В тени короля

Глава 19

Разложить скудные пожитки не составило огромного труда. Десяток любимых книг с протёртыми до дыр корешками занял почётное место на стареньком, но свежевыкрашенном столике, туда же водрузилась верная боевая подруга — печатная машинка. Рядом разместились стопка чистых листов и перьевая ручка, а чернила с лентой для машинки отправились на платяной шкаф. Опустевший чемодан был захоронен под кроватью, всё равно не скоро понадобится. А вот над тем, куда спрятать свои сбережения, Шарпворду пришлось поломать голову, и, в конце концов кошель с золотом и единственной купюрой тысячным номиналом был заперт под замок в прикроватной тумбе — более надёжного места всё равно не отыскалось. Впрочем, хозяева дома показались ему достойными и честными людьми, потому за своё смехотворное сокровище Ян не слишком волновался. Оплату за комнату запросили с него до того скромную, что он почувствовал себя миллионером, даже как-то неловко стало.

Устроившись поудобнее на шатком стуле — пожалуй, стоит попросить другой, — Шарпворд сдул пылинки с клавиш и задумчиво посмотрел в окно. Небо окрасилось густым лиловым закатом, в соседском доме хлопнули оконные ставни, хрипло залаял сторожевой пёс. Щебет птиц уже стих, и ему на смену пришла умиротворяющая трель сверчков. Приподнявшись со стула, Ян выглянул на задний двор с крепким сараем и пятачком лужайки, поросшей сочной весенней травой; рядом лицом вниз лежала забытая деревянная кукла без платья, зато в компании надщерблённого глиняного кувшина.

Здесь Шарпворду определённо нравилось. Он находил нечто завораживающее в этом замкнутом провинциальном мирке, пусть даже его спокойствие время от времени нарушали хищники Пустошей. Но как-то же живут здесь люди! Так почему бы и ему не попытаться? Осталось только решить, чем заняться в этом богами забытом месте. Село довольно большое, но далеко и от столицы, и от тракта — почти день пути. Зато здесь никто его не найдёт, если кто-то из местных не сдаст. Как выяснилось, Шарпворда селяне знали, а вот до скромного и тихого молодого человека, представившегося Яном, никому дела не было. От псевдонима пришлось отказаться, но он лелеял надежду, что временно. Зато можно погрузиться с головой в свою книгу — он давно мечтал написать что-нибудь фундаментальное, поистине стоящее, и вынужденная пауза в карьере из-за гонений предоставила ему такую возможность.

И всё же ему будет не хватать редакции. Бедная Оливия! Для неё она была неким сакральным местом, смыслом всей жизни, теперь превратившимся в золу вместе со столами, шкафами и архивными папками. Нет больше «Народной Правды», Прибрежье, как выяснилось, в истине не нуждается. Как же охотно народ поверил в байку о запланированном замужестве принцессы! Так стоит ли рисковать собственной жизнью ради этого глухого и слепого стада? А псевдоним можно придумать новый, для будущей книги.

Стук в дверь оборвал его безмолвные сетования и, прошаркав по скрипучим половицам, Ян остановился у порога:

— Да?

— Господин, прошу к столу! — послышался тонкий голосок хозяйской дочки.

— Благодарю, юная леди. Уже иду.

— Мы вас ждём! — и по лестнице торопливо затопали детские ножки.

Расправив сорочку и накинув пиджак, Шарпворд спустился в гостиную. За просторным столом собралось всё семейство. Дэйв, господин средних лет со всклокоченной рыжей шевелюрой и мясистым носом приветливо кивнул и предложил занять свободное место у противоположного края стола. Двое его сыновей-подростков с холодной вежливостью поздоровались, а девчушка лет семи, только что пригласившая его присоединиться к трапезе, широко улыбнулась.

— Ужин у нас всегда в восемь, — с некоторой строгостью заявила Мари, добродушная пышка с румяными щеками и забавно вздёрнутым носиком, напоминающим свиной пятачок. — И лучше не опаздывать, а то придётся давиться в сухомятку.

— Я обязательно приму это во внимание, — заверил Ян, взяв ломоть свежего хлеба из общей тарелки.

— А где Джон? — спросил глава семейства.

— Так я его за водой послала, должен скоро вернуться, — Мари поставила на середину стола исходящий паром горшок, и от аромата тушёных овощей с курицей у Шарпворда требовательно заурчал желудок.

