Соколы огня и льда (ЛП)

Лорду Сассея было даровано право охоты в епархии Эвре с парой ястребов мужского и женского пола, шестью спаниелями и парой борзых. Ему позволялось приносить соколов в церковь Богоматери в Эвре и усаживать их на главный алтарь, как им будет удобно. Для того, чтобы охота не прерывалась, он мог приказать служить мессу в любое подходящее для него время, и кюре Эзи проводил мессу, когда лорд был в охотничьих сапогах со шпорами, под бой барабанов вместо музыки.

Лордам Кастильи была дана привилегия занимать место каноников церкви Осера, приносить с собой своих соколов, носить мечи вместе со стихарями, носить священническую накладку и охотничью шляпу с перьями. Хранитель этой церкви мог присутствовать на мессе, держа на руке сокола. Это право он потребовал потому, что такая привилегия была дарована хранителю церкви Невера.

Считалось, что у охотничьей птицы благородная кровь, и потому ей нельзя отказывать в месте на алтаре — как лорду или же королю.

Изабелла

Я уже начинала думать, что Хинрик выдумал эту ферму, но скоро мы поднялись на гребень невысокого холма, и лошади постепенно остановились. Хинрик, осматриваясь, покрутился на спине своей лошади и указал вперёд. Я не могла разглядеть ничего кроме нескольких холмиков, покрытых дёрном, но после заметила курящуюся над одним из них тонкую струйку лавандового дымка. Когда мы подъехали ближе, в склоне холма стала заметна деревянная дверь. Огромные валуны служили основанием этого странного дома, но выше стены, казалось, были сделаны из чего-то не прочнее дёрна, укреплённого тонкими пластами торфа.

Хинрик легко соскользнул со своей лошади, протопал вперёд и застучал кулаком в огромную деревянную дверь. Удары эхом доносились до нас со склона холма.

Мы ждали, лошади беспокойно переминались. Витор сжал рукоять клинка, висящего на поясе, но не вытащил оружие из ножен. Судя по позам остальных и напряжённым выражениям лиц, думаю, их пальцы тоже тянулись к ножам. Ветер продувал насквозь мою вымокшую одежду, приходилось стискивать зубы, чтобы они не стучали.

Дверь, в конце концов, распахнулась, выглянул мужчина, а следом за ним — маленькая женщина с полуголым малышом, прижимающимся к её бедру, и сопливым мальчиком лет четырёх-пяти, цепляющимся за её юбки. Хинрик быстро заговорил с мужчиной, тот слушал в молчании, бросая на нас быстрые взгляды.

Наконец, он шагнул к нам.

— Gerðu svo vel!

Выражение лица у него было мрачное.

Витор и Фаусто неуверенно переглянулись, руки у них всё ещё лежали на рукоятках кинжалов. Я попыталась улыбнуться женщине, но она лишь угрюмо и насторожённо смотрела на нас, сгорбив плечи. Свободной рукой женщина вцепилась в плечо маленького мальчика, который выглядывал из-за её юбки, как будто боялась, что мы его отберём.

— Он сказал, заходите, — перевёл Хинрик.

Выражение лица у хозяина было не слишком гостеприимное, но Хинрик уверенно вошёл в дверь, а за ним осторожно последовали и мы.

Мы протиснулись через узкий маленький коридор и оказались в длинной комнате, пропахшей едким дымом и сыростью. Должно быть, эта комната занимала всю длину холма, который мы наблюдали снаружи. Со всех сторон у стен стояли деревянные койки с резными панелями, на которых лежали кипы заштопанных шерстяных одеял и старые лисьи шкуры, вонючие и давно растерявшие большую часть своего меха. Крышу поддерживали несколько крепких деревянных столбов, расположенных через равные промежутки по всей длине комнаты, тоненькие лучики света просачивались сквозь дёрн, покрывающий крышу.

Я не могла поверить, что закопчённые стены сделаны из простого дёрна, и потрогала одну из них. Это, в самом деле, была земля, и к тому же сырая, темнеющая от плесени.

Пол покрывали зола от очага, а так же многочисленные кости рыбы и животных, которые, будучи утоптанными, образовывали твёрдую поверхность. Посреди пола была вырыта глубокая яма для кострища, на котором булькала пара горшков. Дым уходил сквозь отверстие, прорезанное под замшелой крышей, которое также являлось и дополнительным источником дневного света. На деревянных столбах были укреплены несколько каменных фонарей, по тусклому горчичному свету и вони, которую они распространяли, я догадалась, что в них горел рыбий жир.

Фермер что-то буркнул, жестом предлагая нам сесть, но мы не видели стульев.

— Садитесь сюда, на кровати, — Хинрик махнул рукой в сторону коек. — Нет! — тут же завопил он, когда я попыталась это сделать. — Тут садятся мужчины, по левую сторону, а женщины — в правой части бадсфоры[13]… то есть, большого зала.

Я перешла на другую сторону и осторожно уселась. Матрас захрустел подо мной, распространяя запах плесневелого сена и сушёных водорослей.

Напротив меня, на мужской стороне, в уголке кровати скрючился иссохший старик, до подбородка укрытый под кучей потрёпанных и заплатанных шерстяных одеял. Изо рта у него на краешек одеяла стекала слюна. Испуганные покрасневшие глаза выглядывали поверх одеял, трясущими руками он старался повыше натянуть их на лицо.

Мы смотрели друг на друга в неловком молчании, которое никто не решался прервать. Женщина принесла кружки с разбавленным водой молоком, которое, как сообщил Хинрик, называлось «бланд», по крайней мере, так мне послышалось. Даже в тусклом свете я смогла различить отвращение на лицах Маркоса и Фаусто. Витор, думаю, так же возненавидел это, но хорошо скрывал.

Рыбная вонь из кастрюль, запахи сырой шерсти, гниющей земли и дыма от горящего в очаге сухого коровьего помёта делали воздух таким спёртым, что я едва могла дышать. Мне уже хотелось снова выйти обратно, на холод. Отчаянно хотелось сменить грязную и сырую одежду, юбки, которые уже начали сверху парить от тепла огня. Однако, никто из исландцев не обращал внимания на моё состояние. Похоже, здесь не было укромного уголка, чтобы раздеться, и я не могла заставить себя спросить об этом у Хинрика.

Женщина разлила содержимое одного из булькающих горшков в деревянные миски, сделанные из палок и обручей с прикреплёнными крышками. Эти посудины для еды оказались почти такими же тяжёлыми, как кастрюли у моей матери. Мы так и ели, сидя на кроватях, радуясь возможности заняться чем-то ещё, не только смотреть друг на друга.

Я обнаружила, что ужасно голодна, но еда была почти такой же безвкусной как разбавленное молоко — сухая треска, лишь немного размякшая в кипящей воде, приправленная кислым белым маслом.

Я заметила, что женщина встревоженно наблюдает, как я ем, и сразу ощутила вину. Я улыбнулась ей и постаралась сделать вид, что наслаждаюсь каждым глотком.

