Сатана-18

Глава тринадцатая

Одна в своей узкой кровати, Глаша пошевелилась. Под низким потолком скопился теплый и душный воздух. Ей становилось жарко. Откинутое в сторону скомканное ватное одеяло и ситцевая ночная сорочка, прилипшая к ее вспотевшему телу, мешали ей. Глаша зевнула, повернулась на другой бок и опять задремала. Однако странные, неистовые сновидения не отпускали ее. Oна растворилась в своих пугающих мыслях. Ей снился Михаил. С ног до головы он был закутан в широкую белую ткань, которая развевалась на ветру. Медленно и осторожно он поднимался по ступенькам на крышу глинобитного дома в месте, которое казалось Глаше Аравией. Под знойным желтым небом ее муж страдал, кряхтел и обливался потом. Раскаленное солнце выжигало ему глаза и обугливало кожу. Щурясь и прикрывая лицо ладонями, он смотрел на скопление сотен мечетей, окруженных океаном обветшалых хижин простирающимся до самого горизонта. Он искал ее. Муэдзины, призывающие верующих на молитву, стайки женщин в чадрах и тысячи темнокожих мужчин в тюрбанах, людские толпы, скользящие по тротуарам, грузовики, автобусы, верблюды и тележки, заполонившие улицы, — все это предстало перед ним в безобразной суете и отвратительном уродстве. Она ненавидела тот многолюдный, раскаленный город и знала, что ее любимый в опасности и нуждается в помощи. Но ее не существовало в этом чужом мире, вдали от заснеженных лесов Сибири! Как ему помочь?! Она закричала, «Я здесь, Миша!» но ее не услышал. Хуже того! Оглушительная пугающая музыка обволокла его. Откуда это? Рядом с ним никого не было. Он стал искать источник и наклонил голову. Внизу во дворе, широко раскинув руки в развевающихся рукавах и растопырив белые юбки, кружились три дервиша. Их фетровые конические шапки вращались так быстро и ровно, что казались неподвижными. Внезапно оборванцы почуяли его присутствие и, не прекращая зловещий танец, впились в Мишу злыми глазами, зорко следя за каждым движением своей жертвы. Какой кошмар! Она тут же узнала их под пятнистыми красными точками и тенями, скрывающими их физиономии. Да, это так! Ошибки нет! Они были теми самыми! — тремя ужасными маньяками, которые приходили к ней домой на прошлой неделе!

Она застонала, пробуждаясь ото сна. Звуки становились все громче, врываясь в ее осоловелое сознание. Ее веки затрепетали. Ей показалось, что она услышала стук в окно. Глаша резко проснулась и открыла глаза. Было далеко за полночь. Если не считать тиканья ходиков на стене, в мире царила глубокая тишина, прерываемая лишь посапыванием ее дочери за стеной и отдаленным воем огорченной собаки в квартале отсюда. Она натянула одеяло до подбородка, но не могла уснуть. Потолочные балки и стропила крыши слегка поскрипывали на ветру. Ее горькие мысли вернулись к тому дню, когда негодяи прибыли с первым визитом. Она была одна и хлопотала у газовой плите, готовя одно из своих знаменитых очень вонючих блюд, от которых у соседки наверху каждый раз случалась кондрашка. Нарезанный лук она высыпала в глубокую чугунную сковороду, где на растительном масле жарился картофель. В тот момент, когда поварешкой в левой руке она мешала чечевичную похлебку в горшке, а правой насыпала перец в салат из речных бобров и антоновских яблок она почувствовала присутствие незнакомца. Не поворачивая головы, краем глаза Глаша заметила человека, стоящего на пороге кухни и смотрящего на нее. Это был коренастый, средних лет индивидуум, с нездешней смуглой кожей, крючковатым носом и сальными черными волосами. Одет он был в мешковатый костюм из местного универмага. Незнакомец не шагнул к ней, а оставался стоять в дверях, плечом подпирая косяк, с кривой полуулыбкой застывшей на пухлых красных губах. Глаша не колебалась. Ее права, конфиденциальность и территориальная целостность были нарушены. Она швырнула тяжелую сковородку, попав злоумышленнику в лицо и в свирепой атаке рванулась