В тени короля

Глава 23

— Ну что, таран, готовься, — посторонившись, Керс клацнул крышкой зажигалки.

— А что, мне нравится! — Триста Шестой лениво повёл плечами, прохрустел шеей. — Уж куда лучше «Туши».

За спиной язвительно хихикнула Альтера.

— А если не прошибёт? — засомневался Цыплёнок.

— Спокойно, всё…

— …под контролем, желторотики! — закончила за Керса Альтера.

Скорпионы застыли в мрачном молчании, парализованные засевшим где-то в глубине сознания невольным трепетом перед ненавистными стенами, забыв при этом, что смотрят на них с другой стороны. Керс и сам на мгновение поддался паническому страху, стоило ему увидеть знакомые ворота. Так и тянуло броситься прочь, лишь бы ненароком не упасть на колени при звуке кнута и голоса плётчика. Казалось, только вчера он выходил отсюда в цепях без всякой надежды на будущее и с мыслью сдохнуть поскорее. Мог ли он тогда представить, что вскоре снова ступит на эту проклятую землю, пропитанную кровью и слезами собратьев? И уж тем более не мог представить, что ступит на неё не как раб, а как готовый бороться за свободу.

— Давай! — Керс чиркнул кремнём.

Здоровяк с разбегу врезался в добротные ворота, обитые железными листами, снёс их одним махом и под ошарашенные вопли дозорных резко свернул вправо, за конюшни. За ним в терсентум ворвалась волна пламени, с остервенелой жадностью голодной гиены поглотила стражников и ринулась на барак, укутанный мирным сном ничего не подозревающих плётчиков. Здание вспыхнуло гигантским факелом, огонь торжествующе ревел, учуяв свободу, трещал досками, черепицей, вопил десятками глоток, насыщаясь болью и ужасом запертых в ловушке надзирателей. Одно из стёкол со звоном разлетелось осколками, грузный бородач в перепачканных сажей панталонах полез из окна и, рухнув мешком на остывшую за ночь землю, с хрипом пополз прочь от пылающего барака.

Тухлый дёрнулся, чтобы добить умника, но его остановила Глим:

— Не лезь! — и, приблизившись к стоящему на четвереньках плётчику, подхватила его за локоть. — Господин, вы в порядке?

Толстяк остервенело вцепился в девчонку и, едва не повалив её на землю, с кряхтением и стоном поднялся на ноги.

— Там остались люди! Зови на по… — он запнулся, вперившись ошалевшими глазищами в наблюдающих за ним скорпионов. — Какого хера?!

Глим стянула маску и широко ощерилась.

— Как же я рада нашей встрече, господин!.. Отвернись! — вдруг рявкнула она, схватив ублюдка за слипшиеся от пота волосы. Все тут же попятились, прикрывая лица. Керс прижал к себе стоящую рядом Альтеру и отвернулся. За спиной разнёсся душераздирающий вопль и торжествующий хохот Глим. — Нравится, мразь? Нравится насиловать наших самок? Отведай-ка тогда и этого!..

Крик резко оборвался, что-то тяжело рухнуло наземь. Отпустив уже начавшую возмущаться Альтеру, Керс обернулся. Туша жирдяя билась в агонии, пальцы скребли окровавленное горло. Выжженные глазницы пустым взором смотрели на улыбающийся месяц, из пасти ублюдка торчала рукоять ножа, кровь струями стекала на землю, собираясь у головы в играющую отсветами огня лужицу.

— Смерговы колокольчики! — Цыплёнок восхищённо присвистнул.

— Это тебе за Тара, ушлёпок! — Глим с размаху пнула изуродованную башку надзирателя и деловито отряхнула руки.

— Чего ждёте? — крикнул Керс. — Разноси их в труху!

Подействовал ли его призыв или кровь плётчика смыла собой оцепенение, в котором ещё находилось большинство собратьев, но тут же воинственные выкрики смешались с раскалённым воздухом, и как пальцы лучника отпускают натянутую до предела тетиву, так их ярость, сдерживаемая годами, подпитываемая жестокостью и ненавистью плётчиков, вырвалась на волю крушить, убивать, мстить.

— И камня на камне! — проревел Триста Шестой, ринувшись к дому мастера, в окнах которого только-только загорелся свет.