Похоже, еда здесь была приглашением к разговору, по крайней мере, для мужчин, с переводом Хинрика. Фермер ничего не спрашивал о том, что привело нас в Исландию, но хотел знать о жизни в Португалии — сколько у нас лошадей, сколько скота, какое зерно мы выращиваем. Он был очень озадачен, когда мужчины сказали ему, что живут в городах и не нуждаются в фермах.

Я едва прислушивалась к их беседе. Мне отчаянно хотелось узнать одну вещь, но я не смела спрашивать прямо, боясь вызвать подозрение. Я никак не могла придумать, как перевести разговор, и в конце концов, просто выпалила единственное, что пришло на ум.

— Хинрик, я слышала, что дикие звери на этом острове белы как снег, из-за холода. Это правда?

Исландцы воззрились на меня, разинув рот, как будто изумились, что я вообще к ним обращаюсь. Хинрик подумал минутку, нахмурился и ответил, не трудясь переводить вопрос фермеру.

— Собаки… нет, как собаки… лисицы! Они зимой белые. Есть большие белые медведи, приходят иногда по льду из Гренландии. Их надо прогонять. Белые медведи даже сильного мужчину убивают одним ударом.

— А птицы, белые птицы, они сюда прилетают?

Хинрик рассмеялся.

— Куропатки? Не прямо здесь, но в горах их больше, чем чаек на берегу. Хорошая еда, если их поймаешь.

— Я слышала рассказы про соколов, белых соколов. Правда, что такие здесь водятся?

Мальчик беспокойно заёрзал, потом пробормотал что-то фермеру. Они принялись что-то обсуждать, так долго, что я почти потеряла терпение.

— Хинрик, что он говорит?

— Говорит, где на земле есть белые куропатки, годные для еды, там всегда в небе над ними белые соколы, которые их преследуют. Они неразлучны. Странная между ними связь, ведь куропатки почти ничего не стоят, а цена белых соколов — мешки золота. Он говорит, датчане за них жён и детей продадут. В прошлом году они изловили две сотни белых соколов. Охотники должны платить данам за разрешение поймать птицу… Он говорит — как может дикая птица кому-то принадлежать? Соколы принадлежат только небу. Безумие говорить, что человек может владеть огнём в горе, или дождём, что падает с неба.

Фермер заговорил снова, и его речь заставила Хинрика рассмеяться. Он обернулся к Маркосу, Витору и Фаусто, сидящим позади него на кровати.

— Он говорит, что надеется, вы явились не для того, чтобы украсть белых соколов. В прошлом году был тут один мальчик из Болунгарвика. Датчане схватили его с мешком. Он клялся, что внутри белая куропатка. Но они открыли мешок и извлекли белого сокола. Мальчик сказал, что схватил не ту птицу, когда сокол атаковал куропатку. Но они не поверили. И потому…

Хинрик обхватил рукой горло, изображая удавленника, высунул язык и с судорожными звуками закатил глаза, отчего маленький сын фермера захихикал так, что едва не свалился с кровати.

Три моих компаньона заверили, что не будут пытаться совершить такое преступление, но улыбка Витора тут же угасла, когда он посмотрел на меня, как будто понял, почему я задала подобный вопрос.

— Я спрашивала лишь потому, что люблю смотреть, как летают те птицы. Слышала, что они такие красивые. А в здешних краях есть их гнёзда?

— Нет, здесь, на севере, нет. Когда наступает лето, охотники взбираются в горы, ловят птенцов. Многие гибнут. Узнать, где на скале гнездовья белых соколов, можно по костям, лежащим на дне ущелья.

Беседа перешла на охоту. Женщина принесла кожаную бутыль и налила в кружки каждого из мужчин порцию густой жидкости. Что бы там ни было, кажется, им это понравилось куда больше, чем бланд. Скоро в глазах заблестел свет от костра, смех стал громче и непринуждённее. Развалившись на кроватях, они пили, и женщина подливала снова, — всем кроме Витора, который сделал только один глоток.

Чем сильнее напивался фермер, тем более героическими становились его охотничьи истории. С помощью Хинрика он услаждал мужчин рассказами, как ловил диких лошадей, как справился с белым медведем и убивал лис ради шкурок.

Он даже поведал нам, как, когда был мальчишкой, они с друзьями преследовали огромного лиса, который убегал от них через большую реку по льду. Замёрзшая реку покрывали расселины и ложбины, такие глубокие, что, если свалиться в такую, уже не выбраться, и можно умереть от голода, если только сперва не замёрзнешь. Друзья боялись ступать на лёд — все знали, как люди проваливались и гибли в этих предательских расселинах, но фермер решил заполучить того лиса, поэтому бесстрашно пошёл один, чтобы поймать зверя и выжить, и рассказать эту историю — при этом он с гордостью колотил себя в грудь.

Совсем как дворяне в Синтре, которые возвращались с охоты, наполненные немыслимыми историями про их отвагу и мужество. Я слушала лишь потому, что всё надеялась — когда фермер напьётся, он снова заговорит про белых соколов, но этого не случилось.

Я не могла позволить себе дожидаться лета, чтобы взять из гнезда неоперившегося птенца, как эти охотники, хотя понимала, что это был бы самый лёгкий способ захватить птицу, и дало бы мне лучший шанс довезти её живой. Но к тому времени спасать отца будет поздно. Придётся попытаться поймать пару взрослых птиц, пока те ищут добычу. Идти за куропатками, как соколы.

Только где мне искать куропаток? Как их узнать? Я никогда не видела ни одной — они маленькие как ласточки или большие, как утки? Но я больше не смела спрашивать. Я и так проявила слишком большую заинтересованность.

Я потихоньку встала и выскользнула в коридор. Витор обернулся вслед.

— Мне нужно выйти, — пробормотала я.

Я пробиралась сквозь сырой и узкий проход. Чтобы открыть тяжёлую деревянную дверь потребовались все мои силы, а снаружи всё было тихо. В холодной обступившей меня темноте не видно ни проблеска света. Если я сейчас отойду от дома — мне не найти дороги обратно.

Я обогнула грубые камни стены, надеясь, что глаза смогут свыкнуться с темнотой. Если удастся взять одну из лошадей, пока все мужчины заняты разговором в доме, смогу подальше от них оторваться, прежде чем они поймут, что случилось. Я не знаю дороги, но, лошадь, должно быть, способна её найти. Я понятия не имела, где сложены наши вещи, но, если не отыщу — уйду и без них. Может быть, это мой единственный шанс.

Казалось, стена тянется бесконечно, но, наконец, я добралась до конца и, вглядываясь в темноту, старалась расслышать хруст лошадиных копыт, переступающих в жёсткой траве, храп и фырканье, которые издают лошади, учуяв человека, но не услышала ничего, только шелест ветра в сухих стеблях да резкие крики каких-то неведомых птиц или зверей. Может быть, лошадей поместили в конюшне на другом конце дома, кажется, я видела её раньше. Я наощупь двинулась вдоль стены обратно, пытаясь отыскать дверь, которая подсказала бы, что пройдено полпути. Неожиданно моя рука коснулась чего-то тёплого и мягкого. Я шарахнулась назад, едва сдержав крик.