Словно в подтверждение её слов, в прихожей раздались шаги, и спустя секунду в гостиную вошёл высокий человек в распущенной чёрной рубахе с закатанными по локоть рукавами. Огромный шрам на бритой голове заканчивался у травмированного уха; слегка подозрительный прищур глаз, недельная щетина на подбородке. Шарпворд не сразу понял, как уже несколько секунд смотрит на клеймо над бровью — настолько неожиданной для него оказалось встреча с осквернённым без маски.

Кивнув собравшимся, ординарий занял приготовленное для него место и лукаво подмигнул мальчишке постарше:

— Как рука?

— Болит немного, — пожаловался тот.

— Ничего, не умрёшь, — проворчал Дэйв. — Ты его, Джон, не особо жалей. Враг жалеть не будет.

Ян никак не мог взять в толк, кем приходится этой семье осквернённый, относились к нему точно не как к невольнику.

— Что-то не так, господин? — Мари поставила перед ним глиняную тарелку с синим узором по краям.

— Я… — Шарпворд с нескрываемым недоумением посмотрел на неё, потом опять на ординария. Осквернённый напряжённо выровнялся и украдкой глянул на своего господина.

— Ах, что же это я! — всплеснула руками хозяйка. — Джон — член нашей семьи, он с нами уже… Ох, лет двадцать, не меньше, верно, Дэйв?

— Восемнадцать, — уточнил тот. — Но коли вас оскорбляет его присутствие, мы можем отнести ваш ужин наверх.

Это не было грубостью, хозяин дома не собирался никого оскорблять. Так он указал на негласные правила его семьи, которые ради гостя менять не собирался. В родительском доме Яна жила сервус, кроткая, тихая женщина, всегда скрывавшая лицо за маской. Мама очень любила свою помощницу, относилась к ней с теплотой, жалела, работой не слишком нагружала, но никогда невольница не сидела с ними за одним столом. С таким трепетным отношением к осквернённым Шарпворд столкнулся впервые. Даже после Скорбной Ночи — не могли же они не знать о случившемся, в самом деле! — для этих людей ординарий оставался частью семьи, Джоном, и им было наплевать, что подумают о них другие. Правильно ли это или нет, Ян судить не взялся, но раз уж он решил остаться здесь на неопределённый срок, придётся уважать традиции этих удивительных людей.

— Нет, простите, я просто… не ожидал, — он смущённо улыбнулся. — Не беспокойтесь, право, ничего против Джона я не имею.

Как только экипаж остановился, Сто Семьдесят Второй, словно по беззвучному приказу, спрыгнул на землю и подал Ровене руку. В ответ она окатила его полным презрения взглядом и, проигнорировав услужливый порыв помочь, самостоятельно выбралась из кареты. Тридцать Вторая, в этот раз облачённая в стандартную форму, выскочила с другой стороны и почтительно склонилась, когда её господин ступил на выложенную фигурной плиткой дорожку.

Ровена не спрашивала, куда её везут; за время в плену у магистра — именно так она называла своё замужество, — ей удалось немного познакомиться с его нравом. И хотя он оставался для неё диким зверем в шкуре добропорядочного человека, ему всё же была присуща некоторая предсказуемость. Одной из таких предсказуемостей оказалась тяга к недомолвкам, и если уж Брутус изначально не сообщил о своих планах, то бесполезно пытаться хоть что-то из него вытянуть. Впрочем, ничего вытягивать из него и не хотелось. Одно его присутствие вселяло в Ровену первобытный ужас, когда заложенные с рождения инстинкты криком призывают сжаться, умолкнуть, а лучше притвориться, будто её здесь нет, дабы лишний раз не привлекать к себе внимание монстра.

Дорога заняла около часа, что уже казалось Ровене довольно настораживающим, но место, куда привёз её магистр, озадачивало ещё больше: огромный особняк с роскошной массивной лестницей и высоченными колоннами утопал в ночной черноте раскидистых крон деревьев, просторное крыльцо, залитое мягким светом электрических ламп, украшали подвесные горшки и громоздкие мраморные вазоны, у закрытых дверей замерли каменными изваяниями двое сервусов. За экипажем находилась просторная площадка с рядами карет. Короткого взгляда не хватило, чтобы их сосчитать, но навскидку не меньше двух десятков. Судя по их количеству, здесь намечалось какое-то торжество, хотя ни музыки, ни голосов Ровена не слышала, как и не видела праздно расхаживающих пар, что уже казалось странным, ведь тёплая весенняя ночь так и манила прогуляться под звёздами по саду, раскинувшемуся сразу за транспортной стоянкой.

