В тени короля

Глава 20

Агент, только что прибывший из Первого Сектора, по-хозяйски расхаживал взад-вперёд, внимательно слушая Финча, кивал в один только ему понятный такт и изредка перебивал лаконичными вопросами, уточняя детали. Высок, худощав, довольно молод, лет тридцать, и то с натяжкой, он склонил голову, задумчиво смотря себе под ноги, и оттого казалось, вот-вот начнёт клевать кафель своим длинным клювом-носом.

Хантсман не без злорадства поглядывал на взъерошенного посла. Тот заметно нервничал, всё переминался с ноги на ногу, прочищал горло, промакивал вспотевший лоб измятым платком, в общем, изворачивался, как уж на сковороде. И когда он заткнулся, изложив всё, что знал — конечно же так, как ему было выгодно, — представившийся Грантом снова клюнул носом:

— Всё ясно, мистер Финч. У меня к вам осталось ещё несколько вопросов, но они пока подождут. Что насчёт вас, — он поднял голову, уставившись стеклянными глазами на Хантсмана, — мне нужен полный доклад о проведённых операциях. Всё, до малейших деталей, особенно меня интересуют эти ваши «тени», — последнее слово Грант произнёс насмешливо, растянув губы в лисьей улыбке.

— Есть, сэр, — опять эта возня с бумажками, чёрт бы побрал этих бюрократов!

— Ваших бойцов это тоже касается. К завтрашнему утру все отчёты должны лежать на моём столе ровной стопкой.

Интересно, с чего бы Гранту понадобились рапорты солдат? Но раз так надо, будет ему ровная стопка.

— В связи со сложившимися обстоятельствами, — продолжил агент, всё расхаживая по кабинету, — с этого момента, мистер Финч, с вас снимаются все полномочия. В вашем присутствии на территории Прибрежья НЭВ больше не нуждается. Как только вы введёте меня в курс дела, можете возвращаться в Первый Сектор.

Посол слушал его с кислой миной, а когда агент умолк, расплылся в услужливой улыбке:

— Конечно, мистер Грант, я в вашем распоряжении.

Хантсман напряжённо выпрямился. Неужели и его отправят в НЭВ? Да это же отличная новость! Чем уж там посол недоволен — его проблемы, может, ему нравится гнить в этой клоаке, но он здесь до старости торчать не собирается.

— Замечательно, — отозвался Грант. — Что касается вас, Хантсман, вы со своим отрядом останетесь здесь. Позже я ознакомлю вас с новыми задачами, а пока можете заняться подготовкой. Обещаю, долго скучать вам не придётся.

«Прокляли меня, что ли?» Из уст этого скользкого типа последняя фраза прозвучала как угроза. Понятное дело, начальство недовольно результатами, но и приказа рвать жопу Хантсман не припоминал. Что же тогда изменилось? И кто вообще такой этот Грант? Интуиция подсказывала, перед ним не обычный офисный суслик вроде Финча, потому, проглотив так и рвущуюся наружу колкость, Джейк снова молча кивнул.

— Ну раз мы все друг друга поняли, можете быть свободны. Мистер Финч, жду вас здесь ровно через час. И не забудьте о моей просьбе.

— Ни в коем случае не забуду, — живо заверил посол, поднимаясь.

Хантсман последовал его примеру и, дождавшись, пока Финч отойдёт подальше от кабинета, чтобы их не услышали ненароком, окликнул его.

— Как всё это понимать, мистер посол?

— А что вам не ясно, Хантсман? — угрюмо буркнул тот. — Разве не видите, взялись за наши задницы крепко!

— За наши? Ваша-то скоро в НЭВ отправится, сухой и чистой, а мне за вас здесь отдуваться.

Остановившись, Финч резко развернулся к Хантсману:

— Вы что, действительно не понимаете?

— А я как-то не так выразился?

— Ладно, попробую объяснить. Приходилось ли вам слышать что-нибудь о «Втором Отделе»?

