 г. (и воспроизведения этого положения по архивохранению Д. А. Волкогоновым в монографии «Ленин», изданной в следующем году)⁷. Связывая этот источник с другими, невозможно оспаривать решающую роль Кремля в судьбе Семьи Николая II. Но и до этого у отдельных российских авторов формировалось твердое убеждение, что именно так оно и было, иначе не могло быть. При этом подчас не придавалось большого значения роли уральского руководства. Например, Г. Т. Рябов уверен, что уральские власти вообще не принимали соответствующего решения, документа, лишь получили через Пермь приказ (как сказано в «Записке» Юровского). «Подтверждением тому, — пишет Г. Т. Рябов, — служит фраза: Голощекин предписал привести приказ в исполнение. Приказ, полученный из Перми, через Пермь — как угодно, но не приказ Уралсовета, это обстоятельство является для нас решающим!»⁸. Это высказывание верно в том, что Кремль принял решение об убийстве в принципе, потом последовало (в ответ на телеграмму из Екатеринбурга от 16 июля с сообщением о готовности к казни) согласие на этот момент, который становился санкционированным сверху, и приказ действовать, убить. Но неверно, что в Екатеринбурге вообще не было каких-то существенных подвижек, не принималось решения, не отдавался приказ Юровскому от имени облсовета. Из материалов предыдущей главы явствует, что решение и документ по нему в Екатеринбурге все же могли быть приняты. Да и Юровский прямо сказал об этом в 1922 г.: «Филипп... передал постановление Исполнительного комитета о том, чтобы казнить...»⁹. Так что исходно, в принципе — все было решено в Москве и с участием руководителя Урала до его возвращения, но затем решение принято и в узком кругу и объявлено как принятое в Уралсовете, точнее продублировано и оформлено как документ.

Авторская точка зрения о несостоятельности ряда версий высказана выше. Теперь отчасти о том же, но применительно к конкретной ситуации, предшествующей цареубийству.

Задержка с подгонкой автомобиля от облчека к ДОНу, вызвавшая тревогу подготовившихся к действу чекистов, свидетельствует как раз о задержке получения санкции сверху, но не от Перми, а из Москвы. ДОН был связан телефоном и с облчека, и с другими областными организациями. Можно было туда позвонить, сходить и выяснить вопрос насчет машины: если она неисправна, задержка происходит по технической причине — чего тут сильно-то волноваться?! Юровский просто-напросто не раскрывает подлинную первопричину запоздания автомобиля, то, что конкретнее означало задержку последнего приказа-сигнала. Нельзя, конечно, полностью исключать, что Голощекин ни в тот день, ни позднее в полной мере не проинформировал Юровского о процессе взаимосвязи между Екатеринбургом и Москвой, задержке приказа оттуда. Но вряд ли. С нашей точки зрения, Юровский в «Записке» дал неправильный хронометраж события: сначала сказал о телеграмме-приказе, а потом о приходе вечером Голощекина и отдаче им приказа об исполнении. И получилось, будто все приказы — сверху и местный — уже получены, все к убийству готово, дело только в задержке автомобиля. Приказа, санкционирующего убийство, последнего приказа, как раз и не поступало до глубокой ночи. Был ли какой-то приказ-телеграмма сверху утром или днем 16 июля? Нет, его не могло быть. Такая версия никак не согласуется с другими документами, всем ходом событий. И никаких признаков существования такой телеграммы не обнаружено. Будь такой приказ, зачем бы понадобился еще один, который, как уже было показано и к чему еще раз придется вернуться, был действительно получен, но не ранее ночи.

Голощекин прибыл из Москвы 14 июля вместе с уполномоченным вождей и ВЧК, несомненно имея приказ уничтожить Семью Николая II в ближайшие дни, но с указанием, что конкретный день, момент его выполнения надлежит еще в последний раз согласовать с ними. Они должны были быть в курсе всего дела соответствующим образом, в том числе с постановкой вопросов (постфактум) на заседаниях Президиума ВЦИК, СНК, с подготовкой и передачей продуманной информации в печать. К 16 июля в Екатеринбурге, ДОНе все было готово. Именно теперь настал момент для получения последней санкции. Вечером 16 июля руководители области решили связаться с В. И. Лениным и Я. М. Свердловым по прямому проводу. Но задуманного оперативного контакта не получилось по непредвиденным обстоятельствам. Прямая связь между Екатеринбургом и Москвой, Кремлем оказалась нарушенной. О ее временном нарушении сохранилось много свидетельств. Вероятно, это произошло именно 16-го, и ближе к вечеру. Произойди это раньше — уральские лидеры, зная, что придется посылать телеграмму окольными путями, долго ждать ответа, идущего таким же образом, поспешили бы, не отложили бы все на вечер, на последний момент. Во всяком случае, только поздним вечером 16 июля, была использована прямая связь с Петроградом, главой его власти Г. Е. Зиновьевым. Ему передали завуалированный текст с просьбой передать его в Кремль. Напомню содержание документа, причем в том виде, в каком он лег на стол кремлевских вождей: «Москву, Кремл Свердлову копия Ленину из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите Москву что условленного с Филипповым суда по военным обстоятельствам не терпят отлагательства ждать не можем если ваши мнения противоположны сейчас же вне всякой очереди сообщите Голощекин Сафаров снеситес по етому поводу сами с Екатеринбургом Зиновьев». По получении телеграммы в Москве ее, как уже отмечалось, положили в конверте на стол Ленину. На конверте значилось: «Москва Ленину», а ниже карандашная отметка: «Принято 16.7.1918 г. в 21 час 22 минуты. Из Петрограда Смольного. 14288»¹⁰.

Прежде всего обратим внимание на то, что телеграмма подписана Ш. И. Голощекиным и Г. И. Сафаровым. Первый — фактический руководитель и партийной организации, и всей власти на Урале вообще (куратор советских органов края), ответственный за дело Царской Семьи, ее уничтожение, действовавший от имени В. И. Ленина и Я. М. Свердлова, большевистского руководства страны. Второй — официальный руководитель Уральской партийной организации, товарищ председателя обкома, в отсутствие Е. А. Преображенского (был в отъезде) — председательствующий, лично хорошо знакомый Ленину еще по эмиграции, для него и Свердлова, как и Голощекин,— местный авторитет, заслуживающий полного доверия. Из одного лишь этого документа видно, как беспредметны бесконечные споры о том, кто был тогда главнее вообще на Урале и в решении судьбы Царской Семьи — Голощекин или Белобородов. Отсутствие под документом подписи Белобородова — официального советского руководителя, который в те дни был на месте, и наличие подписей руководителей большевистской организации подчеркивает, что решал судьбу Царской Семьи не облсовет, его исполком или президиум, а партийное большевистское руководство. Как фактически и решался вопрос 14 июля. Вернулся в Екатеринбург Голощекин — телеграмма конфиденциального характера ушла в Москву за его подписью. Она — не для огласки и публики. В ней подпись официального руководителя соввласти не обязательна. Сам текст телеграммы закамуфлирован, вероятно, в условленном Голощекиным, Свердловым и Лениным варианте, да и так понятный не только им, но даже Зиновьеву. «Суд» ни в малейшей мере не готовился, под этим словом, конечно же, подразумевается уничтожение.

«Филиппов» — Филипп (Голощекин), с которым, дескать, в бытность его у вас, там — в Москве, дело обсуждалось и решалось и который должен учинить этот «суд». Обеим сторонам понятно, что «курок на взводе», готовность полная, если нет надобности по каким-либо причинам откладывать акцию, дайте санкцию-приказ телеграммой «вне всякой очереди», тотчас — и все будет сделано.

Из документа видно, что телеграмма в Москве была получена поздно вечером 16 июля, в Петрограде, возможно, часом-двумя раньше (там надо было с ней ознакомить лично Г. Е. Зиновьева, если он не находился в это время в Смольном или непосредственно у аппарата; получить его указание, дооформить текст и т.д.). Из Екатеринбурга телеграмма и могла быть направлена около тех «шести часов вечера», о которых в одном случае говорил Юровский, как о времени предписания о полной готовности к расстрелу со стороны Голощекина и ожидании лишь последнего сигнала. Он или уже передал телеграмму в центр, или собирался это сделать сейчас же после встречи с Юровским. По московскому времени тогда было еще только около 4 часов дня. Во всяком случае, в Кремле запрос оказался в половине десятого. В Екатеринбурге шел уже двенадцатый час ночи. По плану же именно в 12 должна была начаться казнь. Ответ-сигнал из Москвы все не приходил. Было от чего волноваться и Голощекину, и Юровскому, и другим. Все были в напряженном ожидании.

Ленин и Свердлов, собравшиеся, судя по воспоминаниям А. Ф. Акимова, вместе, обменявшись мнениями, составили, вероятно, не зашифрованный, а именно условный короткий текст-сигнал с вставкой какого-то ключевого слова или фразы. С текстом этой телеграммы и был отправлен охранник Ленина А. Ф. Акимов на Главтелеграф на Мясницкую улицу, очевидно на машине, со строгим указанием Свердлова вернуть текст и даже забрать телеграфную ленту¹¹. Телеграмма пошла в Екатеринбург, как и полученная оттуда, опять окольным путем, очевидно, через Петроград и Пермь. Из Перми она и должна была поступить, только не днем, до прихода Голощекина в ДОН, а уже потом — глубокой ночью. Свои люди в Перми (члены президиума облисполкома Ф. Ф. Сыромолотов, пермский губвоенком М. Н. Лукоянов, его младший брат — председатель облчека Ф. Н. Лукоянов, только что посланный туда, или кто-либо иной), с которыми Голощекин и Сафаров, вероятно, уже созванивались и поставили в курс дела, могли по получении телеграммы в оперативных целях просто позвонить, передать текст или условную фразу телефонограммой. О таком варианте, как телефонограмма, приходится говорить не только из-за специфической записи событий Юровским в 1920 г. для М. Н. Покровского, но и потому что, во-первых, в тексте, переданном им этому историку, в отличие от оставленного у себя оттиска написано не «телеграмма», а «телефонограмма», во-вторых, среди массы найденных белыми на екатеринбургском телеграфе телеграфных лент телеграммы от Ленина и Свердлова от 16 июля не найдено (конечно, ее могли и уничтожить, но вряд ли, ибо почти равнозначные следы преступления там остались в сохранности). При любом варианте никакого исходного приказа из подчиненного губернского центра — Перми поступить для руководителей Уральской области не могло. Тем более что приведенная телеграмма уральцев Ленину и Свердлову и сведения об их ответе-приказе такую версию решительно исключают.

Есть возможность достаточно точно установить время поступления телеграммы (или телефонограммы) и присылки от облчека автомобиля, о есть время начала акции, а затем и самого момента расстрела. Слезет иметь в виду, что по только что введенному уральскому времени разница с московским, как и ныне, составляла два часа. Юровский во всех случаях определяет время прибытия автомобиля, то есть последнего приказа об убийстве, половиной второго ночи с 16 на 17 июля¹². Разбуженные узники одевались, собирались, по одной его оценке, около 30, по другой — около 40 минут, пока не вышли и не были отправлены полуподвал. Для краткого разъяснения «опасности» и перехода на первый этаж, короткой паузы перед самим расстрелом тоже потребовалось некоторое время. Самое страшное в трагедии началось примерно половине третьего ночи. Юровский определял время вывоза трупов из дома так: «Около трех часов ночи»; «около 3-х часов, или даже несколько позже»; М. А. Медведев — иначе: переход на первый этаж «около трех часов ночи»; Г. П. Никулин не зафиксировал в памяти опоздания началом преступления и все сдвинул на более раннее время (начало пробудки примерно в 12 часов)¹³. На следствии П. С. Медведев назвал примерно то же время, что и Никулин («часов в 12 ночи комендант Эровский начал будить царскую семью»). А вот А. А. Якимов утверждал иначе: «в первом часу ночи, считая по старому времени, или третьем часу по новому времени...»¹⁴. Никулин и Медведев, возможно, не ошибались, а просто имели в виду время до перевода стрелки асов вперед. Охранник Ф. П. Проскуряков показывал, что его вместе с Е. А. Столовым разбудил П. С. Медведев после завершения казни для участия в мытье полов в 3 часа ночи (вполне возможно, что они не слышали выстрелов, уснув после попойки). «Я потому Вам говорю, — отвечал он следователю на вопрос по уточнению времени, — что было это в 3 часа, что у Столова были при себе часы, и он тогда смотрел на них. Было именно 3 часа»¹⁵. Были допрошены Ф. Я. Буйвид, живший на первом этаже того же дома В. Л. Попова, на верхнем этаже которого размещалась внешняя охрана; он услышал выстрелы «после двух часов ночи». Ночной сторож на Вознесенском проспекте П. Ф. Цецегов определял время завершения акции: «В 3 часа ночи я услыхал звук автомобиля за перегородкой дома Ипатьева... затем слышал шум того же автомобиля, направлявшегося к Главному проспекту»¹⁶. Следовательно, само убийство, расстрел с достреливанием и докалыванием раненых (по оценке Юровского, «вся процедура, считая проверку (щупанье пульса и т.д.), взяла минут двадцать»)¹⁷, происходило около половины третьего ночи по местному времени. В начале четвертого, с рассветом, со вторника на среду, все было кончено и трупы из дома Ипатьева уже увезены. Итак, казнь совершилась в половине третьего, вывоз убитых жертв — в начале четвертого часа ночи 17 июля 1918 г. Была уже глубокая ночь и в Москве. Спали ли там, в кремлевских дворцах, вершители судьбы Романовых, нажавшие только что на стартовую кнопку новой, живой гильотины? Акимов, вернувшийся с телеграфа, застал Ленина бодрствующим в своем кабинете. Тот с ухмылкой устроил ему показную головомойку за угрозу телеграфисту револьвером при отнятии у него текста телеграммы и ленты. Возвращены они на телеграф, конечно же, не были. Их или уничтожили, или погребли в архивных тайниках, не увидевших свет и поныне. Для Акимова же дело было оставлено без последствий. А могло бы быть все и печальней, не выполни он в точности приказа вождей о доставке этих документов-улик в Кремль, не отними их у телеграфиста под угрозой оружия. Была уже ночь, наверное, около 12 часов. Лег ли Ленин спать, и скоро ли, и с какими мыслями? Неизвестно. Выстрелы, заглушавшиеся и в Екатеринбурге, вряд ли отдались в его сердце. На другой день он и Свердлов вели прежнюю бурную государственно-революционную деятельность. Среди прочих вопросов продолжали тайно заниматься и делом Царской Семьи, уже мертвой.

2. Палачи и их руководители

Вопрос о непосредственных убийцах, прямых участниках расстрела Царской Семьи и других узников дома Ипатьева всегда был и остается в центре внимания исследователей и публицистов. Он стоит в ряду с вопросом о том, кто, где и когда принял об этом решение. Выше уже рассмотрен вопрос о нескольких командах, которые сконцентрировались в Екатеринбурге, находились при облчека и потенциально рассматривались как ресурс в предрешенном деле цареубийства. Это — чекистская команда внутренней охраны; это — команда из семи австро-венгров, значащаяся как сформированная в 1-м Камышловском стрелковом полку (она могла быть, что скорей всего, вызвана из Перми из охраны поезда Ф. Ф. Сыромолотова, а до того — из интернационального отряда, включенного в состав данного полка, или прибыть из Москвы с А. Е. Лисицыным, или быть совершенно особой, действительно только что доставленной с фронта); это — команда ВЧК Лисицына при условии, что отпадет маловероятная версия ее идентичности с теми семью австро-венграми, что значатся в документе (допустимо, что с Уралом маскировочно связали формирование команды ВЧК). Получается, что инициаторы убийства располагали к 16 июля 1918 г. тремя, а возможно и четырьмя, командами, каждая из которых могла быть использована целиком или частично для его совершения. Это не считая возможности дополнительного привлечения людей из внешней охраны и из облчека.

Речь, скорей всего, должна идти все же о трех командах: а) внутренней охране; б) команде из семи австро-венгерских военнопленных; в) команде ВЧК Лисицына. Последняя, как и ее руководитель, уполномоченный Москвы Лисицын, чрезвычайно засекреченная, думается, могла использоваться для убийства лишь в крайнем случае, при отказе первых двух выполнять приказ.

К этому следует добавить, что в качестве непосредственных руководителей охраны, в том числе внутренней, заведомо нацеленной на уничтожение узников, прямое участие должны были принять скорее всего Я. X. Юровский и Г. П. Никулин — комендант ДОНа и его помощник, он же начальник внутренней охраны, — как потом и произошло. В последние дни руководители области решили включить в состав непосредственных участников расстрела еще группу видных чекистов и проверенных в деле карателей: упомянутого М. А. Медведева (Кудрина), а также военного комиссара ВИЗа П. 3. Ермакова, его помощника С. П. Ваганова, уже выполнявших функции палачей при подавлении антибольшевистских выступлений, и начальника внешней охраны П. С. Медведева, отнесенного также к ним в ранее цитировавшемся документе И. П. Мейера. Последние трое, официально не входившие в областную коллегию или службу ЧК, фактически находились в ее распоряжении, ибо руководителем военных и чекистских формирований, общим шефом был Ш. И. Голощекин. На низовом — поселковом уровне (ВИЗ, Сысерть) они могли значиться за ЧК и в действительности, как ее агенты, без огласки¹⁸. Во всяком случае, все трое выполняли роль военных работников, несших охранную, карательную службу, связанную с деятельностью ЧК. Назначение Юровского ответственным за уничтожение узников дома Ипатьева, выполнение им обязанностей коменданта, а по убытии Ф. Н. Лукоянова в Пермь — председателя облчека предопределяло его непосредственное участие в предстоящем кровопролитии. Остается не выясненным вопрос о подлинных причинах, отправки официального председателя облчека Лукоянова в Пермь перед самым расстрелом, после чего Юровский под документами подписывается как ее председатель (а не «исполняющий обязанности» или как-то в этом роде). Может быть, в последний момент возникли сомнения, что Лукоянов безупречно выполнит роль главного палача, и потому он был откомандирован под предлогом эвакуации документов и заменен Юровским, не вызывавшим сомнений на этот счет? Вообще говоря, Юровскому, как это часто бывает при казнях, можно было самому не стрелять, лишь отдать команду. Но, во-первых, при возложении обязанностей ответственного за проведение казни ему могло быть устно приказано участвовать в ней непосредственно (показать личный пример), во-вторых, он морально был готов к этому, еще в юности убив человека (отбывал тюремное заключение «за нечаянное убийство»), возможно в бытность большевиком-террористом, а затем и продолжил этот счет. Как увидим далее, включенная в последний момент коллегией облчека группа (Юровский, Никулин, Медведев (Кудрин), Ермаков, Ваганов и П. С. Медведев, всего 6 человек) выполнила возложенную на нее задачу, составив ядро команды палачей. Нет сомнений, что при исследовании ее персонального состава с привлечением любых документальных источников необходимо исходить из этого факта. При такой важной посылке, диктуемой, как будет доказано, фактами неопровержимыми, речь уже может идти лишь о доисследовании вопроса, дополнениях и уточнениях, о частичном привлечении членов двух или трех вышеназванных команд к участию в расстреле. Центр тяжести в решении вопроса о составе убийц перемещается с команды внутренней охраны (тем более латышей или венгров) на специальную группу от ЧК, состоящую почти целиком из русских (при одном еврее). Решение вопроса вообще упрощается. Он легче, разрешимей, чем считалось раньше.

Однако помимо данных об этой группе чекистов, карателей, персонально назначенных облчека в состав палачей, вопрос хотя бы об одной, а то и двух или даже трех командах, их участии в расстреле не снимается. Одна из них — внутренняя охрана — частью сил определенно участвовала в расстреле. Представители же другой или других, возможно, участвовали, хотя с нашей точки зрения — вряд ли. Но прежде чем продолжить речь о них, следует выяснить еще один вопрос. В последнее время в литературе зашла речь еще об одной команде. Отклоняясь от основной, реальной, концептуальной линии, подтверждающейся документами, рассмотрим и эту, с ними решительно не согласующуюся и расходящуюся. Вопрос об иной, еще одной команде, которая будто бы и расстреляла Царскую Семью, возник в последнее время, и опять же в связи с именем Я. М. Свикке, его бумагами, которые после просмотра частично опубликовала журналистка С. Н. Ильичева.

Как уже отмечалось, Свикке приписывал главную роль в решении судьбы Семьи Николая II, в ее казни Р. И. Берзину и себе, якобы поддерживавшему особую связь, минуя Я. М. Свердлова и Ш. И. Голощекина, действуя вопреки им, прямо с В. И. Лениным и выполнявшему его распоряжения. Надеемся, читатель понял, познакомившись с приведенными в предыдущих главах документальными источниками, что это вымысел. Речь может идти об участии в убийстве лишь одного человека из «свикковцев». К сожалению, версия Свикке совершенно всерьез подхвачена рядом нынешних авторов. Как было показано, Берзин в то время оказался вообще не у дел, был смещен с командования и уехал из Екатеринбурга в центр. Свикке же оставался в Екатеринбурге, затем эвакуировался в Пермь. Он не входил уже в число сотрудников Берзина, в члены Сибирской инспекции, в то время ликвидированной. И он уже давно не имел отношения к делу Царской Семьи. Свикке, как видно из документов, был назначен комиссаром типографии газеты «Вперед» — органа латышской группы коммунистов¹⁹. Роль его стала вообще малозначительной и сводилась к работе среди латышского, скажем так, землячества.

В конце жизни Свикке оставил такую запись в бумагах:

«Список товарищей, работавших под моим руководством в Свердловске:

1. Цельмо Ян Мартынович — командир отряда внутренней охраны.

2. Каяко Янис — взводный.

3. Сникер Ян Мартынович.

4. Круминьш Николай Петрович.

5. Круминьш Карл Бертович.

6. Озолиньш Эдуард — заместитель Цельмса.

7. Сирупо Эдуард Францевич.

8. Юровский Яков Михайлович — комендант дома Ипатьева.

9. Никулин Гоигорий Петрович — заместитель Юровского.

10. Цинит Петр Петрович — секретарь комиссара Свикке.

11. Пратниэк Карл.

12. Кованое Михаил Михайлович — бывший шифровальщик и казначей.

13. Рубенис Эдвин Альфредович»²⁰.

