Рассказы о собаках [из сборника «Море. Тундра. Собаки»]

Дик

Капитан Кряжев вел рыболовный сейнер к острову Парамушир. Где-то в тумане оставалась Камчатка, отгудели маяки Курбатова и Чубуйный.

Сейнер обогнул мыс Козыревский, только тогда капитан расслабился и сказал:

— Все. По курсу Шелихово.

Для старпома эти слова не имели ни малейшего смысла и значения. Он и сам видел, что туман рассеялся. Справа открылся вулкан Алаид, слева тянется скалистый берег Парамушира. Но какого черта ищет здесь капитан? Что он высматривает на диком берегу, не выпуская из рук десятикратного бинокля?

«Везучий человек. Двадцать семь от роду, а уже дважды обошел вокруг света, бил китов, теперь ловит рыбу. А там, глядишь, и назначат капитаном приличного парохода. Впрочем, командовать сейнером не каждому дано. Мне сорок семь, не новичок на флоте, опытен и работаю не хуже Кряжева, а, чувствую, капитаном не быть. Обходит меня начальство. Говорят, что нет во мне творческой дерзости. Разок дерзнул в отсутствие капитана жену по бухте покатать — и строгач, без разговора. Кряжеву такой финт сошел бы чисто. Может быть, у него лохматая рука в Дальрыбе или в министерстве? Чушь. Такое было бы известно. Тогда почему в капитанах? За что доверие?… За дерзость творческую? Он же первейший нарушитель инструкций. Простой у него был. Перегруз был. В два раза больше рыбой залился — и сошло. Вот и сейчас идет без разрешения за семь верст киселя хлебать, а ведь никто из рыбаков его не продаст. Не капнет начальству».

Легкий ветерок сдернул с берега последние клочья тумана, и небо упало в бирюзовую гладь. Кучевые облака поплыли по зеркалькой воде, как стая гигантских лебедей, а сейнер летел, и черная тень скользила по белым призракам.

— Послушай, кэп! Море тихое. Штиль. А птиц на воде не видно. Первый признак приближения шторма. Здесь, на Курилах, зона самозарождающихся циклонов. Местные рыбаки рассказывают, что огромной силы ветер срывается неожиданно, и в несколько минут разыгрывается жестокий шторм. Самое страшное то, что укрыться от него негде. В этом чертовом котле сварилось не одно судно.

— Свариться можно и в луже.

— Я к тому, что не нравится это затишье. У нас большая парусность, и, если штиванет, нахлебаемся соли. Может быть, уйдем к своим берегам?

Капитан не ответил.

«Настырный, — подумал старпом, — не свернет, пока не побывает там, где задумал. В конце концов, он капитан, ему отвечать. Удивительно то, что команда знает, куда идем, но не знает зачем. Капитан в столовой объявил: „Ребята, двое суток мы не будем ловить рыбу. Я поведу сейнер на Курилы. У меня там дело“. Все. Он больше не добавил ни единого слова, и никто ничего не спросил. А ведь рыбаки работают за денежку. Другого капитана в таком случае уже бы съели. Иной раз впустую приходится тащить ваера, а тут упускают явную рыбу».

Старпом постучал по барометру. Стрелка спрыгнула вниз. Давление резко падало.

«Н-да-а… Сумасшедший. Он же видит, что дело к шторму. Нужно уходить от берегов, а не забираться в ловушку».

Старпом с беспокойством глянул вверх. Черные тучки затягивали небо.

«Если дунет с моря, зажмет. Из этого залива не выгребемся. Ловушка. Неужели слепая любовь?… Только она может довести человека до безумия. Когда-то кэп говорил: „Если задумаю жениться, уйду с моря. Детей буду воспитывать сам“. Может быть, действительно к невесте шпарит… Но стоит ли из-за женщины так рисковать? Когда-то Вольтер сказал: „Страсти! Это ветры, надувающие паруса корабля: они его иногда топят, но без них он не может плавать“. Наш капитан идет полным ветром».

Старпом поглядывал на скалистые берега, возле которых, словно клыки, торчали острые рифы. Он бы ни за что не полез в эти чертовы зубы, зови его хоть сама Афродита. А капитан наверняка влюбился в какую-нибудь вербованную.

