Соколы огня и льда (ЛП)

Когда-то персидский шах владел белым соколом, который был для него дороже собственного дворца. Он бросил сокола на журавля, но, когда приблизился к убитой птице — обнаружил, что вместо него сокол убил орла. Чтобы оказать честь мужеству и бесстрашию своего сокола, король возвёл для него роскошный помост и возложил на голову маленькую золотую корону. А потом приказал отрубить соколу голову, потому, что птица убила своего государя.

Точно так же со своим соколом поступил и король Англии, но прежде, чем сокол успел захватить добычу, дикий орёл, король всех птиц, камнем бросился на него. Сокол нырнул на землю и укрылся в стаде овец, а когда орёл сунул голову в стадо чтобы найти сокола, тот ударил орла, и убил.

Все рыцари и дворяне, ехавшие с королём, веселились и хвалили храбрую маленькую птицу. Но король Англии, выслушав их похвалы, повесил сокола. Урок, полезный для каждого, кто смеет восставать против короны.

Изабелла

Я не могла поверить тому, что сказал Хинрик — нам позволено оставаться здесь только на две недели. У меня есть лишь четырнадцать коротких дней, чтобы отловить соколов! Конечно же, мальчик ошибся. Он неправильно понял слово. Это значило месяцы, не недели. Но мальчик был непреклонен, и по ухмылке на лице чиновника я поняла, что это, должно быть, правда. Иначе этот человек вряд ли стал бы советовать нам возвращаться домой. Всё, что мне оставалось — постараться не плакать вслух от разочарования и обиды, но я не могла позволить себе погрузиться в отчаяние.

Я сглотнула слёзы и попыталась думать. Когда мы с отцом отправлялись на равнину в Португалии, ловить мигрирующих соколов, мы поймали целую дюжину всего за несколько дней. А мне нужна всего одна пара. Возможно, я справлюсь за две недели. Мне всё равно нельзя оставаться здесь дольше.

С каждым ушедшим днём тень костра всё ближе подкрадывается к отцу. Он может умереть ещё до того, как закончится год — ослабеет от голода, или подхватит тюремную лихорадку в зловонном подземелье. А что, если они станут его пытать, заставлять признаваться в убийстве соколов, или выдать других… Нет, нет! Даже две недели здесь слишком много. Мне нужно найти этих птиц сейчас же — немедленно.

Мы всё дальше уходили от пристани, поднимаясь вверх по неровной дороге, что вилась меж двумя покрытыми дёрном холмами.

По верху склонов выстроились жерди с сохнущей рыбой, гниющие рыбьи кишки устилали весь путь, вперемешку с бараньими костями, требухой и всеми видами экскрементов, втоптанными прямо в грязь.

Дым от курящихся очагов вонял горящим навозом и палёными водорослями. Глаза от него слезились. Витор, Маркос и Фаусто зажимали носы платками, и вид у них был — как будто вот-вот вырвет, но Хинрик только улыбался, нюхая воздух. Должно быть, для него это был запах дома, но я не могла забыть вонь другого костра, огонь, запах горящей плоти и смерти. Я задрожала.

А потом я услышала это — крик охотящегося сокола. Я лихорадочно осматривала небо. Только чайки кружили над тёмно-синей водой. Но хотя я старалась снова различить этот зов за криками морских птиц — понимала, что не услышу. Крик сокола шёл не с неба, а откуда-то изнутри, как второе сердцебиение, крошечный пузырёк памяти, который всплыл и взорвался в моей голове.

Я посмотрела через залив, в сторону дальних гор, их вершины скрывались за клубящимися серыми облаками. Отчего-то в этот момент я поняла, куда мне идти. Если где-то на этом острове существуют белые соколы — я их найду. Но чтобы дойти туда понадобятся дни, которых у меня нет.

Фаусто хлопнул Хинрика по плечу.

— Ну, парень, можешь начинать отрабатывать деньги, которые мы за тебя заплатили — найди нам приличную гостиницу на ночь. Даже в этом козьем хлеву должна же найтись хоть одна, где не воняет, как в ночном горшке и подаётся хороший ужин. После той старой высохшей солёной свинины мой живот жаждет свежего сочного мяса.

Витор оттолкнул мальчика в сторону.

— Нет, нам нельзя искать жильё здесь. Этот клерк станет следить за каждым нашим движением, или его шпионы. — Он кивнул в сторону, где в тени лачуги стояли трое мужчин, глазея на нас.