— Ну и как ощущения? — проводив взглядом сливающихся с темнотой соратников, Альтера приобняла Керса за пояс. — Нравится?

Он притянул её ближе к себе и коснулся пальцами подбородка, заглядывая в пылающие зелёные глаза:

— Безумно!

Усмехнувшись, она впилась ему в губы с неистовым упоением, слегка их покусывая, вонзая ноготки в шею, постанывая от лихорадочного возбуждения. Никогда Керс не желал кого-либо так отчаянно, так нестерпимо, едва сам не сгорая в своём желании. Даже Твин… он не хотел так даже Твин. Он был готов взять её прямо здесь, среди обгоревших тел, на пропитанной кровью земле. Он готов был сорвать с неё эту проклятую форму, ласкать нежную кожу губами, пальцами; ворваться в неё, заставить извиваться под ним, кричать от наслаждения. Керс был готов сделать для неё что угодно, чего бы она ни попросила. Убивать? Разрушать? Сравнять с землёй весь сраный Регнум? Да пожалуйста! «Всё для тебя, моя бестия, только прикажи!»

— Это и есть то самое освобождение, — Альтера погладила его по изуродованной щеке. — Чуешь его запах? Он так пьянит!

Её запах Керс чуял сильнее — запах влечения, запах страсти, сводящий с ума, вынуждающий забыть обо всём…

Громкий хлопок выдернул его в настоящее. Барак плётчиков продолжал неистово полыхать, отовсюду доносились истошные вопли стражников и предсмертные стоны, мелькали в рыжем мареве фигуры, гремели редкие выстрелы. Тоскливо завыла побудка, то ли запоздало объявляя тревогу, то ли провозглашая свободу тем, кого неизменно многие годы беспощадно поднимала из жёстких коек ни свет ни заря. У оружейной, рядом с домом мастера, столпились уцелевшие плётчики. Взятые в кольцо скорпионами, они огрызались, проклинали, угрожали казнью.

Преподаватель теории охоты, сверкая голым торсом, увещевал бывших воспитанников остановить кровопролитие, взывал к милосердию, о котором он вдруг так выгодно вспомнил. Одноглазый, топча босыми ногами холодную землю, выставил перед собой меч и вертелся во все стороны, не подпуская к себе скорпионов, а те, дразня, как загнанную в угол гиену, то подступали к нему, ловко уворачиваясь от клинка, то хистовали вхолостую, запугивая и сбивая с толку. Плётчик злобно скалился и рычал, роняя пену на подбородок; скорпионы улюлюкали, отпускали шуточки, упиваясь его отчаянием, как тот упивался их болью, стегая кнутом за малейшую провинность.

Вмешиваться Керс пока не собирался, пусть собратья отведут душу, пусть выпустят пар, они достаточно натерпелись от этих тварей, заслужили вернуть свою растоптанную надзирательским сапогом гордость, заслужили пролить гнилую кровь, смыть ею пережитые унижения.

Завидев Триста Шестого, тащащего за шиворот обмякшего Биффа, Альтера с ликующим визгом кинулась к ним навстречу. Неудивительно, от мастера Четвёрке досталось с лихвой, особенно Слаю. Пора держать ответ. Всем им пора ответить за зло, причинённое осквернённым.

— Оставь его на десерт, — бросил здоровяку Керс, направляясь к оставшимся плётчикам. Дело слишком быстро шло к бойне, а убивать их ещё рано.

— Не понял, на кого его оставить?! — вызверился Триста Шестой, одной рукой удерживая Биффа, другой — Альтеру, готовую разорвать мастера на части. — Да погоди ты, дикая!

— Отвали, Туша, он мой!

— Не убивай его, говорю, — Керс остановился рядом с Шестьдесят Седьмым, в стороне наблюдающим за весельем. — А ты чего приуныл?

— Так это, в Мыс бы… Там бы я им… особенно Крюку. Эх! Сколько натерпелись от урода!

— Успеется ещё. Возьми пока Триста Сорок Третьего с Тухлым, выпустите мальков из загонов и соберите их в кучу, а то ещё разбегутся, потом ходи вылавливай.