вперед. Она хорошо помнила уроки дзю-до. Посреди кухни она перегруппировалась и энергичным взмахом ноги сбила мужчину с ног. Глаша стояла над его поверженным телом; подбоченившись и уперев руки в бока, розовый виниловый фартук сморщился у нее на груди, ее сердце билось часто и сильно. Истекали минуты. Учащенное дыхание ее постепенно выравнивалось и она размышляла, что делать с преступником — оттащить его к ближайшему мусорному баку сразу или дождаться темноты? Мужчина лежал на спине с открытыми, невидящими глазами, из распахнутого слюнявого рта торчали кривые желтые зубы; хриплое неровное дыхание вырывалось из его ноздрей. Правый глаз у него затек и не открывался, а голова и грудь были усеяны дымящимся кусочками картофеля и репчатого лука, смешанного с кипящим подсолнечным маслом. Внезапно Глаша вздрогнула и перевела свой взор. Входная дверь повернулась и она увидела еще двух мужчин, входивших в ее квартиру. Должно быть у них был собственный ключ! Незванные гости были сильными, дерзкими и развязными. Ее пробрала дрожь от их тяжелого взгляда. Незнакомцам потребовалось несколько секунд, чтобы понять и оценить ситуацию — их беспомощный земляк лежит распростертый на полу и даже не стонет, в то время, как светловолосая русская женщина победно попирает его ногой. Вокруг Глаши просвистели три пули. Хлопки из пистолета с глушителем и вспышки дульного пламени заставили ее рухнуть на пол, инстинктивно прикрывая голову руками. Женщина не была ранена, но так напугана, что боялась пошевелиться. «Хорошая, красивая, как тебя жаль», покачал головой тот, что повыше. Он изъяснялся на ломаном русском языке. «Почему ты обидела моего друга?» Тем временем его спутник усадил Глашину жертву на стул и прыскал на него водой из-под крана. Состояние пострадавшего было плачевным — обоженная морда покраснела и опухла, глаза не открывались, из порезов капала кровь. «Мы порядочные люди; мы пришли познакомиться и представиться. Почему так плохо встречаешь?» не унимался более высокий мужчина, который в нее стрелял. «Меня зовут Танвил,» он отвесил глубокий светский поклон, «а его зовут Маджед». Он указал на своего молчаливого компаньона, который Глашиной метлой подметал голову и грудь травмированного первого посетителя. «Он очень трудолюбивый и старательный, разве ты не видишь?» На полу вокруг сидящего на стуле «гостя» образовалось кольцо из кусочков картофеля и лука, и Глаша осмелилась потребовать, «Пусть этот парень уберет свой бардак!» «Он это сделает, не беспокойся,» вежливо улыбнулся Танвил. «Но сначала он должен помочь Навафу». Toт подавал слабые признаки жизни. Он несвязно бормотал и нес какую-то тарабарщину и несколько раз чихнул. Однако его веки оставались закрытыми. Пупырчатая кожа на лице и шее покраснела и покрылась волдырями. Быстрым и точным движением Танвил проверил пульс пострадавшего. Покрутив носом, он уверенно заявил, «С ним все будет в порядке». Между тем, не замечая суеты вокруг, Наваф сидел бесчувственный и безмолвный, как куль с мукой. Руки его висели свободно; голова его запрокинута назад, на подбородке и в распахнутой пасти высыхали кровь и слюна. Под его ногами валялся мусор. Необходима была уборка. Опустившись на четвереньки, Маджед сопел и пыхтел и даже залез под стул, на котором сидел его друг-инвалид. Он собрал все остатки еды, разбросанные по полу и выбросил их в мусорное ведро. «Почему ты была так жестока с ним?» Танвил обратился к хозяйке. Глаша нахмурилась. Она съежилась на полу; согнутые в коленях ноги скрыты под фартуком, длинный кухонный нож зажат в руке. «Наваф безвреден,» убеждал ее бандит. «Он любит поэзию и музыку. В свободное время он играет на арфе и скрипке. Он просто зашел к тебе, чтобы представиться». Танвил бросил на нее смертельный взгляд и заявил, «Мы друзья Яссима. Я знаю, ты помнишь его.» Он резко вскинул голову, отчего его волосы упали на лоб. В его глазах