Свою должность и время работы с перечисленными людьми он не указывает. Но мы знаем, что включенные им в приведенный список Юровский и Никулин были назначены и приступили к работе в ДОНе 4 июля. Как можно понять, Свикке пытался причислить себя к какому-то высокому посту, будто бы подминающему облчека, Юровского, накануне казни Романовых. Учитывая это, заявления Свикке о связи с Лениным, о получении именно им, а не Голощекиным телеграммы о расстреле, журналистка С. Н. Ильичева, не изучив ситуацию в Екатеринбурге и документы, не подвергнув критическому анализу новый источник, написала, что он возглавлял все дело убийства. В свою очередь, некоторые авторы стали использовать эту публикацию как серьезный источник. И если не разобраться в заявлениях Свикке, то и многие другие историки и публицисты, чего доброго, подхватят эту версию, тем более что она выглядит свежей, заманчивой, вроде бы предметной — с целым рядом конкретных имен, будто бы всем составом «отряда внутренней охраны» ДОНа, да еще из натуральных латышей. М. Хейфец пишет «Фамилии пяти нерусских "латышей", которых по традиции мы считали австро-венгерскими военнопленными, возможно, являлись латышами из списка Свикке», но указывает, что обнаружена фамилия «Верхаша» «на стене Ипатьевского дома... сегодняшнее предположение о латышских фамилиях "латышей" все еще требует тщательной проверки»²¹. Осторожность использования автором источника — во благо ему. А. Г. Латышев воспринимает уже не часть (пять, как у Хейфеца) из перечисленных Свикке лиц, а всех вообще. «Он, — пишет Латышев, — кстати приводит фамилии восьми латышских стрелков, которые составляли внутреннюю охрану в Ипатьевском доме. Судя по его воспоминаниям, в расстреле царской семьи участвовали также латыши, а не венгры и австрийцы, которых якобы называли "латышами"»²². Почему данный автор имеет в виду 8 стрелков, тогда как у Свикке названы лишь 7, как будто бы входивших во внутреннюю охрану, и не 10 — всех перечисленных — неясно. И почему предыдущий автор — М. Хейфец говорит только о 5 из них, а не о 7 или всех 10, тем более неясно. Данные в целом и приведенные Свикке имена, якобы принадлежащие составу внутренней охраны при комендантстве Юровского и участникам расстрела, ни в одной, даже малой детали не стыкуются с теми документальными данными, которые имеются в распоряжении исследователя. Да, Я. М. Свикке имел непосредственное отношение к делу Царской Семьи. Он вместе с П. Д. Хохряковым, командуя отрядом ВЧК, перевозил из Тобольска в Екатеринбург вторую группу Царской Семьи и обслуживающего ее персонала. Он участвовал в размещении их в местах заключения Екатеринбурга. Могли ли участвовать люди из чекистского отряда Свикке потом в охране ДОНа? Могли, но здесь есть сомнения. Могли, но лишь кратковременно, в конце мая, до начала июня. К моменту прибытия в ДОН из Тобольска детей Николая II и нескольких новых слуг, к 23 мая, охрана стала уже постоянной, сформированной из рабочих завода Ятеса и сысертских рабочих. К началу июня поступило пополнение из Сысерти. С 4 июля обе команды составляли внешнюю охрану, их состав в общем стабилен и персонально известен. Поэтому участие латышей из отряда Свикке в охране могло иметь место лишь с 23 мая по начало июня. Как уже указывалось, в дневнике Николая II присутствие латышей натуральных, в том числе караульного начальника — рижанина, офицеров относится ко времени с 8 до 23 мая. Далее о них речи уже не идет²³. Конечно же, это были латышские стрелки не из отряда Свикке, а из находившихся на Урале ранее. Зафиксированная в книге записей дежурств одна фамилия, возможно того самого бывшего офицера, родом из Риги, — Гларнера как караульного начальника²⁴ в списках отряда Свикке не значится. Речь идет явно не о «его латышах». В книге записей не значится ни одной фамилии из списка Свикке, в том числе обозначенного им в качестве «командира отряда внутренней охраны» Я. М. Цельмо. Но зато он и почти все латыши из списка Свикке числятся в команде по охране типографии и редакции латышской газеты «Вперед», при комиссаре Я. М. Свикке размещавшихся в поезде № 11 близ Перми, у Кашинского переезда. Начальником команды был действительно Я. М. Цельмо (в документе — «Цельм»).

В составе команды в выявленных нами документах караульных также значатся Круминьш (записан как «Крумин Карл Бертулев»), а также Я. Ю. Робежник, Ф. Г. Индриксон, отсутствующие в списке Свикке. Названные в нем в качестве бойца Э. Ф. Сирупо (назван — «Сирул»), секретаря — П. П. Цинит, без должности — К. Пратниек (назван — «Пратник Карл Эдуардович») были соответственно — корректором, бухгалтером и членом редколлегии газеты «Вперед». Имен стрелков-охранников Я. Каяко, Н. П. Круминьша, Э. Озолиньша, работника Э. А. Рубениса выяснить не удалось²⁵. Характерно, что ни одного из этих имен не числится в отряде ВЧК, с которым Свикке выполнял задание по перевозке Царской Семьи. Из сказанного можно заключить, что команда Я. М. Цельмо (Цельма, Цельмса), подчиненная летом 1918 г. Я. М. Свикке, в целом отношения к внутренней охране ДОНа и расстрелу Царской Семьи не имела. (Есть вопрос лишь о самом Цельмсе, о чем речь далее.) Она, очевидно, была сформирована с момента образования латышской коммунистической группы в Екатеринбурге 30 июня; затем она начала издавать газету «Вперед». Бросается в глаза несовпадение ряда названных Свикке имен своих подчиненных и должностей отдельных из них. Список, очевидно, составлялся много лет спустя после 1918 г. и не по документам, а по памяти, которая уже явно подводила его автора. Ни малейших данных о вхождении фактического руководителя облчека, формально зам. председателя Юровского в подчинение малозначительного лица — Свикке нет. Включение его и Никулина имен в список подчиненных Свикке — дополнительное доказательство несостоятельности источника. В большой группе воспоминаний руководителей и прямых участников казни имя Свикке в их ряду не значится. Иной оценки степень участия его команды в деле охраны и расстрела Царской Семьи не заслуживает. Всерьез рассматривать следует вопрос об участии в казни реальной команды внутренней охраны из облчека, прибывшей в дом Ипатьева 4 июля, а также вызванной А. Г. Белобородовым команды, вероятно, по охране поезда с драгоценностями, обозначенной, как команда от Камышловского полка, и команды ВЧК, прибывшей из Москвы под началом А. Е. Лисицына и вместе с Ш. И. Голощекиным 14 июля. Отвергая список Свикке как внутреннюю охрану и состав убийц узников Ипатьевского дома, отбросим и версию о задействованности в этом людей подлинно латышской национальности. Возьмем за отправные точки в выяснении состава палачей свидетельства несомненных убийц и прямых очевидцев злодеяния. Отметим, что эти данные в целом сводятся к участию в расстреле команды внутренней охраны (той или иной ее части), коменданта, его помощника, начальника внешней охраны и тех лиц, которые прибыли в дом Ипатьева вечером, 16 июля, то есть Медведева (Кудрина), Ермакова и Ваганова, назначенных руководством области и облчека. В связи с этим напомню, что команда внутренней охраны состояла из 10 или примерно 10 человек, половину из которых составляли русские, остальные — нерусские, «латыши», взятые и доставленные в дом Ипатьева Юровским 4 июля из батальона (дружины) обкома РКП(б) и облчека. Отметим, что команда внутренней охраны практически с первых дней, особенно с 14 июля, когда прибыл из Москвы Голощекин, готовилась к уничтожению заключенных, отрабатывала различные его варианты, ждала вероятного, а затем уже непременного приказа действовать. В. Н. Нетребин, вхождение которого в состав внутренней охраны удостоверял Юровский, в письме-воспоминании в Уральское бюро Истпарта (Комиссии по истории Октябрьской революции и ВКП(б) при ее ЦК) в 1925 г., рассказал об этом довольно подробно, как и другие охранники, в частности А. А. Стрекотин²⁶.

Обратимся к текстам «Записки» Я. X. Юровского М. Н. Покровскому от 1920 г., рукописи воспоминаний 1922 г. и доклада старым большевикам 1934 г. В первом случае он писал: «...были сделаны все приготовления, отобрано 12 человек (в т.ч. семь (исправлено на «шесть». — И. П.) латышей) с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение. 2 из латышей отказались стрелять в девиц»²⁷. Во втором документе говорится: «Вызвав внутреннюю охрану которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы "Наган". Когда я распределил роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей от участия в расстреле, как людей не способных выполнить революционный долг в самый решительный момент»²⁸. Вопрос о количестве убийц, как и отказавшихся от участия в расстреле, здесь обходится. Похоже, что речь идет об отказе «стрелять в девиц» всех «латышей», по крайней мере — нерусских охранников. В докладе 1934 г. сказано: «Я решил взять столько же людей, сколько было расстреливаемых... в последний момент двое из латышей отказались — не выдержали характера... Подготовил 12 наганов, распределил кто кого будет расстреливать»²⁹. Следует сразу же сказать, что Юровский запамятовал, что заключенных к моменту убийства было уже не 12, а 11. Он сам отправил мальчика-поваренка Л. Седнева в дом Попова, в караульную команду, под предлогом, что его ждет дядя И. С. Седнев (незадолго до того уже расстрелянный). Об этом в других случаях Юровский упоминает³⁰, но затем все же не учитывает. Память изменяет Юровскому и тогда, когда он в 1920 г. персонально перечисляет казненных. Повара И. М. Харитонова он называет «Тихомировым», А. С. Демидову — не комнатной девушкой или горничной, а фрейлиной (в 1922 г. он эту ошибку исправляет). Одним словом, Юровский имел в виду подбор не 12, а 11 человек для участия в расстреле, исходя из количества жертв. И, как можно понять по смыслу, двое из них отказались от участия, осталось 9. Потом Юровский все же вновь говорит о распределении 12 наганов (то есть фактически 11), но не упоминает о привлечении к участию в убийстве каких-либо двух новых людей.

Сходные данные о количестве убийц приводит другой палач — П. С. Медведев, причем вскоре после событий, будучи в плену у белых, еще в начале 1919 г., он говорил, что по приказу Юровского забрал у внешней охраны и передал ему 12 револьверов³¹, но один револьвер тот ему вернул. «Таким образом, — констатировал Медведев, — в комнате внизу собралось всего 22 человека: 11 подлежащих расстрелу и 11 человек с оружием»³². Следовательно, выясняется, что в количественном подборе команды убийц Юровский, по крайней мере вначале, исходил из принципа: на одну жертву один палач. Между показаниями Юровского и Медведева есть все же разница: по свидетельству первого, могло оказаться не 11, а 9 участников расстрела, а по свидетельству второго — все 11.

Обратимся к воспоминаниям третьего участника расстрела — М. А. Медведева (Кудрина). Он рассказывал: «...нас всего четверо (он имеет в виду назначенных облчека — себя самого, Ермакова, Никулина, П. Медведева, забывая посчитать самого Юровского и не упоминая Ваганова. — И. П.) а Романовых с лейб-медиком, поваром, лакеем и горничной — 11 человек!.. затем раздали наганы латышам внутренней охраны... Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату В отряде осталось семь человек латышей»³³. Эти воспоминания Медведева (Кудрина) относятся к 1963 г., и многое он описывает явно с учетом всего известного в то время по документам, тем же показаниям однофамильца. В частности, он подгоняет число карателей под 11, однако неточно подсчитав тех, кто не состоял во внутренней охране, и считая, что в ней было 10 человек («трое... отказались... осталось семь...»). В общем же он, как Юровский и П. Медведев, подводит число участников расстрела под 11. Но мы встречаем у него данные о том, что доставленные П. Медведевым наганы раздавались не всем палачам, что у некоторых оружие уже имелось, а кое-кто брал и по два, по крайней мере один из них. Медведев (Кудрин) далее говорил: «Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета: на поясе в кобуре американский "кольт", а за поясом бельгийский "браунинг"... Оставшийся револьвер берет сначала Юровский (у него в кобуре десятизарядный "маузер"), но затем отдает его Ермакову, и тот затыкает себе за пояс третий наган»³⁴. Этот отрывок воспоминаний М. А. Медведева в большей мере, чем другие, свидетельствует о том, что количество наганов вовсе не совпадало с числом убийц, тем более что не один Медведев (Кудрин) уже имел при себе оружие до прихода в дом Ипатьева. Все другие, видимо, тоже. Уже приведенные сведения, изложенные Медведевым (Кудриным), расходятся с другими, в частности с заявлением Юровского в Музей революции при сдаче туда на хранение своего оружия в 1927 г. Тогда Юровский писал, что имел два револьвера — кольт и маузер и из обоих стрелял в жертв³⁵. Ермаков в воспоминаниях писал: «...у меня был маузер, им можно верно работать, остальные были наганы»³⁶. В разрешении вопроса о количестве людей, включенных в команду палачей по крайней мере вначале, следует исходить из числа жертв, а не количества револьверов.

Из совокупности данных, приведенных пятеркой непосредственных убийц, следует, что их число никак не превышало количества жертв — 11, а возможно, было и меньше (двое или трое отказались стрелять; возможно, они не были заменены), к тому же кто-то из этих 11 или 8-9 вооруженных людей, стоявших, как отмечается в воспоминаниях, в узком створе дверей в три ряда, мог и не поучаствовать в стрельбе из-за опасения попасть в «своего» или воспользоваться ситуацией и не взять грех на душу. Следует учесть и то, что принцип «каждый должен стрелять в конкретную жертву», как это мыслилось сначала и как готовилась внутренняя охрана (в некоторых воспоминаниях, например Нетребина, говорится даже о том, что бросали жребий: кто кому достанется), оказался практически нарушенным и из-за отказа в последний момент некоторых охранников стрелять, и из-за появления новых людей, готовых стрелять в кого угодно и сколько угодно, из одного револьвера или из нескольких³⁷. Одним словом, реально включенных в команду палачей, тем более участвовавших в расстреле, могло быть и меньше 11. Обратим внимание на воспоминания еще одного участника расстрела, который главным образом и руководил командой внутренней охраны, непосредственной подготовкой ее к казни, — Г. П. Никулина. Он определенно возразил своим товарищам по расстрелу, считавшим, что их было столько же, сколько жертв (как и одному из них — Ермакову, заявлявшему, что он чуть ли не один всех или почти всех расстрелял): «На самом же деле нас было исполнителей в человек...»³⁸. Это число совпадает с тем, которое получается за вычетом из одиннадцати двух или трех чекистов, отказавшихся стрелять, которых и отстранили. Подчеркнем, что это произошло в самый последний момент и что о замене их новыми лицами никто из участников не говорил и не писал. Получается действительно лишь 8 (или 9) палачей.

Данные материалы, исходящие от самих участников расстрела, в том числе его руководителей, являются наиболее ценными и достоверными первоисточниками. Они помогают выяснить не только количественный, но и персональный состав убийц, по поводу которого приводится великое множество версий, черпаемых из всяких сомнительных или побочных источников при полном или частичном игнорировании свидетельств самих палачей.

Кто же они — непосредственные убийцы одиннадцати узников дома Ипатьева в ночь на 17 июля, во всяком случае те из них, личность которых удается установить? Вернемся к воспоминаниям и показаниям прежде всего тех же Юровского, Медведева (Кудрина), Никулина, Медведева, Ермакова, которые, исходя из логики исследовательского процесса, были названы прямыми участниками казни (далее мы дадим неопровержимые доказательства этого). Выяснение состава убийц начнем с данных, приводившихся Юровским, пусть и недостаточно конкретных. Он, как участник расстрела, неоднократно писал о себе: «Ник[олай] был убит самим ком[ендант]ом наповал»³⁹. «Я повторил и скомандовал: "Стрелять" Первым выстрелом я наповал убил Николая»⁴⁰, «из кольта мною был наповал убит Николай, остальные патроны одной имеющейся заряженной обоймы кольта, а также заряженного маузера ушли на достреливание дочерей Николая»⁴¹. «Он (Николай Романов. — И. П.) спросил: "Что?" и повернулся лицом к Алексею, я в это время в него выстрелил и убил наповал»⁴². Об участии Ермакова он написал дважды: «Ермаков пустил в ход штык...»⁴³. «Ермаков хотел окончить дело штыком». Как о присутствующих — участниках убийства Юровский пишет и об обоих Медведевых, и о Никулине⁴⁴. О прочих, даже о составе команды внутренней охраны, он пишет в основном неопределенно, безлично, говоря: «...фамилии их я, к сожалению, не помню». Просто как бойца внутренней охраны, он называет лишь В. Н. Нетребина и добавляет, во-первых, что «Еще двух товарищей мне называли из внутренней охраны, живущих в настоящее время в Москве, но видеть мне их не довелось», во-вторых — что «товарищ из внутренней охраны, — латыш» рассказал ему, что его узнала, как в прошлом участника парада, «кажется, Ольга»⁴⁵. Речь шла о чекисте А. Г. Кабанове — начальнике пулеметной команды внутренней охраны, о чем рассказывали или давали показания люди из внешней охраны, только обычно отмечая, что узнал его Николай II, у которого была феноменальная зрительная память. В связи со случившейся встречей и разговором бывших Императора и солдата-гвардейца следует еще раз обратить внимание на то, что и его, русского, так же именуют латышом, как и всю внутреннюю охрану, иногда уточняя лишь — «русский латыш». Можно заключить, что и в ранний, и в поздний периоды Юровский специально состава команды, производившей расстрел, касался мало. Не дал он конкретного ответа на этот вопрос и тогда, когда он был поставлен на совещании старых большевиков 1 февраля 1934 г. Участник совещания старый большевик В. А. Чевардин спросил: «Эти живые свидетели могут вести всякие разговоры?» Я. X. Юровский ответил: «Нет таких, которые знают. Они все были взяты, за исключением тех, что были у белых»⁴⁶. Это, как видно, относилось Юровским и к карателям, и к видевшим казнь, и, возможно, к охранникам вообще. Но и тех, и других, и третьих — не всех «взяли» (по-чекистски). В действительности же свидетели оставались. Юровский сказал также: «Из участвовавших в расстреле никого нет»⁴⁷. То ли их в Свердловске нет, то ли в сфере его тогдашнего внимания, то ли в живых нет — неясно. И это, если он имел в виду, что свидетелей нет в живых, тоже неверно. Трудно объяснить такое отношение Юровского к вопросу о личностях чекистов, участвовавших в расстреле: то ли он их действительно не помнил и полагал, что все они погибли (но он должен был знать, что упомянутый им местный убийца Ермаков точно жив, жил в Свердловске же), то ли из конспиративных соображений скрывал (в то же время о себе как участнике расстрела говорил собравшимся откровенно и с гордостью). Одним словом, воспоминания Юровского мало помогают в выяснении персонального состава команды убийц.

Какие данные мы находим у других бесспорных долго остававшихся в живых участниках расстрела? М. А. Медведев (Кудрин) в 1963 г. говорил: «Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей (у двух из них за плечами винтовки с примкнутыми штыками) (из ряда других свидетельств явствует, что по крайней мере один из этих двух «латышей с винтовками» был русским А. А. Стрекотиным, не включавшимся в состав убийц, пришедшим прямо с поста поглазеть на казнь; что оба этих «с винтовками» не стреляли. — И. П.), завершаем шествие мы с Ермаковым...

Николай II, царица и Боткин внимательно разглядывают меня с Ермаковым, как людей новых в этом доме. Юровский отзывает Павла Медведева, и оба выходят в соседнюю комнату Теперь слева от меня против царевича Алексея стоит Гриша Никулин, против меня — царь, справа от меня — Петр Ермаков... Стремительно входит Юровский... вынимая из кобуры «маузер»... я уже спускаю курок моего «браунинга» и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим вторым выстрелом раздается первый залп латышей и моих товарищей справа и слева. Юровский и Ермаков тоже стреляют в грудь Николая II почти в упор... Ермаков... палит уже из второго нагана... стреляет из третьего нагана...»⁴⁸.

Итак, стреляли: Медведев (Кудрин), Юровский, Ермаков, Никулин, другие («латыши»); из семерых «латышей» двое с винтовками, по этим воспоминаниям, — не стреляли. Посмотрим, что писал об участниках расстрела Ермаков, приписывавший себе и руководство им, и главную палаческую роль: «...прибыл [с] товарищами Медведевым и др[угим] латышом, который служил в моем отряде, в карательном отделе... Я спустился книзу совместно [с] комендантом; надо сказать, что уже заранее было распределено — кому и как стрелять... я дал выстрел в него (Николая II. — И. П.) [в] упор...»⁴⁹. Как о стрелявшем Ермаков пишет о себе, но явно как об участниках расстрела и о коменданте (Юровском), и о Медведеве (Кудрине), и о «латыше» — карателе из своего визовского отряда. Речь идет не о ком ином, как о С. П. Ваганове, включенном в состав убийц облчека. В визовском отряде, военном комиссариате латышей не было. Ермаков называет Ваганова «латышом» явно по той простой причине, что он — каратель. Он и имя Медведева подает в таком же духе («прибыл с товарищем Медведевым и другим латышом»: оба, выходит, «латыши»). Вот таким в период Октября и гражданской войны собирательно-нарицательным стал образ латышского стрелка, латышей, отличавшихся в кровавых карательных делах большевизма!

Слабый памятью, особенно в последние годы жизни, и совершенно не заботящийся о достоверности изложения исторических фактов, Ермаков 4 августа 1945 г. на допросе (или, мягче говоря, в ходе официальной беседы) начальнику Управления КГБ по Свердловской области на вопрос о непосредственных исполнителях приговора Царской Семье отвечал: «Выполняли этот акт, как ранее я уже указал, мы втроем: начальник охраны Юровский, заместитель командира латышского красного гвардейского отряда Ян и я, Ермаков». Раньше о Яне он не упоминал. Связать Яна с тем, кого он называет взятым им с собой «латышом», тем более если речь идет о Я. М. Цельмсе, величине заметной, нельзя, да он и не служил у визовского военкома. Но стоит обратить внимание на упоминание в воспоминаниях Я. X. Юровского взятого им в охрану «Иона» (Яна?) и «Цельмса». В числе убийц, правда, Юровский этого латыша не называет, а вот Ермаков, на сей раз забыв даже о видном чекисте М. А. Медведеве (Кудрине), «Яна» причисляет к таковым. Но об этом мы поведем речь далее.