Окликнув соратников, Шестьдесят Седьмой отправился к казарменному двору, лавируя между перепуганными сервусами. Те с растерянным видом наблюдали за происходящим, стараясь держаться в тени — не трогает никто, да и ладно.

Альтера возмущённо дёрнула Керса за рукав, привлекая к себе внимание:

— Ты офигел, желтоглазый? Что значит, не убивать?

— Потерпи немного, — он махнул Глим, только и ждущей прикончить очередного надзирателя. — Веди их всех к загонам и жди меня там.

Девчонка хмуро зыркнула на Альтеру и принялась наводить порядок среди вошедших в раж собратьев, то и дело покрикивая и отвешивая совсем распоясавшимся подзатыльники. Сам же Керс подошёл к стайке сервусов и, выискав глазами знакомое лицо, жестом поманил розовощёкую толстушку.

— Ну здравствуй, Сто Тридцать Шестой! — кухарка, казалось, была рада видеть его. — Беглец, вернувшийся отомстить… Кто бы мог подумать!

— Жизнь полна неожиданностей, — Керс невесело хмыкнул. — Соберите припасы, оружие, запасную форму — всё, что может пригодится, вы в этом лучше разбираетесь.

— И куда ты нас поведёшь? — осторожно спросил сутулый парень, кажется, конюх.

— На свободу, — и более не теряя времени, Керс окликнул Триста Шестого, скучающего над бесчувственным телом Биффа. — Тащи его обратно в дом.

Здоровяк слегонца пнул огромное пузо мастера:

— Хорош валяться, не пушинка поди, носись ещё тут с тобой.

Бифф со стоном поднялся на колени и потёр ушибленный затылок. В густой бороде застрял сор и пепел от пожарища, сальная харя сделалась пунцовой, толстые губы болезненно скривились. Заметив Керса, он взвыл и попятился на четвереньках, но тут же упёрся задом в предупредительно поднятую ногу Триста Шестого.

— Не убивай!.. Умоляю, не надо!

— Долбаный мешок жира! — Альтера плюнула в перекошенную страхом рожу. — Да помоги ты ему, Туша, а то полночи тут скулить будет.

— Я Таран, а не Туша, ясно? — с обиженной миной Триста Шестой ухватил до смерти перепуганного мастера за ворот рубахи и поднял его на ноги как тряпичную куклу.

Понукаемый Альтерой, Бифф побрёл к своей хибаре, не переставая молить о пощаде. До недавних пор переступить порог этого дома для осквернённого не сулило ничего хорошего. Керсу несколько раз довелось здесь побывать, и шрамы на спине до самой деструкции останутся немыми свидетелями тех визитов. Посторонившись, он пропустил «конвой с осуждённым» и огляделся. Не мешало бы обыскать эту пёсью конуру, наверняка найдётся много чего полезного. Главное, не забыть о досье! Каждый освобождённый в праве узнать о себе, пусть даже это будут жалкие обрывки их уничтоженного прошлого. Слай и тот мечтал узнать своё имя, которого — а Керс в этом не сомневался — никогда у него не было.

Триста Шестой затолкал мастера в кабинет и заботливо усадил в продавленное множеством задниц кресло. Альтера запрыгнула на заваленный канцелярским хламом стол и с плотоядной улыбкой уставилась на сжавшегося Биффа:

— Не ожидал, тварь? Думал, сойдёт всё с рук?

— Просто скажите, что вам нужно… Всё сделаю, всё отдам! — залепетал тот, утирая потный лоб тыльной стороной ладони. Мастер даже уменьшился в размерах и уже не казался таким грозным, он всё вертел взлохмаченной башкой, попеременно поглядывая то на Альтеру, то на Керса, видимо надеясь выискать хоть каплю участия.

— И без тебя возьмём что нужно, — буркнул здоровяк. — Смотри, щедрый-то какой!

Керс с любопытством оглядел висящий на стене меч, затем распахнул ближайшие дверцы большого шкафа: какие-то бумаги, толстенные журналы, хлам непонятного предназначения.

— Выпить есть?

— Д-да, вон там бутыль чудесного опертамского. На особый случай берёг… Угощайся, друг!

— Не друг я тебе, паскуда вонючая, — бросил Керс, извлекая из указанного ящика пыльную бутылку. Откупорив её, он осторожно понюхал содержимое. — А что, сносное пойло. Будешь?

