Реконкиста

13. Река без возврата

В течение последующих полутора десятков дней не случилось ничего достойного пера даже столь доморощенного Ксенофонта, как я. Естественно, в моем дневнике я систематично делал ежедневные записки, фиксирующие события большего или меньшего масштаба, тем не менее, записи те сейчас недоступны, а если когда-нибудь и объявятся, то мне кажется, что эта их часть была бы вычеркнута безжалостной рукой редактора.

Плыли мы по ночам, днем прячась в мелких заливах на поверхности, или же, если подозревали, что данная местность может быть населена, в состоянии небольшого погружения. Путешествие было трудным и утомительным; невозможно сосчитать многочисленных сигналов тревоги, прерывающих наш сон и заставляющих срочно заполнять резервуары. Пару раз на горизонте мы видели лодки туземных рыбаков, бывало, что проплывали мимо индейских деревушек, но непосредственной встречи ни разу не приключилось. Слава Богу, погода оказалась к нам весьма милостивой, всего лишь пару раз небольшие шквалы заставили нас прятаться в лагунах. И никогда не дольше, чем на сутки.

Пища наша состояла из вяленого мяса, сухарей и сушеных фруктов. Рацион мы пополняли рыбой, которую ловили на удочку, которую, если удавалось обнаружить затененное убежище, м жарили на огоньке спиртовки, когда-то сконструированной турком.

Иногда Эбен с Мигелем, понятное дело, с сохранением всей возможной осторожности, выбирались на сушу, и, как правило, плодами этих экспедиций бывали кокосовые орехи, подстреленные капибары или черепашьи яйца.

Следует вознести славу Господу и за то, что всего лишь раз, да и еще внутри "Наутилуса" с Гомесом случился приступ безумия. Его удалось связать и вставить в рот кляп, прежде чем он наделал бы вреда. После пробуждения он ничего не хотел говорить о собственных видениях и, ссылаясь на потерю памяти, водил по нам своим печальным взглядом. Другие путешественники тоже были близки к тому, чтобы обезуметь, нервы у всех были натянуты до последнего; Ансельмо ссорился с Лино, к которому он испытывал непонятную антипатию; к тому же, при любом случае он насмехался над негром и индейцем, причем, настолько докучая им, что я опасался того, что те могли прибить его в каком-то уголке. Мне и самому все это осточертело, тем более, что с того момента, как Павоне сас "Наутилус" (с моей помощью!), он стал предметом особого восхищения большинства, с синьоритой Катони во главе. Похоже, что Лаура еще раз пересмотрела свое отношение ко мне, и теперь все выглядело так, будто бы при каждом случае она желала что-то сделать мне назло… Дошло до того, что она могла усомниться в моем авторитете. Бывало, что я отдавал какие-то поручения (дело могло быть и мелким, и серьезным), все принимали их безропотно, девушка же сразу глядела на розеттинского бездельника и спрашивала: "А ты, Лино, что об этом думаешь?".

Хорошо еще, что Павоне не пытался устраивать какой-либо фронды в нашей группе (Простите меня за этот анахронизм, термин "фронда" должен был родиться только через пару лет, сейчас же он означал всего лишь детскую пращу).

То, что нам все же удалось безопасно пережить этот этап и счастливо войти в устье Рио-Гранде, в громадной степени было заслугой капитана Фруассарта, на которого я мог рассчитывать в любой ситуации, доктора де Лиса и по-солдатски дисциплинированного Фушерона.

Все время нам не встречалось доказательств существования Серебристых – ни тарелок, ни гидропланов, не находили мы и следов их деятельности.

Как-то вечером наш аравак подплыл к туземному поселению, в котором вокруг горящих костров проходило какое-то деревенское торжество, и добрых два часа из укрытия следил за танцами и церемониями, но, как оказалось, то была лишь инициация молодежи, связанная с получением теми взрослых имен в племени. Сопровождавший Мигеля Лино дал полный отчет по тамошним обрядам: цветастым, богатым, но свидетельствующим о мирном настрое туземцев, лишенных каких-либо каннибальских акцентов. Длинные ряды мальчиков и девочек, совершенно голых, с лицами, облепленными мукой, всего лишь с початками кукурузы в руках, ходили по определенному для них кругу, в средине которого безумствовала четверка фигур в живописных одеяниях. Каждый из этих четырех носил маску иного цвета, символизирующую, наверняка, четыре стороны света или же четыре стихии. Эти маски были украшены перьями орлов, попугаев, рогами бизонов или же плавниками акул. Шаманы и их помощники с бичами из юкки в руках трясли погремушками, изготовленными из панцирей черепах; они танцевали и издавали шум. Время от времени в самый центр круга вытаскивали парня, который должен был получить взрослое имя, а тот был обязан храбро выдержать четыре удара бичом, жестоко рассекавших кожу и оставлявших шрамы – пожизненные украшения взрослого члена племени.