— А я думал, после того, как ты признал себя лютеранином, вы с тем попугаем лучшие друзья, или ты опять соврал? — ядовито заметил Маркос.

Витор пожал плечами:

— Должен же я был ему что-то сказать. Если бы я заявил, что собираюсь делать карту острова, он тут же арестовал бы меня как шпиона.

— Тогда жаль, что я этого не рассказал, — ответил Маркос. — Он встретил бы нас по-королевски за то, что выдали шпиона.

— Или арестовал как сообщников, — с жёсткой улыбкой парировал Витор. — Полагаю, вы еще узнаете, что на этом острове не беспокоятся о таких мелочах, как доказательства, когда хотят кого-то повесить. Ты должен быть мне благодарен за то, что он хотя бы разрешил нам высадиться.

Я знала по опыту, что они могут так переругиваться часами, но в этот раз только обрадовалась. Они были так заняты друг другом, что я могла незаметно ускользнуть.

Я уже заметила человека, неспешно едущего на маленькой косматой лошадке по дороге впереди нас. За ним бежали ещё с полдюжины маленьких лошадей, плотно прижимаясь друг к другу и положив головы на спины соседей. Если бы я могла ехать — добралась бы до гор вчетверо быстрее, чем пешком.

Я придвинулась к Хинрику, понизила голос до шёпота.

— Как ты думаешь, не продаст ли тот человек мне лошадку? Можешь его спросить?

Как я и надеялась, Витор, Фаусто и Маркос так увлеклись перебранкой, что даже не заметили, как мы с мальчиком отошли.

Владелец лошадок несколько раз взглянул на меня, пока Хинрик объяснял, чего я хочу, но его лицо не выдавало, о чём он думает. Наконец, он махнул рукой в сторону маленького табуна, приглашая меня сделать выбор.

Я уже изучила маленьких коренастых мохнатых животных и указала на хорошенькую кобылу медового цвета, которая, в отличие от остальных, не выказывала признаков какой-либо травмы. Я призывала Хинрика поторопиться, договариваясь о цене, но кажется, в Исландии никакое дело не совершается в спешке.

Наконец, когда владелец лошадок, похоже, удовлетворился, и я уже собиралась потребовать свою лошадь и сесть, к своему огорчению, я увидела остальных, спешащих к нам по дороге.

— Отлично, мой мальчик, — сказал Фаусто. — Лошади — как раз то, что нам надо. Витор решительно вознамерился не позволить нам здесь отдохнуть. — Он возмущённо взглянул на Витора. Потом, в замешательстве, принялся разглядывать маленьких лошадок. Ни одна из них не была выше тринадцати ладоней, а он — высокий и крепкий мужчина. — Спроси у этого человека, где он держит коней покрупнее. Такие смогут нести нас не дольше мили.

Хинрик ответил, не трудясь переводить.

— Они легко пронесут вас мили на tölt[12].

— На чём? — поинтересовался Фаусто.

Хинрик наморщил нос от старания объяснить.

— Понимаете, это быстро. Не так, как галоп… но вас не будет подбрасывать, как на рыси. — Он пожал плечами, глядя в наши непонимающие лица. — Сами увидите. Не хотите ли купить пять — лишнюю для поклажи, и для меня тоже?

— Конечно же, для тебя тоже, мелкий паршивец, — ответил Фаусто. — Мы заплатили за тебя хорошие деньги. Ты идёшь с нами. Мы хотим оправдать потраченное.

Наши узлы сложили в кучу вместе с сушёной рыбой и маленьким железным котелком, многократно чиненым и залатанным.

Владелец нехотя согласился загрузить для нас лошадь, но только после того, как получил ещё одну монету за беспокойство. Он положил на бока лошади два куска свежего торфа, поверх них привязал хлипкую деревянную раму, утыканную колышками, и закрепил её под брюхом животного. Потом, используя длинную узловатую сеть, похожую на рыбачью, привязал к колышкам наши узлы.

Пока продавец работал, Фаусто с сомнением разглядывал каркас.

— Эта шерсть не продержится долго. Нет ли у тебя чего покрепче? Верёвки?

Исландец ненадолго задрал голову, хмурясь на морских птиц, скользящих под серым небом, как будто думал, что вопрос исходит от них. Потом продолжил свою работу, связывая жгуты шерсти так медленно, что казалось, ему вся зима потребуется, чтобы закончить.