— Вот вы где, Изабелла! Я ни черта не вижу.

Голос звучал невнятно, но вполне узнаваемо. Внутри у меня всё сжалось. Это Фаусто, человек, который всего несколько часов назад пытался меня убить.

— Что вам нужно? — я услышала, как мой голос дрожит.

— Вы… я вас искал. Хотел поговорить с вами наедине. Я хотел раньше, сегодня… но вы ускакали.

Если я закричу, позову на помощь, в глубине холма меня никто не услышит. Я старалась держаться спокойно.

— Холодно. Я собираюсь вернуться в дом. Что бы вы ни хотели сказать, это можно сделать и там.

— Вы совсем не собирались вернуться, — он протянул руку, преграждая проход.

Я не могла его оттолкнуть. Он вдвое тяжелее и выше. Я могла попытаться сбежать. Как только окажусь там, в темноте, он меня никак не найдёт, но что если я опять попаду в болото? Меня трясло. Я старалась справиться с подступающей паникой.

— Чего вы от меня хотите?

— Пойти с вами, разумеется. Я знаю, что вы не собираетесь возвращаться. Вы намерены их искать, верно?

— Что… чего искать? — растерялась я.

— Белых соколов. — Он преувеличенно понизил голос в пьяном шёпоте, хотя рядом не было никого, кто мог бы нас слышать. — Вот почему вы спрашивали про них парнишку. В первую ночь на корабле, когда я рассказывал вам об орлах… я понял, что вы знаете о соколиной охоте больше, чем говорите. Вы ведь ради этого здесь, так?

К горлу подступала волна холодной тошноты.

— Мне ничего не известно о птицах… я здесь чтобы соединиться с мужем.

Он фыркнул.

— Да бросьте. Муж, который не потрудился встретить вас с корабля? И не прислал документы? Если вы замужем за датчанином, вам ни к чему покидать это место к зиме. Я видел ваше лицо, когда вы узнали, что у вас есть лишь две недели. Ведь нет никакого мужа? Вы можете мне сказать. — Он неуклюже попытался погладить моё плечо. Я отшатнулась. — У всех нас есть свои маленькие секреты, Изабелла. Не волнуйтесь, я не скажу ни слова. Ш-ш-ш! Он наклонился ко мне, прижимая палец к губам. — Доверьтесь мне, Изабелла. Я помогу вам заполучить этих птиц. Фермер, кажется, считает, что они стоят несколько эскудо. Открою вам мой маленький секрет — я могу найти немного золота прямо сейчас.

— А как же алмазы? Я думала, вы собирались их найти и разбогатеть?

— Здесь нет алмазов.

— Тогда зачем вы приехали в Исландию?

Он сдулся как проткнутый лезвием пузырь и растерянно отступил к стене. Он хуже, чем просто пьяный, движется заторможенно и неуклюже. Если станет меня хватать, я, пожалуй, смогу увернуться. Я попыталась чуть отстраниться от него, собираясь бежать, как только он потеряет бдительность.

— Собирался в Канаду, искать алмазы, но я был… пришлось спешно покинуть Португалию. Переезд в Канаду стоит дорого. Длинное путешествие. Я не успел вовремя собрать нужные деньги.

— Почему же вам пришлось так быстро уехать?

— Я убил человека.

Должно быть, он услышал, как я ахнула от ужаса.

— Не намеренно, ничего такого, — он внезапно сжал мою руку, и я не успела отстраниться. — Это был несчастный случай… клянусь. — Он сделал глубокий вздох и встряхнул головой, словно пытался прогнать туман из своих мыслей.

— Такая чудная была ночь. Кто бы мог подумать, что в один миг всё изменится… праздник Пресвятой Девы в Сампайо. Мы с друзьями просто пришли на празднество, как и все остальные. После процессии люди ели и напивались на улице. Женщины в лучших платьях. Мой друг заговорил с девушкой, стал флиртовать. Все так делали, для того и праздник. Безобидное веселье, только и всего. Но её жених увидел их вместе. Он взревновал и оттолкнул моего друга. Вы же знаете, как такое бывает — они обменялись ударами, и все парни вокруг втянулись в драку, принимая чью-либо сторону. Сначала на кулаках. Потом я увидел, как один человек вытащил нож и нацелился на моего друга. Я бросился к нему. Мы боролись. Следующее, что я помню — молодой человек лежал на земле, из живота била кровь. Я в ужасе бросился прочь, но кто-то крикнул, что я это сделал, и, глянув вниз, я увидел, что мои руки в крови. И я побежал. Мне удалось уйти, но потом я узнал, что тот молодой человек умер, и хуже того, это сын дворянина. Его отец заявил, что не остановится, пока не прольётся кровь убийцы сына. Выбора у меня не было. Пришлось сесть на первый попавшийся корабль.

После событий этого вечера мне несложно было поверить, что Фаусто убил человека, но не в несчастный случай — после того, как он пнул мою лошадь.

Фаусто всё не отпускал мою руку. Мой страх обратился в гнев.

— Значит, в Исландию вы отправились не за алмазами. И та история, что вы нам рассказали, про Индию и орлов, приносящих камни со дна ущелья — тоже ложь?

— Нет! — горячо запротестовал он. — Это правда, клянусь. — Он неловко потупился. — Только это не совсем про меня… это мне рассказал купец. Но я всё знаю насчёт алмазов. Я работал у ювелира, вставлявшего дорогие камни в ожерелья, серьги, броши и пряжки для богатеев. Хозяин научил меня распознавать камни, оценивать цвет и размер, видеть их недостатки и определять, где и когда камни были добыты. Я могу сказать, чего стоит камень. Если я доберусь до Канады, то найду алмазы и сделаю на них состояние. Просто надо раздобыть денег на дорогу. И если птицы так дороги, как считает тот фермер… Слушайте, для одинокой женщины это опасное место. Самой вам не справиться. Я смогу о вас позаботиться. Мы вдвоём отыщет тех птиц, а я помогу вам их продать. Я как раз хорошо умею уговаривать покупателей… но есть кое-что ещё… что я должен сказать. Понимаете, дело в том…

— В чём же дело, сеньор Фаусто?

Фаусто резко обернулся. Человек, стоящий за ним в темноте, поднял повыше маленький фонарь с рыбьим жиром, прикрывая рукой от ветра слабый огонь. Тусклый свет глубже высветил впадины под его скулами и тёмные впадины глаз, голова походила на бледный череп, висящий во тьме.

— Витор! — зарычал Фаусто. Какого чёрта ты подкрадываешься и подслушиваешь наш разговор?

— Я только случайно услышал твою последнюю фразу, Фаусто. На самом деле, я искал девушку. Она так давно ушла, а я боялся несчастного случая, или может она не смогла найти дорогу обратно. Изабелла, с вашей стороны неразумно выходить наружу без лампы. Земля здесь и днём коварна, а ночью вы могли подвергнуться куче опасностей, и крик о помощи никто не услышит. — Он отстранил Фаусто и протянул мне руку. — Позвольте мне проводить вас обратно, в тепло.