Альтера брезгливо наморщила носик и отвернулась, кроме Биффа её ничего больше не интересовало. Сделав длинный глоток, Керс передал трофей Триста Шестому, затем изучающе посмотрел на притихшего мастера.

— Интересно, каково это — сидеть с обосранными портками перед теми, кого так сильно ненавидишь? Где ж твой кнут, ублюдок?

— Где-где, в задницу засунул, — ухмыльнулась Альтера. — Вместе со своим поганым языком.

— Это уж вряд ли, — Триста Шестой обтёр рукавом губы, отпустил громкую отрыжку и протянул назад бутылку. — Жопу свою он тщательно бережёт, абы что туда не складывает, для жала Триста Девяностого придерживает. Правда, дружище?

— Ты это про что? — Керс удивлённо выгнул бровь.

— Как про что! А нахрена он, по-твоему, Слая гнобил?

— А ну-ка постой! — Альтера подняла руки. — О чём ты, Туша?

— Таран я!..

— Хорошо-хорошо! О чём ты, Таран? — иронично поправилась она. — Причём здесь Слай?

— Увидел, чего не положено, — Триста Шестой опустил руку на плечо Биффа и с невинной улыбкой стиснул пальцы, вынудив надзирателя жалобно заскулить. — Но мы с Сорок Восьмым быстро всё уладили, да, господин мастер?

Керс впервые услышал об этом. Ни Слай, ни Харо ни словом не обмолвились, засранцы. Всегда казалось, что у Четвёрки секретов нет, а оно вон как получается. И судя по надувшейся роже Биффа, здоровяк говорил чистую правду.

— Ни фига не поняла! — нахмурилась Альтера.

— Да что тут непонятного! Семидесятый случайно увидел, как старшак этому вот чудищу туннель прочищал, но спалился — не знаю уж, как так вышло. Может, ты расскажешь? — но Бифф только тяжело засопел. — Молчит… Ну и ладно. Помните, когда Слая отштриховали до полусмерти? Это ж его приказ был, и с лазаретом тоже он постарался. Надеялся, видать, что Семидесятый загнётся. А тот возьми да и скажи Сорок Восьмому — лёгкой ему дороги до Земель! Короче, знатно мы взяли нашего господина мастера за жопу, да так, что тот даже в сторону Слая смотреть боялся.

Совесть гаденько захихикала. До этого момента Керс старался не думать о содеянном, убеждал себя, что поступил по справедливости — Харо предал Твин, предал семью. И поддавшись этим мыслям, он старательно выискивал в воспоминаниях о Сорок Восьмом его самые неприглядные поступки, чтобы потом сказать самому себе: «Вот видишь, гниль в нём была всегда, говнюк получил по заслугам», но получалось как-то не очень. Да, брат был угрюмым, замкнутым в себе, порой грубым до безобразия, но не подлым, не способным ударить исподтишка. А теперь, узнав, что он спас в своё время Слая, и вовсе захотелось взвыть от собственной тупости и мягкотелости. Мог же предотвратить как-то его смерть, уговорить Альтеру, попытаться их примирить! Мог, но не захотел, увидев, как брат огрызался, при этом прекрасно зная его характер: по-другому Харо просто не умел, упрямец всегда верил в свою правоту, сколь чудовищную цену ни пришлось бы за неё заплатить. Впрочем, поздно посыпать голову пеплом, ещё одна ноша, да как бы хребет под её тяжестью не треснул.

— Вот же падаль! — Альтера брезгливо скривилась. — Из-за какой-то случки… Мразь!

Сложно было по ней определить, сожалела ли она о содеянном так же, как сейчас сожалел он. Вряд ли, Альтере не присущи сентиментальные порывы Твин, она руководствуется только одним — местью за свою испоганенную жизнь, за боль и унижения, пережитые в Легионе, за убитую мать, и осуждать бы её Керс не взялся, отнюдь, он и сам испытывал последнее время нечто подобное.