Обратимся к показаниям П. С. Медведева, оказавшегося в плену у белых и в распоряжении следствия по делу убийства Царской Семьи. «Из числа охраны, — показывал Медведев, — находились внизу в той комнате, где была царская семья, семь латышей, а остальные три латыша были тоже внизу, но в особой комнате». Во время вторичного допроса он сказал: «В нижнем этаже дома Ипатьева находились латыши из «латышской коммуны», поселившиеся тут после вступления Юровского в должность коменданта; было их человек 10; никого из них я по именам и фамилиям не знаю... Дорогу указывал Юровский. Привели в угловую комнату нижнего этажа, смежную с опечатанной кладовой...

Одновременно в туже комнату вошли одиннадцать человек: Юровский, его помощник, два члена чрезвычайной комиссии и семь человек латышей»⁵⁰. Надо полагать, что под членами ЧК Медведев имел в виду своего однофамильца с Ермаковым или Вагановым, не зная, что таковых было не двое, а трое, третьего, выходит, отнеся к «латышам», то есть всем прочим, к внутренней охране. Стало быть, он имел в виду лишь шестерых из чекистов внутренней охраны. Медведев признавал, что был при казни, но утверждал, что в ней не участвовал, ибо выходил из помещения во двор, чтоб послушать, не слышны ли выстрелы, а когда вернулся, жертвы уже достреливались. Однако он явно лгал, чему имеется много доказательств. Мы видели, что он был включен в число нескольких исполнителей решением облчека и вряд ли мог не использоваться «по назначению». Медведев (Кудрин) определенно рассказывает о нем как об участнике казни. Еще более определенно об этом говорил Никулин, к воспоминаниям которого мы вернемся⁵¹. Юровский указывал на активную задействованность Медведева в подготовке убийства, но не касался вопроса, был ли он среди стрелявших. Жена Медведева — М. Д. Медведева на допросе показала: «По словам Павла... в них начали стрелять и всех до одного убили; стрелял и мой муж: он говорил, что из сысертских принимал участие в расстреле только один он...»⁵².

Ф. П. Проскуряков, состоявший во внешней охране, показывал; «Пашка сам мне рассказывал, что он выпустил пули 2-3 в Государя и в других лиц, кого они расстреливали. Показываю сущую правду. Ничего вовсе он мне не говорил, что он будто бы сам не стрелял, а выходил слушать выстрелы наружу: это он врет»⁵³. Разводящий А. А. Якимов, подробно описавший картину казни, но якобы со слов дежуривших охранников и наблюдавших за нею в окно, на деле присутствовавший лично, говорил, как о стрелявших, о Юровском, Никулине, «некоторых латышах». О Медведеве говорил, что он там, при расстреле, был и сказал ему потом, что «стреляли латыши», а о том, стрелял ли он сам — у него не спросил⁵⁴. В другом случае Якимов говорил: «Впереди шли Юровский и Никулин. За ними шли Государь, Государыня и дочери... Сзади за ними шли Медведев и латыши... Из них двое были с винтовками»⁵⁵. Ни Проскуряков, ни Якимов, ни другие охранники, наблюдавшие за казнью, ухода Медведева перед нею на улицу не отметили. Возможно, версия о его выходе, вслушивании в звуки выстрелов извне дома проникла в поздние воспоминания М. А. Медведева (Кудрина) и самого Юровского после ознакомления с протоколами допросов по книгам М. К. Дитерихса и Н. А. Соколова, на что они сами указывали. Тем не менее, говоря о сообщении Медведева, что выстрелы слышны, они не отмечали его неучастие в расстреле. Медведев (Кудрин) указывал на передачу нагана и Медведеву, который его, как и другие стрелявшие, взял («по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев»)⁵⁶. Двусмысленности тут нет. Расстрел длился порядочное время, а выскочить из роковой комнаты нижнего этажа через прихожую —дело минутное. Эта версия о выходе из комнаты для вслушивания и возвращения (конечно же, незамедлительного, чтобы сразу же сообщить о слышимости выстрелов) никоим образом, если даже так обстояло на самом деле, алиби охраннику не создает. Приведенные выше и другие факты, подробности о расстреле из показаний самого Медведева свидетельствуют о присутствии его и Якимова при казни. Своей сестре К. А. Агафоновой Якимов тогда же сказал, что «картину убийства он видел сам»⁵⁷. На следствии он обошел вопрос о том, стрелял или нет Медведев. Очной ставки им, похоже, не дали.

При выяснении вопроса о том, стрелял ли Медведев, пришлось привести показания следствию его жены, Якимова и Проскурякова, двое из которых отвечали на вопрос утвердительно, ссылаясь и на его собственные признания. Обратимся для выяснения этого же вопроса и состава стрелявших вообще к воспоминаниям упоминавшегося А. А. Стрекотина, ушедшего с винтовкой с поста, чтобы поглазеть на расправу над Царской Семьей. Он состоял во внешней охране, был сысертцем, близко знавшим Медведева не только теперь, как своего начальника, но и ранее, в том числе по участию в борьбе с атаманом А. И. Дутовым. Воспоминания Стрекотина, от начала до конца присутствовавшего при убийстве, содержат сведения не только о роли Медведева, но и о других убийцах. Он рассказывает: «По лестнице кто-то быстро спустился вниз, молча подошел ко мне и также молча подал мне револьвер. «Для чего он мне?» — спросил я Медведева.

— Скоро будет расстрел, — сказал он мне и быстро удалился. Вскоре, вниз спустился с Медведевым Окулов (мемуарист неточно воспроизводит по памяти фамилию Никулина. — И. П.), и еще кто-то не помню. Зашли в одну из комнат, и вскоре ушли обратно. Но вот вниз спустилась неизвестная для меня группа людей, человек 6-7⁵⁸ (важно отметить, что Стрекотин, стоявший на посту у пулемета в нижнем этаже самого дома, жившую там команду внутренней охраны в лицо все же знал неплохо; его слова о том, что вниз к моменту расстрела спустились 6-7 человек ему неизвестных, говорит о преобладании в составе команды палачей и руководителей людей «пришлых». — И. П.). Окулов ввел их в ту комнату, в которой он только что был перед этим... Наконец, слышу шаги людей, вниз спускалась вся семья Романовых и их приближенных. Тут же идут Юровский, Окулов, Медведев и Ермаков, последнего я знал по дутовскому фронту...

Одновременно с выстрелом Юровского раздались выстрелы группы людей, специально призванных для этого... Ермаков взял у меня винтовку со штыком и доколол всех, кто оказался живым»⁵⁹.

Здесь прямо говорится о палаческих действиях Юровского и Ермакова. Персонально о других, в том числе и о Медведеве, в этом смысле не сказано. Но в приложении к его воспоминаниям, написанным в 1934 г., — в «Списке красногвардейцев из отряда Красной гвардии, состоявших из сысертских рабочих по охране царской семьи Романовых» сказано, что П. С. Медведев — «участник расстрела Романовых»⁶⁰. Свидетель казни Стрекотин тогда же, в июле 1918 г., говорил своим товарищам о Медведеве то же самое. Охранник М. И. Летемин, оставшийся в Екатеринбурге и арестованный белыми, сообщил со слов Стрекотина, что стрелял и Медведев⁶¹.

Представляется, что, хотя на следствии Медведев не признался в убийстве, все приведенные данные, в том числе свидетельства непосредственных участников убийства, не оставляют никаких сомнений в том, что он стрелял и вообще был в числе организаторов казни.

А какие данные приводил Медведев о других личностях убийц, пытаясь при этом исключить себя из их состава? Он говорил: «...два члена чрезвычайной следственной комиссии, один из них, как я узнал впоследствии, был Ермаков... и другой»; «Юровский и его помощник»; «Вы спросили меня, не знакома ли мне фамилия «Никулин», и я теперь припомнил, что такова фамилия этого помощника»; «Наследник еще был жив — стонал; к нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в него в упор»⁶². Юровский, Никулин, Ермаков, с ним «другой» (Ваганов)... Названо четыре, один без конкретного имени, но весьма адресно. Из приведенного сообщения мы видим, что Медведев, противореча самому себе, признает, что был при расстреле в комнате.

Итак, мы выяснили вопрос о роли П. С. Медведева, участии его в убийстве. Доказательств этого факта совершенно достаточно. Личное непризнание его в этом на следствии вполне объяснимо: хотел спасти себе жизнь, а может быть, над ним тяготели другие факторы морально-психологического порядка, неизвестно. Соврал он, заявляя, что был не начальником караула, а лишь разводящим (таковым он был прежде, но очень короткое время). В этом тоже заключается явное проявление тенденции преуменьшить свою роль в деле Романовых⁶³.

Остановимся теперь на простом вопросе об участии в убийстве и С. П. Ваганова. Он был в городе человеком малоизвестным, за исключением ВИЗа, погиб в Екатеринбурге через несколько дней после событий в Ипатьевском доме. Его, похоже, запамятовал и Ермаков. Памятью последний явно не отличался и назвал виднейшего визовского карателя и своего помощника «латышом» не только из тщеславия (был и у него, дескать, настоящий латыш — гроза населения!). Дело с выяснением личности Ваганова, как участника убийства, осложнено состоянием следственных материалов и выводами на этот счет М. К. Дитерихса, получившими широкое хождение в печати. Зная, что вместе с Ермаковым в дом Ипатьева для участия в расстреле прибыл еще один визовец, которого почти никто ни из внутренней, ни из внешней охраны не знал, он в своей книге идентифицировал Ваганова с А. Е. Костоусовым⁶⁴. Хотя он обращал внимание и на личность Ваганова, однако склонился к выводу, что тот выступал лишь как активный помощник Ермакова в захоронении трупов, сокрытии этого действия от посторонних глаз. Сходную оценку роли Ваганова дал и Н. А. Соколов. Он приводил лишь показания визовцев о том, что «матрос Степан Ваганов, хулиган и бродяга добрый», как и Ермаков, «были оба близки с Голощекиным», и «Ваганов руководил охраной коптяковской дороги»⁶⁵. Причины их «близости» следователю были понятны: ВИЗ был главным поставщиком красногвардейских сил весной 1918 г., особенно для выполнения карательных функций. Ермаков в этом поселке размером в город, фактически части Екатеринбурга, был военным комиссаром, Ваганов — его помощником, а в период госпитализации Ермакова — исполняющим его обязанности. Потому военком Урала Голощекин хорошо знал их лично. Соколов все же связал имя Ваганова лишь с делом захоронения. Но, как мы видели, имя Ваганова появилось в числе других лиц, намеченных на роль палачей.

Откуда и как появилось у Дитерихса и других в ряду убийц имя не Ваганова, а Костоусова? Одним из первых арестованных и допрошенных по делу об убийстве Царской Семьи был П. В. Кухтенков — бывший заведующий коммунистическим рабочим клубом ВИЗа. Он дал показания, что «числа 18-19 июля» подслушивал отрывочные разговоры приходивших в клуб местных большевистских руководителей и активистов — С. П. Малышкина, П. 3. Ермакова, А. Е. Костоусова, В. И. Леватных, Н. С. Партина и А. И. Кривцова об убийстве и захоронении узников Ипатьевского дома. Но из рассказа Кухтенкова, запротоколированного следствием, явствует, что они расспрашивали друг друга о том, как совершилось убийство, сколько было человек убито, кто именно и т.д. Любопытство удовлетворяли, очевидно, за счет информации Ермакова да исходя из того, что большинство из них участвовали в захоронении, видели трупы. Речь и шла в основном о попытках захоронения и о перезахоронении. В показаниях Кухтенкова Костоусов определенно фигурирует лишь как один из похоронщиков. Он рассказывал: «Второй день приходится возиться; вчера хоронили, а сегодня перехоранивали...»⁶⁶. Следствие придало показаниям П. Кухтенкова особое значение, предположив, что часть из этих визовских коммунистов могла участвовать и в расстреле. Об этом следователи упорно расспрашивали бывших охранников — П. С. Медведева, А. А. Якимова и Ф. П. Проскурякова. Допросы производил агент С. И. Алексеев, и явно «с пристрастием». И один из допрашиваемых — Якимов на вопросы о Ермакове, Костоусове и других, названных Кухтенковым, стал давать сбивчивые показания. Сначала такие: «Из числа лиц, бывших при внутренней охране, принимавших участие в расстреле, был один по фамилии, как он припоминает, Ермаков. Слышал он также между этими лицами фамилию одного — Костоусова. Фамилий Леватных, Малышкина и Партина не помнит. Костоусова он видал, помнит, что ходил он в простых белых очках. Костоусов, по словам Клещева (Якимов на следствии утверждал, что при расстреле не присутствовал, пересказывает лишь сообщенное ему охранниками, в том числе и Клещевым, наблюдавшими за всем через окно. — И. П.), замывал пол в комнате расстрела»⁶⁷. Позднее, 7-11 мая, на допросе у Н. А. Соколова Якимов, видимо после напоминания о знании им одного из русских в составе внутренней охраны — Кабанова, стал соглашаться с тем, что остальные могли быть — Костоусов и другие, а потом уж вообще стал утверждать, что хорошо их помнит. Протокольная запись выглядит так: «Из числа прибывших пятеро было нерусских, а пятеро русских. Я категорически утверждаю, что пятеро из них были именно русских людей: они, эти пятеро, все были самые русские люди, говорили по-русски. Остальные же пятеро по виду были не русские. По-русски, хотя и говорили, но плохо...

Хорошо я знаю, что одному из русских фамилия была Кабанов. Это я весьма хорошо помню и положительно это удостоверяю. Что касается остальных четырех из русских, то я не могу указать, которому из них какая принадлежит фамилия. Но только я помню, положительно удостоверяю, что эти русские, кроме Кабанова, носили фамилии Ермакова, Партина и Костоусова. Указать же, который из описанных мною русских носил фамилию Ермакова, Партина и Костоусова я не могу, но только, повторяю, они носили эти фамилии. Пятому же фамилию я забыл и не могу сказать, был ли среди них человек с фамилией Леватных. Одного же из описанных мною людей, фамилия которому Кабанов, я запомнил именно по наружности. Эти же фамилии я потому запомнил, что меня, как разводящего, иногда посылали или Юровский или Никулин за кем-нибудь из них: «Позови Ермакова, позови Партина, позови Костоусова».

Всех этих прибывших из Американской гостиницы людей мы безразлично называли почему-то «латышами»⁶⁸. Якимов, видимо, уже не владел собой и в итоге дал показания, которых от него добивались. Тем более что фамилий русских чекистов-охранников, кроме как Кабанова, он явно не знал. А Кабанова знал, поскольку оказался свидетелем его рассказа Никулину о встрече с опознавшим его Николаем II и их разговоре⁶⁹. Якимов не назвал Нетребина, не назвал фамилии студента (или учащегося) — горняка. Фамилию Ермакова в часы расстрела или позднее он действительно мог слышать в связи с присутствием того в ДОНе и причислить последнего к членам внутреннего караула. Имен же визовцев Костоусова и Партина он просто и слышать не мог. Они вошли в его сознание от настойчивых вопросов, их многократной повторяемости. Все эти люди оставались на ВИЗе, в Американскую гостиницу (облчека), а затем в ДОН их не брали. Получив в итоге эти показания от Якимова, следствие к ним отнеслось все же критически. Тем не менее Дитерихс их частично воспринял, а одного из мнимых внутренних охранников — Костоусова причислил и к участникам расстрела. Поэтому, а также поскольку имена названных Якимовым людей отложились в документах, они и в прошлом, и ныне некритически воспринимаются отдельными авторами, например тем же М. Хейфецем. Он включает в свой список убийц, почему-то расширенный до тринадцати человек, и Ермакова, и Партина, и Костоусова, и даже Певатных, которого Якимов «не вспомнил», но, правда, и Ваганова⁷⁰. Партии, Леватных и Костоусов попали в этот список участников убийства из-за ошибочных действий следствия и вынужденного оговора одного из подследственных — Якимова. Речь как о расстрельщике, прибывшем вместе с Ермаковым с ВИЗа, должна идти не о Костоусове, а о Ваганове. По всем данным, в том числе воспоминаниям самого Ермакова, с ним прибыл лишь один человек. К такому выводу пришел тогда же и один из участников следствия — зав. фотолабораторией группы Н. А. Соколова журналист Р. Вильтон. Он определенно вместо Костоусова в числе убийц назвал Ваганова⁷¹. На пороге такого вывода был и Н. А. Соколов, поместивший в книге снимок Ваганова рядом со снимком Ермакова.

К сожалению, Соколов не смог сопоставить фото Ваганова с описанием человека, который прибыл в Ипатьевский дом для участия в расстреле вместе с Ермаковым. А таковое имелось. П. С. Медведев этого человека описал так: «...неизвестный мне по имени и фамилии, высокого роста, белокурый, с маленькими усиками, лет 25-26»⁷². Бывший матрос С. П. Ваганов выглядел именно так, хотя и был немного старше 26 лет. Об этом говорили его родственники автору данных строк. То же указывали и некоторые допрашивавшиеся свидетели. Спутника Ермакова те, кто видел его прежде, называли «матросом». Морскую форму, незадолго до того вернувшись с Балтики, он чаще всего и носил. Костоусов же не был моряком, одевался иначе. Летом 1919 г. следователем был допрошен солдат, в прошлом житель ВИЗа Н. Е. Божов. Он хорошо знал Ваганова и сразу же опознал его на фото: «Я вижу карточку Ваганова... Это он. Мы его убили. Про убийство Царя его тогда не спросили мы»⁷³. Опознал Ваганова и унтер-офицер В. В. Голицын (сын генерал-лейтенанта В. В. Голицына), проживавший в Екатеринбурге до прихода белых. Голицын сказал, что Ваганову лет 25-26, блондин, «по слухам — убийца»⁷⁴. Называли возраст и под 30 лет. По данным родственников, он был именно в таком возрасте, но в глазах некоторых, по-видимому, выглядел помоложе. О прибытии двух визовцев только к моменту казни писал В. Н. Нетребин, тем самым подчеркивая, что таковых в составе внутренней охраны вообще не было («застали совершенно новых лиц — двух рабочих Верхисетского завода, пришедших на помощь внутреннему караулу для исполнения казни»⁷⁵). Наконец, последний аргумент: свидетели показывали, что в машине, выехавшей с трупами от Ипатьевского дома в урочище Четырех Братьев, вместе с шофером и Ермаковым сидел именно Ваганов, а не Костоусов, что затем и в охране места захоронения они были вместе и т.д.⁷⁶. Итак — С. П. Ваганов.

Вернемся к свидетельствам непосредственных участников расстрела, а точнее Г. П. Никулина, назвавшего А. Г. Кабанова, который также не единожды упоминается в только что цитировавшихся показаниях А. А. Якимова. В своих воспоминаниях, составленных в конце 1950-х гг., и письмах Кабанов рассказывал о расстреле в доме Ипатьева и о своем участии в нем. С той поры он покинул Урал и не был связан с другими участниками расстрела. В середине 1960-х гг. Кабанов стал добиваться подтверждения своего участия в этой казни. По этому поводу через Хабаровский крайком он обратился за подтверждением в Свердловский обком КПСС, в его архив, приложив автобиографию. В свою очередь, заведующий этим архивом П. П. Грязнов 1 июня 1965 г. направил бывшему помощнику коменданта ДОНа Г. П. Никулину автобиографию Кабанова и следующий запрос:

«Уважаемый Григорий Петрович! К нам обратился Хабаровский краевой комитет КПСС с просьбой подтвердить участие в расстреле бывшего царя и в Уральской областной Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией в г. Екатеринбурге члена партии с 1918 года Кабанова Алексея Георгиевича. В своей автобиографии тов. Кабанов пишет, что он в июле 1918 г. был назначен начальником пулеметной команды внутренней охраны царя и его семьи в Екатеринбурге и принимал участие в их расстреле.

Поскольку Вы являлись работником Уральской областной ЧК и помощником коменданта Дома особого назначения и принимали непосредственное участие в расстреле бывшего царя и его семьи, просим Вас сообщить о роли и работе тов. Кабанова А. Г. в тот период времени»⁷⁷.

Никулин 11 июня 1965 г. сообщил следующее:

«На Ваш запрос о роли и участии тов. Кабанова А. Г. в расстреле бывшего царя сообщаю: тов. Кабанова А. Г. я близко узнал только по работе в Доме особого назначения, где содержалась семья бывшего царя Романова.

В начале июля 1918 года тов. Кабанов был командирован в распоряжение комендатуры дома из Уральского ЧК и назначен начальником пулеметной команды.

Тов. Кабанов А. Г. отличался спокойным уравновешенным характером, что имело большое значение при выполнении им своих обязанностей, и был надежным товарищем по охране.

В целях установления истины должен сообщить, что тов. Кабанов непосредственного участия в расстреле не принимал и не мог принимать, т.к. во время расстрела обязан был по распоряжению коменданта находиться у пулемета на чердаке дома, что им и было выполнено»⁷⁸.

Итак, Никулин подтверждения участия Кабанова в расстреле Царской Семьи не дал, мотивируя это тем, что тому было поручено дежурить у пулемета на чердаке дома, где действительно был пост. Но здесь сразу же возникает группа вопросов. А не сделал ли Никулин такой вывод в связи с тем, что Кабанов сам в воспоминаниях и автобиографии указал, что дежурил у пулемета и на время, после первых выстрелов, взбежал вверх, к пулемету, а затем вновь вернулся в комнату казни? Годом раньше Никулин без полной уверенности, но все же называл в числе стрелявших Кабанова. Приведу это важнейшее свидетельство Г. П. Никулина, относящееся к участникам расстрела в целом, а не только к А. Г. Кабанову: «На самом же деле нас было исполнителей 8 человек: Юровский, Никулин, Медведев Михаил, Медведев Павел — четыре, Ермаков Петр — пять, вот я не уверен, что Кабанов Иван (точнее, Алексей. — И. П.) — шесть. И еще двоих я не помню фамилии»⁷⁹. К этому высказыванию Никулина надлежит присовокупить приводившиеся выше показания А. А. Якимова. Он, зная Кабанова — единственного из внутренней охраны — в лицо и по фамилии, все время говорит не только о его вхождении в состав внутренней охраны, но и о его непосредственном участии в расстреле. Это существенный момент. С нашей точки зрения, воспоминания Никулина в вопросе о непосредственных участниках казни заслуживают исключительного внимания. И потому, что он дает наиболее полный перечень имен, как и количество стрелявших, что также очень важно, и потому что снимает проблему о полном совпадении числа жертв и их реальных палачей, на чем зациклены все исследователи. Что ни говорите, а именно он — Никулин — был не только помощником коменданта, но одновременно и начальником команды внутренней охраны, знал ее лучше других хотя бы потому еще, что в отличие от Юровского, что называется, «денно и нощно» проводил время (июль) в ДОНе. Увы, перед ним в беседе не был поставлен вопрос о поименном составе команды. Вероятно, помимо Кабанова он смог бы назвать еще кого-то, во всяком случае, уточнил бы общую численность команды, соотношение в ней русских и нерусских. Если бы напомнили, что в документах встречается имя спутника Ермакова — Ваганова как участника расстрела, мог бы указать и на него.

