Убийство в соль минор

10. Соль

Моросил дождь, и утро напоминало скорее вечер: ни одного солнечного луча и голубизны над головой, сплошные затянувшиеся сумерки.

Мы возвращались из Подлесного домой, в город, когда, к моей радости, ожил телефон — звонил Сережа! До этого момента я раз пятьдесят пыталась связаться с ним по телефону, но мне отвечали, что абонент находится вне зоны действии Сети.

— Привет, абонент! — просияла я, услышав родной голос. — Знаешь, я уже начала было подумывать, что Лиза слегка так обманула нас, сообщив, что ей удалось добиться того, чтобы тебя отпустили. Ты где?

Сережа велел мне, чтобы мы отвезли Глашу в город, а сами с Еремой поехали в Пристанное, к Ларисе Альбертовне.

— Может, расскажешь? — спросила я, чувствуя, что начинаю нервничать. Снова Пристанное, это заколдованное место, этот сад, эта постаревшая женщина с грустным красивым лицом, которую я хотела бы видеть своей матерью.

— Конечно, расскажу. Вы только приезжайте.

— Хорошо.

Я повернулась к Глафире.

— Там у них в Пристанном что-то интересное, — произнесла я. — Сережа сказал, чтобы мы отвезли вас в город, а сами поехали к Генераловой. Я не знаю… Может, Лиза вам звонила, и вы в курсе?

— Вообще-то она звонила мне рано утром, мы договорились с ней отправиться к матери Горкина, которая может знать Коблер.

— Лиза вам ничего не рассказала? — понимая, что выгляжу крайне нетерпеливой, спросила я. — Что там случилось, в Пристанном?

— Сказала, что кое-что удалось выяснить и что все расскажет при встрече. Попросила, чтобы я нигде не задерживалась.

— Значит, Лиза сейчас, скорее всего, тоже подъезжает к городу, а Сережа остался у Генераловой.

Я подумала, что мне не следовало, вероятно, говорить вслух о том, куда мы собираемся с Еремой после того, как отвезем Глашу. С другой стороны, Сережа меня ни о чем не предупредил. Словом, я была заинтригована и взволнована предельно. И не потому, что на нас навалилось так много всего непонятного и опасного, а именно потому, что он просил приехать именно в Пристанное, к Ларисе Альбертовне. Быть может, он узнал, кем были мои родители?

Хотя, зная Сережу, я могла предположить, что он позвал нас с Еремой в Пристанное просто для того, чтобы мы немного отвлеклись, погостив у Ларисы Альбертовны.

Мы тепло попрощались с Глашей, договорившись, что будем держать друг друга в курсе событий, и с Еремой помчались в Пристанное.

— Ты прямо весь светишься, — сказала я, бросая на своего водителя любопытные взгляды. — Никогда не видела тебя таким.

— Она — бомба, — вдруг ответил он мне, хотя я и не надеялась на откровение этого закрытого и сурового человека. — Просто бомба!

— В смысле? — не совсем поняла я. Бомба может быть опасной, а может — как фейерверк!

— Баба — бомба!

Я все равно не поняла.

— Красивая. — Он счастливо вздохнул. — Прямо по мне!

— И что будет дальше? — набралась я смелости и задала этот вопрос.

— Все будет, — закивал, словно успокаивая самого себя, Ерема и мечтательно улыбнулся. — Она сегодня же на развод подаст.

Если бы я не знала Ерему, если бы мы не жили бок о бок в течение многих лет, я бы, может, и не удивилась таким темпам развития личной жизни. Все-таки существует довольно много мужчин, отличающихся самоуверенностью, решительностью и другими подобными качествами. Но меньше всего эти качества в отношении женщин могли бы подойти, на мой взгляд, Ереме. Мне всегда казалось, что он равнодушен к женщинам, и не потому, что он другой ориентации, или болен, или робеет в их присутствии, нет. Мне Ерема представлялся разочарованным в жизни, поставившем крест на себе как на мужчине. Он был вполне адекватным, нормальным, здоровым, умным, пусть и грубоватым, но в то же самое время добрым и душевным. И это при том, что я откуда-то знала, что он — убийца, страшный человек. Вот такой гремучей смесью был мой Ерема.

