Стебель травы. Антология переводов поэзии и прозы - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Антология (Из латиноамериканской поэзии) #16

Из латиноамериканской поэзии

Хорхе Луис Борхес

Трофей

Подобно тому, кто исколесил всё побережье,

удивлённый обилием моря,

вознаграждённый светом и щедрым пространством,

так и я созерцал твою красоту

весь этот долгий день.

Вечером мы расстались,

и в нарастающем одиночестве,

когда я шёл обратно по улице, чьи лица тебя ещё помнят,

откуда-то из темноты я подумал: будет и в самом деле

настоящей удачей, если хотя бы одно или два

из этих великолепных воспоминаний

останутся украшением души

в её нескончаемых странствиях.

Читатель

Другие хвалятся написанными страницами;

я же горжусь теми, которые я прочитал.

Я никогда не стану филологом,

не изучу всех тонкостей склонений и наклонений,

трудного изменения букв,

отвердевания «д» в «т»,

взаимозамены «г» и «к»,

но зато всю свою жизнь я исповедовал

страстную любовь к языку.

Мои ночи полны Вергилием;

знать и вновь забывать латынь —

мой настоящий удел, потому что забвение —

это одна из форм памяти, её тёмный подвал,

другая тайная сторона медали.

Когда в моих глазах померкли

призрачные любимые образы,

лица и страницы,

я взялся изучать язык железа,

которым пользовались мои предки, чтобы воспеть

свои клинки и одиночество, —

и сегодня, семь столетий спустя,

твой голос приходит ко мне

от пределов Ультима Туле, Снорри Стурулсон.

В молодости, читая книгу, я подчинял себя строгой дисциплине,

чтобы найти строгое знание;

в мои годы вся эта затея выглядит авантюрой,

граничащей с ночью.

Я не перестану расшифровывать древние языки Севера,

не погружу ненасытные руки в золото Сигурда;

задача, которую я поставил перед собой, безгранична,

и она пребудет со мной до конца,

не менее таинственная, чем Вселенная,

и чем выполняющий её ученик.

Границы

У Верлена есть строка, которую я не вспомню снова.

Поблизости есть улица, запретная для моих ног,

есть зеркало, взглянувшее на меня в последний раз,

есть дверь, которую я закрыл до конца света.

Среди книг моей библиотеки (я смотрю на них сейчас)

есть одна, которую я уже никогда не открою.

Этим летом мне исполнится пятьдесят.

Смерть изнашивает меня непрестанно.

Живущий под угрозой

Это любовь. Мне надо спрятаться или бежать.

Стены её тюрьмы растут, как в ужасном сне. Маска

красоты переменилась, но как всегда осталась единственной. Какую

службу мне теперь окажут эти талисманы: учёные занятия, широкая

эрудиция, знание тех слов, которыми суровый Север воспел

свои моря и стяги, спокойная дружба, галереи

Библиотеки, обыденные вещи, привычки, юношеская любовь

моей матери, воинственные тени мёртвых, безвременье ночи

и запах сна?

Быть с тобой или не быть с тобой – вот мера моего времени.

Кувшин уже захлёбывается источником, человек уже поднимается

на звук птичьего голоса, все те, кто смотрел сквозь окна,

уже ослепли,

но тьма не принесла умиротворения.

Я знаю, это – любовь: мучительная тоска и облегчение оттого, что

я слышу твой голос, ожидание и память, ужас жить дальше.

Это любовь с её мифами, с её мелкой и бесполезной магией.

Вот угол, за который я не отваживаюсь заходить.

Ко мне приближаются вооружённые орды.

(Это место жительства ирреально, и она его не замечает.)

Имя женщины выдаёт меня.

Женщина болит во всём моём теле.

Перевод с испанского А. Щетникова

Сесар Вальехо

Никто уже не живёт…

В доме никто уже не живёт, – говоришь ты, – все ушли. Гостиная, спальня, дворик обезлюдели. Никого уже нет; ведь все разъехались.