Старпом решил «прощупать» капитана:

— Кэп! Вот стою и думаю, неужели камчатские девки холоднее курильских, а?

Капитан опустил бинокль, удивленно посмотрел на старпома: «С чего это сухарь вдруг заговорил о женщинах?»

— Чукчанки могут быть горячее африканок, а курильским собакам аналога нет.

Старпом почувствовал тяжесть гири, подвешенной к челюсти. Ответ капитана весьма озадачил. При чем тут собаки?

— Не скажи, капитан. Собак везде, как собак. В Москве на выставке я видел дога, сенбернара, овчарку, лайку, бульдога, боксера, терьера, ньюфаундленда, пуделя, болонку, таксу и всякой твари по паре, не считая китайскую чау-чау.

— Много ты видел, но не таких. Здесь собаки особенные. Да-да, не удивляйся. Помнишь, в пятьдесят втором году было стихийное бедствие? Волна цунами смыла с восточного побережья поселки. Собаки выплыли, выжили, ушли в горы, там и остались. Щенки вывелись уже дикими, не знающими руки человека, сбились в стаю. Так появились курильские волки. Туго им пришлось и приходится. На острове нет тайги, нет диких животных. Волки познали вкус домашней скотины и свист пули. Выжили самые хитрые и изобретательные. Они изучили человека, стали коварны и неуловимы.

Из этой стаи мой Дик. Помесь овчарки и дьявола. Зверь, а не собака. Черный, с желтыми подпалинами, красив и умен. Я выловил его щенком далеко в горах. Долго приручал и порядком намучился. Щенок был ужасно кусуч. Руки мои не заживали от собачьих зубов. Дик унаследовал хитрость и силу, упрямство и смелость. В нем кипела ярая злоба. И все-таки я победил. Пес подчинился мне, стал предан и, кроме меня, не признавал никого. Если кто-то останавливался рядом, глаза собаки загорались синим огнем, и только строгое «фу!» сдерживало ярость собаки. Для всех пес был страшный враг, а для меня друг…

Несколько лет прошло с того дня, когда мы шли вот этим курсом. Видишь мыс Ферсмана, я называл его Черным? Сколько до него миль?

— Пожалуй, около трех.

— «Пожалуй, около». Штурман должен знать точно, а не гадать. Старпом уловил стальную нотку в голосе капитана.

— Как думаешь, хороший пловец доплывет до берега?

— Чемпион мира по плаванию — и тот утонет, — не задумываясь, ответил старпом. — Вода ледяная — не тропики. Судорога сведет, и — амба.

Капитан помолчал.

— Может быть, ты прав… В этой точке нас накрыл туман. Я взял пеленг, облокотился на поручень. Стальной прут не держался по сварке, отогнулся, и я мешком вывалился за борт. Никто этого не заметил, мой крик запоздал. Судно ушло в туман. Молочная пелена заволокла берег. Смерть потянула меня на дно, а жизнь цеплялась за соломину. Пока держала воздушная подушка, я плыл, надеясь добраться до берега. Но воздух вышел, одежда промокла, я высматривал, за что бы ухватиться. Ни одна дощечка не болталась на волне. Состояние мое было хуже, чем у человека, замерзающего в снегу. Тот мог уснуть или идти. У меня не было опоры, и это самое страшное. Не знаю, как я держался. Отчаяние достигло предела. И вдруг раздался лай собаки.

«Дик! — заорал я. — Ди-ик!»

Верный пес появился в тумане. Высоко над водой торчала его остроухая голова. Он спешил на помощь и успел, а ведь мог испугаться воды, не прыгнуть с борта. Мог бросить меня, но он подплыл. Я вцепился в ошейник и готов был целовать собаку в мокрый нос. Радость и надежда переполняли меня. Появление пса придало мне сил.

Сколько времени мы гребли, не знаю. Наверно, вечность, а только вконец измученные добрались до прибойной полосы. Помню, когда мои колени коснулись дна, я с трудом разжал свои закостенелые пальцы.

Дик вышел из воды и упал. Он не лежал, поднялся и, покачиваясь, стряхнул с себя воду. Я смотрел на него и плакал от радости.

Этот удивительно сильный пес все понимал. Он подошел, сжал крепкими челюстями полу моего костюма и в несколько рывков вытащил меня на берег.

