У Лукоморья

НАРОДНАЯ ПАМЯТЬ О ПУШКИНЕ

Известие о трагической гибели Пушкина прокатилось страшным эхом по всей России. Царь и присные, боясь народной «смуты», говоря словами Герцена, решили «конфисковать у публики похороны поэта». Когда обманутая толпа собралась на похороны, снег уже замел все следы погребального вывоза...

Той же боязнью народного возмущения и гнева было продиктовано и запрещение правительства сообщать в печати о том, что Пушкин убит на дуэли. Первое упоминание о дуэли смогло появиться только десять лет спустя, в «Словаре достопамятных людей» Д. Н. Бантыш-Каменского.

Всё это порождало в народе слухи, одни тревожнее Других.

Потрясло известие о смерти Пушкина и местных псковских крестьян. Они-то ведь хорошо знали поэта, жили рядом с ним. Они любили рассказывать, какой он был «отлично добрый человек», «не гнушался крестьянской избы, заходил в дома, качал люльки с плачущими младенцами», «со стариками за руку здоровался»... На ярмарках «вместе с народом гулял»... «За всё это начальство его и замучило».

Таинственную смерть поэта они старались объяснить по-своему. К сожалению, вследствие барского пренебрежения первых исследователей жизни и творчества Пушкина к рассказам его современников из «простого подлого звания», никто не удосужился записать эти рассказы. Лишь со второй половины XIX века в печати стали появляться народные рассказы о Пушкине, и в их числе рассказы о смерти и погребении поэта.

Из этих рассказов следует, что местные крестьяне, хорошо знавшие деревенского Пушкина, не считали скорый конец его следствием совокупности условий его жизни и роковых случайностей: друг и защитник крепостного народа, Пушкин, по представлению крестьян, погиб за народ, как жертва ненависти и злобы царя и крепостников-помещиков. Так, в рассказе одного новоржевского старика — современника Пушкина — повествуется: «Пушкин знал, что он долго не проживет.... он часто говаривал: „Я рано сложу свою голову, но народу после меня лучше будет”...»

Народному представлению не чуждо было понятие о роковой дуэли Пушкина как о деле долга и чести. «У нас в деревне был такой лист, в котором было много написано про Пушкина,— рассказывает другой крестьянин.— Там было написано, как он на дуэль шел и как царь стал его уговаривать, чтоб не ходил. На это Пушкин царю ответил: „Нельзя, ваше величество, это закон, честь!” — и пошел на стрел...»

Есть рассказ, в котором повествуется о том, почему Пушкин дрался на дуэли с Дантесом. «Пушкин шел на дуэль за свою хозяйку. Крестный мне рассказывал про эту причину. Сказал как-то один друг Пушкина: «Смотри, Александр Сергеевич, за твоей Наташей офицер ухаживает!..» Пушкин был смекалистый. Он сразу решил это дело разузнать в точности. И вот как-то сидел у него в гостях этот офицер, на кого у него подозрение было. Незаметно за разговором Пушкин взял да и погасил на столе свет. Потом взял сажу и мазнул ею по губам. Поцеловал жену и говорит: «Извини, пожалуйста», и вышел в другую комнату. Ну, а им и невдогад это было, и они поцеловались. Тут Пушкин вошел и всё увидел... Вот тогда-то всё и началось и к дуэли подошло».

Нужно отметить, что содержание этой народной легенды-сказки, в которой всё в сущности вымышлено, повторяет содержание рассказа князя А. В. Трубецкого об отношениях Дантеса к Пушкину и его жене Наталье Николаевне. Этот рассказ, выдаваемый Трубецким за «истинную правду», был отпечатан в Петербурге в 1887 году отдельной маленькой книжкой, тиражом в 10(!) экземпляров.

Оскорбительное и для русского чувства и для старого народного обычая обращение праха великого человека в казенный, тайно вывезенный из Петербурга и тайно похороненный в Святогорском монастыре груз, без сомнения, глубоко огорчило местное население. Крестьяне хорошо запомнили и передавали из поколения в поколение печальную историю погребения: «Хоронили Пушкина ночью. Костры жгли. Говорили, что офицер, везший его тело в Святые Горы, очень торопился. Зарыли Пушкина наскоро, так наскоро, что весною всё пришлось поправлять... А потом гроб Пушкина начальство хотело вовсе вытащить и отвезти в Москву, да наши мужики не дали...»

Что явилось основанием для этого рассказа? Возможно, перезахоронение праха Пушкина в 1841 году, когда ставилось на его могиле мраморное надгробие, либо замена в 1879 году кирпичного цоколя этого памятника — каменным, либо вскрытие могилы поэта в 1902 году, когда во время установки мраморной балюстрады возле надгробия произошел обвал почвы и обнажился гроб Пушкина... Вряд ли кто сможет дать ясный ответ на этот вопрос...