Неподалёку собралась толпа из детей и взрослых. Они молча наблюдали, ловя каждое наше движение, как стая голодных бродячих котов, следящая за воробьями.

Со стоном возмущения от кропотливой работой исландца, Фаусто отпихнул его в сторону, выхватил шерстяные жгуты и стал плотно обматывать ими каркас, связывая под животом лошади.

— Давай скорее, пока у нас ещё есть шанс добраться к следующей деревне до темноты. У меня нет желания ночевать под открытым небом в этом чистилище.

К счастью, юбки у меня были достаточно широкими, чтобы взобраться на лошадь, хотя для такого низкорослого создания у неё оказалась очень широкая спина. Но как только я оказалась в седле, лошадь попыталась меня сбросить, и хозяин едва успел остановить её, схватив за шею. Я застонала, потирая колено, пульсирующее болью от того, что я сжала бока лошади, чтобы предотвратить падение.

— Он говорит, её зовут Гилитрутт, в честь жены тролля, — ухмыльнулся Хинрик. — Отпустите ноги. Если сожмёте — она понесётся стрелой. Не тяните поводья. Так она пустится в галоп.

— Тогда как же мне её останавливать, если я не могу её обуздать?

Хинрик пожал плечами.

— Она сама остановится… когда захочет.

Разбитая дорога, ведущая за деревню, позволяла нам ехать только по одному, хотя лошади, казалось, отчаянно хотели скакать рядом друг с другом, и прижимались к скалам, чтобы поместиться.

Мальчик ехал первым, за ним Маркос и Витор, который вёл за собой вьючную лошадь. За ними — я, позади — Фаусто, замыкающий шествие.

Хинрик вёл нас меж огромных холмов из чёрной земли и камней, наваленных вперемешку, слоями, как небрежно сложенные ломти хлеба.

Широкие реки, извивающиеся по долине, кишели лебедями, чомгами и утками, лёгкий ветер покрывал воду холмами и впадинами, как свежевспаханное поле. К зазубренным острым камням, торчащим из земли как ряды акульих зубов, прижимались огромные подушки зелёного мха, жёсткие травы оживляли пятна розовых странных растений, каких я никогда прежде не видела.

По склонам холмов протянулись длинные окна болот, сияющие в отражённом свете как обломки разбитого зеркала, травы с пушистыми белыми хохолками покачивались на ветру. Перед нами, вдали, в сером вечернем свете поднималась высокая гора, будто спящий гигант, с любопытством наблюдающий за подбирающимися к нему крошечными созданиями.

Над головой раздалось громкое карканье. Над вершиной чёрной скалы кружили два ворона, раскинув крылья, скользя на ветру и наслаждаясь полётом.

Внезапно я поняла, что это врата не в чистилище, а на небо. Это самое дикое и прекрасное место, какое я когда-либо видела.

Я обернулась, чтобы поделиться восторгом с отцом, как делала много раз, когда была маленькой, и он брал меня с собой ловить диких соколов. Но едва открыв рот, я вспомнила, что отец не скачет рядом, он лежит в тёмном подвале глубоко под землёй. Я глядела на небо, надеясь снова услышать тот крик, увидеть кружащие надо мной знакомые контуры соколов, но не видела ни тени птиц.

Я так углубилась в разглядывание неба и поиск соколов, что не сразу заметила, что случилось, пока крики и проклятия мужчин не вернули меня к реальности.

Вьючная лошадь, которую вёл за собой Витор, остановилась и дёргала головой, пытаясь избавиться от поводьев. Узел, что помог привязать Фаусто, соскользнул, и теперь вся тяжесть нашей поклажи и железный котелок висели на левом боку. Лошадь плюхнулась на дорогу, и, пытаясь избавиться от раздражения, билась и каталась на спине.

Витор спешился, бросил поводья Маркосу и вернулся назад, чтобы попытаться поднять лошадь на ноги. Маркос тоже слез с лошади и, крепко сжимая поводья обеих, повёл их вперёд, оглядываясь, куда бы их привязать, но нигде не было ни дерева, ни столба. Хинрик скакал впереди, он явно не обратил внимания на переполох за ним и скрылся за одним из земляных холмов.

Витор бросил взгляд на Маркоса.