А тут, буквально на моих глазах, он влюбился с первого взгляда в обыкновенную деревенскую молодую женщину, которая, между прочим, с первых же минут нашего пребывания в Подлесном показала себя не совсем верной женой (любовник-то, выпрыгивающий из окна ее спальни, нам не привиделся!). Не знаю, может, это обстоятельство и подогрело любопытство Еремы, который первое, что понял про Марию, что она вполне доступна. Но разве он не подумал о том, что если она изменяет этому своему мужу, то где гарантия, что не станет изменять и Ереме, если он вдруг решит жениться на ней? Безусловно, она симпатичная, все, как говорится, при ней, и характер веселый, легкий. Хозяйка хорошая, гостеприимная. В доме чисто, готовит вкусно. Да и ночью, видать, у них все сладилось.

Чтобы не спугнуть Ерему новыми вопросами, которые готовы были сорваться с моего языка, я просто отвернулась к окну и решила набраться терпения и дождаться, когда он сам захочет мне что-то рассказать.

Но Ерема есть Ерема. Устремив взгляд на дорогу, далеко вперед, он видел, я думаю, не только ленту асфальта и проносящиеся мимо нас поля, озера и леса, но и все свое чудесное, полное любви и новых ярких впечатлений будущее. И если для меня утро было хмурым, холодным и пасмурным, к тому же я нервничала перед встречей с Генераловой, которая (а вдруг?) вспомнила, что мои родители были вообще местными пьяницами, то у моего друга в сердце светило теплое весеннее солнце, пели птицы, а в животе, как говорится, порхали бабочки. Он был счастлив, и я только порадовалась за него.

Сережа позвонил мне буквально за пару минут до того, как мы въехали в Пристанное.

— Первый поворот направо, проедете до конца улицы, потом свернете налево, — диктовал он, я включила громкую связь, чтобы Ерема услышал и двигался в нужном направлении.

Значит, он не у Генераловой.

Спустя несколько минут я увидела Сережу, он встречал нас у ворот незнакомого мне дома, расположенного, как я потом сориентировалась, за садом дома, принадлежащего прежде моему ангелу-хранителю — Елене Николаевне Соленой.

— Сережа! — Я вышла из машины и сразу же оказалась в его объятиях. — У меня такое чувство, будто бы я не видела тебя сто лет!

Ночевка в незнакомом доме, Лиза, Маша, Ерема, разговоры об убийствах — все это сделало нашу с Сережей жизнь другой, наполнило новыми, трагичными красками, вытеснив сладость любви, и заставило задуматься о смерти и скоротечности жизни, о проблемах и горе, а еще всколыхнуло мое и без того сильнейшее желание узнать как можно больше о себе, о своем происхождении, о своей семье, родителях. Нависшая над нами вполне реальная опасность тем не менее сблизила нас, и мы, расставшись на несколько часов, уже скучали друг без друга. И если раньше, когда Сереже приходилось ездить на гастроли, я терпеливо дожидалась его возвращения, зная, где он и чем занимается, к тому же мы постоянно общались с ним посредством Интернета, то в этот раз все было по-другому: сначала в морге он увидел мой труп, а после его самого обвинили в убийстве! Вот в какую историю мы оказались втянуты помимо своей воли.

Сережа и Ерема пожали друг другу руки, здороваясь. Может, мне показалось, но Сережа, по-моему, дольше, чем обычно, задержал свой взгляд на нашем друге, словно заметил что-то. Быть может, в зрачках Еремы плясали солнечные зайчики?

— Что случилось? — спросила я его, чувствуя, как холодеет в животе, однако не успев убрать улыбку со своих губ. Я по инерции еще продолжала чувствовать радость от встречи с мужем.

— Нас ждут, — сказал он, наблюдая за моей реакцией. Непонятно было, интригует ли он меня чем-то хорошим, что сделает меня счастливой, или же, наоборот, пытается подготовить к худым новостям.

— Сережа… — я взяла его за руку. — Что???

— В этом доме живет Зоя Петровна Кравченко, соседка и близкая подруга Елены Николаевны Соленой, как бы твоей второй мамы.

— И?