— Поймите, я не мог по-другому! — мясистые губы Биффа дрожали, борода мелко тряслась. — Узнай начальство, меня бы уволили, а я всю жизнь в Легионе служу…

— В нём ты и подохнешь, — Керс всё гадал, какую смерть заслуживает тварь, потворствующая жестокости своих подчинённых, тварь, что и сама не чуралась иной раз пустить кровь кому-нибудь из желторотиков. Сдёрнув с крючка ножны, он извлёк меч. Клинок намного длиннее привычного, идеально сбалансирован, сталь добротная, рукоять удобно легла в руку. Сразу видно, что оружие ковалось на заказ, у настоящего умельца, не то что зубочистки стражников. — Таран, уложи-ка поудобнее нашего друга. Угостим его напоследок кое-чем особенным.

Смекнув, что Керс собирается сделать, Альтера спешно спрыгнула со стола:

— Отдай его мне, желтоглазый!

— Нет, умоляю, пощадите! — заорал Бифф во всю глотку, пытаясь вырваться, но быстро был скручен здоровяком и уткнут мордой прямо в столешницу.

Требование Альтеры справедливое. Что бы ни было между ней и Слаем, но Твин, пусть и прячущаяся где-то внутри, несомненно, захотела бы отомстить. Протянув ей меч, Керс с отстранённым безразличием наблюдал, как Триста Шестой зафиксировал трепыхающегося мастера за шею, как Альтера пританцовывающей походкой обошла толстяка, остановилась за его спиной, с предвкушающей улыбкой осмотрела клинок и прицелилась:

— Расслабь попку, сладенький. Может я и не Триста Девяностый, но жало у меня знатное!

— Не надо, не делай этого! — мастер начал брыкаться, надеясь спастись от позорной участи. — Просто убейте, вы ж не зверьё!

— Ошибаешься, ублюдок, — Керс склонился над пунцовой мордой и заглянул в выпученные от ужаса глаза, — для вас мы всегда были и будем зверьём. Так зачем нам портить нашу репутацию?

— Легион вам этого просто так не!..

Когда-то давно, ещё в первые годы охоты, Керс с одним старшаком наткнулся на свору псов. Среди них была самка с детёнышами. Она огрызалась яростнее остальных, сражалась не на жизнь, отчаянно защищая своё потомство. Вой, с которым она умирала, чем-то напоминал вой подонка, когда лезвие меча, охваченное зелёным пламенем, вошло в его задний проход, как нож входит в подтаявшее на солнце масло. В иной бы раз Керс задался вопросом, оправдана ли такая жестокость? Ведь можно убить говнюка, просто перерезав ему глотку или выпотрошив, что ночного ящера, но разве тот задавал себе этот вопрос, занося кнут над мальками, полосуя им спины и казня виновных в надуманных им же преступлениях? И разве это преступление — желать свободы? Разве это преступление — любить кого-то или бороться за свою жизнь? Для одних почему-то это священное право, а для других — строжайшее табу. Так где же тот светлый, справедливый мир, обещанный предками? Чем они руководствовались, создавая Заветы? Благородным стремлением спасти человечество или лицемерием, в коем они настолько погрязли ещё до Великой Войны, что воспринимали его как данность?

Все эти дни Керс перечитывал письмо Седого, и с каждым разом доводы старого учителя выглядели всё более убедительными. Если осквернённые — новые люди, а не вырожденцы, несущие гибель человечеству, если об этом догадывался хотя бы один человек и промолчал, выходит, вся система Прибрежья — смергова хмарь, основанная на обыкновенном страхе перед переменами, и которую давно пора рассеять… или смыть кровью.

Когда Альтера провернула меч, Бифф почти не орал, не орал он и когда клинок вошёл до самой гарды. Мастер лишь протяжно стонал, надувал одутловатые щёки, и, царапая ногтями столешницу, смотрел помутневшим взором куда-то в угол комнаты.

Альтера отошла на пару шагов, с удовлетворённой улыбкой любуясь результатом:

— Ну как?

— Памятник великому Легиону, не иначе! — Керс прикончил остатки вина.

Триста Шестой хмыкнул над чем-то своим и сдавил толстую шею ублюдка. Раздался еле слышный хруст, и стон прервался.

— Эй!

— Хватит с него, — осадил он недовольно нахмурившуюся подругу. — Так ведь и впрямь не зверьё.