— Помоги мне, скорее. Нужно снять поклажу с лошади пока ещё можно её поднять. — Он пытался развязать узлы на жгутах из шерсти, но похоже, только туже затягивал. В раздражении он вытащил нож. — Придётся мне это разрезать.

До этого момента я оставалась в седле, но тут поняла, что лучше спуститься и помочь придержать животных пока остальные освободят вьючную лошадь. Фаусто позади меня тоже не спешился. Я обернулась, когда его лошадь поравнялась с моей.

— Ты не мог бы подержать её, пока я сойду? — я протянула ему поводья и, вцепившись рукой в гриву, наклонилась и уже собралась перекинуть ногу через спину лошади, когда ощутила, как её сильно ударили в бок, как будто пнули ногой.

Лошадь заржала и соскочила с дороги. Фаусто бросил поводья, но прежде, чем я сумела их подхватить, лошадь галопом поскакала вперёд вместе со мной, судорожно цепляющейся за гриву. Я потеряла стремя и отчаянно сжимала ногами бока животного.

В памяти всплыло предупреждение Хинрика. Я понимала, что, сжимая бока лошади, только заставлю её быстрее скакать, но ничего не могла с собой поделать. Я только держалась за гриву и в отчаянии понимала, что, если ослаблю ноги, меня тут же сбросит на эти острые зазубренные камни.

Мы неслись вперёд, я упрашивала и молила лошадь остановиться, но она слушалась меня не больше, чем летящая муха. Я низко склонилась над её шеей, одной рукой нащупывая болтающиеся поводья, крепко сжимая другой гриву. Я смутно осознавала, что земля перед нами становилась всё более плоской и ровной, а острые камни сменились лужами. Возможно, мне удастся соскользнуть с её спины. Я ушибусь, но хоть не разобью голову о камни.

Я опять ощутила боль в раненом колене, и даже не успев подумать, что делаю, начала переносить вес на другую сторону. Мне нельзя снова упасть на ту же ногу.

Лошадь вдруг зашаталась, задние ноги у неё подогнулись. От внезапного рывка я потеряла равновесие и заскользила назад и вбок.

Я приземлилась на что-то мягкое, а лошадь принялась бешено бить копытами, толкаться и взбрыкивать, пытаясь вытащить ноги из хлюпающего болота. Я откатилась, прикрывая голову, чтобы защититься. Я ощутила, как на волосок от моей головы пронеслось копыто. Потом, одним огромным усилием, лошадь вырвалась и ускакала.

Моё облегчение не продлилось и половины вдоха. В тот же миг, когда поняла, что не ранена, я обнаружила, что тону. Я лежала, растянувшись в тёплой чёрной болотной грязи, и как только попыталась опереться руками и встать, ладони исчезли в топи.

Я карабкалась, пытаясь нащупать что-нибудь твёрдое и оттолкнуться, но ничего не было. И каждый раз, как я двигалась, моё тело и ноги всё сильнее и глубже погружались в липкую грязь. Болото держало меня мощной хваткой. Я старалась высвободить хоть одну руку, но протащить её сквозь засасывающую грязь было всё равно, что поднять кузнечную наковальню. Меня охватила ослепляющая паника, и я закричала.

Изогнувшись, я увидела стоявшую неподалёку высокую женщину. Понятия не имею, откуда она взялась, но выглядела она такой же старой, как бедный Хорхе. Минуту она молча смотрела на меня, потом стала пробираться по краю трясины.

Я кричала, просила помочь, но она не оглядывалась. Я снова завопила, решив, что она уходит и бросает меня тонуть. Женщина остановилась у края болота, быстро развязала длинный грубый передник на поясе, встала на колени и бросила передник в мою сторону, как кнут.

Я вдруг поняла, что она пытается сделать, попыталась поднять руку и ухватиться за край передника, но не смогла высвободить её из трясины. Край ткани упал перед самым моим лицом, но я не могла за неё ухватиться. Чёрная грязь булькала у моих губ, я в ужасе изгибала шею, отодвигаясь, но лишь погружалась глубже.

Женщина вытянула передник, и я видела, что она собирается опять его бросить. Изо всех оставшихся сил я потянула вверх руку, и она с громким шлепком высвободилась из грязи. Однако движение дорого мне обошлось — теперь, как я ни откидывала голову назад, грязь сочилась в мой рот и нос. Я старалась держать дыхание, но лёгкие разрывались от боли. Я смутно расслышала крик и ощутила край передника на лице. Слепо хватая пальцами, я, наконец, почувствовала благословенную твёрдость ткани.