Во всей этой церемонии наши наблюдатели не отметили ни малейшего влияния Серебристых. Аравак подкрался настолько близко, что мог слышать разговоры старух, и из того, что предположил (диалект, на котором разговаривали индейцы из здешних лагун, не был для него понятен), разговоры эти касались исключительно обряда. Отсутствие оружия и то, что местные жители не выставляли секретов, говорило о том, что туземцы были настроены мирно и не испытываю ни малейшей угрозы с какой-либо стороны.

Плавание вверх по Рио-Гранде, широко разлившейся то ли в результате дождей, то ли таяния снегов в Скалистых Горах, поначалу проходило без помех, к сожалению, столкновение с затопленным древесным стволом и парочка других коллизий привело к тому, что "Наутилус" начал протекать, погружение глубже, чем на полторы сажени было невозможно, и с этим нужно было что-то делать.

Но наибольшей заботой для нас было состояние отца Гомеса. Оно ухудшалось с каждым днем, к предыдущим страданиям духа теперь присоединились горячка и страшный понос, с которыми не мог справиться даже де Лис. Испанец таял на глазах, и было видно, что труды путешествия и неудобства нескольких недель, проводимых на корточках под палубой "Наутилуса" очень скоро убьют его.

– Нам следует поискать поддержки у испанцев и тут же поменять транспортное средство, – сказал во время совещания капитан Фруассарт. – Нам следует выбрать группу из нашего числа, которая откроется, выдавая себя за эскорт испанского миссионера. Со своим акцентом я могу выдать себя за путешественника из Наварры, приятеля присутствующего здесь духовного лица.

По-испански свободно говорили, не считая padre, Фруассарт и аравак Мигель. Что касается меня, я ужасно калечил язык Сервантеса и Лопе де Веги, зато мог на нем общаться. Такой же уровень владения языком имелся у Фушерона, который принимал участие в пиринейских войнах и даже недолгое время был в плену у иберийцев. Доктор де Лис, бывавший в Мадриде, мог объясниться, и даже Ансельмо обладал достаточным запасом слов, который, подкрепленный соответственной порцией наглости, давал ему возможность торговаться, соблазнять женщин и вести политические переговоры. Не были мы и бедными; Ришелье, вопреки тому, что о нем говорили, не поскупился выдать нам сумму в испанских дублонах, так что можно было приступить к очередному этапу нашей миссии.

– Было бы неплохо, капитан, чтобы, идя к людям, вы и сами могли изображать духовное лицо, – предложил я.

– Этого я сделать не могу, – старый пират странным образом смешался.

– Можешь, – с силой в голосе произнес отец Гомес, который, вопреки кажущемуся, совсем даже и не спал. По причине своей функции исповедника, он знал о Гаспаре намного больше, чем кто-либо из нас. – Во имя Господа Нашего прошу, прими это одеяние. Я же помогу тебе в меру своих скромных сил.

Капитан обвел взглядом всех нас и, не видя каких-либо признаков неодобрения, выдавил:

– Ладно.

И так вот в один из февральских дней одетые в дорожные сутаны Гомес и Фруассарт в компании Мигеля, Эбена и Ансельмо вступили в миссию Сан-Игнасио. Ам они представились четырем местным монахам как паломники из Веракруса, намеревающиеся посетить миссию в Санта-Фе, выдвинутом более всего к северу плацдарме вице-королевства Мексики.

– Господь не лал нам погибнуть, – слабым голосом рассказывал padre Педро монахам, изумленным появлением путешественников ниоткуда. – Мы плыли на лодке против течения Рио-Гранде, и там же вчера вечером утратил я все свое добро, и со мной спаслись присутствующий здесь отец Гаспар, трое слуг и небольшой кошелек. Да восславится Богоматерь, Милостью Полная, что мы выжили, ну а добрые люди указали путь в Дом Божий.

Гостеприимные францисканцы три дня принимали у себя братьев во Христе на территории миссии, тактично ни о чем не выпытывая и удовлетворяясь аллюзиями, что помимо паломничества оба священника имеют некую тайную миссию, порученную им архиепископом Мексики. В последний день padre, которому мягкое ложе и горячая еда в значительной степени вернули здоровье и настроение, продвинулся к нескромности и признал, что одной из задач исполняемой ими миссии должно стать обследование чуда, которое, якобы, случилось в той округе.

– О чудесах я ничего не слышал, – сказал самый старший из миссионеров, невольно снижая голос. – Но недавно я разговаривал с одним человеком из Эль-Пасо, который признался, будто бы громадная тревога распространяется среди верующих на северных территориях.

– Тревога, правда, а по какой причине? – Гомес с Фруассартом изобразили изумление. – Мы ничего об этом не слышали!

– Уже много лет среди туземцев ходят предания про столицу страны Циболы, таинственный город посреди пустыни. По мнению одних, это должно быть убежище древних демонов, по мнению других – истинное Эльдорадо, город с вратами из золота башнями из драгоценных камней, куда ацтеки – беглецы из Теночтитлана вывели значительную часть сокровищ Монтесумы. Еще в прошлом столетии многие смельчаки пытались найти этот город, только никто живым оттуда не вернулся, так что крещенные индейцы как чумы избегают тех мест, оставляя их лишь стервятникам, койотам и гремучим змеям.