Обессиленный, я не мог даже ползти и долго лежал в дремотном забытьи. Поднялся я совсем разбитый. Земля кружилась, тошнота подкатывала к моему горлу. Подкашивались ноги, дрожали руки. Зуб на зуб не попадал от холода, а впереди простирались сорок километров бездорожья, по прибойной полосе, через горы и тундру. Я старался бежать, чтоб согреться, но согреться не мог. Стемнело, и еще более сгустился туман. Вторая половина августа, в сущности, осень. Холод пробирал до костей. Бежать в темноте мог только идиот. Я спотыкался и падал. Разбил лицо, исцарапал Руки.

Потом на пути взгромоздился Черный мыс. Он далеко уходит в воду. Пришлось забираться на сопку, обходить его. Там и залихорадило. Темень, хоть глаз выколи. Морось. Вдруг ослепило лучами палящего солнца. Раскаленный песок обжигал мои ноги. Я брел, изнывая от зноя. Я хотел пить. Меня мучила жажда. Я видел оазис и море воды. На миг прояснилось. Упал со скалы. Сорвался на камни. Плескал рядом прибой. Все померкло. Наверно, шел прилив, я лежал у воды, и Дик оттащил меня далеко на песок, в безопасное место.

Два месяца врачи боролись за мою жизнь. Я лежал, ничего не соображая, в бинтах и гипсе. А когда пришел в сознание, сердобольная сестра рассказала, что меня нашли вертолетчики, но собака не подпускала. Так они убили ее палкой.

Всю осень и зиму я провалялся на больничной койке. Медленно срастались переломанные шпангоуты. Мысли витали всякие, но из головы не выходил Дик. Я не мог примириться с тем, что мой друг убит. Люди — звери. Неужели не могли найти другого способа, чтобы отогнать собаку?

К весне я уже понемногу ходил, поглядывал в окно, перебирал в памяти всю жизнь, короткую жизнь, строил планы на будущее. Терзали предчувствия. Хорошие или плохие, я разобраться не мог. В душе не было спокойствия. Я ждал своего буксира, и он пришел. Андрей, мой помощник, принес радостную весть: он видел Дика на причале и возле дома Ленки. Сомнений не было: Дик искал меня. После отъезда Андрея в свете радужных надежд я быстро шел на поправку. Представлял себе встречу со своим четвероногим другом и черноглазой Ленкой. Но капля дегтя портит бочку меда. Я узнал, что к Ленке ходит Андрей и они собираются пожениться. Это известие меня мало тронуло. К тому времени я уже клин вышибал клином. Но когда Грачиха сказала, что Дика застрелили, у меня поднялась температура. Врачи порядком повозились, восстанавливая мою психику.

Больше с Курилами меня ничто не связывало. После выздоровления уехал на Камчатку. Былое быльем порастает. Но мир тесен. Перед этим рейсом я встретил островитянина, бывшего матроса. Он-то и сказал, что меня обманули. Не умышленно, но обманули. Собаку действительно стреляли, пес утащился в горы, была кровь, и думали, что ему хана. Словом, Дик жив, и я увижу его. Понимаешь, увижу. Собака не забывает того, кто ее вырастил. Пес узнает меня, и я его заберу.

Рассказ капитана ошеломил старшего помощника. Выходит, Кряжев работал на Курилах, и именно здесь, и знает условия плавания.

«А я-то ему толковал о циклонах».

Уязвленное самолюбие глодало старпома. Он готов был отрезать себе язык. Так опростоволоситься перед мальчишкой… И все-таки кто дал право гнать сейнер из-за какого-то пса? Но ссориться с капитаном старпом воздержался. Кряжев мог у начальника взять «добро».

— Кэп, а для чего тебе пес? Живет он, ну и пускай живет.

— Я у него в долгу, а долг платежом красен.

— Долг перед собакой — это смешно. Пес обязан спасать хозяина. Для этого его кормят. А ест он больше лошади.

— Старпом, у тебя никогда не было настоящего друга?…

Вопрос был чисто риторическим. Капитан отвернулся от своего помощника, настроил бинокль и внимательно осмотрел берег. Он был уверен, что должны пробежать собаки. Берег — место встреч всех обитателей острова. Даже куропатки прилетают поклевать камешки.