С мягкой улыбкой, той самой, от которой теперь шёл мороз по коже, Брутус предложил Ровене руку и, дождавшись, когда её пальцы робко коснулись его локтя, повёл к лестнице. В одно мгновение оживившись, лакеи-сервусы толкнули створки тяжёлой резной двери и низко склонились, пропуская дорогих гостей внутрь. Холл, а иначе назвать такую роскошную прихожую язык бы не повернулся, встретил их уютным полумраком. Гирлянды миниатюрных ламп казались похищенными с неба звёздами, прикованными друг к другу тончайшей стальной нитью; овальный низкий стол, мраморный пол и зеркала на стенах отражали глянцевой поверхностью десятки крошечных огней, и оттого, казалось, звёзды сияли и под ногами, и над головой, и со всех сторон.

Важного вида мажордом встретил их низким поклоном и, не проронив ни слова, повёл за собой. В полной тишине они пересекли гостиную, обставленную изысканными креслами, софами, столиками и огромным винным шкафом, и остановились у тяжёлой двери, ощетинившейся железными шипами, и её своеобразный декор выглядел жутко и чужеродно на фоне интерьера усадьбы.

Изнутри доносились плавная мелодия, наигрываемая чьими-то умелыми пальцами на фортепиано, тоскливое причитание скрипки и множество приглушённых голосов. Наверное, именно здесь собрались все гости, те самые загадочные владельцы карет.

Мажордом взялся за массивное чугунное кольцо и постучал им по двери несколько раз, выдерживая интервалы. Брутус загадочно улыбнулся, глядя на Ровену:

— Уверяю, моя принцесса, предстоящее зрелище не оставит тебя равнодушной.

— Что это за место? — любопытство всё же взяло верх.

Вместо ответа, магистр хитро сверкнул глазами и повернулся к двери, за которой раздался тяжёлый скрежет засова. Вскоре Ровена смогла рассмотреть то, что так надёжно скрывалось за шипастой преградой. Огромная зала мерцала бесчисленным множеством свечей, но даже их не хватало, чтобы разогнать чернильную тьму, затопившую собой помещение. Множество круглых столиков усеивали всё свободное пространство по центру, их окружали кабинки, прячущие гостей за полупрозрачными занавесями. Фужеры и хрустальные графины, заполненные рубиновым и золотистым винами, имелись на каждом столе, в воздухе витала приторная смесь ароматов парфюма, пьянящих винных паров и чего-то ещё — металлического, едва уловимого.

Людей в зале собралось настолько много, что свободных столов не осталось. Среди строгих костюмов всевозможных оттенков, от синего до чёрного, блистали роскошные дамские наряды, причём женщин здесь было намного меньше, что само по себе казалось необычным. Насколько Ровена могла судить по балам и торжествам, проводимым в каструме, подобные мероприятия старались посещать парами. Но стоило переступить порог, сразу обнаружилась причина такого «неравенства» среди гостей. На невысокой сцене, открывшейся перед взором ошеломлённой Ровены, творилось нечто ужасающее: обнажённая женщина в серебристой маске, держа в руках толстую палку, чинно расхаживала вокруг бритоголовой юной девушки, подвешенной за ноги так, чтобы положение тела напоминало букву «Икс». Голое тельце несчастной сплошь покрывали порезы, кровь струйками сочилась из ран и медленно капала на пол, собираясь в небольшую лужицу. Так вот каким металлом пропитан здешний воздух! Ровена зажала ладошкой рот и отвернулась, случайно встретившись взглядом с магистром.

— Согласен, довольно грубая работа, — прокомментировал он и, кивнув кому-то в приветствии, направился к свободной кабинке. — Но не расстраивайся, моя милая, самое интересное ещё впереди!

По залу пронёсся громкий, полный боли крик, утонувший в одобрительных возгласах и аплодисментах. Не подумав, Ровена обернулась, но тут же горько пожалела об этом — мучительница в маске, воткнув меж ног несчастной палку, будто меч в ножны, остервенело орудовала ей вверх-вниз. Ведомая одной лишь мыслью — сбежать отсюда подальше, Ровена развернулась к выходу, и уткнулась носом в грудь Сто Семьдесят Второго. Скорпион стиснул пальцами её плечи и склонился к уху:

— Просто не думайте о том, что видите, госпожа. Так проще.

