Революция

16. Элиас Леннрот. Судьба контрабандиста

Деваться в Гельсингфорсе парням было некуда, поэтому они совместными капиталами сняли комнатку в районе Вантаа.

Тойво, вообще-то, мог вернуться под крышу отчего дома, да как-то решил повременить. За время его отсутствия в семье ничего не изменилось, но у него возникло странное ощущение, что это теперь не его дом. Не то, чтобы он стал чужим в кругу своих близких родных, а то, что родные пенаты, вдруг, стали чуждыми ему самому. Вероятно, он просто из них вырос.

Сходил он, конечно, на беседу к Куусинену в редакцию его газеты. Его приняли достаточно тепло, напоили кофе с бубликами, интересуясь дальнейшими планами. Когда же пришел сам Отто — до этого в редакции были только девушки — стало еще теплее.

— Ну, как дальше жить будешь, герой? — спросил его Куусинен.

— Так я с Вилье комнату в Вантаа снял, буду искать работу, — уклончиво ответил Тойво. Он, действительно, пока очень смутно представлял, в какую отрасль промышленности бросить свои крепкие кости?

— В газету к нам не хочешь? — поинтересовался Отто.

Представив себя газетчиком с ворохом листков в сумке за спиной, Антикайнен заскучал. Его состояние не скрылось от внимания старшего товарища.

— В общем, рабочих рук сейчас хватает, вот рабочих голов — как раз наоборот, — сказал Куусинен. — Ты замечательный организатор, ты легко приспосабливаешься к изменению обстановки, так что подумай сам, куда тебе идти дальше.

Вот и весь разговор.

Тойво вышел от Куусинена озадаченный, он, вообще-то, надеялся если не на руку помощи, то на дружеский совет опытного и авторитетного товарища. Подумав, о товарищах, он отправился на Алексантерин-кату, центральную улицу Гельсингфорса, где в роскошном особняке располагалась штаб-квартира столичного отделения шюцкора.

Представительные дядьки в отутюженных костюмах, попыхивая дорогими контрабандными сигарами, лениво переговаривались между собой: «человечка надо бы послать», «человечек у меня там есть», «человечек доложил». В общем, клуб находчивых «человечков». Большие парни их находят, очеловечивают и помыкают по своей воле. Словно в кукольном театре.

— Тебе чего? — к Тойво подошел охранник, лихо закрученными усами и сутулыми плечами, подделывающийся под борца Поддубного.

— А тебе чего? — спросил Антикайнен.

— Слышь, пацан, сейчас одно ухо тебе оторву, сверну его трубочкой и во второе ухо вверну, — пробасил великан и положил руку ему на плечо.

Но Тойво поднырнул под эту руку, оказавшись за спиной охранника, и прошипел:

— А я тебе сейчас оба твоих уха вместе с головой отстрелю.

Для чего он так себя повел — было загадкой. Этот псевдо-Поддубный одним ударом ладони вгонит его в пол по макушку, да и если просто упадет сверху — раздавит, как насекомое. Но что-то в этом шюцкоре его раздражало, что-то вызывало протест, которому невозможно было противостоять.

Его зловещий шепот расслышали все представительные дядьки, переглянулись между собой, и один из них, не повышая голоса, спросил:

— Тебе что нужно, мальчик?

— Я, вообще-то, из отделения шюцкора Каяни, — ответил он. — От Николаса.

Охранник по мановению руки дядьки отошел в сторону, бесстрастно взглянув в лицо Тойво, словно запоминая его.

— Стало быть, к нам на службу поступить хочешь? — поинтересовался еще один из важных людей.

Вопрос слегка озадачил парня, поэтому он, чтобы скрыть свое смущение, сделал несколько осторожных шагов навстречу дядькам. Почему они назвали учебу по самообороне, что само по себе подразумевалось идеей шюцкора, службой? Служат слуги, которые бывают разные: слуги народа, например — это чиновники, слуги отечества — это военные, слуги закона — это разного рода полицаи и суды, слуги от искусства — это актеры на жаловании, встречаются еще просто слуги. Никому в услужение Тойво поступать не собирался.