– Я считал, будто бы легенда о стране золота относится лишь к землям, завоеванным Писарро, и к территориям, расположенным поблизости от государства инков, – сказал Гаспар.

– В каждой земле имеются свои легенды и свои мученики, – францисканец явно разговорился. – Сто лет назад в легенду о семи городах Циболы поверил и кабальеро де Сото, знаменитый конкистадор, за что заплатил жизнью, а еще сеньор Коронадо, и Франсиско де Уллоа, и Эрнандо де Аларкон – правда, все они открывали лишь убогие деревушки и туземные pueblo, в которых не было ни золота, ни каких-либо других богатств. В конце концов, выступил посланный самим вице-королем Антонио де Мендосой, отец Маркос де Ниса, как и мы, набожный слуга святого Франциска. Проводником у него служил Эстебан Мавр, страшный авантюрист, единственный из оставшихся в живых участник предыдущих походов, человек, который, якобы, своими глазами видел таинственный город.

Он рассказывал, будто бы размещается он в самой средине сухой и дикой пустыни, внутри недоступной горы, лишенной вершины. О значимости, которую двор придавал экспедиции, пускай свидетельствует то, что участие в ней принял некий Карл Ротледер из Базеля, врач, математик и алхимик, самого Парацельса лучший ученик, только участвовал в походе он incognito, и ни в каком официальном отчете о нем нет ни слова.

– Это почему же?

– Как-то недостойно было сообщать, что в архикатолической эскападе принимал участие кальвинист и колдун. С ним же связан весьма значимый эпизод. Продвигаясь к северу, отец де Ниса рассылал в различные стороны разведчиков. И вот однажды Ротледер вместе с Эстебаном Мавром выступили на запад. Когда прошла неделя, а они все не возвращались, за ними выслали людей. Те обнаружили среди пустыни только лишь тело Эстебана, явно пытавшегося добраться назад в лагерь, поскольку милей далее был найден скелет его коня. Тело Мавра сохранилось чуточку в лучшем состоянии, чем его верховое животное, стервятники только-только добрались до него, выколупав, по своему обычаю, ему глаза и, чего ранее никогда не встречалось, вырвали ему сердце из груди, что неопровержимо доказывает необычную силу тех птиц. – Я представил себе взгляды, которыми в этот самый момент должны были обменяться отец Гомес с Фруассартом. – И того времени уже никто не разыскивал затерянный город. Но вот в последнее время… – монах кашлянул и неожиданно замолк.

– Говорите, отче, – настаивал Гаспар. – Чего же такого случилось недавно?

– Даже и не знаю, достойно ли повторять суеверные байки туземцев, многие из которых про себя остаются язычниками. Они повторяют, якобы, город ожил, и вокруг него восстановилось сообщение, сам же город начал высылать во все стороны тех, что раздают смерть. Якобы, за последнее время с лица земли исчезло несколько поселений; несколько караванов бесследно исчезло. От сошедшего с небес огня сгорели три миссии. Индейские байки рассказывают про скачущих по небу мустангов, оставляющих за собой огненную полосу. Только никогда сам я не встречал очевидца таких событий, поскольку, как местные сами говорят, если кто сталкивается с теми демонами, тут же умирает…

– А существуют ли среди туземцев какие-то интерпретации этих событий?

– Прежде всего, страх распространяется среди тех, кто принял веру в Христа. Ибо некоторые говорят, что это проснулся сам древний Великий Дух с Небес, который должен прогнать белых с этого мира до самых дальних уголков на Земле.

Монахом хватило трех дней, чтобы добыть для нас крепкую повозку, крытую брезентом, способную путешествовать по мексиканским бездорожьям. Фруассарт прикупил для нее четверку сильных лошадей и еще четырех на замену. Монахи настаивали на том, чтобы отец Педро остался у них вплоть до полного выздоровления, но тот заявил им:

– Вполне выздоровею я только лишь на небесах, милые братья, но волей Предвечного остается, чтобы я ехал дальше со своими товарищами.

В паре миль от построек миссии их ожидала оставшаяся часть нашей дерзкой десятки. Там Фушерон, Лино, де Лис и Фруассарт уселись верхом, остальные как-то разместились в повозке.

Мы везли с собой письма от священников из Сан-Игнасио в последующие францисканские миссии и к гражданским властям, так что повсюду нас принимали хорошо, не жалея ни еды ни питья. И если нам и было о ком беспокоиться, так это о Педро Гомесе. После пары дней относительного улучшения ему вновь сделалось хуже. Все более ослабевший, он даже не был в состоянии самостоятельно подняться с ложа, на котором мы его везли. Тем не менее, он противился каким-либо предложениям о прекращении нашей поездки. В горячке он рассказывал о своих новых видениях, но, к сожалению, старые образы смешивались у него с новыми. И если в них и оставалось нечто неизменное, то это была непоколебимая вера в победу.