А кто ж о нём не слышал! Шпионы Нового Эврарионха, тайные агенты и прочая чепуха. Сталкиваться ни с кем из них Хантсману не доводилось, и он всерьёз сомневался в их существовании, обыкновенные бредни чокнутых конспирологов.

— Допустим.

— А «Гриф» о чём-то вам говорит?

— Якобы личный помощник самого Генерала и всё такое… Финч, вы это серьёзно? Я что, на идиота похож?

Тот недобро сверкнул глазами:

— Не знаю, на кого вы там похожи, Хантсман, но советую придержать при Гранте своё неуёмное чувство юмора и выполнять все его приказы в лучшем виде. Может, тогда и ваша задница останется сухой и чистой.

Чалая кобыла перешла на галоп, унюхав сочный запах травы. Бедолага четыре дня давилась сухими колючками, удивительно, что ещё на ногах держится. Девятая благодарно похлопала свою спасительницу по взмыленной шее, та громко фыркнула, меся грязь копытами.

Дождь шёл полночи, зато о воде пока волноваться не нужно. Сбегая из Исайлума, удалось прихватить только лошадь да флягу с пояса оглушённого дозорного, о еде же Девятая старалась и не думать — гнали её денно и нощно до самых руин. В отчаянии она уже подумывала рвануть туда, но в Городе Шёпотов и часу не протянуть — всё пропитано скверной. Вспомнив неровную кромку разрушенных войной и временем зданий, почерневших от древних пожаров и оплавленных неистовым пламенем, она содрогнулась: нет уж, лучше сдохнуть от рук собратьев! Но всё-таки, как ни на есть чудом, ей удалось оторваться от преследователей, если бы не ливень, висеть ей на суку какого-нибудь высохшего дерева на радость стервятникам и прочему зверью, рыскающему в поисках лакомого кусочка, а сейчас, когда опасность миновала, усталость и голод ощущались невыносимо остро. Девятая не знала, чего ей хотелось больше: набить живот хоть чем-нибудь съестным или выспаться вдоволь, а не урывками, подскакивая при каждом шорохе.

На траву Чалая накинулась с жадностью, позабыв обо всём на свете. На понукания кобыла отмахивалась запылённым хвостом и била копытом. Сдавшись, Девятая махнула рукой, пусть жрёт, пора и себе чего-нибудь раздобыть. Холмистые луга нежились в утренних лучах солнца, высокая трава покачивалась от лёгкого ветерка, то справа, то слева шуршало, попискивало зверьё, растревоженное её грубым вторжением. Может, повезёт словить мышь или хотя бы наткнуться на гнездо перепёлки, снедь невесть какая, но лучше, чем свалиться с ног, обессиленной голодом.

Неожиданно до ушей донеслось далёкое блеяние, за ним тявканье и выкрики.

«Здесь люди!» — с этой мыслью Девятая метнулась к кобыле, самозабвенно жующей всё, что росло под копытами. С трудом заставив упрямицу сдвинуться с места — успеет ещё брюхо набить, — Девятая напряжённо всматривалась в необъятный простор колышущейся травы. Почти у самого горизонта серебрилась речушка, рядом с берегом с трудом различались белые точки — то ли овцы, то ли козы, а среди них мелькала человеческая фигурка. Какая удача! Наверняка у пастуха найдётся что-нибудь перекусить, в крайнем случае можно прирезать жирненького ягнёнка. Связываться со свободными не хотелось, но выбора не было, сил почти не оставалось, а ящерицами да мышами больно не насытишься.

Вскоре пастух заметил Девятую, свистнул своему псу и приветливо помахал, но при её приближении рука мальчишки медленно опустилась, а улыбка сползла с худощавого лица. Собака, будто учуяв напряжение хозяина, глухо зарычала.

— Чем могу быть полезен? — выкрикнул пастух, придерживая своего защитника за ошейник. Чёрный кобель, здоровенный, что телёнок, оскалил клыки, предупреждая: «Ближе не подходи, разорву!»

Девятая окинула голодным взглядом внушительное стадо и спешилась:

— Мир вам, господин! Не будете ли вы так любезны подсказать, как далеко до Опертама? — туда она не собиралась, глупо сбежать от одной смерти, чтобы добровольно кинуться в объятия другой, но о чём ещё спросить, Девятая понятия не имела.