— Я бы хотел продолжить обучаться самообороне, — наконец, ответил он.

— Ну, от перспективных ребят шюцкор никогда не отказывался, — вкрадчиво, как провокатор, втирающийся в доверие, заметил третий дядька. — Гриша, проводи молодого человека!

Гришей оказался лже-Поддубный. Он кивнул головой, указывая куда идти.

— А что — в шюцкор теперь и русских берут? — невольный вопрос вырвался у Тойво, когда он пошел следом за великаном.

Тот не ответил, открыл какую-то дверь и проговорил:

— Пошел!

В обширной зале стоял одинокий стол. Было бы забавно, если бы этот стол лежал — лежать могут только лежаки. Вдоль стен расположились стулья, не несущие на себе никаких вдавленностей и потертостей от посетительских седалищ. Может, это были какие-то специальные стулья. На столе сидел человек и дрыгал одной ногой. Ага, теперь понятно, почему стулья столь идеально сохранились: на них сидеть нельзя.

— Заполни анкету! — картаво сказал человек и дрыгнул ногой.

Как ему удавалось картавить в словах, где не было буквы «р» — удивительнейшая загадка природы.

— Мойша, — промычал охранник. — Это из какого-то мухосранского шюцкора. С Лапландии, вроде бы. Займись этим.

— Ну, тогда обязательно нужно заполнить анкету, — прокартавил Мойша. — Давай в темпе, а то у меня дел много.

— Непременно требуется формуляр? — спросил Тойво, озадаченный еще пуще прежнего: а финны в этом шюцкоре водятся?

— Обязательно! — сказал Мойша и вздохнул. — Господи, с кем нужно общаться!

— Вы хотели сказать: с кем приходится работать? — Антикайнен не хотел молчать.

— Я сказал, что хотел сказать, — человек соскочил со стола. — В общем, так: пиши, где тебя можно найти, и мы с тобой свяжемся.

— Адрес? — уточнил Тойво.

— Местожительство.

— А где эти анкеты?

Сам бы Тойво обязательно ответил: «В Караганде», потому что заметил стол с бумажками еще на самом входе. Но Мойша сдержался.

— На входе.

— Прямо у двери?

— У, — ответил человек и еще несколько раз повторил, видимо, подыскивая нужные слова. — У, у… В общем, на входе.

Тойво вздохнул и вышел. Непробиваемый человек! Мастер синонимов! Но, сделав несколько шагов от захлопнувшейся двери, вернулся назад и прислушался. «Кгысеныш! Покгивляться гешил!»

Сначала Антикайнен просто хотел уйти, громко хлопнув на прощанье всем, чем можно хлопать. Но потом передумал. «Почему бы не разузнать, что за порядки в столичном шюцкоре? Куусинену это может показаться интересным».

Он взял два листка бумаги — для себя и для Вилье — заполнил их тут же, позаимствовав перо и чернильницу у консьержки, бросил обе анкеты в специальный ящик и ушел, помахав на прощанье рукой невозмутимому Грише. Великан посмотрел сквозь него мертвым взглядом и никак на это не прореагировал.

Тойво шел по улицам Гельсингфорса и размышлял: может быть, плюнуть на все, пойти учиться в университет, отправиться контрабандистом в поход, наняться матросом в море? Уж был бы он, как Леннрот, немедленно бы так и поступил. Но на носу Рождество, везде холод собачий. Куда дергаться до весны? Кстати, что там Вилье рассказывал об студенческих годах творца «Калевалы»?

Учеба Элиаса Леннрота в университете Турку была странной. Философский факультет, где он числился, предлагал знания всемирного масштаба, однако специализации на финском языке, фольклоре и литературе не было. Просто не существовало такой кафедры.