Я крепко вцепилась, как только могла, и ткань натянулась — женщина осторожно потащила её к себе. Ухватившись за фартук, я сумела на несколько драгоценных дюймов освободить из трясины голову, и лежала, кашляя и задыхаясь.

Женщина начала понемногу тянуть. Для своего преклонного возраста она была поразительно сильной, но фартук выскальзывал из моих скользких от грязи рук, и ей приходилось останавливаться пока мне не удавалось опять за него ухватиться. Я продвинулась не больше, чем на пару дюймов. Казалось, руки и ноги стали как студень. Мне было уже всё равно. Я хотела лишь одного — уйти, опускаться всё ниже и ниже в тёплую мягкую грязь, и, наконец, уснуть навсегда.

За женщиной остановился подбежавший Маркос. Он замер, с ужасом глядя на нас, как будто в растерянности, не зная, что делать. Женщина обернулась и кивнула, подзывая его. А он всё стоял, словно вдруг разучился двигаться.

— Маркос, помоги мне! Прошу… помоги!

Звук моего голоса, казалось, вернул его к жизни, он побежал вперёд и опустился на землю рядом с женщиной. Она сунула в его руку край фартука.

— Обмотай ткань вокруг запястья, — сразу же крикнул он мне.

Я пыталась, но пальцы сделались как сосиски, а от каждого движения руки всё глубже погружались в трясину. Увидев, что я, как могла, ухватилась, Маркос начал тянуть. Я чувствовала, как руки выворачиваются из суставов, заставляла себя цепляться, но видела, что всё бесполезно.

— Ничего не выходит… я не могу, — хныкала я.

— Ты должна, уже почти получилось. Держись, Изабелла. Просто держись!

Потом, стремительно, как новорожденный ягнёнок из овцы, моё тело выскользнуло из грязи, я ощутила, что меня подхватывают за руки и переносят на твёрдую землю.

Лёжа в траве, слишком слабая даже чтобы сесть, я всё повторяла ему слова благодарности. Я оглянулась, ища глазами женщину, чтобы поблагодарить и её, но не увидела.

— Замёрзла? — обеспокоенно спросил Маркос, и я осознала, что мои зубы стучат, но скорее от шока, чем от холода.

— Грязь была тёплая. — Только теперь мне пришло в голову, что это странно.

— Должно быть, дело в том небольшом ручье. От него поднимается пар. Пойдём, попробуем там хоть немного отмыться от грязи.

Он, поддерживая, провёл меня несколько ярдов до неглубокого ручейка — мои ноги постоянно подгибались, как будто из тела ушли последние капли силы.

Я осторожно коснулась воды. Она оказалась приятно тёплой. Я скользнула в неё и лежала на горячих камнях в русле ручья, позволив воде мягко струиться вокруг меня. Наконец, когда я ощутила, что снова могу двигаться, Маркос помог мне подняться и накинул на меня собственный плащ, хотя он оказался таким длинным, что мне пришлось намотать его на руку.

Я оглянулась на дорогу. Меж чёрных скал к нам пробирались Витор и Фаусто. Эти двое двигались медленно, нагруженные нашим багажом, котелком и вяленой рыбой ─ теперь всё пришлось нести на спине.

Прежде, чем они подошли к нам, я схватила Маркоса за руку и поспешно прошептала:

— Я думаю, Фаусто нарочно толкнул мою лошадь, поэтому она и рванулась.

— Но скажите мне, чего ради ему пугать вашу лошадь? Может быть, он нечаянно пнул ваше животное ногой? С этими тварями трудно понять, куда девать ноги, особенно долговязому типу вроде Фаусто. Он же сидит на лошади, а обе ноги на земле. — Маркос успокаивающе улыбнулся мне, как маленькой девочке, которая жалуется, что подружка толкнула её в игре. — Эти лошади сбиваются в кучу и опираются друг о друга боками едва им предоставляется такой шанс. Вот и сейчас. Ничего удивительного, что он тебя зацепил.

Он указал на Хинрика, который скакал в нашу сторону, ведя одну из лошадок. Все остальные бежали следом, так крепко прижимаясь друг к другу, что казались единым зверем с дюжиной ног.