– Очень скоро я уйду, – шептал он, – но вы должны идти дальше. Не бойтесь, ибо Господь с вами, а справедливую войну, что идет в защиту народа божьего, благословляет Святая Троица.

Воистину, этих его видений хватило бы для Иеронима Босха вместе с Сальвадором Дали. Реализм смешивался в них с метафорами. Один раз угроза принимала реалистические формы конфликта двух цивилизаций, то вновь представлялось в виде чумы, божьей кары за грехи Европы, торжествующей победу над всем миром, за преступление завоеваний. Хотя, следует признать, что мое путешествие и беседы с отцом Педро заставили меня пересмотреть многие упрощенные представления о конкисте, имеющей гораздо более сложный характер, чем можно было прочесть в учебниках, авторы которых в отношении конкистадоров были даже более жестокими, чем те в отношении индейцев. В действительности же, наряду с грабителями и безжалостными разрушителями иных культур, появлялись истинные святые, люди, до конца преданные распространению среди новооткрытых народов единственной веры. Причем, оживлял их не абстрактный фанатизм, о котором так любят рассказывать современные книги (я и сам с такими учился), но вера, надежда и любовь. Вера, что нет спасения без Христа, громадная любовь в отношении всех тех младших братьев: черных, желтых и бежевых, а прежде всего – надежда на то, что миссионерские труды не пропадут втуне, что они будут служить не гордыне Церкви или жажде славы ее иерархов, но именно спасению всех этих бесчисленных народов. И их развитию. А то, что эта отцовская любовь не считалась с субъективными чувствами божьих детей, была способна их ранить, ломать, очень часто делать несчастными… Исключает ли это благородство намерений? Разве не подтверждает это только лишь несовершенства наилучшего из возможных миров?

Иногда мне вновь казалось, что padre забегает в своих галлюцинациях слишком вперед. Что вдохновленный, будто Нострадамус, забросив описание угроз с стороны Серебристых, он рассказывает про эпохи, которые только должны будут наступить, полностью не осознавая, что его слушает человек, способный верифицировать эти видения. Так что отец Гомес говорил о величайших беззакониях, что должны были прийти, черпая отравленные соки из людской гордыни, когда человек посчитает себя равным Богу; вспоминал он про короля, идущего на палаческий эшафот, к машине, в которой вниз спадала серебристая коса (гильотина?); дальше он рассказывал о низкорослом[28] вожде с расположенного на юге острова, который, залив Запад и Юг кровью, должен был утратить свою силу среди снегов Севера. Он предвещал столетие двух чудовищных войн, говоря, что из первой из них родятся черный и красный демоны, а вторая, уже под свой конец, высвободит непонятную силу, превращая ночь в день так, что уже никакой человек не познает спокойствия. Далее он рассказывал о печах Молоха, которые поглотят избранный народ, поровну от каждого колена: Иуды и Дана, Симеона и Эфраима, Рубена и Зебулона, Нафтали и Вениамина…

Видел ли все это Гомес на самом деле? Но, может, одаренный только лишь чувством телепатии, он выкапывал информации из мозга Альдо Гурбиани, более богатого знаниями про Холокост и архипелаг Гулаг, про Верден и Хиросиму?

Продвигаясь вверх по Рио-Гранде, мы заметили, что возле Эль-Пасо река сворачивает к северу, ее русло сужается, а переполненное желтой водой течение делается более порывистым. После жарких дней ночи приходили очень даже холодные, и бывало, что под утро, закутавшиеся в одеяла и жмущиеся один к другому (я, чаще всего, находился между Лаурой и Ансельмо), все мы трясемся от холода. И изменился не только окружающий нас пейзаж, изменилось и настроение людей. До сих пор, проезжая местные поселения, мы, в основном, встречали благожелательное любопытство, теперь же, все чаще, на нас глядели исподлобья, с ненавистью, а бывало, что и с нескрываемым презрением.

– Что-то висит здесь в воздухе, – бурчал Ансельмо, который в людях разбирался. – Эти индейцы не могут дождаться момента, когда они восстанут и перережут шеи всем белым.

– Это правда, – подтвердил Фруассарт. – Тишина, словно перед бунтом в лагере.

– Думаете, это делишки Серебристых?

Францисканцы из Туларосы, которых мы расспрашивали про настроения среди туземцев, подтверждали необъяснимую и усиливающуюся с каждым днем враждебность до сих пор дружелюбно настроенных индейцев, множество случаев возвращения к язычеству, популярность магии заговоров, ранее не отмеченных с такой интенсивностью. Еще мы узнали, что совсем недавно перед нами промаршировал отряд войск вице-короля, направлявшийся в сторону Санта-Фе. Имело ли это какую-то связь с активностью Вырывающих Сердца, сказать было трудно.