Она оттолкнула его от себя и, опустив глаза в пол, на дрожащих ногах поплелась за Брутусом. Магистр указал ей на обитое бордовым бархатом сидение, а сам занял такое же напротив.

— Что это было, Ровена? Попытка сбежать?

— Вы омерзительный, жестокий… Как же я вас ненавижу! — она не знала, смелость ли это или усталость от беспрерывного страха, преследующего её всё это время. Увиденное на сцене настолько шокировало её, что произошедшее с ней теперь казалось безобидной забавой.

Брутус рассмеялся и, переведя взгляд на человеческий череп, служивший подсвечником, наигранно-удивлённо воскликнул:

— О, какая приятная встреча! — и развернул череп глазницами к Ровене. Прямо на кости был тщательно вырезан номер «48».

Впившись ногтями в бархат обивки, Ровена сжалась. Нет, это не Харо… Это не он! Мерзавец просто глумится над ней.

— Тебе не хорошо, моя дорогая? — Брутус поманил пальцем Тридцать Вторую. — Кликни обслугу, моя жена желает выпить чего-нибудь покрепче.

— Вам меня не сломить! — подскочив, Ровена смахнула подсвечник со стола. Больше она не позволит этой мрази наслаждаться её беспомощностью! — Никогда, слышите! Никогда вам не сделать из меня покорную марионетку!

Душераздирающий крик вперемешку с радостными возгласами поглотил её последние слова и унёс с собой прочь, но магистр всё понял. Усмехнувшись одним уголком губ, он дождался, пока вопли стихнут, и подался вперёд:

— Моя милая, ты переоцениваешь свои силы также, как и переоценила своего уродца. Очень скоро я подарю тебе его настоящий череп. Прикажу сделать из него чашу или шкатулку для твоих драгоценностей. Как тебе идея?

— Или он преподнесёт мне ваш в подарок, — прошипела Ровена, с вызовом глядя монстру в глаза. — Такая идея мне больше нравится. Сложу туда ваше колье с изумрудами, там ему и место!

Брутус собрался что-то ответить, но в проёме вырос мужчина с большим красным носом. Кажется, он был на их свадьбе. Вежливо поприветствовав Ровену, тот попросил минуту внимания первого магистра и отошёл в сторону.

— Никуда не уходи, любимая жена, я скоро вернусь, — с этими словами Брутус поднялся из-за стола и покинул ложу.

Скорпион проводил своего хозяина взглядом и повернулся к Ровене:

— Прошу вас, госпожа, не нужно провоцировать его! Вы даже представить себе не можете, на что он способен.

С чего подонок так печётся о ней? Надеется снова проделать с ней всю ту мерзость? Каждый раз, когда выродок обращался к ней, Ровене нестерпимо хотелось вырвать ему язык, выцарапать глаза-льдинки, сорвать маску и разодрать его уродливое лицо в кровь. Тем не менее, в сравнении со своим отцом он казался самой добродетелью.

— Ещё раз заговоришь со мной сегодня, и я всё расскажу твоему господину. Помнится, он обещал заставить тебя заткнуться.

— Простите меня, моя госпожа, — Сто Семьдесят Второй произнёс это так, будто извинялся не за свою назойливость, а за ту ночь.

«Прекрати, не вспоминай об этом!» Скоро, очень скоро вернётся Харо и отомстит этим тварям. С каким же наслаждением она будет смотреть на то, как Сорок Восьмой убивает их одного за другим!

Служанка принесла бокалы с графином, полным белого вина, и, поклонившись, скрылась в полумраке залы. Зрители снова расшумелись, но Ровена стойко старалась не смотреть на сцену, чтобы не видеть страданий несчастной девочки, которой, судя по нескладной фигурке, едва ли исполнилось шестнадцать. Все эти «достойные» господа, нежные дамы в изящных нарядах виделись ей мутантами из Пустошей, прижившимися среди людей благодаря умению тщательно скрывать свою уродливую суть за благовидными личинами. Сколько же таких химер живёт по соседству? В скольких за добродушной улыбкой скрывается кровожадное чудовище?