Как описал свое участие в расстреле Кабанов?

«Не говоря ни слова, Николай Романов взял своего сына на руки и прошел по лестнице. вниз. За ним пошли все остальные члены его семьи и вошли в приготовленное им внизу помещение. Николай посадил на венский стул сына и сам стал посреди комнаты, а все остальные стали справа и слева фронтом, лицом к двери. В прихожей стояли руководители области. Тут же находился Михаил Медведев, которому было разрешено сделать первый выстрел в Николая Романова. Эту миссию он выполнил успешно, с одного его выстрела из маузера Николай упал мертвым. Потом присутствующие в прихожей товарищи, в том числе и я, стали стрелять по остальным членам семьи Николая через раскрытую двухстворчатую дверь. Разрядив свой наган по приговоренным, я побежал на чердак и прилег к пулемету; чтобы выполнить данный мне тов. Юровским приказ. Но оказалось, что у дома особого назначения никого не было. Несмотря на то, что сильно шумела заведенная автомашина, хорошо были слышны выстрелы и сильный лай четырех собак Николая Романова, находившихся при нем.

Я сошел с чердака к месту казни и сказал, что в городе хорошо слышны выстрелы, вой собак и что в горном институте и в домике рядом с ним зажглись огни, что стрельбу необходимо прекратить, собак перебить. После этого стрельба была прекращена, три собаки повешены, а четвертая собака Джек молчала, поэтому ее не тронули. Оставшиеся в живых, подлежащие казни, были умертвлены холодным оружием. После этого я вернулся на чердак к пулемету и через слуховое окно наблюдал, как выносили на санитарных носилках трупы казненных и укладывали на грузовую автомашину; постланную новым белым брезентом»⁸⁰.

И еще: «Я хорошо помню: когда мы все участвующие в казни подошли к раскрытой двери помещения, то получилось три ряда стреляющих из револьверов, причем второй и третий ряды стреляли через плечи впереди стоящих. Рук, протянутых с револьверами в сторону казнимых, было так много и они были так близки друг к другу, что впереди стоящий получал ожог тыловой стороны кисти руки от выстрелов позади стоящего соседа»⁸¹.

Описание расстрела и добивания раненых, эпизод с собаками, лишь в данном случае описанный подробно, — все свидетельствует о присутствии Кабанова при расстреле. Литературы о ходе убийства в СССР еще не издавалось, да и с зарубежной Кабанов вряд ли мог познакомиться. Не было у него и возможности воспользоваться воспоминаниями Юровского, хранившимися «за семью печатями». А описал все верно, в деталях. Уход его с поста, как и участие в расстреле, могли быть и санкционированными, и самовольными (свои посты покинули и часовые, глазевшие на казнь в окно, а Стрекотин, как отмечалось, вошел даже в роковую комнату, присутствовал при казни от начала до конца). Кабанов должен был иметь у пулемета и второго номера, но не отметил это в воспоминаниях или мог просто через 40-45 лет забыть об этом. Источники свидетельствуют, что в Ипатьевском доме размещался станковый пулемет системы «Максим», требующий в обслуживании не менее двух человек⁸². Кабанов к тому времени, как и его братья, был уже видным чекистом, и маловероятно, что ему не предложили роль одного из палачей или что он отказался от этого «почетного революционного» задания. Полагаем, что Кабанов писал правду и действительно был одним из убийц.

А что можно сказать о роли В. Н. Нетребина, также оставившего воспоминания о расстреле? В отличие от Кабанова, он прямо не пишет, что стрелял, как и не упоминает практически ни о ком из убийц, кроме как о Ермакове в связи с тем, что он добивал раненую Анастасию. Но общий ход освещения им подготовки и совершения казни, на наш взгляд, не оставляет сомнений, что и он был палачом. Нетребин подробно описывает подготовку к убийству и свое активное, как бы само собой разумеющееся участие в ней. Он даже подчеркивает, что от стояний в караулах он «насилу таскал ноги, но все же старался показываться бодрым с той целью, чтобы она не была принята как результат моего 17-ти летнего возраста». Одним словом, парень стыдился проявить слабость перед старшими чекистами. Далее Нетребин пишет: «Получив объяснения от тов. Юровского, что нужно подумать о том, каким образом лучше провести казнь, мы стали обсуждать этот вопрос. Не помню, кто-то из нас предложил следующее: запереть заключенных в комнату; в угловую... и бросить две бомбы. Так мы и решили. Чтобы решить — кому кидать бомбы, мы бросили жребий. Жребий выпал на двоих: старшему латышу и мне. День, когда придется выполнить казнь, нам был неизвестен. Но все же мы чувствовали, что скоро он настанет... Мы снова обсудили вопрос о методе казни и... решили расстрелять из наганов... Все начали осматривать свое оружие... Мы ждали... начали выходить, гуськом направляясь вниз. Введенные в комнату; они были предупреждены о расстреле. Б/царь вышел вперед, а остальные сплелись в кучу. Последней пала Вырубова (ошибается, имеет в виду А. С. Демидову. — И. П.), которая защищалась подушечкой, находящейся у нее в руках. Но очень долго были признаки жизни у быв. наслед., несмотря на то, что он получил много выстрелов. Младшая дочь б/царя упала на спину и притаилась убитой. Замеченная тов. Ермаковым, она была им убита выстрелом в грудь. Он, встав на обе руки, выстрелил ей в грудь. Так исполнилась историческая развязка с династией Романовых»⁸³. Никакого намека на уклонение от участия в убийстве, даже наоборот — по жребию он должен был быть одним из двух его застрельщиков! Следует подчеркнуть, что «латыши», то есть чекисты внутренней охраны, отказались стрелять (двое или трое, а может быть, и больше); вспомним, что в одном случае Юровский говорил об отказе стрелять латышей вообще; в комнату для казни они и не входили, а были помещены в другую комнату, тоже первого этажа⁸⁴. И еще важно отметить: Нетребин счел необходимым подчеркнуть, что дальше в акции уничтожения Романовых — захоронении не участвовал («В сожжении трупов я не участвовал»). Контраст, и многозначительный. В описании же подготовки убийства и самого его он последовательно показывает, что он был от начала до конца с палачами, готовил револьвер, точно так, как и другие. Главной задачей — «миссией» команды (и своей) он считал именно уничтожение Царской Семьи. И описав его совершение, заключает: «...облегчение, исполнением своей миссии, мы ждали освобождения от своих обязанностей»⁸⁵. Представляется, что и этот малолетний охранник-чекист в расстреле участвовал. Добавим под вопросом и Я. М. Цельмса (Цельмо). Так что имена трех палачей из внутренней охраны нам известны. Трех из 10 или примерно 10 человек. Если считать и Никулина, их начальника, то четырех. Устанавливается, что основная часть стрелявших, а возможно и вообще их полный состав был таким: Янкель Хаимович Юровский, Григорий Петрович Никулин, Михаил Александрович Медведев (Кудрин), Петр Захарович Ермаков, Степан Петрович Ваганов, Павел Спиридонович Медведев, Алексей Георгиевич Кабанов, Виктор Никифорович Нетребин и Ян Мартынович Цельмс (Цельмо). Последние — Нетребин и Цельмс — с некоторым сомнением.

По утверждению Никулина, всех убийц было именно 8. Если действительно было только 8, то вопрос о количестве их теперь (за вычетом Цельмса или Нетребина) можно считать практически исчерпанным, как и вопрос о персональном составе. Заслуживает внимания тот факт, что при наличии громадного количества указаний в литературе на участие в расстреле иностранцев-латышей или венгров безусловно знавший об этом Никулин не называет кого-либо из них или не отмечает, скажем не помня имени, хотя бы приблизительно. Он даже не затрагивает этого вопроса. И в составленном мною списке из восьми имен нет ни одного иностранца (или латыша). Два участника расстрела из команды внутренней охраны оказались русскими. Получается из восьмерых точно известных убийц (не принимая во внимание возможного девятого — латыша Цельмса) — семеро русских и один еврей. Вопрос об участии в расстреле «нерусских» для исследования или отпадает, или сводится к одному-двум лицам. Во всяком случае, ажиотажа вокруг этого вопроса впредь быть уже не может. Отпадут, надо полагать, и всякие легенды о расстреле большевиками то ли всех участников совершения убийства в доме Ипатьева, то ли некоторых из них, в частности тех, которые отказались стрелять в женщин. Подобные утверждения встречаются и поныне. Например, О. А. Платонов пишет: «Большой вопрос о дальнейшей судьбе этих наемных убийц. Куда они делись, почему никто из них не оставил воспоминаний? Не исключено, что их товарищи-чекисты тогда сами устранили, по крайней мере, пятерых. В окрестностях "Ганиной ямы" были обнаружены трупы пяти мужчин, носивших австрийскую военную форму». Ссылка на источник отсутствует. В действительности в опубликованных следственных материалах есть данные о найденных останках пяти австрийцев. Но обнаружены они были не непосредственно у места первого захоронения жертв Ипатьевского дома, не у рудника Четырех Братьев, а совсем в другом месте — в так называемых «Старых шахтах»⁸⁶, отстоящих в 8 километрах от района Ганиной Ямы. Изучив эти данные, следствие не признало их относящимися к делу об убийстве Царской Семьи и отвергло как несущественные, о чем подробнее скажем в примечаниях к следующей главе. Мы имеем дело с подтасовкой фактов и вымыслом вроде отрубания и отправки в Москву голов членов Царской Семьи. Подобных легенд было и есть великое множество.

Большой повод для всяческих измышлений вокруг иностранцев-участников расстрела дал Я. X. Юровский своим докладом и ответами на вопросы на совещании старых большевиков в Свердловске в феврале 1934 г. С ними немало людей ознакомилось в архиве задолго до их публикации. Автор уже касался этого. Рассмотрим эти моменты подробнее. Юровский по поводу убийц говорил следующее: «Ряд товарищей я взял также из облЧК, из них несколько латышей, фамилии их я, к сожалению, не помню (было их человек 5 или 6)»; «Несколько товарищей для внутренней охраны я получил, точно не помню, как будто непосредственно из партийного комитета или ЧОНа»; «Мне известен единственный случай, о котором мне рассказал один товарищ из внутренней охраны, — латыш»; «в последний момент двое из латышей отказались — не выдержали характера»; «Да, были латыши. Был один австриец, но в качестве обслуживающего в части хозяйственной. В охране были только латыши и русские»; «Из участвовавших в расстреле никого нет»; «Нет таких, которые знают. Они все были взяты, за исключением тех, которые были у белых»; «Один молодой товарищ в то время, который был в охране, учится сейчас в сельскохозяйственном институте... этот парень был у меня во внутренней охране, по фамилии Нетребин Виктор Николаевич»; «Еще двух товарищей мне называли из внутренней охраны, живущих в настоящее время в Москве, но видеть мне их не довелось»; «Весь отряд, как внешней, так и внутренней охраны, за исключением, вероятно, отдельных товарищей, оставленных для охранения и вывоза имущества из Дома особого назначения, были отправлены на фронт»⁸⁷. В «Записке» 1920 г. Юровский также говорил о «латышах»: «...отобрано 12 человек (в т.ч. семь (исправлено чернилами на «шесть». — И. П.) латышей) с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение, 2 латышей отказались стрелять в девиц»⁸⁸. В воспоминаниях 1922 г. написал: «..латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц... я решил за лучшее сознательно освободить этих товарищей от участия в расстреле»⁸⁹.

Нет смысла вновь рассматривать вопросы о количественном составе внутренней охраны, соотношения в ней русских и нерусских, тем более что, как мы еще раз убеждаемся, по примеру других Юровский в некоторых случаях именовал всех латышами (к примеру, А. Г. Кабанова, рассказавшего о беседе с Николаем II). Однако в конечном счете Юровский указывал, что были в команде «латыши и русские». Главное же, что привлекает внимание: он твердо, даже в ответе на конкретный вопрос о национальности «нерусских» охранников именует их непременно латышами, в чем, как мы, надеюсь, убедились, он глубоко ошибался. Тем самым он дал и продолжает давать исследователям повод для поисков в составе внутренней охраны именно латышей. Отметим еще раз, что, подгоняя число палачей под число жертв — 12 (ошибочно, следовало — 11), он говорит о подключении к ним в итоге шести латышей, очевидно, недостающих, добавочных к нему самому и лицам, заведомо назначенных на роль палачей. А лиц этих было целых 6 человек (он сам, Никулин, Медведев, Медведев (Кудрин), Ермаков и Ваганов). Не хватало только 5, и, как можно понять по точному смыслу его слов, отказались стрелять уже двое (по данным других участников — даже трое) из их состава и оставалось 3. Они могли быть не «латышами» (венграми), а русскими (Кабанов, Нетребин, возможно, кто-то еще). Анализ данных Юровского с привлечением других источников если не исключает полностью, то сводит к предельному минимуму возможное участие в расстреле нерусских, «латышей», или венгров.

Отвлекаясь отданных Юровского, обратим внимание на то, что если по каким-то случаям люди внутренней охраны назывались и с оговоркой — «русские латыши», «русский латыш», то относительно отказавшихся в последний момент от участия в расстреле ни у кого из участников событий такого указания нет: говорится без оговорок — «латыши». Юровский то и дело противоречит сам себе по вопросу о национальной принадлежности убийц, о «латышах». Особенно это видно из следующего его заявления 1922 г.: «Разговоры о том, что царя и его семью нужно было расстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до расстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадежно тупые монархисты»⁹⁰. Как мы видели, он, как и другие, при конкретном указании на соучастников расстрела называет отнюдь не латышей или венгров. Юровский сказал, что все охранники были эвакуированы в Пермь (часть позднее с ценностями), никто из них не оставался в Екатеринбурге, следовательно, не мог быть в нем или у Ганиной ямы расстрелян. Но далее Юровский говорит уже о чем-то диаметрально противоположном: даже из знавших о расстреле «все были взяты», «из участвовавших в расстреле никого нет». Эти заявления — полнейшая ложь, вводящая исследователей и публицистов в заблуждение, толкающая их на предположения и домыслы. Вместе с тем в другом случае Юровский говорит о том, что даже из внутренней охраны трое здравствуют, о встрече с одним — Нетребиным он рассказал, не указав, правда, участвовали ли эти трое из внутренней охраны в расстреле. Чего здесь больше: провалов в памяти или сознательной лжи? Вероятно, и то и другое. Часть убийц он, конечно же, помнил. Ермакова, к 1934 г. уже предпенсионера, проживавшего в Свердловске, он в другом случае называет, а в данном — «забывает», не приглашает его даже на собрание старых большевиков. О Медведеве (Кудрине), Никулине, давно уже работавших в Москве, с которыми он точно встречался, не счел возможным сказать как о здравствующих участниках казни. Из различных источников мы знаем, что все убийцы, имена которых выяснены, кроме попавшего к белым П. С. Медведева, после гражданской войны оставались в живых, работали, но соблюдали тайну, за исключением Ермакова, охотно (даже после запрета) распространявшегося о своем главном «подвиге». Приходится констатировать, что до настоящего времени должного анализа выявленных документов-воспоминаний Юровского еще не произведено. Из них берутся лишь те или иные отрывки, положения без сопоставления с другими данными, содержащимися в них же или в иных источниках. Документы главного чекиста-палача требуют более пристального внимания.

Отвлекаясь от вопроса о том, что речь пока идет лишь об исполнителях расстрела, что не они решали судьбу Царской Семьи, констатируем, что ее члены, главная ветвь династии Романовых, погибли от рук почти одних русских людей, увлеченных водоворотом революции, большевистских идей в стремнину разрушения России. И все же могли ли быть в числе стрелявших еще нерусские, кроме Юровского, иностранцы? Могли все же быть. Они, вспомним, составляли примерно половину команды внутренней охраны (4-5 человек). Мог быть убийцей и «Ион» Цельмс. Заметим, что если Юровский не называет его в числе убийц, то Ермаков, как отмечалось, это делает. Он мог быть таковым, хотя мог и оказаться в числе «отказников», и вообще не состоять во внутренней охране, быть начальником пулеметной команды на колокольне или внешней или внутренней охраны, но до вступления в должность коменданта Юровского. Об этом также речь уже шла. 15 июля на посту оставил свой автограф венгр А. Вергаш. Допущение версии о подключении в последний момент к внутренней охране Вергази, написавшего свою фамилию, как Вергаш, вряд ли правомерно. Напомню, что он дежурил на посту внешней охраны. Если он (А. Вергази) из тех семи человек, прибывших из Перми, то вряд ли был участником казни: организаторы расстрела обходились заранее намеченной большой группой от облчека и несколькими чекистами, уже находившимися в ДОНе и давно готовившимися к участию в казни.

Нельзя не учитывать того факта, что чекисты из внутренней охраны и участники расстрела Кабанов и Нетребин, а также Никулин и Юровский ни словом не обмолвились о пополнении после 4 июля этой команды, включении в число палачей кого-то еще помимо специально выделенных лиц от облчека. Нетребин даже подметил, что только два визовца (читай — Ермаков и Ваганов) прибыли в последний момент в помощь этой команде для участия в расстреле. Из воспоминаний Нетребина и Кабанова мы также знаем, что в команде был студент (или учащийся) — горняк, очевидно русский, во всяком случае — российский гражданин, не иностранец. Мог участвовать в расстреле и он, хотя его заведомо могли освободить от участия в убийстве в связи с привлечением, как ценного специалиста, к сортировке драгоценностей Царской Семьи. В эту работу он мог быть включен уже с момента вывода заключенных со второго этажа на первый, во время расстрела и отправки из дома трупов, замывания крови. Никаких данных об участии в казни кого-либо из этих троих людей мы не имеем. Теоретически могли быть в числе убийц, кроме перечисленных восьмерых, еще 1-3 человека, нам пока неизвестных, но лишь при том условии, что отказавшихся от участия в преступлении двух или трех человек тут же заменили новыми (что не так-то просто было сделать по морально-психологическим и прочим обстоятельствам) и численность команды убийц в итоге действительно достигала 11. И еще: это было возможно, если Никулин явно ошибался. Так что пока можно достоверно говорить о восьмерых, максимум девятерых (с Цельмсом) перечисленных лицах.

Говоря о Верхаше и других иностранцах, об их возможном участии или неучастии в расстреле, нельзя не указать еще раз на ошибочное утверждение М. К. Дитерихса: «Из пяти палачей нерусских известны фамилии трех: латыш Лякс, мадьяр Верхат и Рудольф Лашер»⁹¹. Рассматривая состав охраны дома Ипатьева, автор уже отмечал, что Дитерихс, произвольно назвав рабочего Злоказовского завода, бойца внешней охраны поляка Лякса-Скорожинского просто «Ляксом», превратил его в участника расстрела и «латыша». Его ввели в заблуждение путаные показания А. А. Якимова, причислившего по подсказке Скорожинского как «Лякса» к «латышам» внутренней охраны. Без каких-либо доказательств Дитерихс включил в число убийц и уже упомянутого А. Верхаша. Лашер же ни в какую охрану не входил и, как также уже отмечалось, выполнял хозяйственные поручения коменданта и его помощника; будучи предупрежденным о предстоящем расстреле, сидел в своей комнате⁹². Приведенные утверждения Дитерихса абсолютно несостоятельны и из научного оборота должны быть решительно исключены.

Говоря об ошибочно причисляемых к карательной команде людях, следует отметить, что кроме этих трех в различных публикациях называются и другие. Повод к указанию имени А. Д. Авдеева дал своими путаными воспоминаниями П. 3. Ермаков. Как уже отмечалось, в одном из них он заявил, что, выполняя поручение о совершении расстрела, попросил себе в помощь Юровского и Авдеева. М. К. Касвинов в первой, журнальной публикации «23 ступени вниз» даже прямо называет Авдеева палачом. Из книжного варианта это утверждение изъято. М. Хейфец же, несмотря на это обстоятельство, воспроизводит версию: «Первого коменданта Дома особого назначения Шуру Авдеева зачем-то вызывали в ту ночь «на исполнение», видимо, был он, как говорится, на подхвате в качестве человека испытанного и верного, тем более, что шофером похоронного грузовика служил его же человек, Люханов. Вот показания мирового судьи Томашевского: 17 июля утром пришел Авдеев к родственнику и в его, Томашевского, присутствии рассказал о только что совершившемся убийстве»⁹³. Показания М. В. Томашевского автором подаются так, словно он утверждал, что Авдеев присутствовал в ДОНе во время расстрела. Далее уже от своего имени Хейфец пишет об этом утвердительно, хотя, в отличие от Касвинова, и не зачисляет его в число стрелявших⁹⁴.

Авдеев не был в ДОНе с момента освобождения от комендантской должности и чуть было не состоявшегося ареста. Ни один из охранников и других людей, хорошо знавших бывшего коменданта, не упоминает о его появлении, что не преминули бы сделать. И Томашевскому он не говорил, что был там, а просто рассказал о происшедшем ночью под руководством Юровского расстреле всей Царской Семьи. Кое в чем был неточен. «Во время рассказа, — отмечал Томашевский, — комиссар Авдеев сильно волновался и плакал»⁹⁵. У этого «плачущего большевика», малообразованного рабочего-революционера, во время обедов членов Царской Семьи влезавшего грязной рукой в их тарелки, пьющего, однажды даже валявшегося на их глазах, но все же разрешившего, скажем, передавать Царской Семье из монастыря продукты, проявилось чувство человеческого сострадания. Не случайно, видимо, вопреки неприглядному поведению Авдеева, царь Николай II, его Семья питали к этому человеку долю уважения. При смене коменданта ДОНа 4 июля (21 июня) Николай Александрович в дневнике записал: «Жаль Авдеева, но он сам виноват в том, что не удержал своих людей от воровства из сундуков в сарае»⁹⁶. Нам ясно, что не это воровство явилось главной причиной замены Авдеева Юровским. Надвигалась кровавая ночь и, видимо, не было полной уверенности у власть предержащих, что Авдеев сыграет роль организатора расстрела должным образом. Авдеев рассказал о случившемся скорей всего со слов А. А. Якимова. На следствии тот показал, что утром 17 июля он отправился к своей замужней сестре К. А. Агафоновой, потом вернулся в ДОН⁹⁷. Якимов был родственником Авдеева и, вероятно, побывал у него, рассказал ему обо всем подробнее, а на следствии умолчал об этой детали. Авдеев пришел к К. А. и Г. Т. Агафоновым, пригласившим М. В. Томашевского, и также рассказал об услышанном, а последний потом — офицеру из следственной группы Соболеву⁹⁸. Никакого отношения к убийству Авдеев не имел.