Сразу же за Туларосой проводник, местный шельма, каких мало, завел нас не в ту сторону, послав нашу компанию в направлении Аламогордо. И, пока мы не сориентировались в ошибке, чуть не заплатили смертью за этот маршрут, поскольку дорога выводила нас прямиком на огромную белую пустыню, образованную из превращенного в порошок гипса, к тому же там нас застала неожиданная буря. Ручаюсь вам, что обычная песчаная буря по сравнению с этим бешенством натуры могла показаться спокойной прогулкой по лугам Розеттины. Я лишь утешал товарищей по экспедиции, что, к счастью, не падает дождь, так что нам не грозит превращение в группу статуй, застывших как жена Лота, которые, со временем, могли бы даже стать туристической достопримечательностью Нью-Мексико. Найдя нужную дорогу, мы снова свернули к северу, направляясь к миссии Сан-Антонио, откуда, в соответствии с имеющимися у нас картами, могло быть ближе всего к Секретному Городу.

Тем временем, с нашим ясновидящим священником делалось по-настоящему плохо. Пару раз он терял сознание, хотя, придя в себя, тут же он приказывал продолжать марш. Когда, в конце концов, мы остановились на ночлег на горном склоне милях в двадцати от Сан-Антонио, мне показалось, будто бы наш несчастный padre уснул. Впрочем, заснули и все мы.

Практически перед самым рассветом меня разбудил шепот:

– Альдо, слышишь меня, Альдо?

Мне казалось, будто бы это говорит Лино, но через какое-то время я сориентировался, что шепот исходит из почерневших губ Гомеса. Я поднес ему ко рту чашку с водой, но он проглотил буквально пару капель.

– Я умираю…

– Да нет же, все будет хорошо, отче.

Тот прикрыл веки, словно бы хотел собрать остаток сил.

– Верь Богу, верь Богу, Альдо. Что бы ни происходило, – выдавил он из себя. – Это важно…, - а потом произнес несколько слов, значения которых я не слишком понял, хотя они повторядись пару раз: – Сан-Антонио… Священник… Сан-Антонио… Близко…

И вновь потерял сознание. Я понял, что ему важно было последнее помазание и отпущение грехов. И вот только тут до меня дошло – как это живущий в семнадцатом веке священник назвал меня моим именем из двадцатого века, Альдо? Именем, которого, кроме Павоне, никто не мог знать?

Я знал, что просьба умирающего свята. Тогда разбудил Гаспара Фруассарта. После краткого совещания мы решили совместно отправиться до не слишком далекой миссии Сан-Антонио, о которой вспоминал Педро, и вернуться со священником, чтобы тот причастил его. С собой мы взяли четырех более всего отдохнувших лошадей – на них сели капитан, переодевшийся в светского монаха, Эбен, я и Ансельмо.

Мы помчались словно ветер, надеясь на то, что успеем вовремя. В миссию мы въехали довольно рано, но среди глиняных стен уже было много народу. За два дня до нас сюда прибыл королевский отряд из Эль-Пасо, что, понятное дело, сразу же привлекло сюда любителей меновой торговли и местных девиц.

Гаспар направился прямо к церкви. Оставив лошадей и наших помощников перед необычно выглядящим порталом из необожженной глины, мы прошли внутрь в поисках священника.

– Я поищу padre, надеюсь, что он тут же вас примет, – сказал юный церковный служка, метис. Мы опустились на колени перед статуей Мадонны, которой некий местный художник придал черты индеанки из племени хопи или апачей. Через полчаса маленький министрант снова появился и повел нас к дому приходского священника со сводом будто сундук, где нас ожидал монах в белом. Он сидел спиной к входу, но когда обернулся, я почувствовал, как сердце у меня подскочило к горлу. Профиль полумесяца, редкие, неопрятные волосы…

– Как же это мило вновь встретить тебя, иль Кане… – произнес fra Якопо.

Слова приветствия сопровождались скрежетом взводимых оружейных курков.

Сопротивляться не было смысла. Тем более, что сами мы были без оружия. Нас связали и бросили в подвал, где к нам присоединились и Эбен с Ансельмо. Напрасны были надежды на то, что, возможно, хоть им удастся сбежать и сообщить о нашей судьбе остальным участникам экспедиции.

Я рассказал капитану о своих предыдущих встречах с розеттинским инквизитором, и мы оба долгое время размышляли над тем, каким же это образом хитрый доминиканец сумел обнаружить нас на самом краю света.

Эту загадку объяснил мне сам инквизитор, когда меня грубо потащили на допрос.

Fra Якопо сидел в ризнице, рядом с ним стояло распятие, перед ним лежала освещаемая всего лишь одной свечой Библия, которой не давал закрыться лежащий на страницах человеческий череп. В иных обстоятельствах, если бы я не стоял перед монахом связанным, то сказал бы – дешевая декорация для фильма ужасов класса В.