— Километров сто на запад, — немного расслабившись, ответил паренёк. — Мост там, у рощицы.

— А далеко ли до ближайшего поселения? — у молодого деревца она заметила мешок, наверняка с провизией. От мысли о еде в животе громко заурчало. — Мне бы припасы пополнить.

— В пяти километрах отсюда моя деревня, Крайний Берег. Но туда соваться тебе не советую, осквернённых у нас не чествуют.

— Понима-аю, — медленно приближаясь к говорившему, она хищно улыбнулась. — Нас нигде не чествуют. В вашем мире моему народу места не осталось, не так ли?

— Лучше не подходи! — пастушок отпустил ошейник и попятился.

Псина хрипло зарычала, вздыбила жёсткую шерсть, прижала уши к круглой голове. Опасная зверюга, с такой шутить не стоит. Девятая выхватила нож. Пёс огрызнулся, щёлкнул пастью, вгрызаясь в воздух, и бросился вперёд, метя зубами в горло. Она подпустила зверя поближе и нанесла удар в голову. С сочным хрустом клинок вошёл по рукоять, пёс беззвучно рухнул в траву и задёргал массивными лапами.

Заорав во всё горло, пастух бросился наутёк, вот только далеко убежать мальчишка не успел. Сбив его с ног, Девятая стянула своим ремнём тонкие, как веточки, запястья, заткнула ему рот лоскутом от его же рубахи, затем смыла с рук в ручье пыль и пёсью кровь и нетерпеливо заглянула в мешок. В нём нашёлся здоровенный ломоть свежего хлеба, кусок сыра и немного вяленого мяса — настоящее пиршество!

Несмотря на дикий голод, Девятая съела всего лишь небольшой кусочек сыра и ломтик солонины — не удержалась, запила свой скудный завтрак свежей водой и с блаженной улыбкой растянулась на траве, пропуская мимо ушей жалобные подвывания до смерти перепуганного парнишки. Ну и что дальше? Хозяин не простит ей проваленного задания, оставаться в беглых рабах — тоже смерть. Рано или поздно она попадётся, ну или застрелит какой-нибудь лихач. Можно попытаться уйти из Прибрежья, но куда? В заражённые скверной земли? На север? А доберётся ли, и примут ли её там? Им наверняка и своих мутантов с головой хватает. Рыскать одичалым зверем по лесам да степям тоже не для неё, это не жизнь — бессмысленное, унылое существование. Разве для этого она рвала жилы все эти годы?

«Ладно, Нюхач, можешь радоваться. Станешь теперь старшим, как и хотел». Проклятье, будь что будет, не вешаться же, в конце концов! Сама виновата, поддалась слабости, не убила…. Избавиться хотя бы от связи, чтоб не мучиться понапрасну.

— Прошу, госпожа… Умоляю, отпустите! — пастух каким-то образом выплюнул кляп и теперь скулил недобитым туннельным псом. — Я никому не скажу о нашей встрече, буду нем, как рыба. Клянусь всеми Шестью Богами!

Девятая равнодушно взглянула на паренька: щуплый, с жидкими усиками над губой, выпученные с перепугу глазёнки. Чем этот сморчок заслужил называться человеком? Чем он лучше любого из собратьев или её самой? От него же толку никакого — рождённый пасти тупых овец и убирать за ними дерьмо. Бесполезное существо, кусок мяса… Постой-ка! А если попробовать обмануть жажду? Вдруг сработает?

Она подошла к притихшему пастуху и склонилась над ним, рассматривая прыщавое лицо. Убить свободного — страшное преступление. Их кровь ей уже доводилось вкушать, но одно дело выполнять приказы, а другое — пойти на это по собственной воле. Месяц назад Девятая и мысли бы такой не допустила, но теперь… Теперь всё по-другому, теперь терять нечего.

— Никому не скажешь? — она легонько провела ногтем по его щеке вниз, к шее.

— Не скажу, госпожа! Клянусь! — в выпученных глазёнках вспыхнула надежда.