Моя собственная лошадка, несчастная маленькая жена тролля, спокойно трусила рядом со своими товарками, как будто ничего и не случилось, ловко огибала камни и ни разу не сбилась с темпа.

— Выглядишь потрёпанной, как беспризорник, — сказал мне Фаусто, подходя ближе. — Но, надеюсь, кости не сломаны.

— Неужели? — холодно ответила я.

На его лице отразился смутный испуг. Но прежде, чем он успел ответить, к нам прискакал Хинрик.

— Тут есть bóndabær… ферма… недалеко. Мы сможем там переночевать.

— Ты знаешь здешнего фермера? Уверен, что он окажет нам гостеприимство? — спросил его Витор.

Мальчик немного удивился.

— Я никого не знаю в здешних краях. Но есть обычай — если странник просит убежища, его примут.

Витор обернулся к нам.

— Если мальчик говорит правду, то, думаю, следует воспользоваться гостеприимством пока для нас это ещё допустимо. — Он заговорил тише. — Будем ночевать под крышей пока возможно — если задержимся в этой земле дольше, чем на две недели, придётся устраиваться где-то там. — Он махнул в сторону далёких горных вершин, ставших вдруг тёмными и угрожающими в гаснущем свете.

— Ты ещё будешь здесь спустя две недели, лютеранин? — резко спросил его Маркос, но Витор не ответил.

Хинрик, даже не спрашивая нас, не хотим ли мы снова ехать верхом, развернул свою лошадь и поскакал по упругому дёрну и камням. Остальные лошади, все как одна, развернулись и последовали за ним, не оставляя нам выбора — плестись следом за ними.

Моё колено совсем разболелось. Я поплотнее завернулась в плащ Маркоса, но промокшая одежда липла к телу, а холод пробирал до костей. Однако не только мокрая одежда заставляла меня дрожать.

Маркос слишком добр и великодушен, чтобы поверить, но что бы он ни сказал, я знала — Фаусто хотел сделать так, чтобы меня сбросила лошадь. Земля здесь усеяна острыми булыжниками. Если бы я упала с лошади на скаку на такой вот камень — погибла бы, или была бы тяжело ранена.

Я ощутила на себе ещё чей-то взгляд, и, оглянувшись через плечо, увидела застывшие глаза Витора. Он холодно и пристально смотрел на меня, как будто старался прочесть каждую мою мысль. Я до сих пор не могла заставить себя доверять ему. Хотя он и спас меня той ночью в лесу, я никак не могла избавиться от картинки — он стоит надо мной с дубиной, угрожающе занесённой над моей головой. Но это же не имеет смысла. Как правильно сказал Маркос — с чего бы случайному человеку желать моей смерти? Они даже не знают, кто я или зачем я здесь.

А если бы вдруг узнали — сказали бы капитану, что я нелегально покинула Португалию, а он, без сомнения, с радостью заковал меня в цепь до возвращения, или продал бы как рабыню, или просто выбросил за борт.

Они не могли узнать, кто я, а значит — с чего им желать мне зла? Однако, мне не удавалось избавиться от ощущения, что именно этого они и хотели.

Они угрожали не только моей жизни. Если меня убьют или тяжело ранят, и я не смогу вернуться с соколами, отец, вся моя семья, погибнут, считая, что я их предала. И если марран, мой отец, будет казнён за смерть королевских птиц — возмущение народа направят против других. Сколько невинных жизней закончатся на костре? Сколько рыдающих женщин будут опускать в погребальный огонь ящики с костями? Сколько Хорхе умрёт в страданиях, со ртами, завязанными так крепко, что даже не смогут кричать? Я вдруг поняла, как много в моих руках, и мне стало плохо от ужаса.

Мне нужно избавиться от этих двоих, и быстро, пока кто-то из них опять не попытался меня убить. Привлечь этого мальчика, Хинрика — это моя ошибка. На сей раз, я должна сделать это одна.

Эйдис

Я держу в руках кусок чёрного морёного дуба. Старый друг, которого мы обе боимся и почитаем. Он овальный, как огромное яйцо, только разрезанное пополам, выдолбленное и отполированное так, что мерцает, отражая огонь очага. Это — чёрное зеркало, в лабиринте его глубин свободно скитается дух, чтобы видеть то, что уже известно, но ещё не приняло форму.