Народная мысль особенно долго хранила эту легенду. 12 июня 1899 года корреспондент газеты «Новое время», сообщая о праздновании в Святых Горах столетнего юбилея со дня рождения Пушкина, писал: «Здесь в народе говорят, что в монастыре выроют тело Пушкина для следствия и будут кого нужно судить за убийство».

Народные рассказы о Пушкине ярко свидетельствуют о том, что память «простолюдинов» стремилась по-своему сохранить в веках светлое имя Пушкина. Простые крестьяне — земляки поэта, они первые начали прокладывать ту поистине «народную тропу», о которой, как о высшей награде, сужденной поэту, писал Пушкин в своем предсмертном обращении к потомству: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»

...Большинство здешних рассказов и легенд о Пушкине записано в конце XIX—начале XX века. В советское время много легенд записал в тридцатых годах член-корреспондент Академии наук СССР В. И. Чернышев. Книга его «Сказки и легенды Пушкинских мест» издана Академией в послевоенные годы. Несколько легенд записано в недавнее время сотрудниками Пушкинского музея-заповедника, в том числе лично мною.

Вот рассказ, записанный в 1907 году в деревне Богомолы, входившей в состав имения Ганнибалов-Пушкиных, со слов крестьянина Ивана Павлова, столетнего старика, лежавшего на печи уже много лет. Глядя почти совсем незрячими глазами, старик рассказывал:

«Чего ж мне не помнить Лександру Сергеича-то, коли я с ним не раз купался в речке-то Сороти. В жаркие дни он купаться любил. Я в те поры уже землю пахал. Стал быть, на возрасте был. Мужики наши Лександру Сергеича кругом одобряли, потому что разговорчистый он был на все добрые дела... Однем словом, человек умственный и добрейший. Кто его о чем попросит, никому отказа не было. А как увидит, девки навоз везут, — всем велит потом вокруг сойтись. Песни поют, а он слушает... Иль вот ребята землянику наберут, а он у них купит да им же и отдаст ту землянику. Скажет: «Ну теперь вы землянику съешьте, детки, деньги за нее все равно заплочены...» Был он в те поры к нам прислан, под началом находился. И за что только его начальники притесняли, кто их ведает. Да он их и не боялся, никого. С жандармом дерзко разговаривал. А стариков нищих, которые песня поют, отыскивал да просил еще петь, а сам эти песни в бумажку списывал... А про которого мужика узнает, что тот петь горазд, сейчас к нему: «А ну, дедка, спой, спой!» Ну, тот и запоет... А Пушкин все слушает, слушает, да нет и попишет. А мы в окошко зырк, зырк... и стрекача. Много по полям да по рощам гулял и к мужикам захаживал, все для разговора. Все по-русски, знамо, сустречатся люди, так неужто сопеть — разговоры разговаривать нужно, ну он, значит, надлежаще это и любил очень. Привелось мне притом быть, как уезжал от нас Лександра Сергеич... Осень только начиналась. И не чаял-то он свого отъезду... А никак не чаял. Вдруг откуда ни возьмись жандарм преть: «Подполковник вас к себе требують», — орет. А Лександра-то Сергеич Пушкин и отвечает тому жандарму таково скоро: «Я, — говорит,—вашему подполковнику вот энтим местом кланяюсь» — и указал пальцем, каким местом-то. М-да! Вдруг глядь — сам исправник, а с ним и подполковник в тарантасе, да прямо к Пушкину. Принялся исправник у Пушкина пардону просить, а Лександра Сергеич глянул этак лукаво, потом смягчился. «Ничего, — говорит, — ничего!» И тут же коляска подлетает, а в ней фельдъегерь, слышь, из Москвы. В столицию вызывают... Тут Пушкин даже палку выронил. Потом эдак вздохнул чуточку и говорит: «Едем! Так твою растактак. Я свободен. Сейчас едем. В Москву». А фельдъегерь-то ему: не желают ли они домой заехать, в Михайловское, так Лександра Сергеич и руками замахал: «В Москву, в Москву... Кати!» — да в коляску и сел. Я ему и палку подал. Так и укатил из наших местов. Вот так-то...»

А вот эту легенду записал Чернышев в 1928 году в здешней деревне Бустыги со слов деда Семена Егорова.