«Наверно, мало осталось на острове волков, — думал Кряжев, — медведю прожить легче. Летом он ест ягоду, осенью ловит рыбу, набирает жирку и всю долгую зиму спит под снежным настом в теплой берлоге. Волки обречены. Мышкой сыт не будешь, а куропатку еще нужно поймать. Море иной раз и тухлой рыбешки не выкинет. Попробуй прожить. Ушло время, когда на прибойной полосе гнили горы китового мяса — обилие пищи для всех зверей и птиц. Теперь на китов запрет. Китобаза закрыта. Старые „шашлыки“ замыло песком. Восточный берег опустел. На западном остался один поселок Шелихово. Волчья стая стихийно возникла и вымрет с голоду, или охотники истребят ее. Где же Дик?»

Кряжев всегда восхищался вскинутыми конусами вулканов и диким обрывистым берегом. Вот и сейчас три неизменных цвета бросались в глаза: белые вершины, желто-красные склоны и зеленые островки кедрача. Дикое место, а человек держится цепко, как мох, как ягель. Прикипает к одному месту.

«Не обмани меня Грачиха, жил бы я здесь и поныне. Нравится мне Север, а почему? Объяснить не могу. На материке давит жара. Мне бы дикий островок, ружье и собаку…»

Кряжев тяжело вздохнул. Ветер согнал с воды белые тучки. Море нахмурилось, потемнело.

— Закон подлости, — буркнул старпом. — Почти неделю стояла хорошая погода, а сейчас надвигается шторм. Колдун падает. Может быть, все-таки не пойдешь на берег? Накат большой.

Капитан промолчал. Сейнер подходил к берегу рыбозавода. Уже хорошо виднелись узкие ворота маленькой гавани. Первые штормовые волны встречал подполом. Вал за валом разбивался о его бетонную стенку, и фейерверк радужных брызг взлетал в воздух.

Сейнер развернулся носом к морю, и якорь, плюхнувшись в воду, зацепился за грунт.

— Если сильно прижмет, дашь сигнал, — сказал капитан своему помощнику.

Рыбаки уже спустили на воду шлюпку. Под берегом рвался прибой, в ворота ковша катила пологая зыбь.

Кряжев загнал шлюпку в тихий угол гавани, поближе к заводу, закрепил ее и выбрался на причал. Все здесь было знакомо, ничто не изменилось. Только вот навалилась подозрительная тишина. Никогда еще не было такого, кто-то обязательно появлялся на причале. Почему нет людей? Кряжев еще с моря заметил пустынную улицу, но не придал этому значения, а сейчас понял, что в поселке и в заводе никого нет.

Жуткая, неестественная пустота окружила со всех сторон, сдавила. Ветер распахнул двери завода, и они, жалобно поскрипывая, закачались на ржавых шарнирах. Где-то на крыше брякал надорванный лист жести. Кряжев зашел в засольный цех. Из чанов тянуло гнилью. Всюду валялись пустые мешки, носилки и ведра. В углу цеха громоздился уже никому не нужный штабель соли. Из-за чана выскочила лиса. Огненно-красная зверушка удивленно осмотрела человека и вильнула к полуоткрытой боковой двери.

«Рыбозавод закрыт. Люди бросили все. Опоздал. Приехал к разбитому корыту. Дик, Дик… Где теперь тебя искать?»

Кряжев вышел из цеха и направился к поселку. Когда-то укатанная до блеска дорога поросла бурьяном. За мертвыми заборами сиротливо стояли опустевшие дома-склепы, памятники людской щедрости. Даже окна, когда-то зрячие, веселые, сейчас надели черные очки. Кряжев заглядывал в пустые квартиры, а в памяти возникали знакомые лица, слышались голоса. С зеленой крышей — дом Грачевых. Отсюда он увел черноглазую Ленку. Они тихонечко шли к морю, и она рассказывала о жизни, про свою деревню, откуда завербовалась на Курилы. Вот и скамейка. Сколько лет простоит она в ожидании гостей. Когда еще кто-то придет и сядет!

Из чердака с шумом вылетела сорока. Кряжев вздрогнул. Этот близкий домик, где он проводил счастливые дни с Ленкой, показался чужим, незнакомым. Кто-то выбил окно.