– Наверняка ты ломаешь себе голову, Деросси, как случилось, что, оставив меня пленником в подземельях монастыря в Клюни, теперь ты встречаешь меня в совершенно изменившейся роли на антиподах земного шара? – начал доминиканец робким голосом проповедника. – Ну что же, по воле Провидения и с использованием трудов недостойного слуги Господа. Возможно, до тебя дошли слухи о моем освобождении месье де Сен-Маром, точно так же как и я узнал про уничтожение вашего Мон-Ромейн. Но будь спокоен, об этой драме не известно никому, помимо эрцгерцога Ипполито, которому я выслал зашифрованное письмо, но, как тебе наверняка превосходно известно, наш общий суверен не склонен делиться с кем-либо чем-либо, – здесь он выразительно поглядел на меня, – даже супругой. Ни императорский посол в Мексике, ни его высокопревосходительство вице-король, не говоря уже о коменданте из Монтеррея, который поручил мне командование над этими людьми, не знают ни всех фактов, ни моих намерений, но они дали мне карт-бланш, тем быстрее, когда я сообщил им, что группа французов по приказу Ришелье намеревается на севере распалить бунт среди индейцев. А откуда мне известны ваши истинные намерения? Буду совершенно откровенен, отчасти от шпионов в Париже и Нанте, но, прежде всего, благодаря собственной проникновенности. Когда меня уже освободили из Клюни, я позаботился о том, чтобы забрать твои, иль Кане, заметки, и вот, благодаря ним, я узнал про грозящее всем нам вторжение чужих. А даже если бы я вне сомневался, огненная буря, поглотившая возвышенность возле деревни Тезе, убедила меня в том, что опасность по-настоящему серьезная.

Я вздохнул свободнее, пока что все это не было аргументацией фанатика.

– Так что видишь, синьор, – уже смелее сказал я, – наша миссия, которая, как легко догадаться, должна послужить выявлению сил Чужих и их намерений, не служит интересам кардинала Ришелье или только Франции, но она была предпринята ради всего христианства и всей Европы.

– Возможно, – сказал на это монах, поглаживая череп. – К сожалению, намерение это в одинаковой степени хвалебное, как и нереальное. Spectaclum, случившийся под Клюни, доказывает, сколь жестока мощь Вырывающих Сердца, сколь ничтожными были бы все попытки противостоять ей. Что нам тогда остается? Молитва и опора на Господа. Но, если они подведут…

– Мы всегда можем сражаться до конца.

– Благородно, хотя и глупо. В Ветхом Завете имеется масса примеров, свидетельствующих о совершенно иной методике.

– Какая же это методика?

– Если не можешь победить противника, заключи с ним союз.

– Это при условии, что другая сторона желает вести переговоры.

– Она обязана хотеть, если у нее имеется намерение владеть континентами, – инквизитор поднял череп и держал его перед собой, невольно пародируя позу Гамлета. – И Кортес в Мексике, и Писарро в Перу обязаны были иметь своих союзников, своих помощников в конкисте.

– Скорее уже: коллаборационистов.

– Очень даже подходящее слово, иль Кане. Посему, кем бы Серебристые ни были, если они желают править, им нужны союзники. А из собственного опыта мне известно, что тот, кто первый предложит союз, очутится в более выгодном положении.

– Господи, да такой поступок был бы изменой Церкви и всего Старого Света.

– Скорее уже: спасением наиболее ценной субстанции. Врага, если ты сам сохранишь жизнь, со временем можно выдрессировать, цивилизовать, обратить в истинную веру…

– До сих пор с их стороны не наблюдалось ни малейшей воли к диалогу. Прилетали, все уничтожали, похищали детей, а взрослым вырывали сердца.

– Тогда следует осуществить жест доброй воли, иль Кане, показать, что ты ценный и надежный союзник.

Говоря это, он вставил пальцы в глазницы черепа, словно бы желал метнуть его в меня будто игроки в боулинг.

– И как же ты намереваешься это сделать, il prete (священник – ит.).

Слово "брат" как-то не прошло через уста.

– Увидишь, вскоре увидишь. – Ты и твои товарищи…

Он замолк и осторожно положил череп на Библию.

Обошлось без пыток. У fra Якопо не было намерения меня допрашивать. Похоже, ему было известно все, что он желал знать. Я вернулся в подвал, где мы, подавленные, сидели весь день и ночь. Я ожидал в любой момент увидеть остальную часть нашей группы, схваченную солдатами. Но так не наступило до последующего утра, когда меня вновь затащили пред лицо fra Якопо.

– Ты проиграл, иль Кане, – засмеялся от, скаля испорченные зубы. – Твои дружки сбежали, бросая лагерь и труп священника. В панике они даже не позаботились похоронить его. Встреченный индеец рассказывал, что они бежали в сторону Аламогордо, так что пыль столбом. Но не бойся, я выслал за ними своих людей, так что, рано или поздно, эти трусы либо заплатят жизнью, либо станут хорошим подарком для Серебристых. Только мы не станем жать, а сразу же приступим к реализации моих планов.