проскользнуло что-то адское. Конечности Глаши онемели от страха. «Все начинается сначала», с отчаянием подумала страдалица. Она ясно помнила тот роковой день, когда появление Яссима разрушило счастье ее семьи. «Яссим был моим братом», каким-то жестким взглядом Танвил внимательно посмотрел на нее. «Перед своей героической смертью мой брат много рассказывал о Михаиле и о тебе. Он хвалил вас. Он сказал, что вы замечательные люди. Вот почему мы здесь. В знак дружбы мы принесли тебе цветы и торт». Танвил достал из сумки и положил на обеденный стол смятый букет желтых роз и потрепанную белую коробку с этикеткой из городской пекарни. «Мы не против чашки чаю,» гостеприимно предложил он. Его маслянистая физиономия растянулась в подобие улыбки. «Угощайтесь,» отрезала Глаша, не двигаясь с места. Посетители не были оскорблены и чувствовали себя как дома. В шкафу они нашли посуду и разложили ее на столе. «Ты присоединишься к нашему чаепитию?» «У меня еще есть дела», усталым голосом ответила Глаша. «Вы лучше убирайтесь отсюда. Чего вы хотите от меня?» «Мы проделали длинное путешествие из солнечного Ирака, чтобы добраться до вашей холодной Сибири. Неужели ты думаешь мы приехали только освежиться?» неохотно ответил Танвил. Его прежнее веселье угасло. «На самом деле мы здесь, чтобы встретиться с Михаилом. Где он?» Его немигающий взгляд был устремлен на Глашу. Большие висячие уши, словно пара радиолокаторов, вторгались в ее разум. «Вы сильно пожалеете, когда мой муж вернется домой», с гневом в голосе пригрозила Глаша. «Он сделает из всех вас медвежью закуску, разрубит на котлетки и выбросит в тайгу». «Плохая шутка, мадам», Танвил явно не был впечатлен. «Наши люди видели его недавно в Турции. Мы пришли сюда, чтобы поблагодарить Михаила. Он нам очень помог и мы верим, что до сих пор остаемся друзьями». Глаша отвела свой сверкающий яростью взгляд. Она избегала смотреть на Танвила. Устав от своего неловкого сидячего положения на полу, она поднялась и переместилась на подоконник, держа в правой руке нож, направленный острием на посетителей. Между тем Бытие катилось по своим непреложным законам, не замечая драмы, разворачивающейся в ее квартире. На темнеющем синем небе показался тоненький желтый серп луны. В его нежных лучах поблескивали стекла окрестных лачуг, иx трубы, крыши и стены сливались в одну сплошную черную массу, будто нарисованную печной сажей. Уличный шум проникал сквозь двойные стекла. Мимо дома прогрохотал грузовик. До нее доносились шаги прохожих и взволнованный разговор двух женщин на тротуаре о продаже курятины в продуктовом магазине напротив. Находившаяся с ними девочка-подросток весело хихикала. Где-то вдалеке играла гармоника. Лицо Глаши исказила гримаса бешенства. Она боролась с непреодолимым желанием сокрушить, растоптать и уничтожить этих бесцеремонных тварей. Глаша сжала рукоять ножа. «Убирайтесь отсюда,» проверещала она тихим, угрожающим, не своим голосом. «Уходите, не то я порву вас всех на куски.» Танвил взглянул на своих спутников. Маджед, после мытья полов грязный, как свинья, сидел за столом и прихлебывал чай. В руке у него был откушенный кусок торта. С обсыпаннoй крошками хари капал пот. Ему было вкусно. Он откусывал, жевал и причмокивал губами. В углу полуживой Наваф беспомощно прислонился к обклеенной обоями стене. Растущая опухоль деформировала его обожженное лицо. Танвил перевел на хозяйку свои злые глаза. «Мы не хотим ссоры, добрая женщина,» заявил он бесцветным механическим голосом. Он подмигнул другому своему спутнику и они подняли Навафа со стула, засунув свои руки ему подмышки. Неудачника вытащили в коридор. «Мы еще увидимся,» с устрашающей улыбкой пригрозил Танвил. Дверь за ними захлопнулась. Глаша передвинула засов до упора, больше не доверяя своему бесполезному замку, и вернулась на кухню. Кровь стучала в висках; ее руки дрожали. «Миша, где ты?» застонала она.