Правду говорит, не выдаст — побоится, но его молчание ей и не нужно.

— Я верю тебе, малыш, — Девятая вонзила ноготь в кожу, из неглубокой царапины проступила кровь. Паренёк задёргался, запричитал, но под её взглядом замер, как кролик перед гиеной. Она прильнула к его шее, наслаждаясь солоновато-металлическим вкусом чужой жизни, теперь принадлежащей только ей, и, почувствовав нарастающую жажду, развязала пастушку руки и отошла в сторону. Мальчишка нерешительно поднялся на ноги и недоверчиво уставился на неё исподлобья. — Ну и чего застыл? Беги, крольчонок, ты свободен!

Сорвавшись, будто горгоной ужаленный, пастух побежал вдоль реки. Спотыкаясь и падая в траву, он снова поднимался и бежал, поглощаемый пышущим багряной зыбью простором. Пунцовые брызги вздымались из земли подброшенными на ветер горстями песка, срастались в огромные щупальца и тянулись следом за беглецом, а, нагоняя, густо роились вокруг него, не давая исчезнуть из виду. Девятая не отрывала глаз от постепенно удаляющейся алой дымки, а жажда томилась, росла, разливалась по телу трепетной истомой; её бросало то в жар, то в холод в лихорадочном предвкушении того самого мгновения, когда жертва уже осознала, что обречена, и в глазах появляется нечто невообразимо-восхитительное, даже запах кожи меняется.

Подождав ещё недолго, Девятая ринулась за своей добычей. Можно было придержать жажду, растянуть удовольствие, но поселение слишком близко, нельзя рисковать. Пастух заметил погоню, отчаянно заверещал и побежал быстрее. Багряная зыбь пульсировала, клубилась, тянулась за ним развивающимся шлейфом. От мальчишки веяло страхом и отчаянием, его инстинкты обнажились, толкая вперёд, к спасению, но выносливости явно недоставало: ноги заплетались, и в один роковой миг несчастный покатился кубарем, сминая тщедушным тельцем траву.

Нагнав его, Девятая рывком перевернула свою добычу на спину и устроилась сверху.

— Не рад меня видеть, милый?

— Ты же… Не тронь меня, не смей!

— Я же дала тебе фору. Надо было бежать быстрее.

— Что тебе ну-нужно? Я н-ничего п-плохого не сделал!

Какие они все предсказуемые! Те же мольбы, те же упрёки, даже слова точь-в-точь, будто заученные. Из всех, на кого ей доводилось охотиться, лишь Сто Тридцать Шестому удалось удивить. Да, он особенный… Потому, наверное, и не убила — рука не поднялась. Чего Девятая точно не ожидала в нём найти — это раскаяние. Он сожалел! Сожалел искренне, по-настоящему, и был полон решимости заплатить за свои поступки собственной жизнью. Но больше всего впечатлила та детская наивность, умение сочувствовать. Он спас её от казни, дал шанс сбежать, при этом прося лишь об одном — не убивать его собратьев. На такое способна только чистая душа, не тронутая ржавчиной цинизма, взращённого из разочарования в других, в себе, в самой жизни. Такая душа — как новенький меч, остра, смертоносна в неумелых и злонравных руках, но способна спасти множество жизней, если её владелец будет использовать свои умения во благо.

— Во благо кого, псы тебя сожри! — Девятая схватила за грудки сжавшегося в ужасе пастушка. — Во благо чего бороться?

«Бороться ради своих? Ради тех, кто ненавидит меня и презирает, называя предательницей и железномордой? Ради кого, смерг вас всех разорви в клочья?.. Ради чего жить?!»

Губы паренька побелели, глаза вот-вот вылезут из орбит, хрупкое тельце забилось в мелком ознобе. Из шеи всё ещё сочилась кровь, изорванная рубаха едва прикрывала впалую грудь. Совсем малёк, жизни не видел, на таких даже скучно охотиться, но жажду необходимо утолить, иначе можно потерять последние остатки разума.