Кряжев открыл дверь. Сердце его гулко стучало.

«Волнуюсь, — подумал он. — А ведь казалось, забыл черноглазую плутовку».

Из коридора пахнуло застойным, затхлым, нежилым. В углу нависла запыленная паутина, в ней билась муха. На полу валялись старые вещи, обувь. И вновь Кряжев ощутил Ленку, теплую, ласковую… Он долго смотрел бессмысленным взглядом на брошенные тряпки, пока не понял, что видит ошейник. Ошейник с ржавым обрывком цепи.

«Дик! Значит, Ленка привязывала его, хотела оставить у себя? Да разве своевольного пса удержит ржавая цепь?»

Многое могли рассказать вещи, брошенные хозяйкой: чем она занималась и что любила. Кряжев вошел в комнату. Стол, кровать, возле топчана Дик растягивался на полу, клал свою большую голову на лапы и Ленку к нему не подпускал. А вот пришел к ней… Сон. Кошмарный длинный сон. Стоит открыть глаза, и он увидит Дика, появится Ленка, оживет поселок, завод…

Разве можно бросать обжитые места? Кончилась рыба, разводили бы скот. А там, глядишь, и снова промысел. Не нужно ничего строить заново. Теперь же все брошено, ржавеет, гниет, разваливается. Все зарастает травой и кустарником. Никому ничего не нужно. Было уютное, обжитое, а теперь — дикое место.

С тяжелым, угнетенным чувством уходил Кряжев из дома Лены. Матрос говорил: замуж она не вышла, ждала… Ждала, а он, идиот легковерный… Потерял сразу и друга, и девушку.

По берегу ходили важные серые мартыны. На крыше клуба восседали дутые черные вороны. Это они остались хозяевами поселка. Вдоль забора крался рыжий кот. Увидев человека, он шмыгнул в дом.

— Киса, киса! — позвал Кряжев, но кот так и не показался.

Кряжев хорошо представил себе лицо хозяина этого дома, но никак не мог вспомнить его фамилию.

Сухой, резкий норд ударился в стены домов, со свистом пролетел по улице, загудел в оборванных проводах, завыл в печных трубах. По морю в бешеном темпе катились бесчисленные барашки. Сейнер клевал носом и подавал тревожные сигналы.

«Паникует старпом, — подумал Кряжев, — в общем-то правильно. Погода испортилась, и на рейде не устоишь. Боцман выбирает якорь. Я выгребусь. Прикроюсь волноломом, а там подхватят».

Кряжев подходил к причалу, удрученный тем, что не смог повидать Дика.

Из-за грохота волн, завывания ветра Кряжев не сразу услышал голос собаки. А когда глянул вверх на скалу, узнал своего Дика. Громадный черный пес с желтыми подпалинами сидел на выступе скалы и, задрав морду, выл. Выл громко, протяжно, дико и жутко. За его спиной сидели собаки-волки.

Кряжев подбежал к отвесной скале и позвал:

— Дик! Ди-ик!.. Ко мне, Дик!

Пес перестал выть, склонил голову, посмотрел вниз. Он видел человека, но не двинулся с места.

— Не узнал, не узнал…

Тревожные, панические гудки взлетели над заливом, хлестко ударили по скалам. Пес подраненным зверем метнулся в заросли ольховника, увлекая за собой стаю.

— Эх, испугался. Ушел. Одичал. Ди-ик!..

Кряжев смотрел на опустевший выступ, где только что сидел пес.

Ветер по-разбойничьи врывался в поселок, громыхал дверьми, звенел в окнах и, скользнув по заросшей дороге, взмывал, сдувая с карнизов скальную пыль. И трепетали листочки ольховника, кланялись земле крепкие лапы кедрового стланика. А бешеный накат уже заламывался на прибрежных меляках и расползался по галечным косам.

Колокольный звон прокатился над берегом, слился с рокотом прибоя. Капитан понял, что якорь в клюзе. Сейнер описал дугу в сто восемьдесят градусов и, переваливаясь с борта на борт, по-гусиному приближался к берегу. Тревожные гудки беспрерывно сотрясали воздух. Старпом истерично торопил капитана.