Иногда в числе убийц называют и А. А. Якимова. Его рассказу о казни, будто бы услышанному от группы охранников, представители следствия не верили. Более того, некоторые из представителей властей белых сочли его соучастником расстрела. Подробнейшее описание Якимовым хода убийства, добивания раненых никак не вяжется с его утверждением, что все это наблюдали через окно охранники и рассказали потом ему. И сестра его — К. А. Агафонова свидетельствовала, что «картину убийства он видел сам, своими глазами»⁹⁹. И. П. Мейер, наблюдавший и погрузку трупов, отмечал: «Когда все лежали наверху; Якимов (один из охранников) принес еще маленькую собаку, которую Великая Княжна Анастасия несла с собой. Он ее взял за задние лапы и бросил мертвое животное к трупам»¹⁰⁰. Было, конечно, именно так, но участие его в убийстве во всей совокупности источников данных совершенно не просматривается. Будь он соучастником, кто-то из допрашивавшихся охранников или других участников драмы сказал бы об этом, ибо Якимов был заметной фигурой — ранее командиром яте-совского отряда, разводящим и некоторое время даже начальником внешней охраны. Вряд ли ему бы и предложили войти в группу убийц, поскольку он не был чекистом, состоял в охране внешней, к тому же только что провинился и был снят Юровским с должности начальника и заменен П. С. Медведевым¹⁰¹. Так что с утверждениями М. К. Касвинова, Г. Т. Рябова, М. Хейфеца и других, называющих Якимова, причем безоговорочно, в числе убийц Царской Семьи, соглашаться не приходится.

Теперь понятными становятся положения из публикаций П. М. Быкова об участниках казни: «...расстрел и уничтожение трупов предложено было произвести комендатуре дома, с помощью нескольких надежных рабочих-коммунистов»¹⁰². Он был осведомленным человеком и не искал убийц в среде неведомых латышей, даже среди венгров, в целом иностранцев.

Приведенный документальный материал, в том числе исходящий от самих палачей, позволяет решительно отвергнуть версию Я. М. Свикке, как совершенно несостоятельную, лживую; поставить под большое сомнение участие в расстреле не только всей команды от 1-го Камышловского полка (вероятнее всего прибывшей из Перми, с поезда Ф. Ф. Сыромолотова) из 7 человек, но и отдельных ее представителей, даже А. Верхаша — Вергази (если это одно и то же лицо); утверждать, что неизвестная нам по количественному и персональному составу команда ВЧК А. Е. Лисицына в расстреле не участвовала, хотя при надобности и могла быть привлечена к нему в любой момент, но, возможно, не вся находилась на втором этаже, выполняя другое задание. Слишком много набралось охотников до царской крови на месте, в Екатеринбурге, в верхах и низах областной ЧК и среди карателей, причем русских.

Таким образом, выявленные и раскрытые выше источники, имена действительных палачей свидетельствуют о заблуждении громадного количества авторов, писавших и пишущих о них, как почти целиком о нерусских. Скажем, в воспоминаниях т.е. Мельник-Боткиной написано: «...вошел Юровский в сопровождении 12 солдат, из которых только два было русских, остальные евреи и латыши... Раздались выстрелы. Юровский стрелял в Государя, солдаты по остальным»¹⁰³. На поверку все оказалось далеко не так. Почти все были русскими. Другое дело — национальный состав лиц, принимавших решение об убийстве в Москве и Екатеринбурге и руководивших его организацией...

Пожалуй, не менее сложным в связи с трагедией в Ипатьевском доме является вопрос о том, присутствовали ли при убийстве его организаторы? Или все было отдано на откуп руководителю облчека, коменданту ДОНа Я. X. Юровскому, как обычно считается? Были ли там члены «тройки», специально выделенной и занимавшейся уже на протяжении нескольких месяцев делом Романовых, — Ш. И. Голощекин и Л. П. Войков (третий — Б. В. Дидковский был в то время в отъезде), активно подключившийся к ним А. Г. Белобородов, уполномоченный кремлевских вождей и главы ВЧК А. Е. Лисицын? Да, Голощекин и Лисицын были там, это совершенно определенно. С достаточной уверенностью можно говорить то же самое и о Войкове.

Прежде всего обратим внимание на показания допрашивавшихся следствием охранников и ряд воспоминаний участников расстрела и его свидетелей. В них однозначно говорится о появлении, даже присутствии в прихожей группы руководителей, людей «от области».

Охранники, в большинстве своем не знавшие этих руководителей в лицо, по именам и должностям, могли их спутать с чекистом М. А. Медведевым, а может быть, и с П. 3. Ермаковым, хотя он, неряшливый, пьющий (а в тот вечер, по сведениям, очень пьяный) человек, вряд ли мог быть принят за руководителя области. Не случайно В. Н. Нетребин говорил, что появились «два рабочих Верхисетского завода»¹⁰⁴ (Ермаков и Ваганов). Так, А. Г. Кабанов, чекист-охранник, насчет верхов власти достаточно сведущий, писал: «В прихожей стояли руководители области. Тут же находился... Михаил Медведев»¹⁰⁵. Речь идет о руководителях повыше Юровского и Медведева. А. А. Стрекотин отмечал: «Но вот вниз спустилась неизвестная для меня группа людей, человек 6-7»¹⁰⁶. Здесь как будто бы говорится не о тех, которые расстреливали. О каких-то «главных», «приехавших из совета», которых «было пять человек», правда, как о стрелявших, рассказывал и А. А. Якимов¹⁰⁷. Видимо, он имел в виду М. А. Медведева, П. 3. Ермакова, С. П. Ваганова и еще двоих. Кого же? Очевидно, лиц из числа областных руководителей, поскольку Я. X. Юровского и Г. П. Никулина он, разводящий, хорошо знал и не включал в число вновь прибывших. М. А. Медведев, Я. X. Юровский указывают на присутствие Ш. И. Голощекина. Медведев отмечал, что Голощекин находился после расстрела снаружи, прохаживаясь и слушая выстрелы: хорошо ли их заглушает рокот мотора. Юровский в 1934 г. говорил, что как ему «сказал, кажется, Медведев Павел», Голощекин «бегал в команду, ходил все время вблизи дома, немало, вероятно, беспокоившись, как тут все пройдет»¹⁰⁸. Затем отдавал распоряжения о погрузке трупов. Медведев подробно отразил присутствие Голощекина, его действия, их разговор. Иных доказательств присутствия Голощекина при казни не требуется. Можно предположить, что он перед расстрелом и при первых выстрелах стоял вместе с другими в прихожей, но затем вышел наружу. О присутствии П. П. Войкова в числе руководителей области в доме Ипатьева имеется два источника: публикация Г. 3. Беседовского — «На путях к термидору» и воспоминания И. П. Мейера. Как писал Беседовский, во время пьяного застолья в Варшаве Войков — тогда полпред СССР в Польше — рассказывал о пребывании Царской Семьи в Екатеринбурге, о ее убийстве и о своем присутствии в эту ночь в доме Ипатьева. Как описано у Беседовского, Войков — должен был быть там, как бы по долгу. Пришел туда в 2 часа ночи, выслушал сообщение Юровского, потом входил и в комнату расстрела после убийства¹⁰⁹. И. П. Мейер пишет как прямой свидетель происшедшего в ночь на 17 июля в доме Ипатьева. Он отмечает, что руководители сперва находились наверху. Называет некоторых из них, в том числе А. Мебиуса и того же Войкова. «Когда мы вошли (в подвал), — отмечал Мейер, — Войков был занят обследованием расстрелянных, не остался ли кто-нибудь еще жив. Он поворачивал каждого на спину. У царицы он взял золотые браслеты, которые она носила до конца... Было одиннадцать трупов. Это были, и в этом нет никакого сомнения, Царь со своей Семьей и самыми последними верными людьми»¹¹⁰. Надо полагать, что один из главных «кураторов» судьбы Романовых, их «гарантированного» истребления, действительно должен был присутствовать в Ипатьевском доме. И Юровский говорил: «Проверив, все ли мертвы, приступили к переноске» (имя проверявшего не названо).

А Белобородов, выдвинувшийся в этот ряд «кураторов» с Голощекиным и Войковым, — где был он? М. К. Дитерихс утверждал, что в ДОН приехали и Голощекин, и Белобородов¹¹¹. Источников, подтверждающих это заявление, встретить не довелось. Ясно лишь одно, что вряд ли он в то время спал дома и был безучастным к происходящему. Не иначе, как и он был в ДОНе или где-то рядом, возможно в Американской гостинице, в облчека. Ранним утром они все трое были в сборе и приехали на машине к месту доставки трупов и захоронения. Но об этом — позднее. По И. П. Мейеру, как мы видели, был в ДОНе при казни и А. Мебиус. Вниз он спустился уже к ее завершению, после Войкова, когда все были убиты, трупы стали выносить, а значит, вскоре и замывать помещение от крови. Мейер пишет также о присутствии помощника Мебиуса — Маклаванского. Но он ничего не пишет о человеке, прибывшем из Москвы вместе с Голощекиным, — А. Е. Лисицыне. А тот в это время абсолютно точно был там и не мог не обратить на себя внимания Мейера. Поэтому вновь напрашиваются ассоциации: не был ли тогда Лисицын Мебиусом? Во всяком случае, этот Лисицын был в ночь убийства в доме точно, причем со своей командой (или частью ее). «Когда я, — писал Лисицын в одном из докладов, — сообщил о просьбе товарища Свердлова Юровскому... пакета в тот момент не было в помещении Дома Особого Назначения. Он находился в сейфе товарища Юровского в городе. Мы не могли терять времени... Мне необходимо было выехать из Екатеринбурга задолго до рассвета... Юровский сказал, что сам привезет пакет, и я возражать не стал»¹¹². Как уже отмечалось, Лисицыну важно было, видимо, срочно доставить в Москву Свердлову документы, дневники, особенно те, которые до последней минуты хранились в комнате супругов Романовых и которые они с собой, под запретом, не захватили. Лисицын, разумеется, должен был срочно доставить в Москву и информацию о расстреле «из первых рук». Произведенный в комнатах верхнего этажа ночью, во время расстрела и погрузки трупов, беспорядок был явно делом Лисицына и его людей.

Естественно, не мог Лисицын не удостовериться лично в том, что Царская Семья расстреляна, главная установка центра в Екатеринбурге реализована. Он также несомненно спускался вниз. Так не он ли сделал в комнате убийства, в ее углу, близ двери, карандашом надпись, которую сфотографировала следственная группа? Это искаженная цитата из баллады «Валтасар», написанной Г. Гейне на широко известный библейский сюжет. Последнее двустишие баллады («[Aber] Belsazer ward in selbiger Nacht / Von seinen Knehten umgebracht») дословно переводится так: «[Но] Валтасар был этой ночью убит своими слугами»¹¹³. На фотографии надпись хорошо прочитывается, она выглядит так:

«Belsatzar ward in selbiger Nacht

Von seinen Knehten umgebracht».

Во второй строчке слово seinen написано прямо поверх слова selbiger; видимо, писавший машинально сделал ошибку, которую затем исправил. Расхождение между оригиналом Гейне и надписью в подвале Ипатьевского дома минимально и явно не случайно. Перед нами своего рода каламбур: вместо Belsazer написано Белзаар; по-русски это выглядело бы, как Валтацарь вместо Валтасара.

Как видно, стихи Гейне процитированы применительно к случившемуся в полуподвале Ипатьевского дома: убийству бывшими подданными своего Царя. Обратили на себя внимание и знаковые изображения. Они относятся к каббалистическим. Автор данных строк, занимавшийся проблемой истории масонства, его корнями, опубликовавший по ней специальную работу, видит в данных знаках сходство с таковыми в каббалистических и магических алфавитах, с тайнописью тайных обществ, весьма разнообразной¹¹⁴. В литературе бытует утверждение, что надпись в расшифровке одного французского специалиста означает следующее: «Здесь по приказанию тайных сил царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы»¹¹⁵. Так ли это, нам судить не дано. Но смысловое сходство со стихами Гейне создает впечатление, что писавший мог так злобно торжествующе, мстительно по отношению к императорской России, ее монарху, казненному только что, выплеснуть свои эмоции. Встречающиеся в литературе заявления о том, что знаки совершенно случайны, что их просто праздно нацарапали карандашом или замывавшие после расстрела кровь в комнате охранники, или еще раньше приходившие туда, в контору Н. Н. Ипатьева, рабочие и т.д.¹¹⁶, вряд ли могут приниматься всерьез. Другое дело, что нет оснований на базе этих надписей делать заключения о «ритуальности» совершенного убийства. И Гейне процитировать, и знаки тайнописи проставить кто-либо из 4-5 австро-венгров внутренней охраны, по характеристике малообразованных, вряд ли мог. Скорее всего это сделано именно А. Е. Лисицыным (или как его там?).

Р. Вильтон пришел к такому заключению: написал это человек «"с черной, как смоль, бородой", прибывший из Москвы»¹¹⁷. Представляется, что для такого утверждения основания есть. Их дал сам Лисицын, признававший, что в 1917 г. ехал в Россию с разрушительными целями. И таких разрушителей из эмигрантов и разного рода авантюристов ринулось в Россию великое множество. Обратимся к уже упоминавшемуся выше документу. В 1936 г. А. Е. Лисицын писал Я. С. Агранову в связи с определением сталинской политики как созидательной, а прежней — как разрушительной: «Вы знаете цели, с которыми появились в России все, начиная с Ленина и кончая мной. Эти цели не только не соответствовали, но являлись почти полной противоположностью тем целям, которые ныне ставят перед страной наша партия и ее вожди. В момент нашего появления в России появились и другие группы движения со своими задачами, что в принципе создавало хаос. Никто не понимал опасности входа в этот туннель»¹¹⁸. Не правда ли, читатель, это — многозначительное и меткое признание авантюриста, сделанное, правда, в узком кругу чекистской элиты? На момент 1917 г. Лисицын мог быть не только большевиком или «около большевиком», но и масоном. Масоны были в рядах социалистов, в том числе и среди большевиков, причем включая видных. Охотников до развала России, выбивания ее из союза Антанты, стран, воюющих с Германией, на деньги ее правительства или «безвозмездно», было слишком много, и их дело было отнюдь не безуспешным. Лисицын наряду с другими языками знал немецкий. Гейне-то он уж точно читал.

Не буду освещать сам момент убийства членов Царской Семьи и их близких. Отчасти пришлось его уже касаться. О том, как была устроена кровавая расправа с узниками Ипатьевского дома, как крестились в последний раз внезапно погибающие глубоко верующие люди, не зная за собой вины, и с их еще не остывших тел срывали украшения, написано много с большей или меньшей достоверностью. Свидетельских показаний осталось достаточно, хотя далеко не все они объективны и точны с фактической точки зрения, однако это в основном относится к деталям. Заявки от 17 июля в «военный комиссариат» о выдаче «нагановских патронов 520 штук и маузера 4 обоймы»¹¹⁹ создают представление о том, сколько было израсходовано боеприпасов командой преступников, скорей всего только теми, которые состояли в охране ДОНа (приглашенные для разового участия в этом М. А. Медведев, П. 3. Ермаков, С. П. Ваганов — не в счет; они имели свои источники пополнения). В магазинах маузера (разной конструкции) вмещалось по 8 и 10 патронов. Речь шла о трех десятках патронов, а в целом — примерно 550. Сколько израсходовали те трое — неведомо. Ермаков расстрелял комплекты трех револьверов, а все — не менее чем вдвое больше. И в целом этот вопрос для истории ясен. Необычайно щедро расходовали убийцы патроны: десятки на каждую жертву! Кровь лилась рекой по комнате расстрела, по прихожей и во дворе во время выноса трупов.

Ныне некоторые авторы пытаются выяснить вопрос о том, кто кого убил. Выяснение этого — дело почти бесперспективное прежде всего потому, что, как отмечают Юровский, Никулин и другие, стрельба производилась почти с самого первого момента беспорядочно, ибо большинству палачей пришлось начинать и продолжать ее из створа двери из прихожей, из-за спины других. Потом, ворвавшись в комнату, чекисты стреляли уже по мечущимся и падающим людям, «своим» и «не своим» жертвам. Почти то же можно сказать по поводу убийцы самого Николая II. Эту заслугу себе приписали и Юровский, и Ермаков, и Медведев (Кудрин). Причем в уже убитого, а может быть еще живого, но недвижимого, в него норовили потом разрядить револьверы и другие. Юровский в 1920 г. написал: «Николай был убит самим ком[ендаит]ом наповал»; в 1934 г.: «Он спросил: "Что?" и повернулся лицом к Алексею, я в это время в него выстрелил и убил наповал»¹²⁰.

В заявлении в Музей революции в 1927 г. он утверждал то же: «...из кольта мною был наповал убит Николай». Это заявление удостоверил и Г. П. Никулин¹²¹. Но в более позднее время Никулин, по заверению М. М. Медведева, свидетельствовал уже, что это совершил не Юровский, а отец М. М. Медведева — М. А. Медведев. («Он выстрелил первым и убил царя»¹²². Сам Медведев в 1963 г. говорил: «Юровский хочет ему (Е.С. Боткину. — И. П.) что-то ответить, но я уже спускаю курок моего "браунинга"и всаживаю первую пулю в царя... Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в упор»¹²³.

В письме к М. М. Медведеву А. Г. Кабанов также об этом писал: «Ваш отец Михаил Медведев, которому было разрешено сделать первый выстрел в Николая Романова. Эту миссию он выполнил успешно, с одного его выстрела из маузера Николай упал мертвый»; «Тот факт, что от пули Вашего отца умер царь — это тогда знали все работники Ч/С»¹²⁴. Но при этом существуют и свидетельства о том, что первый выстрел в Николая II сделал Юровский. Свидетель расстрела А. А. Стрекотин в 1934 г. сообщил: «Юровский читал вторично, при последнем слове он моментально вытащил из кармана револьвер и выстрелил в упор в царя»¹²⁵. П. 3. Ермаков в одном варианте воспоминаний писал:

«Я выстрелил в него (Николая II. — И. П.) в упор, он упал сразу»¹²⁶, в другом утверждал также, что он убил и бывшую Императрицу, и Алексея. Все трое сдавали свое оружие в музей, заявляя, что из него ими был сделан выстрел в бывшего Царя, что они (Юровский, Медведев, Ермаков) стяжают славу этого деяния. Истину первого выстрела не установить. Одно лишь несомненно: в Николая Романова стреляли все трое. Первым как будто бы М. А. Медведев. Хотя нельзя быть уверенным и в достоверности свидетельств Кабанова и Никулина, переданных сыном М. А. Медведева, претендовавшего в последние годы жизни на то, что именно он сделал первый выстрел. Остается по крайней мере вопрос: почему дисциплинированный чекист перехватил заведомо намеченную жертву своего начальника; почему он начал стрельбу до отдачи тем команды, которая действительно прозвучала? Несомненно только то, что все трое настрелялись вволю, больше других. Особенно старался пьяный Ермаков: он докалывал и достреливал. Противоречий в показаниях свидетелей на этот счет нет. Оружие маузер, наган, кольт. Пожалуй, в качестве иллюстрации общей картины кровопролития расстрельной ночи: в заключение приведу отрывок из наиболее полных и откровенных воспоминаний Юровского от 1922 г.: «Я предложил всем встать. Все встали, заняв всю стену и одну из боковых стен. Комната была очень маленькая. Николай стоял спиной ко мне. Я объявил, Исполнительный Комитет Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов Урала постановил их расстрелять. Николай повернулся испросил. Я повторил приказ и скомандовал "Стрелять". Первый выстрелил я и на повал убил Николая. Пальба длилась очень долго и несмотря на мои надежды, что деревянная стенка не даст рикошета, пули от нее отскакивали. Мне долго не удавалось остановить эту стрельбу, принявшую безалаберный характер. Но когда, наконец, мне удалось остановить, я увидел, что многие еще живы. Например, доктор Боткин лежал опершись локтем правой руки, как бы в позе отдыхающего, револьверным выстрелом с ним покончил. Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была еще и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но однако, это не удавалось. Причина выяснилась только позднее (на дочерях были бриллиантовые панцири в роде лифчиков). Я вынужден был по очереди расстреливать каждого»¹²⁷. И он, Я. X. Юровский, не обходит молча особую роль П. 3. Ермакова, но с наслаждением освещает и свою, причем так, чтобы в «верхах», для которых предназначалось «Свидетельство», учли его «исторический», «боевой» подвиг рой Мы отметили его точным цитированием.

3. Ложь и дезинформация вокруг убийства

Почти сразу же после убийства, с 19 июля, в центральную и местную печать пошел поток информации о нем: процессе принятия решения, его обстоятельствах и выполнении. И весь этот поток снизу доверху был наполнен ложью, заведомой и согласовывавшейся, как и само решение, между Москвой и Екатеринбургом, перед акцией и после нее. В основе дезинформации лежали «четыре кита»: расстрел был вынужден обстановкой, контрреволюционным заговором, опасностью освобождения Царской Семьи заговорщиками, невозможностью организации судебного процесса; решение принято местными властями самостоятельно, без какого-либо участия центра или даже вопреки ему; убит только Николай II; Александра Федоровна и дети живы, вывезены в безопасное место, эвакуированы. Само «постановление» публиковалось в разных вариантах и не датировалось. Разносилась молва, связывавшая принятие постановления с различными уровнями местной власти и датами.

Некоторые исследователи и публицисты приходили к заключению, что постановление вообще никем, никогда не принималось, документа просто не существует, что могло произойти на самом деле. Большинство же верит в его существование, по крайней мере продолжает его искать. Кое-кто считает, что нашел его, приводя текст то одной, то другой газетной публикации или листовки, в которых говорится о постановлении и дается указание на Уральский областной совет, или его исполком, или президиум. Например, Э. С. Радзинский, владеющий рядом важных документальных источников, правда, не всегда их правильно трактующий, также поднимает вопрос об «исчезнувшем постановлении о казни», относя его принятие к 12 июля, и «находит» его в письме читателя А. С. Круглова, который пишет: «У моего отца хранится переписанный им текст Постановления о расстреле царя, который был расклеен по городу.