Я колебалась, не зная, которого из них боюсь больше, но, раз Витор ведёт меня внутрь, значит, по крайней мере, сейчас не причинит мне вреда — не настолько он глуп, чтобы пытаться это сделать при свидетелях. Я неохотно приняла его руку и позволила увести себя от Фаусто.

Тонкие паучьи пальцы Витора оказались ещё холоднее моих. Мы были уже в полутёмном коридоре, когда он заговорил, оглянувшись через плечо.

— Позвольте мне предостеречь вас, Изабелла. Не стоит доверять сеньору Фаусто. Боюсь, он не дружен с честью. Такие люди накидывают плащ любезности, утаивая под ним клинок зла. Вам следует стараться по мере сил избегать его, пока мы не сумеем от него избавиться.

«Мы не сумеем избавиться»… Значит, он собрался присоединиться ко мне, возможно, избавиться и от Маркоса и уехать со мной. Похоже, Витор всерьёз начал верить, что я его жена. Он собирается это сделать? У меня не было опыта в ухаживаниях, но несмотря на это, глядя в глаза Витора, я понимала, что в них нет любви.

А что касается Фаусто, возможно, он рассказал ту историю об убийстве, чтобы дать мне знать — он способен убить и меня? И когда Витор его прервал, он хотел перейти к более явным угрозам? Если бы даже я до сих пор сомневалась, то, что случилось сейчас, определённо, убедило бы меня бежать от обоих, чем скорее, тем лучше.

Я устроилась на неудобной кровати. Сушёные водоросли и гнилая солома, наполнявшие матрас, распространяли тошнотворную вонь и оглушительно хрустели каждый раз, когда я или женщина и её дети двигались.

Я твёрдо решила не спать, но здесь было и непросто заснуть. Напротив кроватей, под изношенными одеялами и мехом, устроились все трое мужчин вместе с Хинриком, фермером и его престарелым отцом. Я не могла видеть лиц, но чувствовала, что, хотя все остальные храпят, Витор, как и я, не дремлет.

Мой взгляд возвращался к кроваво-красным уголькам в очаге. В этой тлеющей чёрной яме был словно весь здешний ландшафт в миниатюре — каменистые долины и горы со сбегающими по ним жилами огня, тёмные пещеры и пепельно-серые пики. Глядя в глубь очага, я как будто шла по этим камням, взбиралась по склонам гор и ныряла в пещеры.

Крик сокола.

Я резко поднялась на локте, всматриваясь в холл. Крик прозвучал так близко, будто я опять в вольерах отца. Но не может же фермер держать в доме соколов, в конце концов, он сам говорил, что это опасно?

Снова.

Крик звучал слабо, но настойчиво, как будто доносился с высоких гор, но определённо был слышен. Но откуда? Хинрик сказал, в этих краях соколов нет, и кроме того, белые соколы не охотятся по ночам.

Я смутно почувствовала движение и опять повернулась к очагу. Перед ним стояла старая женщина. В полумраке я не могла её рассмотреть, только контур, закрывший огонь. Может, это жена того старика на постели?

Женщина держала за руку маленькую девочку, пытаясь загородить её, закрыть своим телом. Другую руку она поднесла к лицу, будто защищаясь от удара. Потом, словно удар был нанесён, женщина рухнула в темноту, на земляной пол, и исчезла, оставив после себя только дуновение сырого холодного ветра, который поднял из очага и швырнул в сумрак горстку белого пепла.

Может, мне она просто привиделась? Непонятно, зачем, мои пальцы потянулись к белой косточке, лежащей в сумке на моей шее.

Опять.

Я едва его слышала. Только отзвук, дыхание крика. Но и этого было достаточно.

Рикардо

Когда я проснулся, во рту было словно в подмышке нищего, а голова гудела как кузнечная наковальня. Потребовалось несколько минут, чтобы понять, где я, и ещё больше, чтобы сообразить, что на моей заднице лежит чья-то нога, а поверх головы — чужая волосатая руку. Я выпутался из узла стонущих тел, облезлого меха и заплесневелых одеял.

Хинрика видно не было, но старик храпел в своём углу кровати, полусидя, как и вчера. Его даже собственные газы не разбудили. Жена фермера помешивала что-то в огромном горшке над огнём. Взгляд отвращения, брошенный ею на нас, превзошёл бы даже язвительные взгляды моей Сильвии, а она, как и святому известно, могла испепелить мужчину взглядом на расстоянии двадцати шагов.

Когда её мужу и обоим моим компаньонам удалось подняться, она молча протянула каждому миску чего-то, напоминающего серый клей, такой густой и липкий, что, кажется, и не вытряхнешь. Мне удалось впихнуть в себя пару ложек — и вся эти масса тут же рванулась назад из горла. Я бросился из комнаты, и едва успел выбежать за дверь, как мой завтрак тут же вырвался на свободу.

Я обессиленно прислонился к торфяной стене и поглубже вдохнул холодного воздуха. Что за чертовщина была в том пойле прошлой ночью? Я почти ничего не помнил, осталось только смутное воспоминание о ненависти к Витору, но это мало о чём говорило. Я испытывал к нему отвращение с того момента, как он впервые ступил на корабль.

Хинрик прохаживался позади дома. При виде меня он ухмыльнулся.

— Хорошая была ночь?

Я застонал, потирая глаза, которые опухли и горели как ободранные. Как он мог спать в таком спёртом от дыма воздухе и утром выглядеть таким бодрым? Этот нахальный щенок явно насмехался над моими страданиями. Я пнул бы его в зад, просто чтобы напомнить, кто здесь хозяин, если бы только был уверен, что сам не свалюсь. Придётся подождать с этим уроком, пока земля не прекратит крениться.

Я доковылял до корыта и плеснул воды на лицо. Не знаю, как она не замёрзла — холодна как лёд. Полагаю, потому, что загустела от ила и грязи — никакой мороз не берёт. Должно быть, туда гадил весь скот с фермы, но по крайней мере, холод слегка прояснил мою голову.

В дверном проёме появился Витор.

— Ты не видел Изабеллу? — спросил он, когда я подошёл к дому.

Лицо у него было цвета раздавленного слизняка, и голову он держал так же напряжённо — должно быть, болела, как и моя, что послужило мне хоть каким-то утешением. Однако с ним это не из-за выпивки, он её едва пригубил прошлой ночью. Хотя сон в такой духоте сделает желчным кого угодно.

— Так где Изабелла? — нетерпеливо повторил он.

— Разве она не в доме? — я растерянно оглянулся.

Не помню, видел ли я её, когда проснулся, но в тот момент все мои силы ушли на то, чтобы заставить ноги и руки хоть как-то двигаться.

— Была бы в доме — зачем бы я тебя спрашивал, — огрызнулся Витор. — Хинрик, ты её видел?