Стоять под скалой и ждать не имело смысла. Дик убежал. Явно испугался. Кряжев шел к причалу, часто оглядываясь в надежде, что пес еще покажется на скале.

А тем временем…

…Дик громадными прыжками несся в сторону тропы, ведущей в поселок. Он лишь на миг задержался, оскалил клыкастую пасть и угрожающе рыкнул на своих собратьев. Волки умели повиноваться вожаку и дальше не пошли.

Дик бежал к хозяину, а на тропе стоял медведь. Зверь с горы наблюдал за человеком, редким существом, появившимся в запустелом поселке. Дик обошел зверя, но для этого пришлось пробираться под изогнутыми стволами карликовых берез, через кустарник и шеломайники. Добежав до пологого склона, Дик скатился на поселковую улицу. Давно уже ни одна собака не выскакивала со двора, сопровождая его приход неистовым лаем. Вот оно, место, где стоял хозяин. Ветер не успел развеять волнующий запах человека-друга. Дик обнюхал следы и побежал на причал.

В ковше гуляла зыбь. Казалось, что маленькая гавань тяжело дышит под тяжестью навалившегося шторма. А волны, разбиваясь о волнолом, взлетали и соленым дождем сыпались в шлюпку. Кряжев промок, под ногами хлюпала вода. Но вычерпать ее не было возможности. В ворота, как в трубу, дул встречный ветер, и приходилось изо всех сил грести, чтобы пробиться под прикрытие волнолома. Шлюпка медленно, рывками продвигалась вперед. На сейнере следили и ждали. Кряжев подналег на весла, вывел шлюпку за волнолом, и рыбаки подали ему выброску. Еще несколько неприятных минут, и капитан с полузатопленной шлюпки перебрался па борт сейнера.

— Будем идти здесь, под самым берегом, вдоль поля морской капусты, — наказывал капитан старшему помощнику. — Под прикрытием гор слабее ветер и меньше волнение. Глубины безопасны. На подходе к проливу разбудишь. По рации, если спросят, передай: «Продолжаем поиск в районе мыса Лопатка».

— Что-то мне не нравится эта желтая вода. Мелководье.

— Читай карту, старпом!

Кряжев спустился в свою каюту, разделся и с удовольствием нырнул в белые простыни. Двое суток он почти не смыкал глаз. Коснувшись головой подушки, почувствовал сладкую усталость. Мысли от горькой встречи со своим четвероногим другом метнулись к предстоящему лову рыбы, но все стушевалось. Под монотонную песню двигателя капитан крепко спал.

Дик прибежал на причал, но понял, что судно увозит хозяина к другому берегу. Так бывало и раньше. Пес проследил его путь и, радостно взвизгнув, рванулся по прибойной полосе, разгоняя ленивых чаек. Дик часто бегал по берегу к Черному мысу. Он искал и ждал хозяина все долгие годы. И вот теперь хозяин идет туда, где когда-то упал со скалы. Дик мчался, и слюна капельками стекала с его красного языка. Вот он, мыс. Здесь знаком собаке каждый камень. От скалы пес тащил хозяина на сухое место и защищал его от вертолетчиков. Дик остановился. Плавучий дом хозяина уже близко. Дик сел, отдыхал и ждал.

Под мысом тихо. Из капустных зарослей выглянула нерпа, нырнул в поисках рыбы черный баклан, на осушный камень взобрался сивуч. Сюда должен выйти хозяин. Но почему он повернул в море? Почему уходит от него, своего верного друга?…

Дик забеспокоился, взлаял и бросился в воду. Путаясь в скользких водорослях, пес поплыл за уходящим сейнером.

Старпом с опаской поглядывал на зеленое поле, что тянулось вдоль правого борта. Эхолот показывал тридцатиметровую глубину, что соответствовало промерам на карте. Не зря капитан выбрал курс под берегом. Тихо.

«А это кто плывет?»

Старпом навел бинокль.

«Ну-у, дела. Черный, с желтыми подпалинами… Здесь к берегу даже лодка не подойдет: водоросли и рифы».

Он украдкой глянул на матроса: «Нет. Не видит собаку. Глядит в компас. А капитан? Черт возьми, ситуация…»

— Лево на борт! — скомандовал старпом, и судно покатилось от берега, в сторону бушующих волн.