Нас вывели из подвала, и сердца наши пронзила боль – в навозной куче, на посмешище черни, лежал труп Педро Гомеса. Несмотря на это осквернение, на его лице рисовались покой и достоинство, а на губах я даже, вроде как, заметил тень улыбки. Неужели в последнее мгновение своего земного существования он видел открывающиеся пред ним райские врата? А может, еще раз хоте сказать нам то, что говорил неоднократно: "Не бойтесь. Мы выиграем!".

Все же, сложно было оставаться оптимистом. Мне моя судьба уже казалась предрешенной. В палящем солнце нас погрузили на повозку, и в сопровождении группы вооруженных людей мы направились в сторону запада. За нами двинулись три телеги, нагруженные хворостом. А зачем эта древесина? Неужто мстительный доминиканец намеревался изжарить нас на костре?

Fra Якопо на черном мустанге не собирался долго скрывать своих намерений; наоборот, о них он распространялся со злорадной откровенностью:

– Мы начнем диалог с Серебристыми, вас предложим им в подарок и в качестве стимула для последующих переговоров.

Я пытался отвести его от этого замысла, повторяя:

– Ты совершаешь ошибку, il prete, напрасно рассчитывая на то, что они могут желать вступать в переговоры. Они желают нас только лишь уничтожить!

Правда, с таким же успехом я мог убеждать мула в важности неэвклидовой геометрии.

Через пару часов караван достиг обреза пустынного плоскогорья, серого и печального, в чем-то напоминавшего мне ту перуанскую пустыню Наска, в которой туземцы когда-то изготовили свои гигантские рисунки, желая обратиться к космическим богам по непонятным для нас вопросам. Fra Якопо, сам не зная того, занимался плагиатом.

– Мы подадим им сигнал, – говорил доминиканец. – Вас оставим в этой вот котловине, а ночью вокруг вас загорятся костры, составленные в громадную надпись: "Enamigos". Если они все время наблюдают за Землей сверху, как ты пытаешься внушить в своих записках, они прибудут сюда, захватят вас и сориентируются, что вместе со своим оружием и инструментами вы представляете собой подарок, доказывающий мою дружбу.

О чем я размышлял в тот вечер? О моменте, в котором почувствую разрез обсидиановым ножом? Не помню. Фруассарт, казалось, принимал приговор судьбы со стоическим спокойствием. Ансельмо иногда плакал, словно ребенок, предлагая нашим стражам за освобождение все сокровища царя Соломона, эликсир жизни и вечное спасение, аминь. Только следящие за нами солдаты не были склонными к какой-либо торговле. Эбен молчал, но, судя по рисующимся на его лице усилиям, он пытался ослабить связывающие его веревки. Это заметил один из охранников, рявкнул что-то по-испански и прикладом ружья стукнул негра по голове. Результат: приклад кремниевого ружья раскололся на куски, а на твердом черепе чернокожего появилась приличных размеров шишка. Солдат только выругался и подтянул узлы. Одной надеждой на спасение меньше.

Время неумолимо продвигалось вперед. Вскоре наступили сумерки. Солнце заходило среди кровавых облаков.

Я мог следить за тем, как краснеют верхушки скал, а мрак стекает по расщелинам, заполняет распадки, темнота продвигается все дальше и дальше, словно бы желая окутать нас навсегда. Огненная надпись должна была загореться около десяти часов, но уже в восемь было совершенно темно, так что наши стражи развели себе костер (пока что один).

Где-то вдалеке завыл койот. Потом заухала сова. Наши стражи не обратили на это внимания.

Атака началась молниеносно, стрела из лука вонзилась в грудь охранника с мушкетом, стоявшего ближе всего к огню; из уст двух его дружков, сидевших ближе к зарослям кактусов, раздался недолгий хрип. Такие же заглушенные стоны донеслись со стороны небольшой котловины, в которой стояли повозки.

Все продолжалось не дольше тридцати секунд. Души семи испанцев полетели к звездному небу, а Фушерон, Лино, Мигель и доктор де Лис мгновенно разрезали наши узы.

– А где Лаура? – спросил я, сразу ъе заметив отсутствие девушки.

– В полумиле отсюда, в овраге, стережет лошадей, – сказал Лино, помогая мне подняться.

– Хорошая работа, – прокомментировал операцию Гаспар Фруассарт, растирая запястья. – Я и ожидал подобного вмешательства, как только узнал, что какой-то индеец донес о вашем бегстве.

– Это я был тем самым индейцем, – с гордостью доложил Мигель, – скаля зубы в усмешке.

– К сожалению, нам пришлось оставить тело священника без захоронения, – признал переполненный раскаянием Амбруаз. – Но, раз мы хотели, чтобы наше бегство выглядело паничным…

– Как умер Педро? – перебил я его.