— Она ушла. Взяла кусок копчёного мяса тупика. Завтрак тогда был ещё не готов. Слишком рано.

Витор прыгнул вперёд, схватил Хинрика за плечо и встряхнул так, что у того застучали зубы.

— Ушла? Совсем одна? Почему же ты не разбудил нас, тупой недоумок? Почему дал ей уйти?

Глаза Хинрика округлились от страха. Я оттащил Витора от мальчишки, и теперь оба стояли, тяжело дыша. Парень, похоже, готов был бежать без оглядки.

— Ты же видел, что случилось вчера, — кричал на него Витор. — Она не знает, как о себе позаботиться в таком месте. — Он сделал глубокий вдох, с огромным усилием пытаясь взять себя в руки. — Как давно она ушла? Куда направилась?

Хинрик с опаской глядел на Витора, словно в любой момент ожидал нового нападения.

— Ещё до рассвета. Она пошла… — парень неуверенно махнул в сторону дороги, ведущей в сторону гор.

— Она не говорила, куда пошла? — выспрашивал Витор, готовый вытряхнуть из парня всю возможную информацию. — Ты не спрашивал?

— Слушай, стоя здесь, мы теряем драгоценное время, — вмешался я. — Давайте сядем в седло и поедем за ней, и побыстрее, пока она опять не попала в беду.

Я обернулся к высунувшемуся из-за двери фермеру с замученным и лицом, мятым, как нижняя юбка шлюхи.

— Хинрик, давай, скажи ему привести наших лошадей, и как можно скорее.

Хинрик перевёл. Фермер плюнул на землю и пробурчал что-то в ответ. Он явно страдал тяжёлым похмельем после выпивки.

— Он говорит — берите сами, — сказал Хинрик.

Я чувствовал, что готов вспыхнуть, как Витор.

— Тогда где они.

— Он говорит, теперь уже вернулись к хозяину.

— Но это мы их хозяева, — возмутился Витор. — Мы заплатили за этих тварей приличные деньги.

— А лошадям-то откуда знать? — захихикал Хинрик, но тут же оборвал смех, взглянув на лицо Витора.

— На привязи их не удержишь, — сказал он. — Фермер говорит, надо было отвести их в каменный загон и загородить. Лошади при первой возможности возвращаются домой. Это все знают.

Витор с яростной руганью влепил мальчишке затрещину. Считая, что наказание вполне заслуженно, я не стал заступаться.

Наконец, Витор понял, что никакие крики и ругань животных не вернут. А я тем временем опять напомнил ему, что Изабелла уходит всё дальше.

Мы собрали вещи, бросив всё, кроме самого необходимого, что можно нести на спине, и отправились в погоню за Изабеллой. Витор всё ворчал, что фермер, должно быть, сам украл наших лошадей и где-то прячет, пока мы не скроемся из вида. Он твердил, что, если бы не был так озабочен поиском девушки, обыскал бы здесь каждый дюйм, и что обязательно так и сделает, когда вернётся.

Оставалось лишь одно утешение — Изабелле тоже пришлось уходить пешком, и потому я был уверен, скоро мы её догоним.

Иезуиты не шутили, говоря, что поездка будет похожа на паломничество. Взбираться на коленях по лестнице в какой-нибудь монастырь вряд ли больнее, чем шагать по этой земле. Я привычен к городским улицам, а не к грязным дорогам, и если не тонул по колено в ледяной грязи, то обдирал голени о камни или напарывался на колючки.

Один моряк рассказывал мне, что когда сатана увидал, что Бог создал мир, он позавидовал и потребовал для себя право самому построить хоть маленький кусочек земли. Он целую неделю тяжко работал и использовал все свои навыки, чтобы создать часть ада на земле. Созданная им страна и есть Исландия. В жизни не слышал более правдивой истории.

После нескольких часов ходьбы, когда я уже готов был отказаться сделать ещё хоть шаг, ветер донёс до нас громкие голоса и смех. Впереди нас по дороге, шли люди.

Когда живёшь, кое-как выкручиваясь, на улицах Белема или Лиссабона, ты учишься понимать толпу. Не то, чтобы их было много — я смутно различал три, может, четыре фигуры, но всё же, заглядывать в дверь таверны или помедлить, прежде чем выйти на площадь, вошло у меня в привычку. И по тому, как собираются люди, ты ощущаешь неприятности, бурлящие, словно грязная вода в канаве. Не хочешь разбитого носа или кинжала в спину — тихонько ускользни прочь, пока тебя никто не заметил. Лично мне нравится моё лицо, хотелось бы сохранить его таким, каким создал Бог.

Но есть мужчины с бычьими мозгами. Только махни чем-нибудь перед их маленькими косящими глазками — и они тут же нападают, даже не потрудившись взглянуть и увидеть, что идут прямо на пику. Вместо того, чтобы повернуть обратно, Витор ускорил шаг.

Я пробежал пару шагов, схватил его за руку и потянул обратно.

— Сюда, — прошептал я. — Быстро, прячься за этими скалами. Если пройдём позади холма, сможем потом опять выйти на дорогу, избежав встречи с ними.

Витор выдернул свою руку.

— Они кого-то удерживают. Похоже, творится какое-то зло, — добавил он, услыхав крик боли, донёсшийся к нам сквозь смех.

— Точно, — ответил я. Так давай не полезем в драку, пройдём мимо них. Если хотим догнать Изабеллу, мы не можем позволить себе задерживаться. Кроме того, нам неизвестно, вооружены ли они, а ведь нас только трое.

Но тут мы услышали вопль. Женский голос кричал на знакомом нам языке.

— Там Изабелла! — выкрикнул наш компаньон.

В одно мгновение он отшвырнул свой багаж, и уже вытаскивая кинжал, с громким рёвом понёсся мимо нас с Витором по разбитой каменистой дороге, заставив одного из мужчин обернуться.

Мы с Витором с трудом освободились от наших тюков и перебросили их за камни у края дороги прежде, чем побежать за ним.

Три юнца прижимали Изабеллу к траве. Один из них, с лицом, покрытым красными подростковыми прыщами, стоял над ней на коленях и старался задрать её юбки, второй наступил на запястье девушки, удерживая на земле, а она отчаянно пыталась защищаться свободной рукой.

Третий юнец, державший в руке короткий клинок, обернулся к нам.

— Отпустите её, — потребовал я.

— Hvem er du?

Я понятия не имел, что он говорил, однако, тон, однозначно, наглый. Я обернулся к Хинрику, но этого жалкого мелкого труса не было видно. Оставалось надеяться, что он спрятался, а не удрал, за что я бы и не осуждал после того, как на него накричал Витор.

Визг Изабеллы, запястье которой ублюдок тяжело вдавил в землю, напомнил мне о деле.

— Оставьте её!

— Hun er Katolik, — юнец приблизил ко мне обезумевшее лицо. — KATOLIK! — Он отступил на шаг и ткнул ножом вверх.

— Skrub af, gamle! Eller skal du ha’ taesk?