"Постановление Уралисполкома Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Имея сведения, что чехословацкие банды угрожают красной столице Урала — Екатеринбургу; и принимая во внимание, что коронованный палач, скрывшись, может избежать суда народа, Исполнительный комитет, исполняя волю народа, решил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых преступлениях".

Почти дословно совпадает с телеграммой (имеется в виду телеграмма уральских руководителей Ленину и Свердлову, направленная в Москву утром 17 июля. — И. П.).

Таков исчезнувший текст Постановления»¹²⁸.

Листовка, содержащая лишь один из вариантов информации, переписанная отцом Круглова, кстати, с допущением ошибок, не есть постановление. В печати текст листовки неоднократно публиковался и в прошлом, и в наше время. Но почему Э. С. Радзинский принял листовку за постановление, за текст документа? Разве не известно, что расстреливали всю Семью и прислугу, не только бывшего Царя? Неужели Юровский вопреки постановлению расстрелял всех на свой страх и риск (и при находившемся тут же, то в доме, то у забора, сновавшем вокруг него Голощекине)?! Разве не говорил он в 1934 г., что Голощекин сказал ему еще 15 июля: казнить надо всех, только вот официально будет объявлено о казни одного Николая II? И объявлял Юровский в подвале жертвам о принятом постановлении расстрелять их всех. И заседания облисполкома ни 12 июля, ни в последующие дни перед убийством не созывалось. Нет, концы с концами никак не вяжутся, и «находка» автора ничего не стоит. Это не есть принятый документ. Это — один из материалов дезинформации, как раз призванный скрыть суть подлинного документа и настоящего акта по его исполнению.

Заседание, действительно принявшее решение, а может быть, и документ-постановление о казни, состоялось вечером 14 июля, было узким по составу, партийно-большевистским (с участием уральских партийных боссов, занимавших также руководящие советские посты). Конечно же, постановление, будь оно письменным или устным, могло быть сходным с мейеровским. Оно было более чем лаконично: «Ликвидировать бывшего царя Николая Романова и его семью, а также находящихся при нем служащих»¹²⁹. Публиковать документ было нельзя и потому, что в нем речь шла о казни всех узников дома Ипатьева, а не только Николая II, и потому, что его принимал неофициальный, не конституционный, а партийный (и то — в узком составе) орган, и потому, что в нем не содержалось абсолютно никаких мотивов отмеченного преступления, его обоснований. Это сочли мелочью, был уже поздний вечер, часть участников заседания, в том числе Голощекин, вернулись с пикника (с девицами), сочинять не стали, а очевидно, сразу же или чуть позднее поручили это сделать кому-то из своего круга. И вообще надлежало сочинить бумагу (проект), которая бы после согласования с Москвой была выдана за постановление, причем, заметьте, без даты, а то дотошные екатеринбуржцы из состава исполкома или президиума облсовета, из числа тех же левых эсеров или беспартийных будут расспрашивать друг друга и руководство, каким это образом они не были извещены. и приглашены на заседание, где оно состоялось и кто все-таки на нем присутствовал. Более сведущие из непосвященных знали или только догадывались, что тайное заседание областных большевистских верхов где-то состоялось, и сразу по возвращении Голощекина из Москвы. Но они были не из тех, кто стал бы протестовать, поднимать шум.

Рассмотрим закрытые и открытые опубликованные данные по выработке дезинформационного материала для прессы и выдаче его общественности, российской и зарубежной, за документ, за постановление Уралсовета, какого-то его верхнего звена — то ли президиума, то ли исполкома. Антибольшевистские власти после взятия Екатеринбурга 25 июля 1918 г. нашли в здании Волжско-Камского банка, где размещался исполком Уралсовета, целый ряд документов, относящихся и к охране, и к гибели Романовых. Среди них был черновик, написанный чернилами и карандашом, с поправками, на бланке президиума облсовета: «Рабоче-крестьянское правительство Российской Федеративной Республики Советов. Уральский Областной Совет Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов. Президиум¹³⁰. Текст его гласит: «Ввиду приближения контрреволюционных банд к красной столице Урала, Екатеринбургу и ввиду возможности того, что коронованному палачу удастся избежать народного суда (раскрыт заговор белогвардейцев с целью похищения бывшего царя и его семьи) Президиум Ур. Облсовета, исполняя волю революции, постановил расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых насилиях над русским народом.

В ночь с 16 на 17 июля приговор этот приведен в исполнение.

Семья Романова, содержавшаяся вместе с ним, эвакуирована из Екатеринбурга в интересах обеспечения общественного спокойствия. Президиум Облсовета»¹³¹.

Текст составлен с указанием на уже совершенный расстрел. Вероятно, это сделано 17 июля. По смыслу и содержанию документ в общем и целом совпадает с текстом, направленным утром этого же дня в Москву, но составлен несколько лаконичней. А главное — в нем правильно датируется время казни: «В ночь с 16 на 17 июля», тогда как во втором — «В ночь на 16 июля 1918 г.». М. К. Дитерихс, знакомившийся с этим документом и опубликовавший его, отмечал, что число в тексте поправлено уже после составления, проставлена реальная дата казни. Между прочим, прежняя датировка — «в ночь на 16 июля» осталась при составлении и публикации информационного материала 19 июля ВЦИКом, хотя там уже точно было известно, что все совершилось на сутки позже. Недосмотр Свердлова, его помощников? Вот текст телеграммы из Екатеринбурга в Москву:

«Председателю Совнаркома тов. Ленину. Председателю ВЦИКтов. Свердлову. У аппарата Президиум Областного Совета рабоче-крестьянского правительства. Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия Чрезвычайной комиссией большого белогвардейского заговора, имевшего целью похищения бывшего царя и его семьи (документы в наших руках), по постановлению Президиума Областного Совета в ночь на 16-ое июля расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надежное место. По этому поводу нами выпускается следующее извещение: "Ввиду приближения контрреволюционных банд к красной столице Урала и возможности того, что коронованный палач избежит народного суда (раскрыт заговор белогвардейцев, пытавшихся похитить его, и найдены компрометирующие документы), Президиум Областного Совета постановил расстрелять бывшего царя Н. Романова, виновного в бесчисленных кровавых насилиях против русского народа. В ночь на 16 июля 1918 г. приговор приведен в исполнение. Семья Романовых, содержащаяся с ним под стражей, в интересах общественной безопасности, эвакуирована из города Екатеринбурга.

Президиум Областного Совета

Документы о заговоре высылаются срочно курьером Совнаркому и ЦИК. Просим ответ экстренно. Ждем у аппарата»¹³².

Как видно, документы по смыслу схожи, хотя есть и отличия. Во втором из документов, в частности, говорится не об угрозе похищения Николая II, а ни много ни мало — уже о предпринимавшейся попытке, и т.д. Лжи, если можно так выразиться, в нем было больше. В первом из документов, найденном в Екатеринбурге, в отличие от второго, полученного в Москве ближе к обеду (приведенный текст телеграммы был на столе Я. М. Свердлова; ее прием помечен 12 часами дня 17 июля), дата казни дается правильная, в ночь на 17-е июля, имеются другие исправления. Документ с указаниями на конкретные исправления в нем в печати еще не давался. Приходится лишь предполагать их характер, в том числе в отношении даты! Возникают предположения, что второй документ составлен раньше первого. Вполне возможно, что до кровавой ночи, даже не 16-го, а 15 июля, вскоре после принятия постановления 14-го вечером. Совсем нельзя исключать, что первоначально убийство мыслилось на сутки раньше, именно в ночь на 16-е, потом оно было по каким-то причинам отложено и произведено чуть позднее, а в заготовке телеграммы исправление сделано не было. Руководители области в часы убийства и затем, в связи с выездом на захоронение, ночь не спали, оказались невнимательными и положили перед телеграфистами текст таким, каким он был составлен ранее. Маловероятно, что смещение даты казни на более ранний срок в извещении, отправленном в Москву и рассчитанном на возможность его публикации, было вызвано какими-то принципиальными или тактическими соображениями (ввести и этим в заблуждение общественность). Лишь потом, видимо в ожидании санкции Москвы на опубликование извещения в Екатеринбурге, его текст (первый документ) был подвергнут правке с уточнением даты. И он, этот вариант, ближе к тексту листовки, отпечатанной и распространенной несколькими днями позже. Как в предыдущей главе было уже показано, над текстом извещения продолжалась работа и далее, причем, возможно, с указанием на причастность к принятию решения и Ревштаба, но последующий вариант текста также был отклонен¹³³.

Следовательно, во всех приведенных случаях мы имеем дело не с постановлением о расстреле Царской Семьи, а с вариантами сообщения для центра и прессы. Обратим внимание на то, что перед посланным в Москву вариантом в тексте телеграммы указано: «По этому поводу нами выпускается следующее извещение», а после него испрашивается экстренный ответ. Москва могла внести в него коррективы, и они были сделаны, появился новый вариант сообщения, опубликованный 19 июля без согласования с Екатеринбургом.

О том, что по крайней мере к вечеру 16 июля текст, выдаваемый за постановление, имелся, говорит факт зачтения какой-то бумаги Я. X. Юровским, предшествовавший его команде к стрельбе. Самим Юровским этот вопрос смазан. Тем не менее в его воспоминаниях мы находим указание на то, что Голощекин давал ему установку на казнь со ссылкой на постановление исполкома совета, что сам он расстрел мотивировал. В одном случае им об этом сказано так: «Когда вошла команда, ком[ендант] сказал Р[оманов]ым, что ввиду того, что их родственники в Европе продолжают наступать на Советскую Россию, У райисполком постановил их расстрелять», в другом: «...я тут же, насколько помню, сказал Николаю примерно следующее, что его царственные родственники и близкие как в стране, так и за границей, пытались его освободить, а что Совет рабочих депутатов постановил их расстрелять»¹³⁴.

М. А. Медведев вспоминал: «Юровский на полшага выходит вперед и обращается к царю:

— Николай Александрович! Попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом! И вот, в тяжелую годину для Советской республики... на нас возложена миссия покончить с Домом Романовых!»¹³⁵.

Трактовка слов Юровского дана сходная. П. 3. Ермаков отмечал: «Комендант стал читать приговор постановления, где говорилось по постановлению исполнительного комитета расстрелять». Другой участник расстрела — Г. П. Никулин вспоминал: «товарищ Юровский произнес такую фразу, что: "Ваши друзья наступают на Екатеринбург, и поэтому вы приговорены к смерти"¹³⁶.

А вот что сохранила память бывшего охранника А. А. Стрекотина, присутствовавшего в комнате с винтовкой, но не участвовавшего в расстреле: «Перед царем, лицом к лицу стоял Юровский — держа правую руку в кармане брюк, а в левой держал небольшой листок бумаги, потом он читал приговор: и в виду того, что чехословацкие банды угрожают красной столице Урала — Екатеринбургу в виду того, что коронованный палач может избежать народного суда, президиум областного совета, выполняя волю революции, постановил: бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых преступлениях перед народом — расстрелять! А потому ваша жизнь покончена!"»¹³⁷. Это практически точное воспроизведение распространявшегося в Екатеринбурге в печати текста, которым мемуарист, ясное дело, воспользовался. Возникает предположение, что именно этот текст зачитывал Юровский. Никулин тоже (явно по памяти) схватил фразу о наступлении противников большевиков на Екатеринбург. В дальнейшем охранник М. И. Летемин, расспрашивавший участников о ходе расстрела, на допросе показал: «Комендант вычитал бумагу и сказал: "Жизнь ваша кончена"». О зачтении приговора по бумаге сообщал и охранник Ф. П. Проскуряков. Еще более определенно об этом сказал на допросе разводящий А. А. Якимов: «...он (Юровский. — И. П.) так сказал Царю: "Николай Александрович, Ваши родственники старались Вас спасти, но этого им не пришлось. И мы принуждены Вас сами расстрелять"¹³⁸. Убийца П. С. Медведев, утверждавший на допросах, что в момент расстрела выходил на улицу, от пересказа содержания читаемого Юровским текста уклонился. Палачи А. Г. Кабанов и В. Н. Нетребин содержания зачитанного документа не коснулись, если не считать слов в воспоминаниях последнего: «Они были предупреждены о расстреле»¹³⁹.

На основе приведенных (и получается — исчерпывающих) данных участников и свидетелей расстрела можно определенно утверждать, что Юровский не просто «сказал», а говорил, используя текст или зачитывая его, причем ссылаясь не на президиум, а на исполком облсовета. У него была бумага с мотивировкой казни: угроза или попытка освобождения бывшего Царя врагами революции, заговорщиками; его «преступления»; наступление чехословаков на Екатеринбург. Очевидно, он зачитывал тот самый короткий текст, который был подготовлен как вариант извещения для печати, направленный утром телеграммой в Москву. Что касается того, что решено казнить всех, о чем он сказал, то он мог добавить это по указанию Голощекина или, для верности, вписать слова. Как он вспоминал, Голощекин сказал ему, что «Николая мы казним и официально объявим», а что касается Семьи, тут «может быть, будет объявлено» как-то потом, «об этом пока никто не знает»¹⁴⁰. Кстати, вот вам еще одно свидетельство того, что и о том, как информировать, решает не Голощекин с товарищами, а только центр: вероятно, бумагу с текстом «приговора» Юровскому было приказано потом сдать или непременно уничтожить. Во всяком случае, она им не была сохранена и в дальнейшем воспроизводилась по памяти. Бумага, имевшаяся у Юровского, текст, который был заслушан перед смертью жертвами, — еще один, похоже второй, для разового оглашения, текст «постановления». Все эти варианты не были окончательными. Работа над текстом продолжалась.

Спустя неделю после убийства руководством Урала, уже эвакуировавшимся из Екатеринбурга в Пермь, публикуется текст, выдававшийся за постановление и соответствующим образом, как документ, оформленный. Вот как он выглядит:

«Постановление Президиума Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов:

Ввиду того, что чехо-словацкие банды угрожают столице красного Урала, Екатеринбургу; ввиду того, что коронованный палач может избежать суда народа (только что обнаружен заговор белогвардейцев, имевший целью похищение всей семьи Романовых), Президиум областного комитета во исполнение воли народа, постановил: расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.

Постановление Президиума областного совета приведено в исполнение в ночь с 16 на 17 июля.

Семья Романовых перевезена из Екатеринбурга в другое, более верное место.

Президиум областного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Урала»¹⁴¹.

И опять видоизменения в тексте, как и следовало ожидать, без даты, новый вариант извещения, впервые оформленный уже как постановление. Но ни эта, ни другие публикации не являлись постановлением, ничего общего с ним не имели. Здесь — ложные указания на принятие постановления официальным советским органом — Президиумом облсовета, на решение расстрелять не всех заключенных, а лишь одного, на эвакуацию членов Семьи бывшего Императора и т.д.

Передав утром 17 июля телеграмму в Москву, Ленину и Свердлову, с оповещением их о выполнении задачи и примерным (на их усмотрение) текстом для извещения, обнародования, уральские руководители не получили ни вызова на разговор, ни утверждения текста или нового его варианта. Не было и какой-либо иной телеграммы вождей вообще. Очевидно, в Екатеринбурге обеспокоились: как бы в Кремле их не поняли превратно, в том смысле, что они расстреляли только Николая Романова, а остальных действительно оставили в живых. В первой, незашифрованной телеграмме об убийстве всех говорить было нельзя. Поэтому вечером в Москву была направлена новая, зашифрованная телеграмма:

«Москва Кремль Секретарю Совнаркома Горбунову обратной проверкой. Передайте Свердлову что все семейство постигла та же участ что и главу оффициально семия погибнет при евакуации»¹⁴².

Здесь не только дополнение, уточнение масштаба казни (о не членах Семьи Романовых, расстрелянных вместе с нею, не считали необходимым и упоминать: такая мелочь!). Телеграмма содержит и намерение — план на будущее: как объявлять о гибели остальных членов Царской Семьи, помимо самого Царя. Но на такое извещение в печати уральские лидеры так и не решились. В приводившемся тексте пермской газеты за 25 июля, в других, более поздних, речь идет только о расстреле Николая II; так происходило и в дальнейшем. Это было продолжением согласованной лжи.

Н. А. Соколов через специалиста расшифровал эту телеграмму уже в эмиграции, в сентябре 1920 г. Он указал, что телеграмму эту Свердлов «имел у себя», видимо примерно рассчитав время ее передачи и расшифровки (в основе шифра оказалось слово Екатеринбург), «17 июля после 9 часов вечера»¹⁴³. Подлинность телеграммы, прошедшей на Западе экспертизу, некоторыми авторами до сих пор ставится под сомнение. В частности, Г. 3. Иоффе в качестве аргумента выражает свое недоумение: почему телеграмма адресована секретарю Совнаркома Горбунову, дескать, тем самым «конспиративность всего дела тут явно и непонятным образом нарушалась»¹⁴⁴. Наоборот, это было приемом конспиративности, ибо Н. П. Горбунов был в курсе дела, а имена Ленина и Свердлова, для которых предназначалось сообщение, не назывались. Следует при этом подчеркнуть, что Горбунов — секретарь, помощник Ленина, которому прежде всего и предназначалась телеграмма, а Свердлову надлежало лишь передать о сообщении. Уральцы уже практиковали такой прием, информируя Ленина, но не называя его имени. Ответа в Екатеринбург не поступило. Извещения в печать уральцы не давали. А надобность в этом была острейшая. В Екатеринбурге уже 17 июля разносилась молва о расстреле Царской Семьи. Кто-то говорил шепотом, а кто-то — торговцы и покупатели на базаре — и вслух. Верили и не верили; пошли домыслы, в том числе об эвакуации членов Семьи, всех или некоторых. В такой обстановке просто требовалось выступление. Особое и естественное нетерпение проявлял член исполкома Совета, редактор областной партийной газеты «Уральский рабочий» В. А. Воробьев, тормошивший по этому поводу лидеров. Он писал: «На следующий день утром (имеется в виду 17 июля. — И. П.) получил в президиуме облсовета для газеты текст официального сообщения о расстреле Романовых (автор, вероятно, ошибается, говоря о Романовых во множественном числе, или, возможно, он имел на руках приведенный выше текст о расстреле всей Семьи. — И. П.). «Никому пока не показывай, — сказали мне, — необходимо согласовать текст сообщений о расстреле с Центром. «Я был обескуражен: кто был когда-либо газетным работником, тот поймет, как мне хотелось немедленно, не откладывая, козырнуть в своей газете такой редкой сенсационной новостью — не каждый день случаются такие события, как казнь царя...». В первой половине дня 18 июля, как писал Воробьев, Белобородов и еще кто-то из членов президиума, захватившие с собой и Воробьева, связались-таки со Свердловым. Белобородов, как понял, вероятно, вводившийся в заблуждение Воробьев, передал Свердлову, словно в первый раз, сообщение об убийстве, проект текста для публикации. Тот в ответ отстучал: «Сегодня же доложу о вашем решении Президиуму ВЦИК. Нет сомнения, что оно будет одобрено. Извещение о расстреле должно последовать от центральной власти, до получения его от опубликования воздержитесь»¹⁴⁵. Это свидетельство вновь подтверждает, что местные руководители были марионетками, даже короткую информацию о казни одного Николая II, ставшую известной Свердлову еще за сутки до разговора с ним, не могли опубликовать и действительно не публиковали, ждали санкции. Более того, все это свидетельствовало о предварительной договоренности центра с Уралом, о жестком контроле за действиями на месте и полном послушании уральских руководителей в реализации принятого решения.

Какова же была реакция на события в Екатеринбурге и сообщения оттуда, как действовали в центре Свердлов и Ленин, не дававшие уральским работникам права сообщить об убийстве даже в урезанном виде? Все обдумывали, взвешивали, вероятно, ждали вестей о благополучном уничтожении следов преступления, захоронении. Ориентировались на официальное проведение вопроса через высшие органы власти. Вечером 18 июля действительно состоялось заседание Президиума ВЦИК. По рассмотрении вопроса в протоколе было записано:

«Слушали: Сообщение о расстреле Николая Романова (телеграмма из Екатеринбурга). Постановили: По обсуждении принимается следующая резолюция. Президиум признает решение Уралоблсовета правильным. Поручить тт. Свердлову, Сосновскому, Аванесову составить соответствующее извещение для печати. Опубликовать об имеющихся во ВЦИК документах (дневник, письма). Поручить т. Свердлову составить особую комиссию для разбора»¹⁴⁶. В такую форму было облечено выступление Свердлова и принятое по нему постановление. Бессудный расстрел Николая II признан правильным, создано впечатление, что все совершилось в Екатеринбурге, центр лишь извещен, о казни всей Семьи — ни слова, хотя донесение об этом также было уже получено. Сделано так, как было условлено, «как договорились»¹⁴⁷. Ни вопросов, ни хотя бы формального осуждения (мол, предстоял публичный суд, поспешили...) действий уральских большевистских руководителей не последовало. Тогда же, 18 июля, поздно вечером (после полуночи, то есть фактически 19-го) Свердлов пришел на проходившее параллельно заседание Совнаркома, шепнул что-то Ленину, очевидно, о состоявшемся решении Президиума ВЦИК, его характере, ибо оба сообщения — 17-го о казни Николая II, а затем шифрованное о казни всей Семьи — адресовались, как уже сказано, не только и не столько Свердлову, сколько Ленину, и он был в курсе всего. Ленин, прервав обсуждение вопроса о здравоохранении, объявил: «Товарищ Свердлов просит слово для внеочередного сообщения». В протоколе заседания Совнаркома выступление Свердлова, записанное лишь в самой краткой форме, фактически одобрено:

«Слушали: Внеочередное заявление Председателя ЦИК тов. Свердлова о казни бывшего царя Николая II по приговору Екатеринбургского Совета и о состоявшемся утверждении этого приговора Президиумом ЦИК...

Постановили: Принять к сведению...»¹⁴⁸.