Ночь была долгой и мрачной, ее подушка стала мокрой от слез. Эта страшная встреча произошла неделю назад и больше негодяи не появлялись. А ее Михаил, как и прежде, пропадал без вести, от него не было ни словечка; ничего, ни намека на то, где он и как, и живой ли он? Катя спрашивала каждый день, «Мама, когда папа придет домой?» Но Глаша не знала, что ответить ребенку. «Скоро» — это было все, что она могла сказать. Ответ, который подрастающая Катя все чаще отказывалась принимать. Девочка печалилась и часами не могла произнести ни словечка. Воспоминания отступили от нее, но время тянулась мучительно долго. Ей было жарко и душно под низким потолком. Она не могла уснуть. Никакой тишины, никакого спокойствия! Снаружи под ее окном битый час спорили двое пьяных. Они неприлично ругались, проклиная скупердяйство какого-то Ивана Иваныча; потом, затянув песню, удалились. Притихло, но ненадолго. По железной дороге неподалеку, гудя и разрезая воздух, пронесся длинный товарный состав. Вагоны скрипели, колеса визжали, буфера лязгали. Земля тряслась, дрожали постройки, посуда в ее шкафу мелодично позвякивала. Но что это?! Ее уши уловили царапанье на входной двери и слабый скрежет поворачивающейся ручки. Кто-то надавил на дверь, но засов не поддался. Паника начала охватывать Глашу. «Бандиты вернулись!» она вскочила с постели. На цыпочках испуганная женщина пересекла комнату и встала перед входом с острым тяжелым клинком в правой руке, готовая пополам разрубить голову любого злоумышленника. К счастью, шорохи в коридоре прекратились и она услышала, как затихли удаляющиеся шаги. Глаша присела на краешек стула, выставив нож вперед. Она будет бороться до конца за свою дочь и за себя! Ее волнение достигло предела, мысли путались в голове, тело дрожало, ночная рубашка задралась, обнажив стройные ноги с ухоженными ногтями и ступни, прижатые к двери. Она была все внимание, вслушиваясь в ночь. Вдруг сзади сквозь щель между занавесками в комнату проник узкий конус белого света. Луч двигался медленно, освещая участки интерьера. Глаша бросилась в угол, но не успела. Свет скользнул по складкам штор, по дивану, а затем по ней. Испугавшись, она спряталась за столом, не выпуская зажатое в кулаке лезвие. «Глаша, это я,» услышала она приглушенный голос Михаила. «Открой дверь!» Она подбежала к окну и распахнула шторы. Ее пропавший муж, отец ее ребенка и светило ее жизни стоял на тротуаре в призрачном свете уличных фонарей и ласково глядел на нее. Бедняга дрожал от холода, а рядом с ним на асфальте лежал большой потертый, но явно заграничный чемодан. Глаша отперла задвижки и повернула раму. Михаил сначала бросил багаж в комнату, а затем забрался внутрь. «Иди ко мне,» прошептала она и обняла его за плечи. «Я так люблю тебя, Миша», выдохнула она, покрывая его поцелуями. «Дорогая Глаша, без тебя мне жизни нет,» обхватил он ее руками. «Тебя так долго не было!» сказала она, прижавшись всем телом к нему. «Ты скучал по мне?» Михаил обнял ее крепче. «Ты знаешь это. Я всегда влюблен в тебя». Глаша оторвала голову от его груди и взглянула ему в лицо. Ее пальчики очертили контур его губ. «С тобой все в порядке? Была ли твоя миссия успешной?» Она отступила на шаг назад и осмотрела его с головы до ног. «Ты был мне верен?» «Да,» он пристально глядел на нее. «Как вы с Катей?» Ее губы раскрылись в счастливой улыбке, а деликатные пальцы скользнули по торсу и стали спускаться все ниже. Правой рукой она мимолетно, а затем сильнее коснулась его лица; тихо и медленно провела рукой по его волосам. Несколько минут Михаил сопротивлялся. Он уклонялся от ее объятий, до тех пор пока не обследовал жилище сверху донизу, не обнаружил ничего странного и подтвердил, что его семья цела и здорова. Лишь после этого он полностью сдался, позволив Глаше снять с себя одежду и отвести его в постель. Шторы на окнах оставались плотно задернутыми, охраняя семейные тайны.