Может я и не понимал слов, но смысл был вполне понятен. Полагаю, если переводить приблизительно, он предлагал мне уйти пока я не получил нож между рёбер. Невоспитанный юноша отступил к другу, стоявшему на коленях, расставив ноги над извивающейся Изабеллой и нетерпеливо махнул ножом в его сторону.

— Skynd dig nu, eller lad mig komme til.

Есть одна вещь насчёт драки, которую я хорошо усвоил — если, в самом деле, хочешь её избежать — постарайся, чтобы первый удар был твой.

Когда юнец отвёл от меня свой нож, и, что куда более глупо, внимание, я схватил и вывернул ему запястье. Нож вылетел из его руки, и в тот же момент я нанёс ему коленом хороший удар по яйцам. Понятно, это девчачий трюк, но я не приношу извинений — поверьте, это неплохо работает, и, в отличие от удара кулаком, позволяет избежать риска, что противник ответит ударом в челюсть.

Парень взвыл, медленно опустился на колени и повалился на бок, сжимая руки между ног и закатив от боли глаза.

Должно быть, мои компаньоны тем временем набросились на двух других, удерживавших Изабеллу, — тот, который наступал ей на руку, валялся теперь на траве, закрывая лицо ладонями, между пальцев бежала кровь. Витор ухватил мерзавца, усевшегося на Изабеллу, за волосы и держал у его горла лезвие своего клинка.

Изабелла морщилась, потирая ушибленное запястье, но не могла двинуться, поскольку тот тип до сих пор стоял на коленях над ней.

Юнец, которого я сшиб, опять попытался подняться, и мне пришлось со всей силой наступить ему на ногу — просто чтобы дать новый повод похныкать, а потом помог Витору оттащить его пленного от Изабеллы. Я помог ей подняться на ноги, и она принялась поправлять юбки. Девушка не рыдала, как большинство женщин на её месте, но лицо побледнело, а дыхание сделалось хриплым.

Сам-то я не святой, как, возможно, вы уже поняли, но насилие — преступление, которое я презираю. Не знаю, от того ли, что те ублюдки пытались с ней сделать, или потому, что Изабелла так старалась не дать воли слезам, я внезапно почувствовал к ней огромную нежность. Но, понятное дело, я в этом никому ни за что не признался бы.

Витор всё ещё крепко держал за волосы стоявшего на коленях юнца, но кончик его клинка теперь касался зажмуренного глаза пленного. Направлять нож в глаз довольно противно, однако, это успешно сработало, и ни один из троих теперь не смел шевельнуться.

— Забери их ножи, — приказал Витор.

Я подчинился. Два из них оказались простыми, но годными. У третьего была изысканная резная рукоять из кости, и я предусмотрительно сунул его под свой плащ, за пояс.

Я отвёл Изабеллу подальше, чтобы нападавшие не попытались опять до неё дотянуться, и Витор отпустил юнца, которого удерживал.

— Забирай обоих своих дружков и убирайся, — он показал в направлении каменистой равнины, подальше от дороги. — Иди!

Трое датчан колебались, должно быть, оскорбление для них было хуже нанесённых нами ран. Я видел, что они жаждали драки, но всё-таки сообразили, что у нас есть оружие, а у них нет. Здравый смысл взял верх, и они побрели в направлении, указанном Витором.

Отойдя подальше, тот, которого я пнул, обернулся к нам, лицо перекосилось от ненависти.

— Vi kommer igen, og naeste gang slaar vi dig ihjel! — Он медленно угрожающе провёл пальцем по горлу и плюнул на землю, как будто скрепляя клятву.

Я поглядел, как они уходят, потом ухмыльнулся, обращаясь к Витору.

— Я, конечно, могу ошибаться, но у меня такое чувство, что он не пригласил нас разделить бутылку вина. Слушай, может напрасно ты, Витор, не рассказал ему, что ты лютеранский пастор, вместо того, чтобы угрожать глазу этого бедного парня своим ножом. Напомни мне как-нибудь дать тебе пару уроков дипломатии.

Витор нахмурился, но прежде, чем он успел что-то ответить, к нам подошла Изабелла. Она ещё потирала ушибленное запястье с красными отпечатками ботинка. Девушка не смотрела на нас и держалась очень натянуто.

— Я хотела бы поблагодарить вас за помощь, — сказала она, как знатная дама, собирающаяся дать монетку за помощь с перемещением мебели. — Но вам совершенно незачем было подвергать себя опасности из-за меня.

Она великолепно играла. Хотелось бы мне расцеловать её!

Изабелла взглянула туда, где вдали ещё виднелись те трое.

— Они сказали… вы думаете, они вернутся?

— Уверен, что постараются, — сказал я. — И если они такие негодяи, как мне показалось, возможно и приведут с собой свору дружков. Так что, думаю, нам надо собирать вещи и уходить… Хинрик! Всё уже, они ушли. Теперь можешь выйти, мелкий паршивец.

Из-за ближайшей скалы выглянула взлохмаченная макушка, а потом, робко, показалось и всё остальное. Парнишка приблизился к нам, держась, как я заметил, вне досягаемости рук Витора, и усердно стараясь не смотреть на Изабеллу.

— Ты слышал, что сказал тот юнец? — спросил я.

Мальчишка кивнул.

— Это датчане. Датский я знаю совсем немного… но я думаю… он собирается вас убить.

— А я думаю, это мы и сами поняли. Ещё что-нибудь?

Парень повесил голову, потом, чуть подняв руку, ткнул в сторону Изабеллы.

— Католик… Вот почему…

Наше смущённое молчание прервал, как вы догадались, Витор, прочистивший горло, как будто собрался читать проповедь.

— Изабелла, после этого инцидента вам следует усвоить, что вы не можете путешествовать одна. Мы должны оставаться вместе. — Видя, что Изабелла собирается возразить, он более жёстко добавил: — Ни один путешественник, неважно, женщина или мужчина не должен пересекать эту землю в одиночестве. Здесь слишком много опасностей, о которых чужаки ничего не знают. Помните вчерашний несчастный случай? Если бы рядом не оказалось никого чтобы вам помочь, вы, несомненно, утонули бы.

При упоминании вчерашнего Изабелла метнула в меня пронзительный взгляд, как будто чтобы сказать, что прекрасно знает — это не был несчастный случай.

Теперь мы шли по дороге гораздо медленнее. Изабелла явно стремилась в горы, за этими птицами. С каждым шагом я видел, как она прочёсывает взглядами склоны и небо над ними. Я даже поймал себя на том, что тоже так делаю, хотя понятия не имел, что высматриваю, разве что это точно не были те чёрные летучие каркающие твари, которых я видел.

Я не сомневался, что Изабелла опять ускользнёт от нас, едва предоставится шанс, в точности как те паршивые лошади. Мне нужно убедить её, что я помогу ей найти то, что она хочет. Раньше мне удавалось убеждать женщин, что я в них безумно влюблён, или что мог бы сделать для них состояние. В конце концов, это только вопрос доверия. Заставь человека тебе доверять — и ты можешь убедить его в чём угодно.