– Где-то через час после вашего отъезда он еще раз пришел в себя, – рассказывал Лино. – Вдруг он начал кричать, чтобы мы бежали, что вы попали в руки врага. Мы спрашиваем: "Какого еще врага, Вырывающих Сердца?". Он отрицает. Говорит про какого-то злого священника в белом. Мы думаем, что он бредит, да и не слишком желаем срываться с места, тут padre в каком-то нечеловеческом усилии поднимается и, крича: "Вы обязаны!", показывает рукой на запад… "Там победа!" – воскликнул он еще и скончался, с рукой, застывшей вроде какого-то дорожного указателя.

– Указанное направление мы точно нанесли на карту, – дополнил его Фушерон. – Верю, что и в этот раз он не ошибся. Согласно компасу, мы должны отправиться через перевал.

– Когда мы упрашивали его не покидать нас, он промямлил еще несколько предложений, которых невозможно было понять, – прибавил доктор. – Лично я понял буквально пару слов: "Крест укажет дорогу, вода жизни" и еще "Кто воюет огнем"… Мы понятия не имеем, что все это может означать.

– Когда рассветет, осмотрим карты. Быть может, все эти определения как-то связаны с названиями местностей, поселений или туземных символов, – предложил я.

Разговаривая таким образом, мы добрались до небольшого овражка. Ожидавшая там Лаура бросилась мне на шею. Я целовал ее, смакуя слезы, которые никак не могли быть притворными. Я чувствовал тяжесть взгляда смотревшего на нас Лино, но решил не обращать на это внимания.

Около одиннадцати мы поднялись на перевал, откуда расстилался превосходный вид на плоскогорье и огни, горящие в темноте. Покидая место нашего пленения, мы подожгли полосу, сложенную из хвороста, что она образовывала нечто вроде запального шнура. Огонь хватил костер, на который мы собрали все связки веток, которые, по первоначальной задумке, должны были образовывать надпись. Вместо него получился один огромный костер. Если fra Якопо глядел издалека, он мог быть уверен, что его люди выполнили задание. Сам лагерь доминиканца был виден слабее, зато огненная надпись "Amigos" светилась ярче неоновой рекламы на крыше небоскреба SGC в годы наибольшего процветания нашей фирмы. Надпись "Друзья" должны были видеть даже с Луны.

Фруассарт призывал нас ехать дальше, чтобы до рассвета максимально удалиться от Сан-Антонио, я же настаивал обождать, по крайней мере, до полуночи.

– Ты веришь, что они прилетят? – спрашивал Павоне.

– Я в этом уверен.

Понятное дело, что ни в чем уверен я не был. Хотя… Вы помните начало фильма "Челюсти"? Ничто не предсказывает трагедии. Молодежь беззаботно бежит, чтобы искупаться в теплых волнах… Одна только та музыка. От самой музыки волосы становятся дыбом на головах зрителей. Такой же страх был у меня той ночью, хотя рядом с нами не звучала какая-либо мелодия, над землей расстилалась тишина, напряженная, нарушаемая, иногда, слабым порывом ветра, более глубоким вздохом кого-то из нас или фырканьем чем-то обеспокоенного коня.

Подлетающий диск я, похоже, вначале почувствовал, чем увидел. Прижавшаяся ко мне Лаура сильнее сжала мое плечо. Объект, похожий на вращающуюся полную луну, бесшумно вынырнул из глубины неба, переместился над пустошью, чтобы зависнуть над лагерем испанцев.

Не знаю, что в эти мгновения думал fra Якопо. Он ли был той фигуркой, широко размахивающей факелом, которая выбежала перед горящей надписью "Amigos"? Наверняка. Инквизитору я ни в малейшей степени не завидовал. Его движения казались отчаянными. Интересно, заметил ли он, что летающая тарелка не посвятила особого внимания котловине, где ее должны были ждать жертвы. Она даже не снизила полета. Точно так же, не ответила она на приветственные жесты. Никакого знака, никакого звука. Диск окружил лагерь по широкой окружности, после чего из дюзы, размещенной в нижней части "тарелки", была выпущена струя, похожая на концентрированный дым. Этот газ, коснувшись земли, в мгновение ока превратился в клуб огня, который тут же охватил повозки и палатки. Благодаря подзорной трубе, я видел маленькие фигурки людей, охваченных языками пламени, которые катались в пустынной пыли вроде муравьев из горящего муравейника.

Только это не было концом акции по уничтожению. "Тарелка" переместилась в сторону Рио-Гранде, туда, где располагалась миссия Сан-Антонио, и вновь выпустила струю зажигательной субстанции, какого-то напалма, составленного по неведомому нам рецепту. Тут же все поселение, вся миссия, военные бараки были охвачены огнем, по небу разлилось багровое зарево.

– И спустил Господь на Содом и Гоморру дождь серы и огня, и уничтожил всю округу со всеми ее обитателями, а так же растительностью. Так что над землей поднялся густой дым, словно бы из печей, в которых плавят металл, родом… – произнес вполголоса старый пират.