Они напитывались чужой кровью, наслаждались страданиями, томились от возбуждения, вызревая в своей похоти и развращённости. Здесь, окружённые богатством, избалованные изобилием, они не стеснялись своей сущности, выставляли её на показ, подначивая, побуждая к новым и новым ухищрениям, дабы насытиться до следующего пиршества багровой тьмой, вытекающей вместе с кровью жертвы. В Ровене бушевало негодование от их вседозволенности, от их уверенности в своей безнаказанности. Почему скорпионы и сервусы, видя всё это, безропотно терпят нечеловеческие измывательства над своей сестрой? Неужели они не понимают, что следующими могут стать сами? Или они настолько смирились со своей участью, что принимают происходящее за данность? Так вот о чём говорила Восемьдесят Третья! Все они рабы целиком: и телом, и разумом; их уже не исправить, в них не разжечь пламя — невозможно разжечь пожар без искры, а она давно погашена Легионом.

— Что же ты, Ровена, не наслаждаешься представлением? — Брутус вернулся. В руках он нёс лакированную шкатулку с золотыми уголками и инкрустированную самоцветами, складывающимися в рисунок скорпиона со скованными клешнями. Бережно поставив свою ношу на стол, магистр насмешливо скривился. — Тебе не по нраву наши актёры?

— Она же совсем ребёнок! Неужели вам не жаль её?

— Жаль? С чего мне одаривать таким благородным чувством выродков? Посмотри на этих жалких, ничтожных созданий — как можно им сочувствовать? Возьмём этого ублюдка, — он указал на Сто Семьдесят Второго. — Скажи мне, милая, разве эта тварь похожа на меня? Разве эта тварь может называться моим сыном?

— Так отчего же вы его не отправите на сцену? Почему мучаете невинных?

— А кто сказал, что он на ней не бывал? — Брутус лукаво подмигнул скорпиону. Тот продолжал неподвижно стоять, будто речь совсем не о нём. — Кажется, в своё последнее выступление он оставил там свои уши. К слову, девчонка заслужила наказание, здесь нет невинных, моя дорогая.

Изуродовать своего сына на потеху толпы… Это кем нужно быть?!

— Чем можно заслужить такое издевательство? — Ровена не сумела скрыть своего изумления. — Это же… Так нельзя! Она достаточно натерпелась, отпустите её, вы же можете.

— Разумеется, могу! Но как прикажешь поступить с моими гостями, заплатившими за такое развлечение кругленькие суммы? — Брутус сверкнул белоснежной улыбкой. — Или ты готова занять её место?

Ровена поникла, уткнувшись взглядом в безупречно отполированную поверхность стола. Ничего циничнее она ещё не встречала: торговать чужой болью — какой же безобразной должна быть душа, чтобы прийти к такому?

— Что же ты притихла, моя отважная принцесса? — продолжал магистр, явно приняв её молчание за свой триумф. — Свои убеждения нужно подтверждать делом, иначе цена им — ломаный медяк. Ты же радеешь за собратьев, мечтаешь освободить их, не так ли? Или твои благородные стремления всего лишь ширма, скрывающая тщеславие и жажду власти?

Нет, не слушай его, это ложь! Корона — инструмент, который поможет очистить эти прогнившие, смердящие кровью и испражнениями земли. Прибрежье достойно стать справедливым, сильным государством, а не утопать в алчности и жестокости.

— Зверь чует своего сородича, — проговорил Брутус, сверля её холодным взглядом. — Осталось выпустить твоего зверя наружу, тогда ты сама убедишься в моей правоте. Ну же, дорогая, довольно лгать себе. Тебе же плевать на осквернённых, ты и сама не считаешь себя таковой. Среди них ты чужая, впрочем, как и среди свободных.

— Не пытайтесь заразить меня своей гнусью, Брутус! Я отличаюсь от них только удачей. Родись я в другой семье, носить мне эту проклятую маску и кланяться в ноги подонкам, вроде вас.

Магистр громко расхохотался:

— Не льсти себе, милая! С твоей способностью тебе нет места даже в Легионе. Но ты права, удача не просто улыбнулась тебе, она расцеловала твоё красивое личико сразу после рождения, но и её поцелуи не могут вечно оставаться даже на такой идеально-нежной коже, — он провёл пальцами по щеке Ровены и придвинул поближе шкатулку. — И раз уж ты отказалась пожертвовать собой во имя спасения «невинной души», придётся тебе сыграть в игру.