Проходили часы, но влюбленные не отрывались друг от друга, почти не веря, что препятствия позади и они снова вместе. Они говорили шепотом и смеялись от счастья. Время остановилось для них и только на рассвете Глаша начала свой рассказ. Михаил слушал сначала вежливо, затем с трепетом и беспокойством. «Знай, Мишенька, что ты занимаешь каждую секунду моих мыслей. Все напоминает мне о тебе. Я даже не могу этого объяснить.» Глашин голос дрожал и прерывался. «Вот что происходит.» Она глубоко вздохнула и вытерла слезы. «На заднем дворе нашего дома растет берёза. Она живет своей жизнью и следует природному циклу. В летнюю жару она зеленая и пышная, а в зимние морозы — голая и апатичная, на ее ветвях лежит снег. Березу не волнуют мои беды, мои обиды и мои редкие радости. Она такое же живое существо, как и я, но другое; она знает секрет безропотности, бесчувственности и равнодушия. Круглый год солнце и мороз жалят ее, по ней хлещут ветры и дожди, ее ветви сгибают ураганы и отягощает снег, но береза стоически переносит все удары судьбы и я знаю ее силу.» Свое лицо Глаша уткнула ему в грудь и продолжала повествование. «Когда тебя не было рядом, я старался походить на ту березу — превратить свое сердце в лед и камень, чтобы больше не чувствовать страданий. Я пыталась, но не смогла. Я не должна так сильно любить тебя, Миша. Мне это больно. Каждый раз, когда я прохожу мимо той березы, она читает мне лекции о стоицизме, но я плохая ученица». В сероватой предрассветной мгле осунувшееся лицо Глаши выглядело уставшим и восковым. После долгих часов занятий любовью ее глаза потускнели и потеряли свойственный им жизнерадостный блеск, но ее подтянутое спортивное тело оставалось ненасытным. Еще раз она тихо произнесла его имя и придвинулась к нему, страстно целуя его губы. Когда забрезжил рассвет и месяц на небе начал бледнеть, она удалилась в душевую кабинку. Со своего места в постели Михаил наслаждался знакомыми звуками плещущей воды — звуками дома. Он лежал с открытыми глазами, не до конца веря, что вернулся назад живым и невредимым, после невероятных опасностей, которые ему пришлось пережить. Между тем рассеянный взгляд его блуждал взад и вперед, налево и направо, ощупывая полузабытые предметы: стены, покрытые выцветшими обоями, грубый прямоугольный стол с шестью потертыми стульями, исцарапанный линолеумный пол, пластиковый письменный стол и битком набитый книжный шкаф; это была его резиденция, которую он помнил. В углу громоздкий буфет почти подпирал обшитый синей фанерой потолок, в центре которого висела старинная люстра, единственный ценный предмет в их жилище. На диване за ширмой крепко спала Катя, еще не зная, что ее папа вернулся домой. Турецкие куклы и конфеты ждали, пока их обнаружат на табуретке возле ее головы. Лицо Михаила было серьезным. Он нахмурил бровь и уставился в потолок. То, что Глаша рассказала ему о новых замыслах Аль-Каиды, было неожиданным и пугающим. Ему придется набраться терпения, несмотря на почти мгновенное желание действововать. Он подождет. Должен подождать. Зачем? Он не был уверен.