— Мне посоветовала обратиться к ней Лариса Альбертовна. — Он говорил почти шепотом, как если бы не хотел, чтобы его услышали посторонние. Ерема собрался было уже отойти подальше, чтобы не мешать нам, но Сережа сделал ему знак, чтобы он, наоборот, подошел к нам поближе. Всегда, когда я видела проявление теплых, дружеских чувств Сережи к Ереме, я тихо радовалась их сближению. Недоверие и ревность обоих постепенно сошли на нет. — Мы с Лизой пришли сюда, я представился, Лиза, естественно, тоже, мы сказали, что хотели бы задать ей несколько вопросов, касающихся семьи Соленых, и эта женщина отказала нам, представляешь? Она сказала, что мы — чужие и что она не собирается никому ничего рассказывать. Тем более что Елены Николаевны уже давно нет в живых. И тогда мне пришлось сказать ей, что я — муж той самой девочки, Вали, которую опекала Соленая, будучи директором детского дома. Ты бы видела, как засветилось ее лицо!

Теперь уже Сережа вообще говорил так тихо, что мы с Еремой едва могли разобрать его слова.

— Она сказала, что будет рада увидеть тебя. Но, думаю, она не очень-то нам и поверила…

За спиной Сережи отворилась калитка, и я увидела невысокую темноволосую женщину в черных брюках и длинной вязаной кофте голубого цвета. Она смотрела на меня, не мигая, всматриваясь в мое лицо. И я увидела, как глаза ее наполняются слезами.

— Господи, благодарю тебя, — прошептала она, сделала несколько шагов по направлению ко мне, а потом распахнула объятия и осторожно, словно у нее были не руки, а крылья, обняла меня и прижала к себе. Я почувствовала слабый запах духов и мыла, исходящий от этой женщины.

Неужели она — моя мать? Бред какой-то!

Она вдруг отпрянула от меня, склонила голову набок:

— Просто не верится. Рита…

— Зоя Петровна, это Валя, — сказал Сергей. У него при этом было такое лицо, словно он разжевал горькую таблетку.

— Да я все понимаю. Ладно, пойдемте в дом. Холодно же. А это кто? — Она вдруг оглянулась на Ерему, в нерешительности стоящего рядом.

— Это мой брат, — произнес Сергей, и меня словно током стукнуло. Невероятно!

Мы вошли во двор, где под дождем мокли голые кусты сирени, черные земляные прямоугольники клумб, узкая асфальтовая дорожка, ведущая к высокому деревянному крыльцу.

Дом был добротный, такого же голубого тона, как и кофта хозяйки. Видимо, это был ее любимый цвет.

В доме было тепло от газовой печи. Хозяйка посадила нас в комнате за стол, на котором стояла фарфоровая ваза с яблоками.

Зоя Петровна села напротив меня, вытянула вперед руки, чтобы взять меня за руки, словно проверяя, не призрак ли я, теплая ли моя плоть. И все это время, не отрываясь, смотрела на меня, слегка покачивая головой.

— Здесь и документы-то никакие не нужны, — наконец проговорила она. — Одно лицо.

Наконец она встряхнулась, выпрямилась и улыбнулась.

— Вы даже не представляете себе, как долго я ждала этого дня! — Брови ее взлетели, а взгляд потеплел. — Столько лет храню эту тайну. Чужую тайну.

Лена Соленая — моя близкая подруга. Да, она умерла, но все равно я всегда думаю о ней так, как если бы она была жива. Мы жили по соседству, многое было пережито, мы всегда делились друг с другом, помогали друг дружке. Я-то была замужем, мой муж умер всего два года назад, а вот Леночка жила одна. Вернее, без мужа.

Я увидела ее впервые примерно в тысяча девятьсот восемьдесят первом году, когда она купила вон тот дом, видите, за березой, мои окна как раз смотрят на окна ее кухни. Она женщина была городская, красивая, загадочная какая-то. Я знала, что она окончила педагогический институт, что работает директором детского дома. Первые годы вместе с ней жила ее мать, Ксения Леонидовна, воспитывала дочку Лены, Риточку.

Я посмотрела на Сережу, и мне показалось, что он нисколько не удивлен тем, что сказала Зоя Петровна.

— Значит, Рита Соленая — это дочка Елены? — спросила я, чувствуя, как по спине моей побежали мурашки.

— Да, Риточка ее дочка. Говорю же вы с ней — одно лицо!

— Но почему мы с ней — одно лицо? — Я все еще гнала от себя мысль, что мадам Коблер является моей матерью, покойной матерью!