Я наблюдал, как Изабелла шагает по дороге впереди меня, не отводя глаз от неба. Если бы я, и вправду, хотел — я мог бы заставить её мне поверить. Я проделывал это дюжину раз, и с женщинами, куда более искушёнными. Тогда почему каждый раз, приближаясь к ней, я со всеми моими уловками и навыками чувствовал себя как полоумный собиратель навоза? Может быть потому, что знал единственную причину завоёвывать её доверие — остаться с ней наедине и убить? Однако, если мне не удастся это убийство, если она вернётся с птицами в Португалию, мне придётся провести остаток жизни в изгнании. Несложный выбор.

Убить и потом наслаждаться жизнью на родине, или же сохранить жизнь никчёмной девчонки и влачить свои дни в бедности и страданиях. Не вопрос. Изабелла должна умереть. Так почему мне это так трудно? Возьми себя в руки, Рикардо, и сделай! Покончи со всем этим — сразу и навсегда!

Эйдис

— Я принес, что ты просила, — Ари вздрагивает, протягивая мне мешок.

Я не стану открывать его при нем — жестоко заставлять его смотреть на голову дважды. Времени на подготовку хватит и после того, как он уйдет.

— Я взял ее… — он кусает губы. — Я хотел взять ее из общей могилы тех чужеземных моряков, но побоялся разозлить столько мертвецов сразу. При жизни они были крепкими мужчинами, я побоялся, что они утащат меня за собой.

Губы Валдис движутся под вуалью, и пещеру наполняет насмешливый голос.

— В могиле так одиноко, Ари. Темно и тесно, и душит вонь разложения. Глаза закрывает бесконечная ночь, Ари, чёрная бесконечная ночь.

Парень в ужасе отступает назад.

— Будь глух к его словам, Ари. Слушать его опасно. Он отравит твой разум тоской. Мёртвые завидуют живым, это делает их жестокими. — Я стараюсь вернуться к цели нашего разговора. — Ты сказал, что взял голову не из могилы моряков. Тогда откуда?

Ари по-прежнему не отводит испуганный взгляд от тела моей сестры, но в конце концов, ему удаётся снова вернуться ко мне.

— Одна старуха, умерла весной с голода, у неё не было семьи, и никто о ней не заботился. На могиле таблички не было, только след на земле ещё оставался. Я украл лопату могильщика и с её помощью отделил голову от тела. Это ведь правильно, Эйдис? Если голову отрезали той же лопатой, которой зарыли тело, оно не встанет?

— Ты правильно сделал. Но тебя никто не увидел?

Ари садится на корточки, греет руки над огнём моего очага, хотя, по-моему, в пещере теплее, чем обычно.

— Никто. Я уверен. Я взял с собой одного из псов с фермы, оставил его на дороге, ведущей к кладбищу. Он хороший сторожевой пёс, он услышит, как мышь пробегает на расстоянии мили. Уверен, он бы залаял, если кто-то приблизится. Света луны хватало, и мне надо было разрыть только одну сторону, а потом руками нащупать… — Он опять судорожно передёрнулся, прижимая ко рту кулак, как будто хотел остановить тошноту. — Нащупывать легче, чем видеть. Один раз увидишь что-то, и потом никогда не избавишься от кошмаров… Потом я положил в могилу собачий череп, как ты сказала. Но я знал, если увидят, что земля потревожена — тело выроют и увидят, что голова исчезла. Станут допрашивать всех. Поэтому я снова всё закопал, а по земле разбросал куски мяса и пустил собаку их поискать. Если заметят свежую землю — увидят на ней следы лап, решат, что кости раскапывала бродячая псина или лиса.

— Ты умный парень и храбрый.

Меня впечатляет его находчивость. Я понимаю, сколь многое у него попросила. Он рисковал жизнью, чтобы принести мне это, и не у многих мужчин вдвое старше него хватило бы духа разрыть могилу.

Ари указывает на мешок.

— Ты уверена, что это спасёт от смерти труп ходока?

— Это единственное, что может помочь.

— И его дух возвратится в тело, как только оно исцелится?

Голова Валдис резко оборачивается к нему.

— Эйдис лжёт тебе, Ари. Ей известно, что я не вернусь в то тело. У неё нет ни сил, ни знаний заставить меня вернуться. И зачем мне туда? Все мы знаем, чего ради Эйдис старается загнать меня в тело — в тот же час она попытается меня уничтожить. У неё это вряд ли получится, но я и не намерен давать ей пробовать. Разве ты не понял, глупый мальчишка, что зазря рисковал своей жизнью? Всё, что ты сделал, бесполезно. Ты, и вправду, подумал, что женщина может со мной совладать? Не она подняла меня из мёртвых. И никто не смеет мной командовать.

Ари вскакивает на ноги, отшатывается от Валдис, защищаясь поднимает перед лицом руки, как будто каждое слово этого издевательского голоса превращается в удар молота.

— Уходи! — кричу я ему. — Уходи отсюда сейчас же!

Ари оборачивается ко мне, на лице — маска страха и боли.

— Я не могу… Не знаю, что делать… Я не могу оставить тебя одну с ним. Случившееся — моя вина. Надо было дать ему умереть на дороге. Или оставить его плавать в море. Мне жаль… мне так жаль.

— Ари, ты должен мне верить. Всё образуется. Но теперь — уходи отсюда, дай мне поработать.

— Да, уходи, Ари, уходи, — издевается голос. — А когда вернёшься — увидишь, что я подчинил её. С её губ ты услышишь мой голос. Вот увидишь, маленький Ари. Ты увидишь, сколько ты сделал зла, какой кошмар выпустил на свободу, и ничто этого не остановит. Мой дух с каждым днём становится всё сильнее, и скоро выплеснется на эту землю, как река расплавленной лавы. Поразмысли над этим, маленький Ари. О тех, кого я уничтожу. Как думаешь, с кого мне начать? Твоя мать, твои сёстры?

— Уходи, Ари, — кричу я. — Ты должен мне доверять.

Он бежит, карабкается вверх по камням, так поспешно выбирается наружу через расщелину, что в проход осыпается град камней. Но его провожает издевательский смех.

Я ворошу угли в очаге, добавляю несколько лепёшек сухого навоза из кучи. В следующие три дня мне понадобится устойчивый жар — череп и плоть должны высохнуть прежде, чем я сотру их в порошок. Хотя я настроена закончить всё поскорее, в таком деле торопиться нельзя.

Меня беспокоит, что, если женщина скончалась прошлой весной, на голове может быть слишком мало плоти. Я осторожно разворачиваю края мешка. К черепу до сих пор цепляются длинные седые волосы. Голова воняет, сочится гниющей слизью, но плоти на ней осталось достаточно, я смогу приготовит нужное снадобье.

— Прости мне, матушка, что тревожу покой. Прости мне матушка, что беру твою кость. Прости мне, матушка, что краду твою плоть. Я беру у мёртвой, чтобы возвратить к смерти того, кого не следовало вызывать к жизни.