Кроме толстенной стопки досье и архивного ящика с делами тех, кого недавно продали, в кабинете обнаружился пухлый кошель с золотом и три облигации тысячным номиналом. Керс не особо представлял, много ли это — с деньгами он редко имел дело, но переворачивать всю хибару времени не осталось. Кроме всего прочего, предстояло провести освобождённых к туннелям до того, как в городе забьют тревогу. Пожар в терсентуме рано или поздно заметят, а рисковать желторотиками не хотелось, их ещё из зависимости от антидота вытягивать, не хватало вдобавок с ранеными возиться.

Как и было велено, собратья ожидали в казарменном дворе. Сонные, ещё толком ничего не понимающие скорпионы, в большинстве своём несмышлёный молодняк, они сразу же притихли, стоило Керсу показаться в воротах. Плётчики же, коим немало досталось у оружейной, с отрешённым видом, разбитыми в кровь лицами, в одном исподнем, зато с гордо поднятыми головами, молча наблюдали за происходящим. Запыхавшаяся сервус торопливо сообщила, что всё готово, и что им понадобится помощь — припасов много, самим не дотащить. Заверив её, что разберётся, Керс подошёл к стае, и желторотики тут же загомонили:

— Разрушитель…

— …Сто Тридцать Шестой!

— Слава Стальному Перу!

— Свободе слава!

Дождавшись Альтеру, он вскинул руку, призывая к тишине:

— Скорпионы! Запомните эту ночь — она первая в вашей свободной жизни, но не единственная для наших собратьев. Мы не остановимся, пока не уничтожим оставшиеся терсентумы, пока не выпотрошим Легион и не пустим кровь плётчикам, мастерам и магистрам — всем до единого! Мы спросим с них за каждого осквернённого, за каждого скорпиона, ординария и сервуса. Мы все едины, мы — народ, и мы больше не рабы!

Стая ощетинилась десятками рук с поднятыми двумя пальцами на манер скорпионьего жала. Боевой клич прокатился оглушительной волной и, пожалуй, его могли слышать даже в городе, если бы свободные не были глухи. Они давно могли узреть страдания и слёзы осквернённых, если бы не были слепы и чёрствы. А вот пламя они ещё как почувствуют! И пусть не ропщут, ибо уже поздно, настало время жатвы.

— Взгляните на них! — дождавшись, когда ликование стихнет, Керс указал на плётчиков. — Взгляните не как на ваших хозяев — их у вас уже нет и, клянусь Госпожой, больше не будет! Взгляните на них как на циничных бездушных тварей, купавшихся в нашей крови и считавших себя высшими существами, наделёнными властью безнаказанно издеваться над нашим народом, решать, кому жить на воле, а кому носить клеймо. Чем они отличаются от нас? Присмотритесь! Ноги, руки, головы… Они такие же, как мы, рождены одним с нами чревом — чревом человеческой женщины. Не бойтесь их — вы сильнее, не гните перед ними спины, не пресмыкайтесь — вы ничем им не обязаны! Запомните, мы — свободный народ, и никакая мразь не посмеет больше клеймить наших детей! А за наше клеймо они заплатят сполна!

Под одобрительные крики Керс подошёл к плётчикам. Те не тряслись от страха, как Бифф, они уже приняли свою смерть, и всё, что им оставалось — не потерять собственного достоинства.

— Тем из вас, кто сейчас встанет на колени и попросит у нас прощения, мы подарим быструю смерть.

— Я лучше подавлюсь своими кишками, чем стану унижаться перед тобой, выродок! — прошипел Одноглазый, плюясь слюной. — Чтоб тебе гнить заживо!

— Как пожелаешь. Кто ещё готов давиться своими кишками?

В ответ молчание. Бесполезно здесь взывать к совести. Даже стоя рядом и слыша его речь, они остались глухи. Верили ли они в свою правоту? Скорее, прикрывались ей, как щитом. Непросто признаться самому себе, а тем более перед другими, что погряз по самую макушку во лжи и ненависти, что не ты та светлая сторона, несущая справедливость.

Ещё недавно взывавший к милосердию учитель охоты, кинув на Одноглазого угрюмый взгляд, вышел вперёд и опустился на колени.