«Было это на Поклонной горке, тут люди на крест молились, когда из лесу выходили. Вот тут очень любил сидеть Александр Сергеевич Пушкин. Сидел он и думы думал. Вот раз он и видит: идет народ на покос, на барские луга, крепостные, значит, много, много народу, и все на одного господина работают. И стал жалеть, что люди даром работают. Вот он и решил выдумать, как избавить народ: сочинил бумагу, что нужно невольникам дать свободу. Узнал про это царь и шлет в Михайловское телеграмму, чтобы Пушкин немедля скакал в столицу, потому что они все запутавшись... Ну Пушкин поехал. Царь сперва скривился, но потом подписал, господа тоже подписали... А как подписать-то? Пушкин и говорит: подписать ее надо, не вынимая из-под стола. Когда все подписали, то увидели, что это воля крестьянам. Тут уж им крыть нечем, дело было сделано по всей форме».

А вот этот рассказ записан мною уже в наши дни со слов одного старика из деревни Зимари, что напротив Михайловского, за рекой Соротью, П. Кондратьева.

«Жил в те времена на деревне Ворониче колдун по прозвищу дед Гаврила, по фамилии Посников. Он все умел делать. И болезни лечить, и нахождение потерь обнаруживать, и зубы заговаривать, и по бабьей части беспорядок из семьи выводить. Жил Гаврила за околицей слободы, в месте, которое прозывалось Каты,— это место было палаческое, здесь в старину палач жил. Еще недавно оно было в целости, и даже старый дом-развалюха стоял. Теперь название места только и сохранилось. Пушкин часто сюда хаживал по своим лечебным и колдовским делам и обо всем советовался с дедом, и когда болезни его дюже одолевали, и особенно когда пришла к нему досада на прохвоста Данкиса, который его и убил. Об этом хорошо рассказывал дед, который женился на дочке катовского знахаря. Рассказывала и Акулина — дочка попа Ларивона с Воронича, который был по прозвищу Шкода, на которого начальством было возложено наблюдение и ответственность за колдуном. Акулина ведь умерла уже при Советской власти. Умер и Гаврила уже при Советской власти. Стар был — годов не счесть. Всех, кто из семьи Катов, на погосте Ворониче хоронить церква не разрешала — Гаврилу похоронили в Михайловском, где у озера Маленец была «скудельня», то есть место погребения нечестивых — убийц и разных убогих, не помнящих родства, неизвестно откуда пришлых людей, или тайно убиенных помещиками своих рабов».

В сказаниях и легендах здешнего народа есть все о Пушкине — и его детстве, и годах ссылки, его друзьях, братьях, товарищах, его грусти, тоске, мечтаниях, рассказы о живодерах, помещиках-доносителях, о ненависти и злобе на поэта царя и его приспешников, о том, как Пушкин погиб от злодейской руки Дантеса и как его похоронили в Святых Горах. Есть рассказы и о бедах, пришедших на пушкинскую землю в годы Великой Отечественной войны, когда гитлеровцы пытались уничтожить все пушкинское — и его могилу, и его памятник, и здешних людей, свято хранивших воспоминания о нем, и вещественные следы его неповторимой жизни.

Во все народные легенды о Пушкине почти всегда вплетена сказочная нить, усиливающая близость Пушкина к простым людям, доверчивость и любовь народа к его светлому имени. Такова уж природа русского человека — сказочника-летописца.

...Прошло много лет. Давно нет старой России, которую нельзя «умом понять», нет «барства дикого», горюхинской нищеты и бесправия. Великий Октябрь, открывший новую эру в истории нашей Родины, дал народу высокую культуру. Чудесный мир пушкинского творчества стал неотъемлемой частью нашего чувства Родины, создаваемой нами культуры нового, коммунистического общества. «Народная тропа» к Пушкину не только не заросла, но сделалась широчайшим, подлинно всенародным путем. Об этом свидетельствует широкое паломничество в Пушкинские Горы, в Михайловское. Только в канун юбилейного 1974 года здесь побывало около полумиллиона экскурсантов и туристов. Отовсюду. Всех наций. Всех возрастов. К их услугам свыше ста экскурсоводов — специалистов, имеющих высшее образование: историков, литературоведов, искусствоведов. И вот что знаменательно — многие из них праправнуки местных крепостных крестьян и дворовых людей, современников великого поэта.

Шестьдесят лет тому назад в Михайловском был президент Академии наук СССР А. П. Карпинский. Он приехал с большой группой ученых и писателей, чтобы торжественно поздравить местных крестьян со стодвадцатипятилетием со дня рождения А. С. Пушкина и присвоением селу Святые Горы нового названия — Пушкинские Горы. Обращаясь к землякам поэта, он просил их беречь как зеницу ока пушкинские места, быть их заботливыми и верными хозяевами, ибо они принадлежат векам. «Пушкин, — говорил он, — это не только наше прошлое и настоящее, но и наше будущее. Он верный учитель, наставник, друг и товарищ всех грядущих поколений».

Эти слова здесь все знают от мала до велика. Сегодня каждый житель пушкинского Святогорья — верный хранитель святой пушкинской земли, в которой лежит бессмертное сердце поэта.