Не мигая, я смотрю в чёрную середину дупла. Сначала я ничего не вижу, только собственное туманное отражение, но знаю, что должна опуститься ниже под эту поверхность, позволить себе смотреть в сердце всё глубже и глубже, пока пустота не станет бездонной, безвременной, вечной, пока не загляну в восьмой день.

Я вглядываюсь в длинный тёмный туннель. На дальнем конце стоит девушка. Она глядит в мою сторону, словно чувствует, что я здесь, но не видит меня. Она знает, куда ей идти. Но что-то переменилось. За спиной девушки появился мужчина. Он — не один из мёртвых, что идут вслед за ней. Он живой, и он подошёл к ней близко, чересчур близко. Он хочет причинить ей вред.

Она знает, она боится. Она отворачивается от меня. Страх ведёт девушку, отделяет её от меня, а собака убивает в отаре одинокую овцу. Она в опасности, в смертельной опасности. И когда я пытаюсь позвать девушку, она исчезает.

Кто-то идёт впереди меня. Но не она. Я узнаю его. Это Ари. Он идёт на ферму. Настал самый тёмный час ночи, холодный ветер кружится над горами. Его шаги замирают. Он останавливается.

Он знает — случилось что-то ужасное. Собаки фермера не лают радостно, учуяв его приближение, а скулят от ужаса. Собаки знают Ари. Он их кормит. Они его любят. Когда бы он ни приблизился к ферме, собаки узнают его походку, унюхают запах и выбегут навстречу, прыгая и облизывая. Но этой ночью собаки сжались от страха, пытаются спрятаться. Собаки избегают дома, как будто им страшно даже коснуться стены. Все, кроме одной. Этот пёс беспомощно лежит на земле, судорожно кричит и дёргается. Ари сразу же видит, что у него перебита спина.

Ари сворачивает к бедной собаке, чтобы попытаться помочь, но не доходит до неё — его взгляд уже прикован к двери фермерского дома. Такие двери, способные противостоять ударам меча и копья, тут делают со времён викингов. Ремеслу учатся у отцов, а тем оно перешло от предков. Но сейчас крепкие доски разбиты с такой силой, что на петлях бессильно болтаются только несколько щепок, а один из огромных дверных косяков сломан и валяется на земле.

Из тёмного коридора за дверью плывёт молчание, ледяное как зимнее море. Ари напуган до смерти, но заставляет себя пройти сквозь разбитую дверь.

Он осторожно пробирается по коридору как по незнакомому дому, хотя знает это место так же хорошо, как собственное тело. Он с опаской входит в огромный зал, что за ним. На нескольких опорах, что ещё остались стоять вертикально, горят масляные фонари. Свет слабый, мерцающий, как от свечей на надгробии, и Ари теперь понимает, что это и есть могила.

Деревянные кровати разбиты, словно на них сбросили огромные валуны, но в комнате нет никаких камней, только тела.

Ари обнаруживает малышку Лилию, лежащую искорёженной окровавленной кучей у основания одного из столбов. Голова раздроблена, как будто была не прочнее, чем раковина улитки.

На лице её сестры Маргрет застыли страдание и ужас. Живот разорван, кишки вывалились наружу. Рядом с дочкой — мёртвая Уннур, мать, грудь раздавлена мощной хваткой, так, что сломанные рёбра торчат из искорёженной плоти. Незрячие голубые глаза смотрят на Ари, даже мёртвыми прося о пощаде, которая не была ей дарована.

Теперь Ари тошнит, он вспотел от страха и потрясения. Он отчаянно молит, чтобы хоть один человек остался в живых, хоть один. Но потом Ари видит его. Фаннара. Голова сорвана с плеч и лежит между ног, глаза до сих пор открыты. Он всё ещё сжимает в руках топор, но лезвие не окровавлено. Как это могло случиться? Был ли у него шанс, хоть у кого-то из них против этого монстра?

Ари бежит от запаха крови. Он проносится сквозь тёмный коридор, вон из этого дома смерти, как будто снаружи надеется встретить жизнь.

Я вижу, как он появляется в разбитом дверном проёме. Я подаюсь к нему, хочу успокоить, но вижу, как ужас разливается у него на лице. Мои руки широко раскинуты, но он бросается прочь от меня, молит и плачет. Я чувствую собственное холодное и зловонное дыхание. Я ощущаю на своём лице могильную плесень, въевшуюся в кожу. Мои губы кривятся в рыке, и сила, как реки огня, вливается в мои руки.