— Я… Я не знаю!.. Я ни в чём не виноват! — жалобно залепетал пастух. — Умоляю вас, госпожа, отпустите! Не уби…

Тонкая шея приятно хрустнула, и хруст этот чарующей мелодией пронёсся по поляне. Недосказанные слова, не несущие в себе ни капли ценного, навеки застряли в горле мальчишки.

— Мольбы не помогают, мой сладкий, — прошептала Девятая ему на ухо. — Живи ты в терсентуме, давно бы это понял.

Багровая марь медленно осыпалась пеплом на землю. Неутолимое желание, терзающее все эти месяцы, и невыносимо мучительно — последние минуты, подаренные жертве как надежда на спасение, наконец-то начало угасать, и так стремительно, что Девятая буквально ощущала, как Сила возвращалась усмирённым зверем в клетку. Тело охватила восхитительная лёгкость, мысли прекратили бешеную пляску, сердце успокоилось, перестало метаться пичужкой в силках. Всё закончилось, исчезло бесконечное возбуждение, исчезло волнение, исчезла ненавистная жажда. Сделалось так тихо, так спокойно, так безмятежно, остались лишь радостный щебет птиц, слабый шелест степи и жаркие поцелуи весеннего солнца. Истинное наслаждение!

Упав на траву рядом с остывающим телом, Девятая раскинула руки и вдохнула воздух, пронизанный благоуханием луговых цветов. От душистого аромата закружилась голова, по телу растеклась приятная нега. Какой же упоительный этот запах! Запах избавления, запах волнительной радости, запах предвкушения чего-то нового.

— Во благо, — произнесла она, прикрыв глаза. — Пожалуй, во благо своих можно.

Перед ней возник образ Сто Тридцать Шестого. Прерывистое дыхание, стук сердца, вкус поцелуя, который должен был стать для него предсмертным даром, а превратился в прощальный… или в благодарный? Внизу живота запульсировало щекочущим теплом, в груди вдруг гулко ухнуло, и Девятую рвануло во мглу, закрутило, сжало невидимой лапой, а когда дышать стало совсем невмоготу — отпустило, но только чтобы отшвырнуть её в поток видений, к которым она не была готова, и оттого голова закружилась ещё сильнее, а тело сковала ноющая боль.

Девятая увидела горстку путников, окружённых безжизненной землёй Пустошей, гряду скал, увенчанную Двойным Пиком. Солнце за их спинами — значит, идут на запад.

Короткая мысль, и вот она уже прямо перед ними, рассматривает их лица. Даниэл! Эти огненные глаза, эти сладкие губы… Рядом с ним двое: знакомый здоровяк и низкорослая девчонка с зелёными глазищами — Твин, кажется. Пятьдесят Девятая чему-то возмущалась, а Даниэл хмурился, покачивая головой.

«Что же ты делаешь в Пустошах, малыш?» — Девятая потянулась к нему рукой в желании прикоснуться к его коже, вновь ощутить его тепло. Порыв ветра взметнул к небу столб пыли, отбросив её в рыжую дымку. Марево пожирало всё вокруг, заслонило небо, солнце, горы, затем начало густеть и чернеть, превращаясь в вязкую смолистую тьму.

Девятая распахнула глаза и резко села, оглядываясь по сторонам. Всё тот же луг, всё то же пение птиц, далёкое блеяние осиротевшего стада. Что произошло? Она же разрушила связь, жажда исчезла, её нет. Получается, дело не в жажде? Но почему тогда она чует мальчишку? Как это возможно?

Внутренний голос язвительно шептал, что определённо возможно, раз это происходит, и что ответ ей прекрасно известен, но слушать его не хотелось. Даниэл нравится ей, чего лгать, её тянуло к нему, но это не было похоже на те чувства, испытанные ею однажды, и от которых до сих пор кололо в груди, стоило лишь вспомнить. Тогда что же это? Впрочем, чего гадать! Почему бы и не выяснить, раз появилась такая возможность, спешить-то всё равно некуда.

— Двойной Пик, значит? — Девятая улыбнулась. — Что ж, малыш, похоже, дороги наши всё же не разошлись.