Студенческая жизнь всегда весела, студенческая жизнь всегда сопровождается отсутствием денег, студенческая жизнь всегда быстро проходит. Элиас, легко ориентирующийся в шведской культуре, читающий по латыни, очень быстро ощутил, что чем больше знаешь, тем больше кажется, что ничего не знаешь. А ознакомившись с трудами Хенрика Габриеля Портана, в это уверовал. Портан, умерший в 1804 году в шестидесятипятилетнем возрасте, в ходе своих этнографических изысканий писал, что «все народные песни выходят из единого источника (и по главному содержанию, и по основным мыслям они между собой согласуются) и что, сравнивая их друг с другом, можно возвращать их к более цельной и подходящей форме». Так-то!

Так-то и возник образ Вяйнямейнена, героя песен, которые слышал Леннрот с самого своего детства, промышляя бродяжничеством по финским дорогам.

Элиасу, чтобы не вылететь с университета из-за потери всяческих сил для обучения, вызванного голодом, всегда приходилось искать способ заработка. Философия давалась ему легко, поэтому никто из преподавателей не особо возражал, если он пропускал по уважительной «личной» причине недельку-другую занятий.

Его бродячее детство, случайные и неслучайные дары «по таксе», способствовали возникновению нужных знакомств. Этим знакомым он сдавал по спекулятивной цене излишек часов, зажигалки или какие-нибудь другие карманные прибамбасы. Люди, принимавшие у него подобные вещи, всегда прекрасно ориентировались в ценах, выплачивая половину реальной стоимости. Но уж тут не до привередничанья: с глаз долой — из сердца вон. Ничего изъятого в виде компенсации из чужих карманов Элиас себе принципиально не оставлял.

Сделавшись студентом, найти приработок на стороне стало сложнее. Точнее, такой приработок, где требуется просить милостыню, играть на музыкальных инструментах на потеху толпе, опять же — портняжное ремесло. Да и нападать на рослого и физически развитого парня всякий левый народ отваживался все реже и реже. Даже одурманенные своим бессмертием полицаи.

Вот тут-то и пригодилось знакомство.

Все скупщики краденого, кем по сути своей являлись эти знакомые, знали своих коллег по цеху по всей Финляндии. Не сказать, что они кооперировались в общества, помогали друг другу, но в содействии себе подобным никогда не отказывали. Это бы было не «по понятиям». Также они никогда друг друга не сдавали, удрученно шли при несчастливом стечении обстоятельств в тюрьму в крепости Хяменлинна, но никого за собой не тащили.

В Турку работал оранжерейщиком армянин по имени Яков. Он выращивал цветочки на потеху дамам, оформлял букеты на потеху мужчинам, прививал ростки плодовых кустиков на потеху зимним зайцам. Яков был одним из Шаумянов, занесенных сюда кровавыми брызгами периодических избиений армян, как в Турции, так и по всему миру. Его потомок позднее в финском городе Якобштадте (Пиетерсаари) станет почетным гражданином. Тоже, кстати, разбив сад с кустиками и цветочками.

Яков сразу же вычислил в Элиасе потенциального поставщика, а тот, в свою очередь, вычислил в нем заинтересованное лицо. Да и, в принципе, рекомендации у Леннрота имелись.

— Ну, что имеешь мне предложить? — спросил без лишних предисловий армянин.

— Свою помощь, — ответил финн.

Яков призадумался: скромно одетый парень не выглядел ни простачком, ни слабачком, ни казачком (засланным). В нем чувствовалась изрядная сила и, главное — решительность. Такой человек был способен на поступок. На предательство — не очень способен, разве что после долгой и планомерной обработки соответствующими людьми.

— Поясни, — сказал Яков.

— Готов к передвижению по стране, — предложил Элиас. — По странам-соседям тоже готов. Сроком, эдак, в две-три недельки. Могу доставить груз куда-то, могу груз доставить откуда-то. Все.

Армянин задумался. Конечно, личный курьер ему бы не помешал.

— А что ты умеешь? — наконец, спросил он.

— Могу не попадаться, — пожал плечами Леннрот. — Могу выживать. Да и не подворовываю.

Не прошло и двух недель, как человек Якова разыскал Элиаса в университете, назначив тому встречу с хозяином.