Я знаю, что хочу смять его, как раздавила Уннур. Понимаю, что хочу оторвать от тела руки и ноги, как скрутила с плеч голову Фаннара. Я знаю — я драугр, я хочу уничтожить их всех!

Я из последних сил отрываю взгляд от тёмного зеркала, и пустотелая деревяшка с грохотом падает на пол пещеры. Мой разум возвращается, и я слышу, как от стен отражается мрачный смех. Я гляжу вниз. Рот Валдис широко разинут, голова запрокинута.

— Что так напугало тебя, моя дорогая сестричка? Ты меня видела, Эйдис, Эйдис? Думаю, да. Теперь, я знаю, ты будешь добрее ко мне. Впусти меня. Ты не можешь вечно закрывать от меня свои мысли. Тебя это лишь ослабляет. Рано или поздно, я проберусь внутрь. Я проскользну между твоими снами и явью. Я проберусь в твои грёзы. Ты станешь усталой и безразличной, поверь, так и будет. Дело только во времени, моя дорогая Эйдис, а я могу подождать, о да, смерть хорошо обучает искусству ожидания.

Я пытаюсь отбросить эти слова. Нужно быть осторожнее. Но мне плохо от того, что я видела в чёрном зеркале.

Мне понятно — если драугра не изгнать назад, в его тело, он использует нас. Даже видеть тень этого, ощущать во рту могильную гниль и смерть на своих руках — это уже за границей знания, это входит в самую душу. Если я не найду способ остановить драугра — всё случится в точности так, как я видела.

Фаннар и его семья станут только началом разрушений, которые он рассеет по нашей земле. В своей ненависти и зависти к живущим драугр начнёт безжалостно убивать — как облако ядовитого газа. С каждой смертью его сила будет расти. С каждой каплей пролитой крови жажда убийства будет увеличиваться. И тогда ни у кого, даже у того, кто его оживил, не хватит сил его остановить.

Я не думаю, что видела судьбу Фаннара. Хейдрун права — я позволила своей силе истощиться. Необходимость сражаться и наяву и во сне, чтобы закрыть свой разум от драугра, забирает все мои силы. Когда дух блуждает по чёрному зеркалу, я уязвима. Я не могу от него защититься. Теперь мне это известно. Нельзя больше рисковать, используя зеркало, пока я одна рядом с ним. Но девушке грозит опасность. Если она не достигнет пещеры, если не приведёт сюда мёртвых — тогда всё потеряно. Я должна постараться её защитить, заставить вернуться ко мне.

В пещере становится теплее. От жары я делаюсь сонной, но я не должна поддаваться сну, пока ещё нет. Я заставляю себя встать на ноги и иду к своему хранилищу, раздвигаю узлы и банки и, наконец, нахожу то, что искала — семя папоротника сделает девушку невидимой для злых духов, сухие, кроваво-красные ягоды рябины вызовут духи мёртвых на бой.

Я беру несколько крошек драгоценной соли, растворяю в воде из бурлящего озера, трижды размешав мизинцем по солнцу.

Я дотягиваюсь рукой до своего рогового лукета на талии и трижды погружаю свисающую с него верёвку в солёную воду. Потом узлами и петлями закрепляю рябиновые ягоды и семена папоротника внутри, в самом сердце верёвки.

— Чёрная нить смерти, чтобы вызвать духи из их могил. Зелёная нить весны, чтобы дать им надежду. Красная нить крови, чтобы одолжить им нашу силу. Как мы поворачиваем шнур по солнцу, так глаза мёртвых обратятся к живущим. Рябина, защити её. Папоротник, защити её. Соль, привяжи её к нам!

Голова Валдис оборачивается, чтобы взглянуть на меня чёрными глазами без зрачков.

— Можешь сплести верёвку длиной как глубина океана, ты не дотянешься до неё, моя дорогая сестричка. Твои хилые амулеты и сила, которой, ты думаешь, что владеешь, не дотянутся через стены этой пещеры. Вот почему вас приковали здесь. Вот почему вас связали железом — чтобы сделать бессильными и не дать вам до них добраться. Ты не можешь ни защитить девчонку, ни привести сюда. Ты слаба, Эйдис, Эйдис. Прими это, прими меня. Позволь мне соединиться с тобой, и я дам тебе силу отомстить за то, что сделали с вами. Я дам тебе власть уничтожить их!