Я как можно почтительнее опускаю голову в глиняный горшок, накрываю толстым слоем сена, выдранного из моей постели, а потом ставлю близко к пылающим углям, чтобы огонь прогревал горшок и превращал в мумию его содержимое. Голова должна высохнуть, но не сгореть.

С губ сестры срывается визгливый смех.

— Эйдис, Эйдис, ты зря тратишь время.

Он привыкает к губам сестры, голос делается сильнее и громче. Её язык движется как его собственный. В её горле вибрирует его омерзительное дыхание. Но на искалеченный труп Фаннара наступали мои ноги, своё отражение я видела в обезумевших глазах Ари, когда ковыляла к нему. Чудовищная тень нависла над порогами сотен домов. Крики рвут моё сердце в горящие клочья. Ледяное молчание ещё ужаснее.

Я заставляю себя справиться с этими образами, гоню их из головы. Если хоть раз я позволю страху охватить себя — и он овладеет мной, как бурное море заливает землю. Я не поддамся страху. Я сильная. Должна быть сильной.

Теперь эта тварь молчит. Пытается прочесть мои мысли. Я чувствую, как его дух бродит вокруг меня, ищет способ войти, старается угадать, что я собираюсь сделать. Но он не смеет входить в меня, пока ещё нет. Боится, что если войдёт, я узнаю его имя и воспользуюсь им. Мы оба ждём своего часа, единственный шанс для каждого — одолеть другого, и шанс этот только один.

Отвратительный пар поднимается из глиняного горшка, закручивается в спираль и поднимается под потолок пещеры. Старуха, чьи щёки ввалились от голода, губы иссохли от старости, зависает в этом паре над собственной головой. Она глядит на меня сквозь дым, удивлённая, даже испуганная, словно я тень на стене в её детстве.

— Тебе нечего здесь бояться, матушка. Ты ведь первая, первая, призванная на дор-дум, совет мёртвых.

— Матушка, матушка, ты последняя, — издевается хриплый голос. — Ты немощна и стара. И воображаешь, что можешь овладеть мной? Матушка, матушка, ты вернёшься со мной в могилу? Я буду этому рад. Я медленно сдеру кожу с твоей иссохшей старой спины, медленно, будто чищу сливу, а ты будешь страдать от этого каждую минуту, вот только за гробом нет времени. Время проходит, а мучение остаётся.

Старуха в ужасе разевает рот.

— Мы не позволим ему войти в твою могилу, матушка, — говорю я ей. — Идут другие, ты не будешь одна.

— Но они не поспеют вовремя, Эйдис, Эйдис. Гора волнуется. Озеро ей отвечает.

Драугр поднимает голову Валдис, дует через мёртвые губы. Отвратительное дуновение разрывает призрак старухи, разбивает седую тень на сотни осколков и они, кружась струйками пара, поднимаются вверх, в темноту.

Одна старая женщина не может против него устоять. Я сжимаю железный обруч на своей талии, проклиная его и тех, кто меня приковал. Я не могу дотянуться, вырваться из пещеры и привести сюда мёртвых. Я могу только звать ту девушку, и если она не придёт скорее…

Озеро отвечает, как и сказала Хейдрун. Вода становится горячее, тепло струится в воздухе и по камням под моими ногами. С каждым днём пар над озером становится гуще. Из воды выпрыгивают пузыри, как будто там, внизу, наконец проснулось огромное чудище, которого мы так боялись. Скоро вода закипит. Я понимаю, что тогда случится со мной, прикованной к этой пещере, где не уйти от обжигающего пара.

Мой дед часто рассказывал нам об озере, где плавал мальчишкой. Вода была такой тёплой, что купаться можно было, даже когда землю вокруг толстым слоем покрывал снег. Берега того озера были очень крутые, а посередине, как говорили, оно такое глубокое, что никто не мог добраться до дна, и то, что тонуло — никогда больше не возвращалось. Рассказывали, то озеро достигало такой глубины, что его можно видеть из самого ада, и, глядя на его синеву, представить, что это небо.

Однажды мой дед и его друзья купались голыми, как обычно, ныряли и догоняли друг друга в воде, как тюлени. Он выбрался на берег, чтобы обсохнуть и стал пинать телячий пузырь, который служил мячом.

Все мальчишки тоже вылезли и присоединились к игре, все кроме одного, который заплыл дальше, чем остальные. Он уже был почти у берега, когда вдруг начал кричать и биться в воде. Друзья смеялись, думали, он их разыгрывает, но потом увидели, что лицо и руки у него красные и блестят.

Мой дед подбежал к берегу и собирался нырнуть, чтобы спасти друга, но один из товарищей успел схватить его и оттащил назад. Видя, какие густые облака пара поднялись над водой, дед нагнулся и дотронулся до неё пальцем. И тут же с криком боли отдёрнул руку. Вода стала обжигающе горячей. Его друг сварился живьём.

Но это было только начало, предупреждение о том, что падёт на них. Из гор Хекла, Хердабрайд и Тролладинга изверглись огонь и камни. Со склонов вниз, в долины, потекли огромные потоки красной расплавленной лавы, дым и горячий пепел вырывались в воздух и отравляли землю, люди и животные задыхались.

Я знаю об этом. Я видела огромные кучи костей погибших на тех опустевших землях.

Моя семья выжила. Но в день, когда вода закипела, дед сжёг кожу на пальце так глубоко, что тот почернел, высох и до самой его смерти оставался бесполезным. И каждый раз, глядя на него, дед снова чувствовал, как боль опаляет и тело, и сердце.

Теперь я знаю, что чудище в нашем озере гораздо страшнее тех, которых мы с Валдис боялись в детстве. Наш дед сбежал от своего горящего озера, мы же не можем. И когда наше озеро закипит, в этой пещере не выжить никому — ни мышам или жукам, ни этому мертвецу, ни мне. Если я не сумею сбежать, то умру в мучениях, как тот мальчик в озере.

Я не могу бросить Валдис. Я поклялась, что верну её тело в ледяную реку, чтобы душа могла улететь на волю, я ей обещала. Но если до того времени драугр не выйдет, я не могу забирать её, выпуская в мир монстра, который станет разрушать и убивать. Я не оставлю её одну с этой тварью. Я никогда в жизни не покидала её, и не могу оставить её после смерти. Я умру здесь, как и она, прикованная к скале. Я сжимаю покрепче руки, чтобы они не тряслись от ужаса. Хватит ли у меня сил это сделать?

Я смотрела на угольки очага, на пекущийся глиняный горшок. Осталось три дня до того, как я смогу начать исцелять тело драугра. Три долгих дня и три ночи ожидания. Но сколько времени остаётся до того, как взревёт чудовище озера? Недели? Дни? Часы, или даже минуты? Сколько я протяну в пещере, когда вода закипит и пар станет ещё гуще?

Мне нужно время, чтобы успеть найти способ отправить обратно его дух, но как не проси, время даруется не всегда. Вода, капающая из треснутой миски, никогда не вернётся обратно.