— Все по порядку. Лена много работала, она почти жила в детском доме, но дочку свою, Риточку, любила безумно и, когда возвращалась домой, всегда привозила полные сумки подарков. Она считала, что Риточка и так растет в любви и ласке, а вот в детском доме много сирот, никому не нужных, брошенных детишек, которые нуждаются в материнской любви. Ксения Леонидовна была прекрасной бабушкой, много занималась с девочкой, учила ее с трех лет языкам, читала ей много. Это я к тому, чтобы как-то оправдать, что ли, Лену. Правда, она была очень занятым человеком, постоянно пропадала в своем детском доме, очень переживала за детишек, следила за их судьбами даже после того, как они покидали дом и переводились в интернат.

— А кто был отцом Риты? — спросил Сергей.

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Лена мне многое о себе рассказывала, из детства, о своей семье, знаю, что ее родители были военными хирургами, работали в военном госпитале. А бабушка ее была актрисой, они вообще все родом из Севастополя. Но вот от кого она родила Риточку — она мне так и не сказала. Но то, что отец у девочки был, что знал о ее существовании и помогал ей, это я знаю точно. Время от времени Лена привозила большие коробки с подарками от отца, как я понимаю. Она тогда приезжала на такси, грустная, заплаканная, от нее пахло хорошими духами и даже вином, знаете, как после свидания. В коробках были нарядные детские вещи, шоколад, какие-то консервы, фрукты. Все дорогое, в красивых упаковках. Предполагаю, что она все эти годы, вплоть до самой смерти, поддерживала отношения с этим мужчиной, но здесь, в этом доме, он не появлялся, это точно, иначе я бы знала. Ксения Леонидовна тоже не знала, кто отец Риточки, сказала мне только однажды, что он, судя по поступкам, хороший человек, да только женатый. Думаю, какой-нибудь чиновник из администрации. Уверена, что он и детскому дому помогал, потому что Лена часто рассказывала о том, что «кто-то там, из администрации», подарил детскому дому пианино и аккордеоны, ковры, компьютеры, да много чего! И потом, когда Ксения Леонидовна умерла (царство ей небесное!), Риточку забрали в город, как я поняла, ее воспитывала какая-то няня, тоже, думаю, вариант помощи отца. Но что-то там не заладилось, и Лена вернула Риточку домой. Рано утром они с дочкой уезжали на автобусе в город, Лена отводила девочку в детский садик, расположенный неподалеку от детского дома, где она работала, а после работы они вместе возвращались домой. Потом, когда Риточке исполнилось семь лет, Лена записала ее в английскую школу. И здесь, я думаю, приложил свою руку отец. К тому времени у Лены уже была своя машина, и она рано утром уезжала с Риточкой в город. И так бы все и продолжалось, если бы однажды не случилась трагедия. Послушайте, может, чаю?

Я оторопело уставилась на нее. Какой чай? Я была как натянутая пружина, у меня от волнения все в горле пересохло, а она — чай!

— Да, можно чай, — сказал Сергей. — Или кофе.

— Ну, кофе у меня только растворимый, я не кофеманка какая-нибудь, не умею правильно его варить, а потому держу для гостей. Зато у меня есть свежее молоко, кипяченое, правда, но я всегда кипячу молоко.

Видно было, что Зоя Петровна немного успокоилась и даже повеселела.

— Валечка, Валюша. — Она с нежностью посмотрела на меня и всхлипнула. — Вот беда…

Она принесла чаю, домашних лепешек, варенья и теплого молока.

— Зоя Петровна, пожалуйста, не томите уже, — не выдержала я. — Что за трагедия случилась?

— А то и случилось, Валечка, что Рита, когда ей исполнилось двенадцать, влюбилась в парня и сбежала с ним из дома. Разве это не трагедия? И больше уже Лена ее никогда не увидела! Вот!

Сказала как выстрелила.

— В двенадцать? Но почему? С кем?