Первым поручением была доставка мешка с табаком в городок Пухос, что находился в пятистах километрах от Турку. Элиас понимал, что это все пока несерьезно, это всего лишь проверка, но отнесся к делу очень ответственно. Ни в этот раз, ни во все последующие он не доверялся незнакомым людям сразу, пусть хоть сколько у них было поручителей. Старательно изучая, по своему обыкновению, местность, он пытался просчитать, откуда может возникнуть угроза, случись засада или облава. При неудаче вся его карьера, зарождающаяся в университете, могла пойти прахом. Это не входило в его планы.

Он учился не для того, чтобы быть контрабандистом, он был таковым, чтобы учиться. Врагов у него меньше не стало, но с ними он как-то свыкся за всю свою прежнюю жизнь. Моральные терзания Элиаса не донимали вовсе, неприятности близким он не доставлял. Ну, а закон — да пошел он, этот закон! Леннрот признавал только те правила, которые принимала его душа. В основном они совпадали с Библейскими заповедями.

Молодые девушки не обделяли вниманием эрудированного, очень остроумного и физически привлекательного парня. Он этим вниманием пользовался, но пока не мог себе сказать, что нашел ту единственную, ради которой нужно жить. Поэтому и принимал правило, что все беды — от женщин. Чтобы такой беды не случилось, надо до нее дело не доводить.

Вот такой вот получился залог успеха у студента филфака университета Або (Турку).

Яков оценил возможности парня по достоинству и начал предлагать настоящие дела.

— Чего по мелочам размениваться? Можно пару заказов выполнить — и несколько месяцев горя не знать, — как-то сказал он.

— Зато горе будет знать тебя, — ответил Элиас. — Ты меня пойми, армянская твоя морда: мне учиться надо. Для твоих дел время требуется. А его у меня на нынешний день — ну, никак нету!

Серьезные заказы — это было золото в любых формах, жемчуг, в том числе и речной архангельский и олонецкий, янтарь с Литвы и Латвии, шелк и пушнина. А также, конечно, дорогие коньяки и сигары в деревянных коробках. Все прочее — часы, столовое серебро, женские шкурки (всего лишь воротники или манто, а не человеческая кожа), порох и затворы к ружьям — относилось к мелочи. Они собирались несколько месяцев в отдельные партии, а потом доставлялись из Турку в Гельсингфорс, или из Гельсингфорса в Турку, где выставлялись в обычных магазинах. Ну, не совсем, конечно, в обычных, а в таких, где можно по схожей цене приобрести чуть поработавшую уже штучку.

— Зачем тебе учиться? — удивлялся Яков. — Ты же талант! Ты же должен в шампанском купаться, с золота есть! А женщины у тебя какие должны быть!

— Какие? — интересовался Элиас.

— Вот такие! — армянин рисовал обеими руками в воздухе форму облака.

— Такие могут быть только у тебя, — смеялся Леннрот. — Они неземные, воздушные. А я человек приземленный, мне многого не надо.

— А что тебе надо?

Хотелось бы ответить на этот вопрос, и, в первую очередь, самому себе.

Элиас привык искать решения, но в беседе с Яковом это не прокатывало. Ни разу он не потерял товар, который ему нужно было доставить по месту, ни разу алчные парни на месте его не кидали, ни разу он не оставил себе что-то сверх оговоренного жалованья. Но все это действительно было мелковато, и уже не казалось серьезным.

— Когда у меня будет уверенность, поверь мне, Яков, я возьмусь за настоящее дело. И ты сможешь найти себе еще одну воздушную женщину.

Первым шагом к этому стала магистерская диссертация Леннрота, написанная им в 1827 году. Руководил его работой профессор истории университета фон Беккер. «Вяйнямейнен — божество древних финнов» — таково было название его труда. Ну, а результата его не было, не считая, конечно, ученой степени. Незаконченная получилась работа, слишком много осталось недосказанного, слишком много хотелось еще исследовать.

Старый мудрый фон Беккер назвал Вяйнямейнена демиургом, участником первосоздания всех вещей в мифические времена, даже представителем наиболее архаичного пласта карело-финского эпохального мира, который создает мир из яйца утки, впервые добывает огонь и железо, делает первую лодку, рыболовные сети и первый музыкальный инструмент — кантеле.