А я говорю тебе: если кто-то уходит, то кто-то и остается. Место, по которому прошёл человек, уже не одиноко. По-человечески одиноки лишь те места, где не проходил ни один человек. Новые дома мертвее старых, потому что их стены сложены из камня и железа, но не из людей. Дом появляется на свет не когда его завершают строить, но когда его начинают заселять. И живёт он единственно людьми, как и могила. Отсюда это непреодолимое сходство между домом и могилой. Но из них двоих один только дом питается смертью человека. Поэтому он – стоит, тогда как могила – распростёрлась.

В реальности все ушли из дома; однако в действительности все остались. И остаётся не память о них, но они сами. И даже не так, что они остаются в доме, но скорее так, что они по-прежнему пребывают в нём и через него. Действия и поступки покидают дом на поезде, на самолёте или на лошади, пешком или ползком. То, что по-прежнему пребывает в доме – это действующий орган, субъект герундия и обстоятельств. Ушли шаги; ушли поцелуи, прощения, преступления. То, что по-прежнему пребывает в доме – это ступни, губы, глаза, сердце. Отрицания и подтверждения, добро и зло рассеялись. То, что по-прежнему пребывает в доме – это субъект действия.

Желание утихло…

Желание утихло, хвост по ветру. Обрублена жизнь, внезапно и беспричинно. Моя собственная кровь разбрызгивает меня по женскому контуру и растекается по городу, разглядывая то, что так неожиданно прекратилось.

– Что случилось с этим сыном мужчины? – восклицает город, и ребёнок плачет от страха в одном из залов Лувра перед портретом другого ребёнка.

– Что случилось с этим сыном женщины? – восклицает город, и прямо на ладони одной из статуй времён Людовиков вырастает пучок травы.

Желание утихло на высоте поднятой руки. И я скрываюсь внутри самого себя, исподтишка подглядывая, спущусь ли я вниз или останусь мародёрствовать наверху.

Я буду говорить о надежде

Я страдаю от этой боли не как Сесар Вальехо. Сейчас мне больно не как художнику, не как человеку и даже не как простому живому существу. Я страдаю от этой боли не как католик, не как магометанин и не как атеист. Сегодня я просто страдаю. И если бы меня звали не Сесар Вальехо, я страдал бы от этой же самой боли. Если бы я не был художником, я всё равно страдал бы от неё. Если бы я не был человеком или даже живым существом, я всё равно страдал бы от неё. Если бы я не был католиком, атеистом или магометанином, я всё равно страдал бы от неё. Сегодня я страдаю вплоть до самых глубин. Сегодня я просто страдаю.

Сейчас мне больно без объяснений. Моя боль так глубока, что у неё уже нет ни причины, ни недостатка в причинах. И что служило бы её причиной? Где найдётся что-нибудь настолько важное, что оно могло бы оказаться её причиной? Ничто не служит её причиной; ничто не могло бы оказаться её причиной. Но каким образом эта боль зародилась сама по себе? Моя боль порождена ветром юга и ветром севера, как бесполые яйца, которые некоторые редкие птицы сносят от ветра. Если бы умерла моя невеста, моя боль осталась бы той же самой. Если бы, в конце концов, вся жизнь пошла по-другому, моя боль осталась бы той же самой. Сегодня я страдаю вплоть до самых вершин. Сегодня я просто страдаю.

Я смотрю на боль голодающего и вижу, что его голод настолько сильно разнится с моим страданием, что если я уморю себя голодом, на моей могиле всегда вырастет хотя бы пучок травы. Так же обстоят дела и с влюблённым. Сколь животворна его кровь, чего не скажешь о моей, не имеющей источника и не находящей себе никакого употребления!

Ещё вчера я верил в то, что все вещи мира с необходимостью делятся на родителей и детей. Но моя нынешняя боль не относится ни к тем, ни к другим. Для заката ей не хватает спины, а для рассвета её грудь слишком велика; если её поместить в темноту, она не даст света, и если её вынести на свет, она не отбросит тени. Я страдаю сегодня, потому что страдаю. Сегодня я просто страдаю.

Перевод с испанского А. Щетникова