На заседании Совнаркома присутствовали: В. И. Ленин, А. И. Гуковский, В. М. Бонч-Бруевич, Г. И. Петровский, Н. А. Семашко, А. Н. Винокуров, В. И. Соловьев, М. Ю. Козловский, A. В. Галкин, С. Я. Смирнов, П. Г. Дауге, А. И. Свидерский, А. Г. Правдин, Л. Д. Троцкий, Попов, B. М. Альтфатер, П. И. Стучка, А. И. Рыков, В. П. Ногин, Э. М. Склянский, С. С. Пестковский, В. И. Невский, С. П. Середа, В. Н. Подбельский, Скорняков, А. А. Юрьев, Н. П. Брюханов, Николаев, В. П. Милютин, Попов (статистик), Сиринов (профессор), Б. Н. Чичерин, Л. К. Карахан¹⁴⁹. Некоторые из указанных лиц, не будучи членами правительства, как например Сиринов, Попов, приглашались в зал заседаний по мере обсуждения тех или иных вопросов. Совнарком в отличие от ВЦИКа, даже его президиума, был более узким по составу, близким к Ленину, состоял лишь из коммунистов. Тем не менее в момент выступления Свердлова могли присутствовать и приглашенные лица, технические работники (секретарь, стенографистка?). И, надо полагать, Свердлов (как и Ленин) не мог быть откровенным, выдавать секреты, сообщать о действительном ходе дела. Свердлов повторил версию о получении телеграммы из Екатеринбурга о расстреле только бывшего Царя по решению местной власти, как и зафиксировано в протокольной записи (вместо Уральского совет ошибочно назван Екатеринбургским), обсуждения не последовало. Часть присутствующих, несомненно, знали истину, в их числе, очевидно, управделами СНК Бонч-Бруевич, Троцкий (вопреки его обратному утверждению в 1930-х гг.), Чичерин, Петровский, Стучка.

Таким образом, обе высшие инстанции официальной власти (за пределами ЦК РКП(б) — СНК и Президиум ВЦИК) вопрос рассмотрели и одобрили якобы самостоятельные действия уральского руководства. По тексту утренней телеграммы из Екатеринбурга от 17 июля была подготовлена информация о расстреле Николая II и одобрении высшими органами на Урале этого действия; информация была распространена от имени Бюро печати при ВЦИК 19 июля. В тот же день она была опубликована в столичных «Известиях»: «"На состоявшемся 18 июля заседании Президиума ЦИК Советов Председатель Свердлов сообщает полученное по прямому проводу сообщение от областного Уральского Совета о расстреле бывшего царя Николая Романова. За последние дни столице красного Урала Екатеринбургу серьезно угрожала опасность приближения чехо-словацких банд. В то же время был раскрыт новый заговор контрреволюционеров, имевших целью вырвать из рук Советов власти коронованного палача. Ввиду всех этих обстоятельств, Президиум Уральского областного совета постановил расстрелять Николая Романова, что было приведено в исполнение 16 июля.

Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место. Документы о раскрытии заговора посланы в Москву со специальным курьером. Сделав это сообщение, Свердлов напоминает историю перевода Романова из Тобольска в Екатеринбург, когда была раскрыта такая же организация белогвардейцев в целях устройства побега Романова. За последнее время предполагалось предать бывшего царя суду за все его преступления против народа, только развернувшиеся сейчас события помешали осуществления этого суда¹⁵⁰. Президиум, обсудив все обстоятельства, заставившие Уральский областной Совет принять решение о расстреле Романова, постановил признать решение Уральского областного Совета правильным. Затем председатель сообщает, что в распоряжении ЦИК находится сейчас важный материал: документы Николая Романова, его собственноручные дневники, которые он вел до последнего времени, дневники его жены, детей, переписка Романова. Имеются, между прочим, письма Григория Распутина Романову и его семье. Все эти материалы будут разобраны и опубликованы в ближайшее время»¹⁵¹. Одновременно публикуется декрет о конфискации имущества Романовых, лежавший до этого времени под спудом, в ожидании смертного часа главы всего Дома. Одновременно помещается в газете и публикация с угрозами в адрес контрреволюции, буржуазии.

И вновь следует сказать, что в извещении, в основе 20 которого телеграфное сообщение из Екатеринбурга о рас-стреле Николая II, нет документа — постановления какого-то конкретного уральского органа власти. Сообщение даже не выделено кавычками. Больше того, в текст уральцев внесены существенные изменения содержательного характера, в том числе указание на эвакуацию из Екатеринбурга Семьи¹⁵¹, Романовых заменено на «Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место». Замена, вероятно, произведена с целью большей дезориентации общественности. Не случайно уже с этого времени валом пошли домыслы об освобождении или побеге дочерей (всех или одной Анастасии), о том, что они живы, скрываются в России или переправились за ее рубежи. Как отмечалось, не исправлена дата расстрела, осталось «16 июля». Существенно сокращена и изменена формулировка мотивов принятия решения. Мотив о попытке заговорщиков освободить, похитить Николая Романова заменен на угрозу таковой («раскрыт... заговор, имевший целью... вырвать тирана из рук Совета»). Коррективы последнего мотива являются, вероятно, следствием более осторожного подхода центра к обнародованию информации об убийстве, явная ложь о попытке освобождения бывшего Царя, то есть якобы фактическом нападении на охрану дома Ипатьева, заменена указанием лишь на опасность таковой, ибо в Екатеринбурге, который еще удерживался, находились и иностранцы, представители различных органов печати, которые точно знали: ничего подобного там не происходило. Готовившаяся П. Л. Войковым с участием других уральских лидеров ЧК провокация по «освобождению» Николая II, как уже отмечалось, провалилась, пришлось ссылаться лишь на заговор и угрозу освобождения¹⁵².

Это сообщение пошло как официальное в зарубежные средства информации. Уже 22 июля оно было опубликовано всемирно известной лондонской газетой «Таймс». Публикация в «Нью-Йорк таймс» в виде краткого сообщения с выдержкой из этого материала появилась еще накануне — 21 июля. Вести же об убийстве бывшего Царя появились в некоторых газетах уже 20 июля.

Обман общественности, в том числе мировой, в первую голову германской, продолжался и в печати, и по дипломатическим каналам.

Когда советник германского посольства К. Рицлер после ознакомления с сообщением в печати о казни Николая II встретился с большевистскими деятелями В. В. Воровским и К. Б. Радеком, внес официальный протест по этому поводу и выразил обеспокоенность судьбой «немецких принцесс», последний заявил, что они живы и им «из гуманных соображений» может быть дано разрешение покинуть Россию. 24 июля Рицлер услышал подобную ложь и от наркома по иностранным делам Г. В. Чичерина: бывшая Императрица и ее дочери перевезены в Пермь, им ничто не угрожает. Радек же и в августе предлагал отправить «немецких принцесс» в Германию, только в обмен на арестованных там левых социалистов. И только когда в сентябре советским властям было дано согласие на проведение такого обмена, они сообщили, что это невозможно, потому что Семья Романовых оказалась на территории белых. Отрицание гибели всей Царской Семьи продолжалось и далее, хотя представители германских властей и других стран уже имели информацию об этом. К. Ботмер — военный атташе германского посольства имел информацию о гибели всех членов Семьи, более того, знал, что они убиты по приказу Кремля, а Екатеринбургу «было лишь предоставлено право выбрать время и способ казн»¹⁵³.

По поводу действий немцев Свердлов сообщал в Екатеринбург: «После убийства Мирбаха немцы потребовали ввода батальона в Москву Мы категорически отказали, были на волосок от войны. Немцы теперь отказались от этого требования. По-видимому войны сейчас не будет больше пока ничего сообщить нечего. Сейчас передам точно текст нашей публикации»¹⁵⁴. Переданный в Екатеринбург лишь в ночь на 21 июля текст, как исходящий от Бюро печати ВЦИКа, разрешалось публиковать. Он-то действительно, кроме начала его подачи, был идентичен публикации 19 июля в Москве. Разница лишь в телеграфных знаках да добавлении в конце — «продолжение следует»¹⁵⁵. Но оба эти документа не были в рассматриваемом смысле, по содержанию, будто бы принятым постановлением и посланным 17 июля текстом телеграммы из Екатеринбурга в Москву. Они существенно разнились. Текст был испрошен во время состоявшихся 20 июля новых переговоров Свердлова с уральскими работниками. Местный деятель на вопрос Свердлова: «Что у вас слышно?» — сообщал, что удержание Екатеринбурга под вопросом («удержим ли долго... трудно сказать»), производится эвакуация. Сообщалось также о выезде накануне «курьера с интересующими вас документами» (речь, очевидно, идет о Юровском, который выехал ночью, фактически 20-го). Екатеринбург вновь запрашивал: «Сообщи решение ЦИК, и можем ли мы оповестить население известным вам текстом?» Свердлов ответил: «В заседании президиума ЦИК от 18-го постановлено признать решение Ур.Обл.Совета правильным. Можете публиковать свой текст. У нас вчера во всех газетах было помещено соответствующее сообщение. Сейчас послал за точным текстом и передам его тебе.

Пока же сообщаю следующее: 1) держитесь во что бы то ни стало посылаем подкрепление во все районы отправляем значительные отряды надеемся при их посредстве сломить чехов. 2) Посылаем на все фронты несколько сот надежной партийной публики из питерских и московских рабочих специально для постановки широкой агитационной работы среди армии так и среди населения. 3) Еще раз напоминаю необходимости обеспечить тыл. 4) Сообщу о немцах»¹⁵⁶.

Публикация сообщения уральским большевистским руководством могла наконец осуществиться незамедлительно и в любом варианте, увидевшем свет в Москве. Наступило 21 июля. Спешно набирается краткий текст-информация, и в тот же день распространяется листовка, о которой уже говорилось, с извещением о казни Николая II. По форме и содержанию она отличалась от всех прежних местных и от московского вариантов прежде всего тем, что в ней речь шла уже о решении не президиума, а исполкома облсовета в целом. Текст, полученный из Москвы, не увидел света в Екатеринбурге и 22 июля. Решено было предварительно, используя привычное и эффективно применявшееся почти во всех случаях средство воздействия на массы — пропаганду, подготовить для публикации более благоприятную почву, опереться на «общественное мнение», «поддержку масс».

В воскресенье, 21 июля, в новом городском театре был организован митинг, как афишировалось, — «по текущему моменту». Выступил ряд ораторов — видных коммунистов (Г. И. Сафаров, Н. Г. Толмачев, А. А. Козьмин и др.). Гвоздем митинга было выступление Ш. И. Голощекина с проклятиями в адрес бывшего Царя и информацией о его казни в вольном изложении, но с использованием формулировок, сочиненных в Екатеринбурге и Москве. Именно Голощекин мог справиться с задачей лучше других, ибо от начала до конца был главным организатором дела на месте и участвовал в разработках, сочинениях версий в центре. Однако и он в ораторском пылу допустил крупную оплошность. Как отмечал чекист И. И. Родзинский, Голощекин «вдруг» сказал о расстреле «от Николая до малого» (имелся в виду Алексей. — И. П.)¹⁵⁷. Но несведущие слушатели, по крайней мере большинство, это откровение пропустили мимо ушей. Все ораторы и сам Голощекин в других местах речи говорили об убийстве только Николая II. В опубликованное изложение выступления Голощекина этот момент, естественно, не включили. Митингующие приняли предложенную им резолюцию:

«Казнь Николая Кровавого служит ответом и грозным предостережением буржуазно-монархической к[онтр]революции, пытающейся затопить в крови рабоче-крестьянскую революцию.

Все враги трудового народа объединились под знаменем восстановления буржуазно-помещичьего самодержавия.

Весь трудовой народ объединен под знаменем Социалистической советской республики. Борьба между нами идет не на жизнь, а на смерть, и все, кто сейчас не идет с борющимся за свое существование народом, все они — в стане врагов народа. Собрание призывает всех, кому дороги завоевания революции, — в ряды борцов за социальное освобождение трудящихся.

Да здравствует Советская власть!

Да здравствует международная рабочая революция»¹⁵⁸.

Кроме этой резолюции и информации о митинге в номере «Уральского рабочего» за 23 июля была дана пространная статья-передовица за подписью Г. И. Сафарова. Помимо большого набора инсинуаций в отношении Николая II, заговоров, есть обращающие на себя внимание фразы экстремистского словоблудия, бесстыдства: «Воля революции была исполнена, хотя при этом и были нарушены многие формальные стороны буржуазного судопроизводства и не был соблюден традици-онно-исторический церемониал казни "коронованных особ". Рабоче-крестьянская власть и в этом случае проявила крайний демократизм: не сделала исключения для всероссийского убийцы и расстреляла его наравне с обыкновенным разбойником» (вот такая «демократическая» революционная «милость» оказана была Николаю Романову!). В таком же духе был выдержан материал без подписи, как будто от редакции, предшествовавший сафаровскому. Сказав о казни Николая II в ночь на 17 июля, редакция с сожалением отмечала, что «он слишком долго жил, милостью революции, — этот кровавый убийца».

Дан был и текст московской публикации, переданный по указанию Свердлова за два дня до того телеграфом. Вероятно, к тому времени были получены уже и московские газеты с его публикацией. Этому тексту, как и нижеопубликованному изложению декрета о конфискации имущества Дома Романовых, редакция дала шапку — «Телеграммы». Текст дан не в телеграфном, а в обычном виде. Проставлены знаки препинания. От телеграфного варианта отрезана последняя фраза — «продолжение следует». Из него же и из опубликованного в Москве сообщения изъята дата казни — «16 июля». Точная дата указывалась выше в этом же номере газеты. Сохраненные в несколько скорректированном Москвой виде фразы, относящиеся к якобы принятому в Екатеринбурге постановлению, не выделены.

Как уже отмечалось, в Перми 25 июля появилась публикация в виде оформленного постановления президиума облсовета о казни Николая Романова, но, во-первых, вновь недатированная, во-вторых, с наличием в тексте указания на совершившуюся казнь и мнимую эвакуацию его Семьи. В то время в газетных публикациях уральского «постановления» добавлялась и перепечатка опубликованного в Москве постановления ВЦИКа:

«Постановление Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 18 июля.

Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов Рабочих, Крестьянских, Красноармейских и Казачьих Депутатов в лице своего президиума одобряет действия президиума Областного Совета Урала.

Председатель Ц.И.К. Я. Свердлов»¹⁵⁹.

Приведено это постановление было и в публикации в пермских «Известиях» 25 июля.

Открытое и безоговорочное одобрение убийства в Екатеринбурге в официальных постановлениях, афиширование его уже тогда заставляло людей, знающих систему большевизма, склоняться к мысли, что это все — творение рук Свердлова, и не только. Уральские же лидеры готовились, запрашивали, ждали, что-то снова испрашивали и в итоге сделали, как велено: выставили себя на обозрение как вершителей судьбы Романовых, все взяли на себя. И почти все последовательно хранили тайну решения-приказа. Он, очевидно, поэтапно созревал, но отдавался и тайно, и устно, без фиксации в партийной и в советско-правительственной высших инстанциях. В документах значатся только принятие к сведению и одобрение. Зависимое и исполнительское положение уральского руководства, его подстраивание под волю верхов требовали послушания и гибкости. Отсюда — принятие в самом узком кругу однозначного постановления («ликвидировать всех») и последующее сочинительство другого «документа» — лживого, многократно корректируемого и видоизменяемого. Но безысходной ситуации, тупика для исследователей нет: «пропавшая грамота» нашлась, если «Протокол» И. Мейера — не фальсификация, а хотя бы воспроизведение, копия подлинника: ведь, конечно же, постановляли убить всех, а не одного Николая Романова и вывезти куда-то остальных. А множество разноречивых «грамот», скрывавшихся или афишировавшихся после санкции Москвы, — подделки местных властей, прикрытие, не более.

4. Главный вершитель судьбы Романовых

Вернемся к вопросу об участии в деле Царской Семьи В. И. Ленина, чья роль оценивается по-разному: часть историков, публицистов и писателей до сих пор отвергает его вину, какую-либо причастность к гибели Романовых. Вопрос важный и остается недоисследованным. Некоторым авторам вроде А. Г. Латышева годами удается иметь доверие у читателя, упорно утверждая, что этот вопрос не решен, что «никто пока не смог доказать, что Ленин или Свердлов, или вообще какая-либо инстанция в Москве давали санкцию на расстрел царской семьи», что «Ленин^даже не предполагал о возможности расстрела Николая II»¹⁶⁰. Рассмотрим все основные приводившиеся материалы и некоторые новые. Роль главного убийцы выступила более рельефно и, думается, неоспоримо.

Как мы видели (и это оспаривать никто не берется), Ленин задолго до революционных событий 1917 г. в России, равно как и в ходе их, совершенно определенно высказывался за истребление не только Царя, но и членов Дома Романовых. И здесь не было гипотетичности, революционной запальчивости. Это было продиктовано политической заданностью, посылкой экстремиста. Сразу же после Октября поднимается вопрос о дальнейшей судьбе Царской Семьи, о ее возвращении в центр и организации судебного процесса над ее главой, бывшим императором Николаем II. Высказывались предположения и предложения о передаче этого дела Учредительному собранию, а после его разгона — ВЦИКу, как высшему законодательному органу Советской республики. Однако Ленин забрал дело о Царской Семье в ведение непосредственно им руководимого исполнительного аппарата власти — Совнаркома, в свое личное ведение под предлогом проведения следствия, подготовки документов к судебному процессу и его организации. По словам И. 3. Штейнберга, В. И. Ленин считал, что его подписи достаточно для легализации, проведения в жизнь любого правительственного акта. Управделами В. Д. Бонч-Бруевич утверждал практически то же самое, отмечая, что декреты приобретали силу закона лишь после того, как их подписывал Ленин, даже если издавались кем-либо из наркомов¹⁶¹. Ленин все и вся подмял под себя и стал фактически диктатором. По вопросу, который взял под свой контроль Ленин, проявляя к нему непосредственную, личную заинтересованность, никто, даже Я. М. Свердлов, не посмел бы действовать «помимо и вопреки». А вопрос о Царской Семье был именно из таких.

Проходили месяцы, и неблагоприятные, и благоприятные для большевистской власти, в череде которых, вне всякого сомнения, Семья Николая II могла быть вывезена в Москву, а сам Император подвергнут суду, но этого не происходило. Не произошло этого и в месяцы «триумфального шествия Советской власти», и в условиях разгорания гражданской войны. Дело с подготовкой суда, его организацией так ни на йоту и не сдвинулось с места. Ленин его напрочь «заморозил». Как уже говорилось, нарком юстиции И. 3. Штейнберг отмечал, что ни он, ни его аппарат «никогда не получал "задания" подготовить документы»¹⁶². Так оно и было в действительности. Практические действия Ленина и его ближайшего окружения были направлены на другой вариант решения вопроса — внесудебную расправу над бывшим Царем, а также его Семьей, как и над другими Романовыми, но под прикрытием местных уральских органов власти, инициирования экстремизма вначале, возможно, только прозрачными наводками, а позднее — прямыми приказами. Но и тогда тайные распоряжения отдавались при максимальном оберегании имени Ленина, сокрытии от партии и страны его причастности к убийству Семьи Романовых. Он действовал преимущественно не напрямую, а через председателей ВЦИК и ВЧК — Я. М. Свердлова и Ф. Э. Дзержинского. Поощрялось даже распространение молвы, что последние действуют чуть ли не вопреки мнению и воле Ленина, на свой страх и риск. Это регулярное тактическое средство Ленина, не брезговавшего ничем в достижении поставленных целей. Свердлов, слывший и в еврейских кругах «Яшкой-хулиганом»¹⁶³, охотно взял на себя роль основного прикрытия волевых действий Ленина по уничтожению екатеринбургскими большевиками Семьи Романовых. И это как нельзя четко подметил в эмиграции бывший секретарь И. В. Сталина, а фактически

Ленин на митинге. Эта фотография всегда публиковалась обрезанной с правой стороны, где спиной к трибуне стоят видные вожди большевиков Л. Б. Каменев (Розенфельд) и Л. Д. Троцкий (Бронштейн). 5 мая 1920 г. и Политбюро ЦК партии, Б. Г. Бажанов, чрезвычайно осведомленный в делах большевистских верхов и, конечно же, в деле Романовых. Бажанов отмечал, что Екатеринбург всего лишь создал московским лидерам политическое алиби, взяв решение на себя и «доля ответственности за это убийство легла на Якова Свердлова, официального советской власти, по поручению Ленина, хитро устранившегося от формальной ответственности»¹⁶⁴. Предположения и утверждения, что Ленин не причастен к убийству Царской Семьи, что это было сделано помимо него, высмеял еще более информированный человек — В. М. Молотов¹⁶⁵. Партийный актив уже хорошо знал, что Ленин давно взял дело Царской Семьи под свой личный контроль, что оно из числа принципиальных, которые без Ленина, тем более вопреки ему, решить не могли. Пользуясь утечкой информации из Кремля, откровениями в узком кругу Ш. И. Голощекина, намеками, полунамеками в Екатеринбурге, на Урале, многие понимали, а то и просто знали, что к чему. Видный местный большевик П. М. Быков в ранней, довольно откровенной, а потом запрещенной работе писал, что «Вопрос о расстреле Николая Романова и всех бывших с ним принципиально был разрешен в первых числах июля» и организовать это «было поручено президиуму Совета»¹⁶⁶. Здесь нет имен, но ясно, что вопрос решили в Москве, тем более что именно там, а не у себя на месте, в Екатеринбурге, был уральский лидер и куратор дела Царской Семьи Голощекин. Один из цареубийц П. 3. Ермаков, откровенничая, всегда говорил (и писал), что на расстрел дано согласие или указание Москвы, Свердлова, а иногда произносил и имя Ленина¹⁶⁷. Посланец вождей на Урале Я. М. Свикке также говорил об определяющей роли Ленина в судьбе и расстреле Царской Семьи¹⁶⁸. Другой расстрельщик, видный чекист Г. П. Никулин, впоследствии высказывался, что Урал сам не мог принять на себя ответственности за расстрел «без санкции или хотя бы молчаливого согласия Ленина, Свердлова или кого-нибудь из руководителей»¹⁶⁹.