— Не ради лёгкой смерти, — произнёс он в наступившей тишине. — Признаюсь, я виноват перед вами… Виноват в своём молчаливом согласии. Я прошу у вас прощения, осквернённые! Прошу за себя и за всех свободных. Я призываю вас к гуманности и молю постараться понять, что не все из нас циничные и жестокие, а просто запуганные, с детства воспитываемые в страхе перед вами…

— Хватит! — рявкнула Альтера. — Срала я на твои извинения!

— Не надо, — Керс попытался её остановить, но она, яростно сверкнув глазами, обернулась к стае.

— Скажите, братья, вам нужно их раскаяние? Что оно изменит? Оживит погибших? Смягчит боль разлуки с матерями, с друзьями? Вернёт нам наше детство? Нет! Всё это пустые слова. Сжечь их! Сжечь всех! Пускай хоть немного прочувствуют на себе всё, что пережили мы!

— Сжечь! Сжечь! — отозвалась стая и ринулась чёрным потоком к своим угнетателям.

Керс мог бы вмешаться, утихомирить собратьев, но смысла в этом он не видел. Их нужно сдерживать, но не в этот раз, иначе позже сам рискует обжечься скопившейся яростью.

Когда за последним плётчиком захлопнулись двери загона, а стая замерла в предвкушении зрелища, Альтера подошла к Керсу:

— Докажи им, что ты достоин быть вожаком. Или твои слова — очередная хмарь?

Он выудил зажигалку, ждущую своего часа, приказал всем отойти и выпустил пламя. Стены загона ослепительно вспыхнули, огонь расцвёл белёсым цветком, перекинулся на соседние казармы. Криков почти не было слышно, чему Керс несказанно обрадовался — ему уже хватило смертей на сегодня. Да, надзиратели заслужили, да, они не те, кого стоило бы жалеть, и всё же нельзя поддаваться слепой ненависти. Что бы ни твердили свободные, но осквернённые не звери, и это предстояло им ещё доказать.

Альтера крепко сжала его руку, не отрывая глаз от пылающих казарм, и ему вдруг подумалось, что нечто похожее он уже проживал, но вспомнить, когда и где, никак не удавалось. Наверное, впервые в жизни Керс ощутил необъяснимую лёгкость, как если бы кто-то стёр ему память или изменил прошлое, где не было сожжённого отчего дома, предсмертных криков солдат, где не было Легиона, а был только он — Даниэл или Керс, неважно, и его маленькая Альтера, такая неистовая, восхитительная и желанная.

Так пусть от этого проклятого места и пылинки не останется. Стоило только вспомнить пронзительный свист хлыста, невыносимую боль, и мир отозвался скрежетом камня; стоило вспомнить капли крови, впитываемые сухой землёй, вспомнить молчаливое страдание в глазах Твин, когда, поддерживаемая Слаем, из последних сил добиралась до загона после очередного спарринга, и ненавистные стены терсентума дрогнули, начали медленно оседать, вздымая пыль к небу. Лачуга Седого, столовка, бараки сервусов — всё превращалось в бесформенные кучи трухи, которые уже к утру развеются весенним ветром.

— Пора бы валить, — буркнул Триста Шестой, отчего-то недовольно кривясь. — И так задержались.

— Пусть желторотики помогут сервусам. Жаль, лошадей через туннели не протащить.

— Раздобудем мы тебе ещё лошадей, — заверила Альтера, игриво подмигивая. — Поганок вон целый мешок насобирали.

Каменная крошка хрустела под подошвами как свежевыпавший снег. То и дело приходилось переступать через изуродованные тела стражников. От дыма дышалось с трудом, слезились глаза, хотелось поскорей убраться отсюда, но в Главном дворе Керс всё же остановился. Единственное место, не тронутое им, одиноко возвышалось несуразным изваянием над горами тлена павшего терсентума. Стена Раздумий — именно с ней были связаны пусть не самые светлые, но сильные воспоминания, ведь здесь он обрёл семью, здесь их дружба закалялась жаждой и голодом, здесь они были настоящей Проклятой Четвёркой.

— Зачем ты её оставил? — спросила Альтера.

Керс коснулся цепи с железным наручником на конце. Сколько раз он защёлкивался на запястьях осквернённых — не счесть, но теперь это в прошлом, теперь ржаветь ему под дождями и палящими лучами солнца.

— Чтобы помнить.