Насторожённо посмотрев на загадочную коробку, Ровена подняла глаза на магистра:

— Что ещё за игра?

— Что-то вроде лотереи, — он щёлкнул замочком и откинул крышку. На синем бархате лежали четыре серебряные пластины. На каждой был выгравирован незатейливый рисунок: сердце, капля, крылья и кинжал. — Как новому члену нашего скромного клуба Праведного Гнева, тебе выпала честь распорядиться исходом сегодняшнего спектакля. Поздравляю, милая, не каждому предоставляется такая возможность.

— Я не стану участвовать в этом! — Ровена отодвинула от себя шкатулку, не сомневаясь ни на секунду, на что именно толкает её этот монстр.

— Вижу, ты соскучилась по ласкам Сто Семьдесят Второго, — Брутус угрожающе осклабился. — Слишком ты дерзкая сегодня, это так заводит! Я бы не прочь вновь насладиться подобным зрелищем.

Магистр поставил её перед тяжёлым выбором: страдать самой или причинить страдание кому-то другому, и единственное, чем могла сейчас утешить себя Ровена — это вера, что жертва бедной девочки не окажется напрасной. Настанет час, когда и Брутус, и вся эта шваль в обличье высокородных ответят за каждую пролитую каплю осквернённой крови.

— Что означают эти символы?

— Моя умница, — улыбнулся Брутус и указал на первый, со знаком сердца. — Милосердие, а это — освобождение, искупление и последний — кара. Как считаешь, моя любимая жена, чего заслуживает эта маленькая мерзавка?

Ровена растерянно рассматривала пластины. «Искупление» и «кара» звучали жутко, оставались сердце и крылья. Но вдруг в них таится подвох?

— Если я выберу освобождение, её пощадят?

— В каком-то роде.

— А «милосердие»?

— И одной подсказки уже много, — отрезал магистр.

Выбор без выбора… Её толкают на убийство, при этом дав только возможность решить, насколько сильны окажутся муки жертвы.

— Тогда я выбираю «милосердие», — она протянула пластину Брутусу.

— Хм… Будь по-твоему. Отнеси это, — он отдал серебряную карточку своей фаворитке и взялся за бокал. — Будь добра, составь мне компанию, ненавижу пить в одиночестве.

От вина Ровена не отказалась. Предчувствие чего-то непоправимого ныло где-то в глубине души. Верный ли выбор она сделала? Вдруг это ловушка, и своим незнанием она обрекла несчастную на ещё большие муки?

Ответ на её мысленные терзания не заставил себя долго ждать. В зале расшумелись; шквал криков, свистов, радостных возгласов лишь усилил подозрения и, не сумев удержаться, Ровена посмотрела на сцену. С потолка свисало чёрное полотно с огромным алым сердцем. Оставив свои чудовищные игры с палкой, женщина в маске грациозно подплыла к кулисам и приняла от невидимого помощника длинный нож. С той же грацией, покачивая крутыми бёдрами, она вернулась к жертве, обмякшей, неподвижной, и, остановившись напротив, поудобнее перехватила в руке оружие.

Поднеся клинок к левой груди осквернённой, мучительница медленно, так, чтобы наблюдатель видел абсолютно всё, надавила на рукоять. От предсмертного вопля несчастной, казалось, содрогнулись стены, содрогнулось само мироздание. Ровена отвернулась, не в силах смотреть на то, что сама же и сотворила. До самого конца она надеялась, что девочку пощадят, ведь милосердие означает прощение. Или это только её искажённое восприятие? Быть может, это не они, собравшиеся здесь, уроды, а она сама? Возможно, именно её представление жизни неверно на корню?

— Ты испугалась собственного выбора? — нотка презрения проскользнула в голосе магистра. — Где твоё мужество, принцесса? Тебе должно быть стыдно за себя перед своим папашей.

— Какое же это милосердие? — мёртвым голосом отозвалась она. — Вы обманули меня.

— Нет, дорогая, ты прекрасно знала, что произойдёт. Не нужно перекладывать ответственность на чужие плечи. Наша жизнь состоит из цепочки решений, и каждый сделанный выбор приоткрывает твою истинную природу. Так не отворачивайся от неё, не отворачивайся от себя настоящей, не спеши становиться ничтожеством, милая, иначе мне быстро наскучит твоё общество.