А как можно игнорировать утверждение Л. Д. Троцкого, что решение об убийстве Царской Семьи было принято Лениным и Свердловым?! Уже один этот источник предопределяет выяснение сути вопроса. Тем более что Троцкий в рассуждениях сосредотачивается именно на роли Ленина, мотивах его решения и действиях, оставляя в стороне личность Свердлова, как второстепенную в этом тандеме¹⁷⁰. Источников, документов такого рода множество. Голощекин с конца июня — начала июля находится в Москве, едет специально для встречи со Свердловым, Лениным и, полагаю, с Дзержинским, для решения вопроса о Царской Семье. Оттуда он шлет А. Г. Белобородову телеграмму-требование о специальном карауле в доме Ипатьева. Таковой из проверенных чекистов во главе с Я. X. Юровским туда направляется. Юровский начинает готовиться сам и готовить команду внутренней охраны к участию в расстреле¹⁷¹. Телеграмма из Москвы стала сигналом к спешной подготовке убийства, что означало заключение там окончательного сговора. Юровский писал о своей работе до возвращения Голощекина: «пока не было никакого определенного решения из центра», занимался «ужесточением режима»¹⁷², готовил команду к выполнению решения центра. И он, конечно, знал, что один Свердлов этого решения не примет. Белобородов не ограничивается посылкой команды в ДОН. Он срочно вызывает и надежную команду из Перми — охрану застрявшего там из-за антибольшевистского восстания в Ярославле поезда Ф. Ф. Сыромолотова с драгоценностями¹⁷³. По приводившейся версии, после отъезда Голощекина из Москвы, но еще до его прибытия в Екатеринбург между Лениным и Белобородовым по прямому проводу состоялся продолжительный разговор, касавшийся Царской Семьи¹⁷⁴. После переговоров с Лениным (если таковые состоялись) у Белобородова отнюдь не исчезло желание уничтожить Царскую Семью, он стал еще более ретиво действовать в этом направлении. Нет, Ленин в разговоре не запретил ему и его друзьям убивать, ничего похожего не произошло.

Дело об уничтожении узников дома Ипатьева явно не терпело отлагательства. Белобородов еще до прибытия Голощекина должен был к этому готовиться и готовился. Готовятся к этому также Войков, Юровский и другие. Голощекина встречают 14 июля целой компанией, несмотря на утренние воскресные часы. Дело не терпело отлагательств, ибо 13 июля Совнарком принимает декрет «О национализации имущества низложенного российского императора и членов бывшего императорского дома». Ленин под ним уже поставил подпись, проходит день за днем —декрет не публикуется. Почему? А чтобы читающая публика, население не восприняли декрет как предзнаменование, не связали принятие декрета и последовавшее вслед за ним убийство воедино, не поняли, что к чему. Декрет публикуется лишь 19 июля вместе с извещением об убийстве в Екатеринбурге, с его мотивировкой от имени Уралсовета, его президиума¹⁷⁵. Убийство, уже безотлагательное, Ильичу было очень нужно.

В одном поезде с Голощекиным для завершения подготовки акции убийства Царской Семьи и участия в ней выезжает специальный уполномоченный Ленина, Свердлова, Дзержинского, сотрудник ВЧК с чекистской командой из интернационалистов. В дальнейшем он всю жизнь ведает делами, ценностями Царской Семьи, действуя под именем А. Е. Лисицына. Хотя он инструктировался Свердловым, Дзержинским и не был на приеме у Ленина, но указывает, что задание исходило и от него¹⁷⁶, а 14 июля на заседании узкого большевистского актива, без оповещения хотя бы облисполкома совета, обкома РКП(б) принимается постановление об уничтожении Царской Семьи и содержавшихся вместе с нею бывших придворных. Принимается быстро и единогласно. Разве могло бы такое случиться, сообщи Голощекин или Лисицын о том, что Свердлов за казнь, а Ленин — против нее или хотя бы санкцию на нее не дал?! Решение об убийстве принимается единогласно, сразу же по возвращении Голощекина от Ленина и Свердлова и с приездом в Екатеринбург их уполномоченного.

У московских большевистских вождей, у Ленина на казни Царской Семьи было завязано многое. Мало того, что ими был определен жесткий срок убийства не позднее 18 июля (уполномоченный Москвы имел задание быстрого возвращения, но только после него), но им непременно следовало знать и конкретный момент его совершения. Наметив срок акции на глухую полночь 16 июля, чтобы еще до наступления утра 17 июля, когда город проснется, успеть уничтожить следы убийства и вывезти трупы за пределы города, местные руководители в завуалированной форме запрашивают такое согласие и последнюю санкцию. Выше приводился текст телеграммы уральских партийных лидеров Голощекина и Сафарова, посланной вечером 16 июля через Петроград Ленину и Свердлову и содержавшей требование их санкции на расстрел в этот момент («условленного с Филипповым... не терпит отлагательства, ждать не можем»). Заметим, что отправители запроса адресовались: «Свердлову, копия Ленину», а Зиновьев, знавший доподлинно, что решающая фигура не Свердлов, а Ленин, сделал переадресовку: «Москва Ленину». Телеграмма была принята в 21 час 22 минуты и передана в конверте Ленину. И уже он знакомил с ее текстом Свердлова¹⁷⁷.

Таким образом, Ленин доподлинно, «из первых рук», знал о подготовленном убийстве Царской Семьи в ближайшие часы и минуты. И что же он, якобы противник расстрела, предпринял? Запретил, хотя бы отложил казнь? Потребовал от Свердлова, будто бы на свой страх и риск за спиной Ленина толкавшего уральских ленинцев на преступление, прекратить свои действия, остановить ход дела? Ничего подобного. Уральцы незамедлительно получили «добро» от Кремля через Пермь (связь Екатеринбурга с Москвой по прямому проводу в этот день была нарушена). «16.7 была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Р-ых (Романовых)», — указывал Юровский¹⁷⁸. Телеграмма, очевидно, вновь прошла окружным путем, и не только через Пермь, но предварительно опять через Петроград, Смольный, Зиновьева. Э. С. Радзинский приводит текст полученного им письма из Ленинграда от О. Н. Колотова: «Могу сообщить Вам интересную подробность по интересующей Вас теме: мой дед часто говорил мне, что Зиновьев принимал участие в решении о расстреле царя и что царь расстрелян по телеграмме, которая пришла в Екатеринбург из Центра. Деду можно доверять, по роду своей работы он очень многое знал»¹⁷⁹.

Наш интерес к вопросу полностью удовлетворяется в связи с тем, что, как оказалось, сохранилось свидетельство о моменте и обстоятельствах направления Лениным и Свердловым телеграммы в Екатеринбург через Петроград и Пермь. Оказался в живых человек, который отправлял эту сверхсекретную кремлевскую телеграмму. Это А. Ф. Акимов, доцент Московского архитектурного института, в прошлом, в 1918 г., служивший в кремлевской охране, охранявшей и кабинеты Ленина и Свердлова. Об этом речь уже шла. Приведу эти сведения в более полном виде. В «Строительной газете» за 11 августа 1957 г. был опубликован очерк журналиста О. Курганова «По ленинскому совету», в котором рассказывалось о выполнении Акимовым различных поручений вождя, в том числе по отправке его особо важных телеграмм, когда приходилось возвращать не только подлинник, но и телеграфную ленту, не оставлять следов. Спустя 11 лет, 19 ноября 1968 г., были записаны воспоминания Акимова, в том числе эпизод, проливающий свет на историю с отправкой той самой сверхсекретной телеграммы: «Когда тульский губком (ошибка в записи; следовало — «Уральский обком». — И. П.) решил расстрелять семью Николая II — СНК и ВЦИК написал телеграмму с утверждением этого решения. Я. М. Свердлов послал меня отнести эту телеграмму на телеграф, который помещался тогда на Мясницкой улице. И сказал — поосторожней отправляй. Это значило, что обратно надо было принести не только копию телеграммы, но и ленту. (Заметим, что это говорилось задолго до появления в печати «Записки» Юровского, но с данными в ней совпадало. — И. П.)

Когда телеграфист передал телеграмму, я потребовал от него копию и ленту. Ленту он мне не отдавал. Тогда я вынул револьвер и стал угрожать телеграфисту. Получив от него ленту, я ушел. Пока шел до Кремля, Ленин уже узнал о моем поступке. Когда пришел, секретарь Ленина мне говорит — тебя вызывает Ильич, иди, он тебе сейчас намоет холку...»¹⁸⁰. Ленин пожурил доверенного охранника, но никак не приказал вернуть на телеграф ни ленту, ни подлинник текста телеграммы. Можно предположить, что текст телеграммы составлялся в кабинете Ленина, куда пришел Свердлов, который затем и наставлял посылаемого на телеграф Акимова. Акимов в этот момент как раз дежурил у приемной Ленина. Мы имеем дело с ценнейшим свидетельством именно о том моменте, когда и было принято окончательное решение, была нажата «кремлевская кнопка» на спусковом механизме цареубийства!

Истребление членов Дома Романовых начато было еще до 16-17 июля. В ночь на 13 июня 1918 г. под Пермью местным губернским руководством, губчека, главным образом усилиями члена ее коллегии Г. И. Мясникова (сам он в расправе не участвовал) был убит брат бывшего Императора, великий князь Михаил Романов, к которому по воле Николая II должен был перейти, но не перешел трон. Один из участников этого преступления А. В. Марков впоследствии писал, что при поездке в 1918 г. в Москву после убийства он зашел по делам к Свердлову, тот провел его к Ленину. Ленин расспрашивал Маркова об убийстве Михаила Романова. «Я рассказал ему, — отмечал мемуарист, — что сделано было чисто, он сказал:

"Ну вот и хорошо, правильно сделали"»¹⁸¹. Есть основание доверять воспоминаниям Маркова. Ленин знал об убийстве Михаила, возможно, сам напрямую через ВЧК потребовал или санкционировал его, во всяком случае и пальцем не шевельнул относительно наказания виновных и предупреждения расправы над Семьей Николая II. Последовало массовое истребление Романовых, прежде всего там же, на Урале, и безнаказанное, со служебными поощрениями убийц. В свете данных об убийстве и убийцах Михаила Александровича нельзя не привести отрывки из письма Мясникова, ставшего оппозиционером и скрывавшегося от большевистского руководства, Ленину: «Если я хожу на воле, то потому, что я коммунист 15 лет, который свои коммунистические взгляды омыл страданиями, и ко всему этому меня знает рабочая масса, а если бы этого не было, а был бы я просто слесарь-коммунист того же завода, то где же был бы я? В Чека или, больше того, меня бы "бежали" как некогда я "бежал" Михаила Романова, как "бежали" Люксембург, Либкнехта»¹⁸². Это не просто указание на грязные, лживо-провокационные методы действий большевистского руководства, ВЧК, лично Ленина, но и, быть может, на причастность к убийству Михаила Романова, единение в этом Мясникова с Лениным. Здесь подчеркивается личная заслуга первого перед вторым, перед партией. Во всю эту систему вполне укладывается утверждение американского историка, специалиста по российским революционным проблемам Р. Пайпса: «Есть убедительные свидетельства, что вскоре после начала восстания Чехословацкого корпуса Ленин отдал распоряжение ЧК подготовить операцию по ликвидации всех Романовых, находившихся в Пермской губернии, использовав как предлог их мнимые "попытки к бегству". Получив такой приказ, ЧК разработала планы провокаций для трех городов, где в то время находились в заключении Романовы, — для Перми, Екатеринбурга и Алапаевска. В Перми и Алалаевске планы эти удалось осуществить. В Екатеринбурге от него отказались»¹⁸³. К сожалению, Пайпс не привел источника и конкретных данных об упомянутом ленинском распоряжении ВЧК, ограничившись лишь известными к тому времени косвенными свидетельствами. Но такой приказ Ленин мог дать Дзержинскому и в устной форме. Это могло быть зафиксировано (хотя вряд ли) и в каком-то документе, который, быть может, когда-то увидит свет. Весь ныне имеющийся документальный материал логически подводит к выводу об отдаче Лениным соответствующего распоряжения. Все разыгрывалось на провокационной основе. То же предпринималось в Екатеринбурге, но не сработало из-за нежелания Николая Романова совершить побег, дать себя освободить «друзьям-офицерам» нападением на охрану, из-за многочисленности этой охраны, возможных живых свидетелей совершения провокации. Решили ограничиться в объяснении убийства ссылкой на существование заговора, документы (сфабрикованные письма) и угрозу освобождения (а в некоторых случаях, как было показано, утверждалось, что и попытка самого нападения имела место). В принципе, в Екатеринбурге применили тот же провокационный механизм. И, наконец, свидетельством об определяющей роли Ленина в цареубийстве являются факты, связанные с его реакцией на само его исполнение. Утром 17 июля, как отмечалось, на имя прежде всего Ленина, а потом уж и Свердлова непосредственные организаторы убийства посылают телеграмму о его совершении. Ту самую телеграмму, которую Ленин получил в 12 часов дня 17 июля, которая затем была передана Свердлову, сохранилась в его бумагах и дошла до нас. Вечером уже именно Ленину (на имя его личного секретаря Горбунова) с просьбой передать об этом и Свердлову посылается новая, уточняющая телеграмма, говорящая о том, что убиты все члены Семьи (дескать, не беспокойтесь, все сделано, как надо, утром дан лишь текст в варианте сообщения для прессы, обмана общественного мнения!)¹⁸⁴. У Ленина все это лежало на столе. Он читал. Делал на этот счет пометки. И никакой отрицательной реакции! Наступившей ночью в Алапаевске уничтожается группа великих князей Романовых. Вечером 18 июля Президиум ВЦИКа по докладу Свердлова обсуждает вопрос о казни Николая Романова в Екатеринбурге и одобряет его решение. В тот же поздний вечер Свердлов приходит на заседание Совнаркома, наклоняется к Ленину, сообщает ему об этом, очевидно, о том, что на Президиуме ВЦИКа все прошло благополучно (о самом убийстве Ленин еще накануне все знал). Ленин, будто бы противник казни Царской Семьи, и бровью не повел (хотя бы для протокола, для маскировки своей роли в деле); он предоставляет слово для информации Свердлову, информация принята к сведению, и Ленин спокойно продолжает вести заседание.

Дав 19 июля информацию о расстреле Николая II в печать, Ленин и его окружение тщательно и долго скрывают факт убийства всей его Семьи. Причиной этого было то, что германские власти, оккупировавшие огромные территории России, старавшиеся контролировать большевистское правительство Ленина, требовали выдачи им «немецких принцесс» — жены и детей Николая II. К самому же бывшему Императору они были по меньшей мере индифферентны. Получение немцами достоверных данных об убийстве Семьи Николая Романова было чревато для Ленина и его власти большой опасностью. Бывший нарком юстиции левый эсер И. 3. Штейнберг, характеризуя предательский по отношению к России Брестский мир, сделку Ленина с германскими властями в целом, приводил высказывание вождя большевиков, что тот откроет военные действия против немцев только в том случае, если они потребуют, чтобы Ленин, его правительство отошли от власти¹⁸⁵. На заседании ЦК партии 18 февраля он говорил примерно то же: «Если бы немцы сказали, что требуют свержения большевистской власти, тогда, конечно, надо воевать»¹⁸⁶.

Даже много времени спустя ленинское руководство через Г. В.Чичерина, К. Б. Радека вело переговоры с германскими властями об обмене давно уже убитых членов Царской Семьи на арестованных Л. Тышки, К. Либкнехта, Р. Люксембург. В переговорах использовался официальный канал — полпредство РСФСР в Берлине, его глава А. А. Иоффе. Последнего специально не информировали о расстреле всей Семьи. Он что-то подозревал, сомневался в том, что бывшая Царица и ее дети живы, но точно узнал о том, что «подставлен», много позднее. В его воспоминаниях сказано: «...в конце концов я стал сомневаться в правильности своей информации, ибо до меня все же доходили различные слухи. Несмотря, однако, на все мои запросы в Москву я по этому вопросу не мог добиться никакого толку Наконец, когда — проездом в Швейцарию — в Берлине (инкогнито) был покойный Ф. Э. Дзержинский, я пристал к нему и от него узнал всю правду причем он мне рассказал, как Владимир Ильич категорически запретил кому бы то ни было сообщать мне об этом.

— Пусть Иоффе ничего не знает, — говорил, по словам Дзержинского, Владимир Ильич, — ему там, в Берлине, легче врать будет»¹⁸⁷.

Создавалась и видимость выявления и наказания виновных в трагедии Романовых. Есть пока не поддающиеся проверке документами просочившиеся в зарубежье сведения, будто в 1919 г. в Перми были даже учинены следствие и суд над большой группой бывших советских работников, в том числе чекистов, коммунистов и левых эсеров. Об этом сказано со ссылкой на одну из советских газет в книге Р. Вильтона «Последние дни Романовых». Но в газетах такого материала не встречается. Речь шла о том, что в числе предъявленных к некоторым лицам обвинений было и обвинение в убийстве Царской Семьи и ее ограблении. Назывались лица, на самом деле не имевшие отношения к убийству. Будто бы эсер Яхонтов признался в этом убийстве, даже руководстве им. И якобы он, а также Грузинов, Малютин, А. Апраксина, Е. Миронова были по делу Царской Семьи приговорены к смертной казни и расстреляны¹⁸⁸. Если вариант газеты или просто слух со ссылкой на печать, распространяемый на Западе советскими властями, и имел место, то он также был актом дезинформации. А может быть, и реально произведенным актом расправы над политическими противниками большевизма по ложному обвинению. И слухи: «Романовы живы»¹⁸⁹.

Этой лжи, распространяемой официально версии, что члены Семьи Николая II живы, поверили, и надолго, многие и на Западе, и в самой России. И до сих пор в печати муссируются слухи о выезде всех или части членов Семьи Николая II за рубеж или в один из районов страны, проживании там до глубокой старости. К сказанному, не вдаваясь в подробности, следует добавить, что Ленин и после 17 июля, даже при обращении к нему М. Горького и других с просьбами о спасении от уничтожения того или иного из Великих Князей, кроме единственного случая (с Г. К. Романовым, отпущенным за рубеж), был непреклонен, посылая их на эшафот. Погибли значившиеся в ведении СНК как заложники Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Георгий Михайлович, Николай Михайлович Романовы и другие. Со многими непосредственными организаторами убийства Царской Семьи и главным ее палачом Юровским Ленин потом встречался и продвигал их по службе, возносил, согласуя, конечно, это с их деловой пригодностью. Все делалось последовательно: от давно поставленной и провозглашенной Лениным цели истребления Романовых, их ареста, отказа от организации судебных процессов до поголовного расстрела в разное время в разных местах. В кровопролитии, от начала до конца «участвовал», как определял его социал-демократ, меньшевик, бывший сподвижник вождя А. Н. Потресов? — «злодейски гениальный Ленин»¹⁹⁰. Доказательств его злодейской роли в решении судьбы Царской Семьи более чем достаточно. А что недостает его собственного публичного признания вроде: «Я дал распоряжение об уничтожении царской семьи», так это понятно всякому, поскольку он не желал этого делать ни в коем случае, всячески скрывал не только свою руководящую роль в этом, но и какую-либо причастность к делу.

По источникам удается выяснить, что в деле Романовых, в том числе Царской Семьи, помимо В. И. Ленина и Я. М. Свердлова, были задействованы также члены ЦК РКП(б) Г. Е. Зиновьев, М. С. Урицкий, Н. Н. Крестинский*. находившиеся в Петрограде и наездами бывавшие в Москве, Ф. Э. Дзержинский, Л. Д. Троцкий, И. В. Сталин, о которых есть определенные данные, и, наверное, другие¹⁹¹. Не лишним будет привести свидетельство С. Л. Берия о том, что, как рассказывал ему отец — Л. П. Берия, Сталин называл Ленина инициатором расстрела Семьи Николая II, причем всей ее, включая детей. Роль Зиновьева и Крестинского выясняется из телеграфных обращений к ним руководителей Урала в июле 1918 г. непосредственно по решению различных вопросов или как к посредникам при запросах и информационных сообщениях для Ленина и Свердлова (телеграмма Зиновьева Ленину, дублирующая текст телеграммы Ш. И. Голощекина и Г. И. Сафарова из Екатеринбурга от 16 июля 1918 г.¹⁹²; телеграмма А. Г. Белобородова Зиновьеву, Урицкому (а также Дзержинскому, Свердлову) от 18 июля 1918 г.¹⁹³, свидетельство О. Н. Колотова об участии Зиновьева в деле убийства Романовых. О задействованности Крестинского писали и говорили Я. X. Юровский, П. Л. Войков (со слов Г. 3. Беседовского) и другие¹⁹⁴. Об участии в деле Романовых председателя ВЧК Дзержинского речь идет и в только что названных документах, где говорится о формировании специального отряда интернационалистов, о направлении для контроля за казнью Царской Семьи специального уполномоченного А. Е. Лисицына в Екатеринбург¹⁹⁵. О причастности к делу Сталина свидетельствуют телеграмма Б. В. Дидковского в органы власти в Пермь от 3 апреля 1918 г., в которой говорится о его с Лениным распоряжении относительно охраны Великих Князей¹⁹⁶, упоминание об участии его (Сталина) в деле, при формировании и посылке отряда в Тобольск Я. М. Свикке (Родионова)¹⁹⁷, наконец, сообщение об этом Беседовского со ссылкой на беседу с П. Л. Войковым¹⁹⁸. При всем том, что Троцкий писал о своей непричастности к решению вопроса об убийстве Царской Семьи, практически невозможно представить, что это действительно так, учитывая значительность акции, роль его в партии и государстве фактически как второго лица и тот факт, что ранее он Ленин произносит речь на намечался главным обвинителем на случай организации над бывшим Красной площади. 1919 г. Императором судебного процесса.

Так, по известным, часто искажаемым, неправильно трактуемым и неизвестным массе читателей документам и материалам, действовали руководители страны и Урала по подготовке и принятию решений об уничтожении в Ипатьевском доме Царской Семьи и обслуживающих ее лиц, формированию группы убийц, персональным составом этой группы, ролью определенных руководителей в центре и Екатеринбурге. Определенно выясняется, что ни малейших реальных шагов к организации судебного процесса над Николаем II не предпринималось. И он, и другие члены Дома Романовых, истреблялись бессудно, с применением провокационных методов, зверски. Планомерно и согласованно действовали партийные вожди в Кремле и Екатеринбурге, при определяющей роли первых и рвении экстремистски настроенных вторых, ставка на которых была не случайной, а предусмотрительной. Источники свидетельствуют, что непосредственными убийцами явились целиком или почти целиком местные чекистские силы и версия о совершении убийства латышами или интернационалистами-военнопленными практически не имеет под собой почвы. Национальный же состав организаторов и вдохновителей преступления как в верхнем, так и низовом эшелонах власти был неоднозначным; однозначной — большевистской — была лишь партийная принадлежность. На вершине пирамиды стоял В. И. Ленин. У автора в этом нет никаких сомнений. Представляется, что после ознакомления с документальными материалами отпадут сомнения в этом и у читателей.