— Никто ничего не знает до сих пор. Вот как в воду канула. Ее искали. Нашлись свидетели, которые видели их, когда они садились в московский поезд. Но тот поезд был какой-то несчастливый. Там женщина одна умерла, молодая, беременная. У нее внутреннее кровотечение началось. Словом, не успели спасти. И проводница пропала. Потом, правда, ее нашли. Вернее, ее труп. На насыпи. Кто-то убил ее. Может, муж той беременной, есть свидетели, которые якобы видели ссору между ошалевшим от горя мужем женщины и проводницей. Вроде бы она слишком поздно сообщила начальнику поезда об умирающей женщине. Я сама лично читала про это в газете, но чем все это закончилось, я так и не узнала. Так вот, больше про Риту мы с Леной не слышали. Она как в воду канула. Я знаю, что ее искали, долго и упорно. Думаю, что и папаша ее подключился, Лена постоянно с кем-то созванивалась, куда-то ездила, вернее, не куда-то, а точно знаю куда — в морги на опознания. Возвращалась белая, полумертвая и всегда говорила одно и то же, к счастью: не она.

А примерно через полгода она рассказала мне, как на крыльцо детского дома кто-то подкинул маленькую девочку. Такую хорошенькую! Она сказала еще, что хочет удочерить ее. Но потом передумала. Сказала, что это ответственность большая. Что она Риту упустила и что боится, что снова недоглядит. Но девочку эту она очень любила, баловала ее, часто сюда, к себе домой, забирала. Тебя, Валечка. Вот как сердцем чувствовала, что кровиночка ты ее!

— Вы действительно считаете, что я — дочка Риты Соленой? — усмехнулась я. — Но как такое возможно?

— Знаешь что, моя дорогая девочка, никто бы никогда и не подумал, что у Риты, школьницы, родилась дочь. Будь ей хотя бы пятнадцать-семнадцать, Лена бы и сама предположила, что ребеночек на ступенях детского дома — подарочек сбежавшей дочурки, типа в подоле принесла. Да разве ж могло нам с ней тогда прийти в голову, что этот ребенок рожден тоже, по сути, ребенком?

— И как же потом догадались? Почему решили, что я — ее дочка?

— А это еще одна история, причем некрасивая, неприличная, просто отвратительная!

Зоя Петровна тяжело вздохнула.

— Мы всем селом хоронили Леночку. Она рано умерла, ей слегка за сорок было. А сколько ее друзей, коллег из города приехало! А воспитанников! Я, конечно, все Риту ждала, думаю, если жива, то, может, узнала о смерти матери. Но она так и не появилась.

На поминках наши, местные, конечно же, поднимали вопрос о том, кому останется этот дом, кто наследник? Риты-то нет, родственников тоже никаких. Ни братьев, ни сестер, вообще никого! И вдруг один человек, один из воспитанников, его зовут Саша Пономарев, прямо за столом, в присутствии большого количества людей, и говорит, что его отец, нотариус, заверил завещание Елены Николаевны, в котором говорится, что все ее имущество вместе с домом и средствами переходят в собственность Валентины Соленой.

Она выразительно посмотрела на меня, сделала паузу, чтобы я все это осмыслила, после чего продолжила свой рассказ:

— Знаете, все как-то даже успокоились. Многие же знали, как она любила Валечку, поэтому никто и не удивился. Причем опекуном по достижении тобой, Валя, совершеннолетнего возраста была назначена я. Она очень доверяла мне. Казалось бы, все нормально. Правда, завещания-то я никогда не видела, а только вот слышала, на поминках, понимаете, да? И вдруг буквально через неделю вижу рядом с Леночкиным домом машину, каких-то людей. Я, понятное дело, выхожу, спрашиваю, кто вы такие и что вам нужно, и тут ко мне подходит девушка, высокая, красивая, с наглыми глазами, и говорит, что она — дочка Елены Соленой, что ее зовут Маргарита. Я смотрю на нее и не верю своим глазам! Точно — Ритка! Повзрослевшая, конечно, но я ее узнала. Я сказала ей, что рада тому, что она жива и здорова. Спрашиваю, что она здесь делает, в этом доме. Останется ли она тут жить? Мне же нужно было понять, что здесь вообще происходит. А она меня тоже узнала. «Теть Зой, — говорит, — я дом продаю. Вот — покупатели». Ну, я ей тогда и говорю, мол, дом по наследству перешел к воспитаннице Лениной, Валечке Соленой. Так что продавать его нельзя. Ты, говорю, не имеешь на это права. Существует завещание.