— Вяйнямейнен не нужен этому миру, — сказал он. — На опасную стезю ты пытаешься ступить. Но, коли хватит духу, попытайся — почему бы и нет?

Ну да, опасность существует в любой исследовательской работе — это такой закон природы. Помощи от кого-то добиться очень трудно. Вот вреда — это завсегда, пожалуйста. Чтобы угодить вышестоящему по ступени пищевой пирамиды человеку, можно пойти на все.

Любой цезарь, заделавшийся таковым, неважно какого масштаба, первым делом придумывает себе божественные истории. Скажи такому, что цезарь, кесарь, царь — что, в принципе, одно и то же — слово, наделенное смыслом, так почешет он свой лысый череп и обидится. «Царь — это царь!»

Обиженный цезарь — это плохо, это смертельно плохо. И не объяснить, что на праязыке, именующемся санскритом, слово «kesarin» — это лев, обладающий гривой, а kesara — это грива.

Есть у вас, царь-батюшка, на шее грива, «как у лива», то есть, конечно, как у льва? Нету? Так какой же ты, в пень, помазанник божий? Ты — человек, и ничто человеческое тебе не чуждо. К ангелам, стало быть, отношения не имеешь (у ангелов тоже гривы). Вот тебе и Библия!

Элиас попросился у фон Беккера в академический отпуск на летнее время, чтобы проработать, как следует, вторую часть своей диссертации. Профессор не возражал, ему самому сделалось любопытно, куда клонит его ученик? Самого его клонило в сон, поэтому новая история Вяйнямейнена способна была взбодрить старого преподавателя.

— Ступай, — сказал он. — Удачной охоты, мой друг.

— Ну, удача мне, действительно, понадобится, — ответил Элиас и, сердечно распрощавшись со старшим товарищем, стремглав поскакал к Якову.

— Как жизнь? — спросил он у армянина.

— Эх! — ответил тот и повел носом. — Ну?

— Я серьезно, — сказал Элиас.

— Тогда девять с лишним килограммов рыжего.

— Берусь! — обрадовался Леннрот.

Яков не стал переспрашивать. И время терять он тоже не стал. Он побежал организовывать корреспонденцию.

Почта в то время уже начала работать быстрее, нежели голубиная, поэтому на следующий день он уже имел всю закодированную условными фразами информацию. Она была проста: доставить с Хирсикангаса, где добытое и очищенное ртутью золото формировалось в слитки и слиточки, почти десять килограммов оного, утерянного в начале года при невыясненных обстоятельствах.

Всего-то четыре с половиной сотни километров по лесам и болотам. Сгинувшего золота было достаточно, чтобы полицаи и таможня оставались озабоченными даже сейчас. Эта забота всегда была чревата внезапными обысками, нежелательным вниманием к незнакомцам и проверки всех, даже самых нелепых, слухов.

Да, девять килограмм — это много, в трусы не спрячешь. Надо думать.

Позднее будет составлена вся хронология путешествий Леннрота, каждой экспедиции будет присвоен номер и выставлена качественная оценка: «удачно», либо «неудачно». Об этой поездке «в народ» официально нигде не упоминается, она, как бы, нулевая.

Элиас, когда добрался до Хирсикангаса, удостоверился у ожидающего его на месте человека, что ящик с «рыжим» действительно существует. Тот был закопан под неприметным деревом в лесу и своими размерами явно не соответствовал помещенному внутрь него золоту. Ящик был больше, причем, гораздо больше. Стало быть, кто-то, вероятно, даже осведомленный о золоте человек, воровал его потихоньку, слиток за слитком. И последний раз кража случилась задолго до обнаружения пропажи. По крайней мере, это произошло до большого снега.

В чем причина того, что никто не вывез «рыжее» во время, когда еще не хватились пропажи? Как могли не заметить столь существенную недостачу? Неужели все это провернул один человек, оставшийся неприметным после всех полицейских проверок? Кто из стариков знает древние песни о Вяйнямейнене?

Такие вопросы волновали Леннрота сразу после прибытия на место. И ему хотелось бы их решить до своего отъезда.