«Не воспитанница это ее, а внучка, — вдруг произносит Рита и, смотрю, плачет! — Так что, теть Зоя, наш с ней это дом, понятно? Вот дом продам, Валю заберу, и уедем мы в Москву жить». Я в шоке! Спрашиваю, как же это получилось, что она родила. Где? Когда? От кого? Она сказала, что уехала из дома уже беременная. В Москву они с парнем своим отправились. Я подумала тогда: правду, значит, свидетели тогда говорили, что видели ее в том московском поезде. Вы не представляете себе, что тогда со мной было… Я так распереживалась! Завалила ее вопросами. Мне удалось узнать немногое. Родила она прямо в квартире, которую они снимали с этим парнем ли, мужчиной, не знаю. Парень этот исчез, она вернулась с ребенком домой, в С., подкинула ребенка в детский дом, зная, что девочка, оказавшаяся в руках Елены Николаевны Соленой, никогда не пропадет. И уехала. Даже не повидавшись с матерью и не сообщив ей о том, что девочка — внучка Лены.

— Но почему она даже записки не оставила? — спросила я, возмущенная поступком своей матери-кукушки.

— Да потому что она, эта Коблер… — Ерема на выдохе грязно выругался.

Зоя Петровна, обыкновенная деревенская жительница, и не такое слышавшая, вероятно, от местных мужиков, на это лишь утвердительно кивнула, соглашаясь с этой точной, меткой характеристикой.

— А вы думаете, я у нее не спрашивала об этом? Как ты могла подкинуть собственной матери внучку и не сообщить ей об этом?

— Позора меньше, — ответила она мне. — К тому же я думала, что она догадается или почувствует, что это ее кровь.

А ведь она и почувствовала!

— Что с домом? — спросила я, конечно же, не как потенциальная хозяйка, собственница, а просто как жаждущая продолжения рассказа слушательница.

— Она продала его. Не знаю, где она раздобыла документ на собственность, может, подкупила кого, может, ей помог кто. Для меня это до сих пор загадка. Люди, которые купили этот дом, вполне приличные, работящие, они сказали, что с документами все в порядке. Однако я все это дело так не оставила. Я пошла к своему знакомому адвокату, попросила его выяснить, чистая ли была сделка. То, что я узнала, бывает только в кино. Оказывается, помимо свидетельства на собственность, того самого подлинного документа на имя Соленой Елены Николаевны, который я прибрала сразу же после смерти Лены и который до сих пор хранится у меня в комоде, я вам сейчас его покажу… — Зоя Петровна извлекла из ящика комода явно приготовленный заранее документ и положила на стол, — …существовал и другой, на имя, вы не поверите, какой-то там Марии Ереминой! И вот эта Мария Еремина и продала моим теперешним соседям, Никифоровым, дом! Вот такие дела, Валечка.

— А что нотариус? Завещание? — спросил густым басом Ерема. — Вы с ним не встречались?

— Встречались, конечно. Да только я кто? Никто. Он и разговаривать-то со мной не стал. Сказал, что дом завещан Валентине Федоровне Соленой, вот ей он и отдаст документ.

— Да все понятно, — гаркнул Ерема. — Нашла дрянь людей, которые сляпали ей эту фальшивку, свидетельство на собственность дома, пообещала заплатить им после продажи. Продала дом, расплатилась, да и укатила по своим делам. Может, сразу в Париж рванула.

— В Граас, — мрачно отозвалась я, испытывая гадкое чувство от того, что я родилась от жабы. От гиены. От крысы. От непотребного существа. От змеи. Мари Коблер. — Даже на похороны своей матери не пришла.

— Скажите, Зоя Петровна, — произнес Сергей. — А вы не знаете, почему у Вали отчество Федоровна?

— Я точно не знаю. Но есть у меня подозрение, что Лена нашла все-таки семью этого парня. И знаете, почему? Потому что сначала она записала тебя, Валечка, как Валентину Ивановну Соленую, самое распространенное отчество дала. А потом изменила. Я случайно об этом узнала, кажется, медицинскую карточку твою, Валя, увидела, и там стояло отчество Федоровна. Я удивилась, спросила, почему именно это отчество, и тогда Лена ответила, мол, пусть хотя бы отчество будет подлинным. Вот так-то вот.

— Горкин! — озвучил Ерема то, о чем подумали мы с Сережей. — Не повезло тебе, девочка. За неделю сразу обоих родителей потеряла.